ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Продолжаем публикацию книги Агаси Айвазяна «Долгая, долгая, мучительная жизнь Иуды». Благодарим Грету Вердиян за предоставленную возможность публикации.
- Ага-Хан
- Простой человек
- Белый рай
- Заристы
- Шестой палец
- Небородная
- Протяжённость слова
- Низведение
- Рассказ, написанный на парижской салфетке
- Идея
- Вечер пожилых волков
- Будущее позади
- Испанский язык
- Пожилой боксёр
- Месяц туты
- Амкарство часовщиков
- Стереотип
- Занятие на этой земле
- В объятиях жизни
- Мухамбаз с дудуком
ЯМА
Франсуа Карпантье растил и воспитывал маленького Жан Поля, роя могильные ямы на парижском кладбище Мадлен.
В 1741 году юный священнослужитель Жан Поль Карпантье приехал из Парижа в Эрзрум. Еще в Париже аббат Бертолуччи напутствовал его:
«Высшее назначение твое уже определено, и сейчас ты предрешаешь свое небесное существование, свою вечную жизнь. Помни, что ты — избранник Божий, и Бог даровал тебе возможность уверовать в него и постичь истину, Бог избрал тебя, чтобы ты принес эту истину людям, простер пред себе подобными светлый путь, ибо пока в мире есть хоть одна заблудшая душа, все мы пребываем заблудшими, и не сможем обрести счастья ни ты, ни я, ни вся католическая Франция. Направь свои стопы в страну, где живут армяне, и щедро сей там семена истинной Божьей мудрости.
Твой город — Эрзрум…».
Карпантье вошел в Эрзрум как путник и вскоре сменил свою европейскую одежду, ибо даже специально подобранный для этого города наряд призлекал здесь общее внимание.
Выбор аббата пал на Карпантье по нескольким причинам: во-первых, некая высокопоставленная пожилая дама по непонятным причинам проявила особую заинтересованность в удалении Жан Поля из Франции; во-вторых, он был изворотлив, умел находить язык с самыми разными людьми. Уже в Эрзруме Жан Поль понял, что это очень важное качество.
Турецкие правители, курдские племена и армяне уже находились в состоянии раздора, междоусобица распирала людей, и все это создавало благодатную почву для осуществления его священной миссии…
Карпантье не знал, сколько семейств удалось ему обратить в святую католическую веру, однако сам он менялся с каждым днем, менялся медленно, но неуклонно.
Предшественники Карпантье — два французских миссионера, погибли в вихре смуты. Но Карпантье приноравливался, ловко обходил все опасности и в один прекрасный день понял, что его уже не принимают здесь за миссионера, а называют, как и всех армян-католиков, просто «франком».
Незаметно для самого себя он все более сближался с семьей ювелира Вртанеса, исповедующего армяно-григорианскую веру, неуклонно втягивался в атмосферу этой семьи, заменяя тостами католические проповеди и, в конце концов, женился на дочери Вртанеса, Зозан.
Армяне-франки поколотили Карпантье, измазали ему язык говном, плюнули ему в лицо, забросали камнями… Пастухи нашли Жан Поля, досыта накормили его бараниной, привели в дом Вртанеса.
Армяне, чтившие Григория Просветителя, по-прежнему называли Жан Поля «франком», а «франки» кричали вслед ему «азат»—свободный, что было в их устах самым презренным понятием, означавшим, что Карпантье — всеми покинутый, отколовшийся от всех, никому не нужный человек.
Так Карпантье и не понял, почему «азат» является поношением, бесчестием.
Зозан была уже на сносях, и Карпантье частенько думал: «Бедное мое дитя, какая же участь уготовлена ему! Бедные, несчастные армяне! Только они умеют так оскорблять, кричать — «Убирайся, азат! Убирайся, ты никому не нужен!..».
Ветвь Вртанеса дала росток, и росток этот стал для ювелира мосточком в будущее, наполняя зубами его беззубый рот, увенчивая завтрашними кудрями его облысевший лоб, возвращая упругость вялым мышцам и открывая для Вртанеса счет вечности.
Старый беззубый ювелир понимал, что семья его переживает сложную ситуацию, и, чтобы уберечь внука от возможных преследований соотечественников, вытащил из-под половицы несколько тщательно запрятанных колец и, отдав Жан Полю и Зозан, отправил их вместе с ребенком на север, в Буланх.
— Не проповедуй,— напутствовал старый ювелир зятя,— займись лучше ремеслом, и всегда будешь иметь кусок хлеба.
