c8c673bf45cf5aeb
  • Чт. Дек 12th, 2024

Агаси Айвазян. Простой человек

Янв 12, 2015

ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Продолжаем публикацию книги Агаси Айвазяна «Долгая, долгая, мучительная жизнь Иуды».  Благодарим Грету Вердиян за предоставленную возможность публикации.

ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК

Бог и микроб — это одна и та же система.
Разница только в числе центров

ГУРДЖИЕВ

Лет за десять до Февральской резолюции встретились в Тифлисе Гурджиев и Сталин. Это не было близким знакомством, но в тот день они узнали друг друга— каждый из них по-своему. Мне хочется представить вам характер этого знакомства, а также небольшое послесловие-развязку к этой апокрифической истории.

Гурджиев говорил много, и его всегда слушали, Он был королем устной речи. К нему было приковано внимание России и многих других стран. Гурджиев читал нечто вреде лекций, ничего не предпринимая для их организации — слушатели сами тянулись к нему. Сумеречные и тревожные были времена, люди хватались за все непонятное и таинственное, надеясь найти хоть маленькую лазейку в бытие… Все было трудно, кроме смерти, сохранить жизнь— трудно, питать тело еще труднее, а церковь крепко стояла на земле… И на этой давшей трещину земле надо было найти тропинку в отвлеченное — хоть душу отдать на хранение. А Гурджиев обобщал, делал целостным окружающее— небо, землю, человека. Вселенную… И человек у него становился всем, и значит, не мог он пропасть, исчезнуть сам в себе…

На Черкезовской улице, в большом зале дома господина Кавяна, состоялась очередная встреча с Гурджиевым. Атмосфера была, как всегда, необычна. Лекции Гурджиева, окутанные дымкой загадочности, по форме дружеские, непринужденные беседы, были полны ограничений и условий, что еще более подчеркивало познания лектора и исключительность его индивидуальности.

Московский поклонник Гурджиева, обедневший грузинский аристократ и революционер-дилетант привел на Черкезовскую улицу своего знакомца — неряшливо одетого и небритого молодого Джугашвили. Он тихо-молча присел в углу зала и, хотя устроился подальше от глаз лектора, Гурджиев заметил его и во время лекции изредка бросал на него взгляд. Взгляд хотел установить естественную связь, хотел воздействовать на сидевшего в углу небритого гостя, но не получал никакого отклика. Лицо Джугашвили было равнодушно и замкнуто. «Неужели не слушает?» — удивился Гурджиев и за счет своих сокровенных запасов постарался усилить воздействие слова. Он заговорил о высшем своем достижении — законе Триединства. Гурджиев видел с четкостью ясновидца и старался других тоже заставить увидеть применение закона согласованности Действия, Сопротивления и Равновесия.

Сидящее в углу небритое лицо оставалось безучастным.

И Гурджиев вспомнил воодушевлённые, отрешённые лица своих слушателей в Москве, Пятигорске, Берлине и даже в Константинополе. И поскольку от небритого лица не исходило никаких волн, Гурджиев заговорил более доступно, обобщив самую важную и понятную всем задачу. Он рассказал о единстве воли и судьбы. Он, богоподобный, и был основой своего пророчества, возвышенная истина струилась из каждой его клетки, он сам и был средоточием обнаружения всеобщего. Воля и Судьба!.. Гурджиев упорядочивал, повелевал анатомией воли. Сверкали и горели его глаза, в глубине которых была яростная убеждённость в том, что он и есть средоточие воли, и эта воля притягивает Бога познания макро- и микрокосмоса. Безграничная его воля не знала преград. Она властвовала и здесь, и на улицах Тифлиса, властвовала над миром и Вселенной. Гурджиев охватывал своей мыслью-волей всё, он был самодержцем внутри материи и над материей!

Небритое лицо не реагировало, и при одном беглом взгляде Гурджиев даже отметил, что у него отсутствующий вид. Чтобы как-то утешить своё самолюбие, маг решил: «Он просто ограниченный». И, успокоившись, продолжал говорить и, вновь загоревшись, погрузился в глубины мысли, и вскоре совсем забыл про ютившееся в углу небритое лицо.

