СОЦИУМ

Продолжаем публикацию глав из книги Эдуарда Авакяна «Мозаика Еревана». Благодарим переводчика книги на русский язык Светлану Авакян-Добровольскую за разрешение на публикацию.

Предыдущие главы:

• Певец Еревана
• Первый — Ван, последний Ереван
• Старая крепость Еревана и дворец сардара
• Три похода или взятие Ереванской крепости
• О чем рассказывают названия старых кварталов Еревана
• О чем рассказывают улицы и дома старого Еревана
• Конд. Саят-Нова

МУЖИ И ОТЦЫ ЕРЕВАНА

• Мелик-Агамаляны с кондской улицы Тапабаш
• Братья Мнацаканяны
• Преданные рода Тер-Аветикянов
• Еще одно забытое имя
• Врач Арам Тер-Аветикян
• От мастерской до завода Занги
• Старейшина армянской медицины
• Есаи Джанполадян
• Торговый дом «Максанакан»
• Возвращая воспоминания прошлого
• Эриванский род Африкянов
• Акоп-ага
• Увы, как же жаль…
• Наполненный музыкой
• Один из первых
• Известный армянский педиатр
• Одиссея армянского архитектора
• Учёный и его дети
• Мать и сын
• Новое в старом Ереване
• Рафаэль Флорин. Он мог бы жить
• Тарагрос
• Жизнь или судьба
• Он украсил Ереван
• Традиции рода Джанибекянов
• Врача помнят все
• Архитектор Рафо
• В нашем мире у него был свой мир
• Вдохновлённый камнем
• Неутомимый рыцарь культуры
• Тот славный дом

ШАЛЬНЫЕ ЕРЕВАНЦЫ

• Мшо
• Сашах и Псти-Пучур
• Одноногий Кероб
• Ахпар Затик
• Гиж Коля
• Поэт и Кара-Бала
• Свирель из Вана
• Далуле
• Анкер Джапон
• Голый Арам
• Виноватый Ако
• Тер-Пошман (Господин Сожаление)
• Приветпапаша
• Ваграм-ага
• Эким-мно
• Бех-Мурук Коля (Усы-борода Коля)
• Варжапет
• Чистим Симонян

АЙГУ МНАЦАКАН

Английский сад был одним из любимых мест старых ереванцев. Его так назвали, и он долго оставался с таким названием.

После революции и установления новых порядков, когда пришли руководители Майского восстания, сад решили назвать, именем 26 бакинских комиссаров или «Садом коммунаров». Потом стали именовать кратко «Комайги» («айги» по-армянски сад»).

Сад переоборудовали, в нем появились качели и карусели для детей и для взрослых. Это была единственная карусель в Ереване. На ней кружились пара зебр, пара леопардов, привязанных цепями к сидениям. Все это неслось не на какой-то подставке, а в воздухе. Дети визжали от восторга на этой подвесной карусели. Им казалось, что они вырвались и несутся в воздухе над старыми дубами в далекую даль.

Кроме карусели в «Комайги» была выкрашенная в зеленый цвет открытая эстрада. По субботам и воскресеньям здесь играл военный духовой оркестр, в его репертуаре были модные в те годы вальсы.

Старые ереванцы очень любили свой сад и всегда особенно готовились к вечерней прогулке семьями, словно попадали в далекий фантастический мир.

У стариков здесь был свой уголок, где они часто собирались. Это было у здания Армянского драматического театра, под столетним дубом на нескольких скамейках. К ним после работы всегда приходил Мнацакан, которого все звали Айгу-Мнацакан. Сгорбленный, высохший за годы мужчина, с острым носом и морщинистым лицом. Кожа у него на лице была похожа на кору старого дуба. Давние знакомые хорошо знали, что этот человек, так много повидавший на своем веку, перенес много тяжких дней, дожил до новых времен — свидетель и память времени…

Когда незнакомые спрашивали его, как дела, как живется? Он всегда отвечал долго, и рассказ его превращался в историю без начала и конца…

— В 1918-м, — начинал Айгу Мнацакан, — голод, засуха. Мы тогда в Егварде жили. В тот год отец с матерью не выдержали, померли с голоду. Не дожили до весны, когда зелень идет. Так нет, умерли. Остались мы с сестрой Цахик. Господи, как же мы с ней выдержали… Как-то говорю: «Сестра, нож до кости дошел, нет больше мочи. В город надо податься. Работу найдем, проживем». «Нет, брат, — ответила она, — нельзя, как же мы могилы отца, матери бросим?!» — «Что с тобой, ахчи (девушка), не можем же мы могилы с собой в город взять… Будем каждый год приезжать». — «Не каждый год, а каждый месяц». — «Ладно, пусть в месяц раз…» И она согласилась.

