• Вт. Мар 19th, 2024

Агаси Айвазян. Бунин

Янв 11, 2016

ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

ayvazyan_dolgaya_zhizn

Продолжаем публикацию книги Агаси Айвазяна “Долгая, долгая, мучительная жизнь Иуды”.  Благодарим Грету Вердиян за предоставленную возможность публикации.

БУНИН

То библейское положение, что сама мысль об убийстве уже есть убийство, делает нас всех убийцами, Достоевский зарубил топором двух старух. Он долго переживал подробности убийства, и он долго переживал подробности мук убийства. И это было тем более убийством в этом иллюзорном, воображаемом мире, что объем его материальной вещественности был велик. В малом объеме у убийства нет подробностей, нет мысли, оно рассеивается подобно эху, не успев занять места между материальным и воображаемым. И что более выдуманно — действие или мысль? Достоевский убил и своего отца — Карамазова. Достоевский был преступником. «Гений — это преступление»,— примерно так, кажется, сказал Томас Манн. Убивали все: и Шекспир, и Киплинг, и Стриндберг, и Агаронян, и Раффи… Убивал и легкомысленный Дюма, жанр которого позволял превращать убийство в легкую игру: несколько красивых поз, удар — и двадцать молодых французов падают бездыханными от руки другого француза. Причем без всякой причины. А Монте-Кристо в бесконечно долгие годы своего заключения в одиночке лелеял убийство как родную мать. На убийствах строила свои характеры одна из величайших жертв среди художественных натур — Эдгар Алан По. Это было даже не желание — начало мысленного процесса. Когда ищешь выход, создаешь алиби, находясь среди зловония под нечистой кожей греха, где холодно, время съеживаётся в своей собственной скверне, кутаясь в липкий тоскливый страх.

Мы вместе с прозаиком Мушегом Галшояном возвращались из Ленинакана. С нами был и кто-то из московских редакторов. Мушег все поглядывал направо, а раз не выдержал и сказал: «Перебраться бы на ту сторону, убить пятерых, и пусть самого бы убили!..». Московский интеллигент не сразу догадался: сюжета в этом или зародыша художественного замысла не содержалось. Загорелое грубоватое лицо сасунца было все время обращено к правой стороне горизонта, взгляд сосредоточен на чем-то внутри. Какая-то непонятность существовала для всех сидящих в машине. Клубок загнанной внутрь чувственности рвался, выплескивался из чистого и умного Мушега. Всего пять абстрактных должников чужого рода за одного конкретного человека. Шесть убитых… Фабула продолжения не имела, логика тонкой проволокой путалась в руках, вбирая в себя мои мысли, язык, губы, извилины мозга. Жизнь, наверное, такова. В извилинах мгновения. Так погибало множество армян. А в Стамбуле за мной таскался турок, чистильщик обуви, и с неизменной сладкой миной на лице клянчил разрешения начистить мои туфли, Я подумал: «Наверное, твой предок убил в Эрзруме моего предка». И сам себе стал противен от этого пустопорожнего умствования, которое было ничем иным, как кривлянием мозга перед безликой и равнодушной пустотой. Убийства, наверное, есть могучие и незримые мгновенья, и они движут историю.

Не убивал Иван Бунин. То есть, в его рассказах есть убийства, но они возникают при отсутствии пространства убийства, а точнее — пространство доведено до беспредельности. А для убийства необходимо очень маленькое, четко определенное, тесное пространство. Один из рассказов Бунина потрошит само тело убийства. А выпотрошенное, бестелесное убийство — уже не мысль даже, оно не достигает и истока мысли… А без мысли существование убийства как такового распыляется, растворяется, исчезает в пространстве.

Герой рассказа «Кавказ», который рассказывает о своем любовном приключении и живет своей незлобивой жизнью, встречается со своей любимой, женой другого, — как это делают герои многих русских писателей, не особо глубоко проникая в муки мужа этого предмета любви, «Из Геленджика и Гагр жена отправила мужу по открытке, написав, что еще не решила, где останется. Потом она с любовником спустилась по берегу моря на юг». И здесь, найдя очаровательный уютный уголок, они проводят дни в блаженном и человеческом простеньком своем счастье. Муж приезжает за женой в условленные места, Геленджик, Гагры, потом в Сочи, но и здесь не найдя ее, спокойно, как это описывает сам Бунин, «купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов». Но самое удивительное в том, что убийства-то в рассказе и нет. Он даже не убил себя — он просто вернул миру обширность Вселенной. И это совершенное двумя револьверами убийство очень похоже на легкий вздох умершей девушки из другого рассказа Бунина — «Легкое дыхание». Как пишет автор, «теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».

Друг моего детства стал жертвой репрессий сороковых годов — его арестовали по политическому обвинению. Оклеветал его школьный товарищ. После множества страданий — тюрьма, пытки, психушка, он через восемь лет вернулся домой. Он знал, кто его предал. В один августовский день я увидел, как он мирно беседует с человеком, погубившим его. «Это ведь он?,.» — осторожно спросил я. «Кто?» — не сразу понял он, потом, с трудом что-то припомнив, пожал плечами, «Первые дни в тюрьме и даже в психушке главной моей целью была месть, а сейчас внутри у меня ничего нет… Словно он и не виноват… словно никто не виноват… Не знаю, отчего это… И теперь у меня ничего нет против него».

Его «теперь» — это открытое время, жизненная сфера, которую Платон считал разумной, а Бунин — нравственной. И оба эти понятия очень легко сливаются друг с другом в «легком дыхании» вечности…

Однако я подспудно опасаюсь, что читатель от этих рассказов Бунина может прийти к выводу, будто жизнь без убийства — вообще штука бессмысленная… Спокойная нравственная безликость, доводящая до бездонной печали, отрицает самые основные элементы бытия. Эстетическая жизнь Бунина, подобно светло-зеленому ковру, раскатана над бесчисленными слоями земного шара, замешанными на бесчисленных костях…

АГАСИ АЙВАЗЯН

Перевод Н.Алексаняна

Продолжение

Top