СОЦИУМ
Продолжаем публикацию глав из книги Эдуарда Авакяна «Мозаика Еревана». Благодарим переводчика книги на русский язык Светлану Авакян-Добровольскую за разрешение на публикацию.
Предыдущие главы:
- Певец Еревана
- Первый — Ван, последний Ереван
- Старая крепость Еревана и дворец сардара
- Три похода или взятие Ереванской крепости
- О чем рассказывают названия старых кварталов Еревана
- О чем рассказывают улицы и дома старого Еревана
- Конд. Саят-Нова
МУЖИ И ОТЦЫ ЕРЕВАНА
- Мелик-Агамаляны с кондской улицы Тапабаш
- Братья Мнацаканяны
- Преданные рода Тер-Аветикянов
- Еще одно забытое имя
- Врач Арам Тер-Аветикян
- От мастерской до завода Занги
- Старейшина армянской медицины
- Есаи Джанполадян
- Торговый дом «Максанакан»
- Возвращая воспоминания прошлого
- Эриванский род Африкянов
- Акоп-ага
- Увы, как же жаль…
- Наполненный музыкой
- Один из первых
- Известный армянский педиатр
- Одиссея армянского архитектора
- Учёный и его дети
- Мать и сын
- Новое в старом Ереване
- Рафаэль Флорин. Он мог бы жить
- Тарагрос
- Жизнь или судьба
- Он украсил Ереван
- Традиции рода Джанибекянов
- Врача помнят все
- Архитектор Рафо
- В нашем мире у него был свой мир
- Вдохновлённый камнем
- Неутомимый рыцарь культуры
- Тот славный дом
ШАЛЬНЫЕ ЕРЕВАНЦЫ
- Мшо
- Сашах и Псти-Пучур
- Одноногий Кероб
- Ахпар Затик
- Гиж Коля
- Поэт и Кара-Бала
- Свирель из Вана
- Далуле
- Анкер Джапон
- Голый Арам
- Виноватый Ако
- Тер-Пошман (Господин Сожаление)
- Приветпапаша
ВАГРАМ-АГА
Никто не знал, почему его называют «ага». Обычный керосинщик, только и всего!
Телега, на ней почерневшая от керосина бочка, большая блестящая лейка, ведро, и две формы — одно- и двухлитровые. Телега тоже была черная, даже колеса, даже лошадь, когда-то гнедая, чалая. Черным был и сам керосинщик одеждой, смуглостью лица, руками в керосине, неизменным грязным фартуком с большими карманами, в которые он собирал деньги.
Каждый раз лошадь фыркала, поднимаясь по крутому подъему Конда, под тяжестью бочки, да и сам Ваграм-ага тоже фыркал, вторя своей лошадке. Потом они останавливались на Дари Глухе, пытаясь отдышаться, керосинщик поднимал блестящий звоночек, и квартал оглушался звоном, который врывался в дома. Ваграм-ага приказывал лошади: «Тпру!» и начинал медленно идти перед телегой, продолжая свой звон, а лошадь покорно двигалась за хозяином. Случалось, когда на улице никого не было, злые мальчишки потихоньку подкрадывались к телеге, открывали краник на бочке и начинали орать: «Вай, керосин льется, вай, держите!» Орали и убегали, прятались за соседними воротами, тайком наблюдая, что же будет?! Хотя отлично знали, ведь все это не впервые! Ваграм-ага незамедлительно начинал кричать: «Вот я вам!» Он не умел ругаться, и никогда не делал этого. Нет. он просто не знал дурных слов. Добрый он был человек. Подбегал к бочке, быстро закрывал краник. Потом поглаживал прокеросиненные усы и ждал. Неожиданно, словно по какому-то повелению, из домов, из соседних ворот на улицу к телеге бежали женщины, за ними ребятишки с бидонами, бутылками в руках. Они окружали телегу, и Ваграм-ага в последний раз звонил в колокольчик. А улица шумела, кричала, смеялась… За телегой выстраивалась очередь, спорили, кто первый, кто за кем стоит… Ваграм-ага терпеливо ждал, пока все успокоятся, потом снова поднимал свой колокольчик, снова долго звонил, привлекая внимание, и громко заявлял: «Да угомонитесь, вы, бочка полная, всем хватит!» Очередь замолкала, успокаивалась, застывала в ожидании. Ваграм-ага спрашивал стоящую ближе всех женщину: «Сколько тебе литров надо?» Потом брал литровую тару и наливал керосин в первый стоящий бидон пенившийся, как пиво, керосин.