Он выявлял всеобъемлющую истину, уточняя её скелет математическими категориями. Своим человеческим умом он устанавливал закон для сущего — органического и неорганического, мёртвого и окаменевшего, движущегося и неподвижного… Он вручал слушателям сплетённую из деталей человеческих взаимоотношений ткань бытия…

Когда же Гурджиев приступил к извлечению таинства взаимосвязанности — между атомами, между частями человеческого тела, между двумя людьми, — он краешком глаза увидел, как неряшливо одетый молодой человек с небритым лицом встал и вышел из зала…

Все поведение Гурджиева было подтверждением и доказательством его теорий. Никто не догадался, что произошло с ним. Ни воодушевления его никому не было видно, ни досады. Даже усталости его никто не заметил. А он и в самом деле устал. Откинулся в кресле и обвел глазами зал с одним пустующим стулом. «Дубина» — пробормотал Гурджиев и почувствовал облегчение от сердитого слова. Но легкий след недовольства остался в душе, недовольства своим московским поклонником — кого только не приводят на его лекции занимать стулья в таких маленьких залах.

В нирване воодушевления слушатели задавали ему вопросы и высказывались о его учении. Отвечая на вопросы, Гурджиев между двумя ответами подумал, что никому еще не приходило в голову назвать его Доктором Бытия или Магом Воли.

Зал опустел, и хозяин пошёл распорядиться насчет кофе.

— Отчего твой знакомый революционер ушёл, не дослушав? — спросил Гурджиев своего поклонника.

Обедневший аристократ и революционер-дилетант уклончиво пожал плечами.

— Хоть сообщишь, что он сказал, уходя? — спустившись с образцовых высот своей воли, сквозь густые усы пробормотал Гурджиев.

— Разве это так важно? — поклонник смущённо переминался с ноги на ногу.

— Важно, — твердо сказал Гурджиев. И поскольку лгать ему было физически невозможно, дилетант-революционер подчинился своему кумиру.

— Сказал, кажется, «фанфарон»… или «пижон»…

— Пижон? — удивился Гурджиев и рассмеялся. — Я так и знал, что он ничего не понял… Ограниченный провинциал… А ведь ему как революционеру не помешало бы составить представление о подробностях человеческих взаимоотношений, из которых сплетено бытие и которыми обусловлён любой вид деятельности…

После революции Гурджиев поехал в Армению, чтобы на основании своего закона о единстве сущего уточнить волю и судьбу мира на примере этой части человечества. И очень быстро уехал. Почему, что он подумал — неизвестно. И вновь стал разъезжать по миру — побывал в Москве, Петрограде, Берлине, Лондоне, Америке и обосновался в Париже.

Из Парижа он увидел своего небритого тифлисского знакомого, стал справляться о его делах и пристально следить за его восхождением.

После второй мировой войны, когда Сталин завладел Европой и половиной мира, Гурджиев потерял свою позу, поколебалась его столь глубокая убежденность в своем знании вопросов Воли и Судьбы.

Великий маг в своей парижской студии по-прежнему читал лекции для писателей Европы, выявляя смысл понятий Воля и Судьба, но под сказанным им бессловесно смиренно струился второй текст: «Сталин прост. Сила его настолько первобытна и примитивна, что её и силой не назовёшь… Настолько неосознанна… неосознанна даже им самим, что непонятна и непостижима ни с какой стороны — ни сбоку, ни снизу, ни сверху. Объяснить природное начало анализом ума, тем более ума развитого, утончённого, наделённого обширными знаниями, — невозможно. Установление Сталином собственного величия, верховенство его воли кроется в его природной ограниченности, в его замкнутости в своём виде. В этом и сила его. Если бы он был способен проникнуть в суть другой человеческой разновидности, то растворился бы и стал частью других. Самодостаточная цельность. Воля, равноценная своему виду. Как легко родиться Сталином! И как трудно стать Сталином. Победа грубой природы, отрицание цивилизации. Простой Сталин… И подумать только, что половина созданного мною, Гурджиевым, мира — в его власти. А я, Доктор Бытия, рыскал по миру, всё упорядочил, разъяснил смысл Воли и Судьбы, …и моим самым большим поступком было то, что я похитил из Тибета далай-ламу».

Перевод И.Карумян

Продолжение