Продали мы, что могли, а что увезти с собой смогли — увезли. Старый дедовский карпет взяли. Нашли возчика и на телеге в город. Он нас до самого вокзала довез. Домов поблизости не было, и отправились мы в Даваятаг — район старого Еревана. Добрые люди посоветовали снять маленькую комнатушку на первом этаже, почти в подвале. Нам что, не в палатах же жили!

На следующий день отравились мы в сам город, зашли на базар Фахли, работу ищем. Только город пустой какой-то. Вижу, на улице валяется кто-то. Думаю, надо же, горожанин, а с утра напился! Оказалось, совсем не то, что я подумал. Холера в городе, тиф. На базаре Фахли один мужик, как узнал, что я работу ищу, смеяться начал. Говорит «Мельницу потерял, о жернове печалится! Дурень!» Растерялся я. А он говорит: «Знаешь, где городское ведомство? Им возница нужен. Не успевают трупы по улицам собирать». Пошел я в это ведомство. Видят деревенщина, обрадовались. Здоровый! Я от голода исхудал, но рожа на месте. Выписали бумажку, мол, сходи туда, к кому-то. Дадут тебе телегу и лошадь в придачу. Должен я на этой телеге по улицам ездить, мертвых собирать и на кладбище…

Так я с того дня начал свое дело. Рано поутру садился на телегу и с улицы на улицу, весь день дотемна крутился. Двухколесная телега скрипит и скрипит, вокруг ни души. Из домов никто не выходит. В первый день дел не было. Обрадовался я. Нелегкое это дело мертвых собирать. А на второй день, упаси Господи, один, второй, прямо на Астафьян… Отвез их на кладбище. В телеге старая рогожа была, прикрыл несчастных. И айда на кладбище. Там уже ямы вырыты. Сбрасывают их быстро, землей засыпают. Холера, зараза! И тиф. Так год проработал.

Когда спрашивали, сколько трупов он с улиц собрал, Айгу-Мнацакан только моргал пьяными глазами и отвечал со вздохом:

— Да кто их считал? Город в мертвецкую превратился. Год прошел, наступил 1919-й. Снега, как назло не было, только мороз крепкий. Природа тоже жестокой стала. Сколько людей прямо на улицах падали. За один январь я 650 трупов собрал! В феврале еще больше — 751.

Когда его спрашивали, как же ты не заболел? Он покачивал худой головой, и на сморщенных щеках появлялись слезы.

— Не заболел… К виноватому тара и не липнет. В тот самый год к весне болезнь поутихла. Но и меня схватило. Пришел я в тот день, туман был сильный, поставил телегу во дворе, задал коры бедной лошадке, вошел в дом, лампу зажег и подумал: «Какой же я крепкий орешек!» Вижу, моя Цахик лежит бледная, щеки ввалились. Обезумел я, схватил ее за руки, кричу: «Не оставляй меня одного, не уходи! Могилы отца и матери без присмотра!» Всю ночь плакал, как ребенок… Кто поможет, кто горе мое разделит?! Придут, заберут, бросят в яму, не найдешь могилы…

Решился: отвезу ее в Английский сад, я там сторожем работал, похороню. Завернул мою Цахик в дедовский карпет, положил на телегу и повез. Город темный, пустой, в саду ни души. Повез по знакомой аллее. Вороны на деревьях захлопали крыльями, начали каркать. Их много, они чувствуют смерть, их страшное карканье слышалось над всем городом: над Гантаром, Кондом, над Английским садом…

Я начал копать могилу. Земля была мягкой, но я быстро обессилел: горе и страх овладели мной. Узнают. Засудят, в тюрьму посадят. На рассвете я похоронил свою сестру, свою Цахик! Снова кричали вороны. Я обложил могилу дерном, потом посадил цветы. Никто, кроме меня, не знает, где ее могила…

Через год пришли большевики, в этом саду захоронили коммунаров, сад стал называться «Комайги». Мнацакан остался в этом саду: убирал, копал, поливал деревья, цветы, собирал палые листья — весь день в этом благословенном для него месте. Старые ереванцы понимали его, а молодые считали шальным и говорили: «Мало в Ереване шальных, этого не хватало!»

Однажды дверь его дома оказалась закрытой. Пропал Айгу Мнацакан. А потом его нашли мертвым: он лежал на клумбе с цветами, крепко обняв землю. Лежал на том самом месте, где годы назад, в страшный холерный год, тайно похоронил свою сестру, свою Цахик…

Похоронили его на старом ереванском кладбище Тохмах. где-то у ограды. Очень скоро о могильном холме Айгу-Мнацакана просто забыли…

Эдуард Авакян

Продолжение