В те довоенные годы керосину было много, и всем он доставался. Но когда началась Великая Отечественная, с керосином начались проблемы, и телега Ваграма-ага все реже появлялась на улочках Конда. И люди с раннего утра дожидались его, выстраивались заранее в очередь. И хорошо соблюдали эту очередь, стояли смирно, ждали, сколько бы он ни опаздывал. Многие ставили в очередь вместо себя свою посудину — ведра, бидоны, банки, бутылки, а те, кто не успел принести тару, — просто камень, отлично зная, что никто «его камень» не тронет! Святой закон!
Ваграм-ага появился в Ереване годы назад, снял дом на Яхши Мейдане. так называлась одна из старых улиц, где был большой двор, удобный для телеги. Жил он с женой, женщиной молчаливой, замкнутой. Она и из дому почти не выходила. Говорили, что Ваграм-ага с женой приехали из Баку, что был он когда-то там очень богатым, «владельцем нефтяных вышек»… Но никто не мог сказать, правда это или нет?! Рассказывали и о том, что, как только в Баку вошли большевики, он отослал сыновей с деньгами за границу. Многие даже утверждали, что в сам Париж? Спасаясь от преследований, бросив все: дом, нефтяные вышки, он несколько лет скрывался в одной из заброшенных деревень близ Гориса, у своего дальнего родственника Багдасара.
Он отпустил густые усы, надеясь, что его не узнают, а через несколько тревожных месяцев в черных усах появилась седина. Годы не прошли даром и предъявляли свой счет. И жена его Воскеат изменилась, постарела от всего пережитого и разлуки с сыновьями. Жили тихо, в тревожном ожидании.
А потом наступили иные времена, когда всем припоминалось прошлое, появились враги народа. Их искали повсюду. Однажды председатель сельсовета вызвал к себе Багдасара и стал у него допытываться о жильце, все спрашивал, кто он, откуда взялся, чем занимается и долго ли собирается жить в их деревне? Багдасар наплел председателю, что он из Карабаха, а Ваграм-ага родной брат его отца, и добавил, что скоро с женой они уедут. Председатель, казалось, поверил, но тайно позвонил в райцентр, там ему все рассказали, и несчастный, испуганный Багдасар, задыхаясь, бросился к Ваграму-аге… Тот, увидев Багдасара испуганным до смерти, сказал: «Послушай, Багдасар, все теперь стали товарищами, все родными стали…»
Ваграм-ага внешне оставался спокоен, но в душе.. Он выслушал Багдасара, покачал головой, потом позвал жену: «Собирай все наше добро, Воскеат!» Она посмотрела на напряженное лицо мужа, но ничего не спросила. А он добавил: «В Ереван поедем, снимем дом, будем жить…»
Ночью с узлами на плечах они отправились на вокзал. Рано утром сели в поезд на Ереван. Приехали в столицу, сняли дом близ Яхши Мейдана, подальше от глаз. Ваграм-ага работал всю жизнь, и здесь не стал сидеть сложа руки. Продал последние золотые кольцо и браслет, купил телегу, большую бочку и начал продавать керосин.
Соседи называли его Ваграм-ага, ему это не очень нравилось, и он говорил: «Какой такой ага, теперь у нас все товарищами стали, так и называйте мам товарищ Ваграм». Не получалось. Он был ага в Баку, да и вид у него был внушительный, настоящий ага!