Карпантье не успел ни воссоздать в памяти далекий Париж, ни рассказать о нем сыну своему, Арману, — горячка свалила его. Два дня трясся Жан Поль от озноба, усох, сжался в комок, молча целовал руки Зозан и, так и не произнеся ни слова, на третий день испустил дух.
Зозан взяла ребенка на руки и снова пустилась в дорогу, решив вернуться в отчий дом, но дорога эта оказалась долгой и трудной, длиной почти что в десять лет. Путь ей преграждали родовые распри курдов, два землетрясения, потом ребенок заболел оспой, потом она попала в плен к шейху, и, наконец, десятилетний щербатый Арман и поблекшая Зозан возвратились в Эрзрум.
Сын Армана Франкяна — Вртанес Франкян с турецкой армией дошел до Македонии, потерял в сражении один глаз и возвратился в Эрзрум. Зозан к тому времени уже умерла, и никто не смог ему сказать, где ее могила. Вртанес не нашел себе занятия в Эрзруме и стал скитаться в поисках хлеба насущного. Среди скал и ущелий Великой Армении, в атмосфере ненависти и страха отстаивала свое существование семья Вртанеса. И, тем не менее, лет шестьдесят спустя в Трапезунде появилась фамилия Франкян.
Этого Франкяна тоже звали Вртанесом. В Трапезунде ему хотелось бежать от запаха табачных плантаций, но подобно нелюбимой жене, которая, порой вызывая отвращение, тем самым возбуждает и привязывает к себе, табак поглотил, подчинил Франкяна своему аромату.
…Амшенцы убегали от турок. Будь на то хоть малейшая возможность, они встали бы под кровлями своих домов, подперев их, как столбы, уперлись бы ногами в землю и пустили корни глубоко, до самой ее сердцевины, превратились бы в земляных червей, ели землю, пили бы соленую морскую воду…
Турки притесняли армян за это. И, следуя запаху табака, амшенцы перекочевывали к русским берегам Черного моря — в Сухуми, Адлер, Сочи…
Вртанес добрался до Цебелды. Гнул спину на многих, потом стал возить табак в Тифлис, на фабрику Эйфенджяна, что была расположена возле вокзала. В те несколько дней, которые приходилось проводить в Тифлисе, Вртанес ночезал в гостинице «Ветцель» за счет Эйфенджяна. А еще он бродил по городу, смотрел в синематографе Чарльза Хечинсона и, в конце концов, остался тут, на фабрике. Несколько месяцев прожил он в ночлежном доме Эйфенджяна, где спало человек пятьдесят рабочих — русские, грузины, беженцы-армяне, пропахшие табаком так, словно они прокопчены, набиты табачным зельем.
Ночи были темные. В огромном, похожем на хлев помещении чадила одна керосиновая лампа. Вртанес засыпал на первой же попавшейся кровати, а как-то даже умудрился лечь ррдом с покойником. Утром глянул — лежит возле него мертвец, уже вспухший и, видимо, скончавшийся еще несколько дней назад. Тогда только рабочие поняли, отчего в этом пропитанном табаком помещении появился еще и запах зловония.
Сменив множество всяческих постелей, Вртанес обосновался, наконец, на деревянной кровати Араксии, и то, что эта кровать оказалась способной породить на свет живое существо, безмерно удивило Вртанеса. Так вот и получилось, что Вртанес Франкян окончательно обосновался в тифлисском рабочем квартале Нахаловка. Неделю он отрабатывал на фабрике Эйфенджяна, неделю пил, неделю бездельничал… И не был, в сущности, ни рабочим, ни торговцем, ни добропорядочным семьянином, ни даже кинто. Время от времени он рыл ямы, на кладбище и снисходитело на него какое-то особое вдохновение и, проливая горькие слезы, он начинал рассуждать о смысле рождения и смерти, о мощах Тиграна Великого…
Маленький Кола слушал отца, заглядывал в вырытые ямы, мысленно и сам рыл их, копая все глубже и глубже, чтобы увидеть, куда они приведут, и не видел конца…
После смерти Вртанеса Кола Франгишвили изрыл ямами всю восточную часть кладбища Куки, и взгляд его всегда был задумчиво устремлен в глубь вырытых ям — так смотрят обычно на небо и звезды, стремясь проникнуть в бесконечные дали.
Кола Франгишвили знал, что смерти нет, и выпивал над каждой новой могилой сеою стопку водки, получая от этого удовольствие и думая, что жизнь улыбается ему.
Перевод Э.Канановой