Так и в Ереване: ага и только ага! Постепенно привык. Человек ко всему привыкает, так же, как привык к ереванской жизни, к тому, что каждое утро надо запрягать лошадь в телегу и ездить по дворам, продавать керосин! Господи, какие еще невзгоды уготовила ему судьба?!
По старому обычаю, после продажи керосина, он ехал на Колхозный рынок, останавливался на улице, старательно умывался пол краном и шел с корзинкой в торговые ряды, покупал все, что надо. Никогда не торговался, не спорил. Всегда покупал самое лучшее, по старой привычке. А потом снова на телеге к Яхши Мейдану. Жена его ждала. Открывала дверь, забирала корзину, спешила в дом. А Ваграм-ага распрягал лошадь, подводил ее к стойлу, насыпал сена и снова к дверям, к умывальнику. Мылся с мылом, долго, тщательно, утирался полотенцем, и только потом входил в комнату.
«Вай! — говорила жена. — мой Ваграм-ага пришел!» Казалось, видела его в первый раз. А он шутил: «А если я не приду, что тогда?» Потом приглаживал густые усы, усаживался на тахту, подкладывал под мышку мутаку. «Ух, устал я!» И, глядя на жену, которая хлопотала, расставляя на столе еду, спрашивал: «Ну, что у нас сегодня, Воскеат-ханум?» И это тоже было старой привычкой. Он так всегда называл жену. А она его «ага». «Что есть, то и есть, — откликалась жена, — а чего нет, того нет, Ваграм-ага!» И глубоко вздыхала. Сыновей вспоминала, добро, уважение — все что исчезло, как сон…
Ваграм-ага отлично понимал ее боль. Сам он томился не меньше. Но молчал. Боялся, что могут на него донести. Прикладывал указательный палец к усам и тихо произносил: «Молчи, Воскеат-ханум, и у стен есть уши, скольких в Сибирь отправили…»
Они молчали, ни с кем ни о чем не говорили, ели хлеб божий, ждали, что принесет им завтрашний день…
Потом Ваграм-ага ложился на тахту, брал дневные газеты, которые по его просьбе приносил почтальон. Хотелось знать, что в мире происходит. Читая, он время от времени восклицал: «Воскеат-ханум, ты только послушай! Фашисты Ростов взяли!» — «Вай-вай!» — причитала Воскеат, усаживаясь на тахту. — А дети наши?» Ваграм-ага садился, выпрямлялся и снова прижимал к усам указательный палец: «Молчи, молчи, жена, дай Бог все обойдется. Немцы пол-России захватили, а то, как вторую половину возьмут!» — «Пускай берут, где тонко, там и рвется!» — «А если турки отсюда!» — «Что и сказать?! — тихо отвечала жена. «Ваграм-ага, сердце у меня разрывается!» — «А мое, думаешь, нет?! На тысячу кусков! Я одно только знаю, жена, кончится война, и с нею все боли наши… Жалко нас, народ жалко, ох, как жалко!» А потом неожиданно добавлял: «Ты из дому лучше не выходи, с соседями ни о чем не говори. О детях ни слова. Поняла? Ни слова, не знаем, что завтра будет!»
А это самое «завтра» было то, что Ваграм-ага и Воскеат-ханум спали с тоской и страхом в сердце, и каждое утро он запрягал свою телегу и ехал продавать керосин по улицам старого Еревана… Он заливал керосин в большую бочку, звенел колокольчиком.. Весь день он думал о том, о чем говорил вечером с женой, и тихо шептал: «Дай Бог, помощи всем нам и мне с моей Воскеат… И как же нам скрывать нашу боль…»
Война затягивалась. Ваграм-aгa и Воскеат так и не увидели своих сыновей…
«Судьба армянская, — сказал Ваграм-ага. — И почему такая она, что родные должны жить вдали друг от друга?..»