ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
«Наша среда» продолжает публикацию книги Клары Терзян «Диалог с дубом». Благодарим автора за возможность публикации.
ЧЕТЫРЕ ПОДСНЕЖНИКА И БОЖЬЯ КОРОВКА
Похоже, небо проясняется
Ночью Алисе не спалось, она всё ворочалась, то направо, то налево: всю ночь напролет думала и никак не находила решения. Что происходит вокруг? Откуда появилось столько “врагов народа”? Каждое утро можно было услышать, что кого-то из знакомых забрали. Не верилось, что кто-либо из них мог сделать что-нибудь плохое. Она боялась, что очередь дойдёт и до неё, для этого были серьезные опасения – они приехали из-за границы.
Алис взглянула на своих двух дочерей: они безмятежно спали. Бросила взгляд в сторону свекрови – и она спала. “Как хорошо, что они ничего не понимают, впрочем, неужели не понимают? Просто они жалеют меня и поэтому не говорят об этом. А завтра в учреждении страшный день: на партийном собрании должен рассматриваться вопрос о Вагаршаке, его должны исключить из рядов партии, потому что его отец был дашнаком. Моя совесть не позволит мне поднять руку, сказать, что я согласна. А что если мне выступить и сказать, что это нелепое обвинение? Вагаршак невиновен”.
В голове молодой женщины роилась вереница диалогов.
– Меня не арестуют, у меня нет никакой вины.
– Но разве те другие арестованные были виновны?
– Я не верю, что бы Запел Есаян была шпионом. Разве не она произнесла пламенную речь на Всесоюзном съезде писателей в Москве о том, что счастлива, гордится своей возрожденной родиной, и должна свои силы посвятить её дальнейшему расцвету.
– Но ведь она приехала из-за границы.
– Ну и что? Как она любила Ереван, университет и своих студентов! Какие страстные патриотические речи держала она на собраниях Союза писателей!
– Помнишь, что сказала она на собрании писателей, когда обвиняли Егише Чаренца: “Егише Чаренц, наш величайший поэт, это неоспоримо для всех, его яркий талант, как лучезарный свет, ослепляет нас”. Или: “Имена многих из нас исчезнут бесследно, но будущие поколения не забудут Чаренца. Возможно, имена некоторых из нас останутся в памяти грядущих поколений только потому, насколько справедливыми или несправедливыми мы были в своей оценке такой личности, как Чаренц”.
А ты хочешь на завтрашнем собрании защитить Вагаршака. Если не простили Запел Есаян, то тебе тем более не простят.
– Но она не виновна.
– Ну и что? Только ты одна, что ли, защитник правды? Увидишь, как будут говорить другие, как станут его обвинять. Честные в лучшем случае будут молчать и, краснея, поднимут руки за исключение Вагаршака из партии, из-за того, что его отец был дашнаком.
– Но он говорит, что если его исключат из партии, он повесится.
– Не повесится, ты его плохо знаешь.
– Что ты говоришь? Он такой честный, всем сотрудникам протягивает руку помощи, все его уважают.
– И, тем не менее, все его погубят, а ты, если станешь его защищать, удостоишься его судьбы.
Алис съежилась от ужаса: на минуту представила себе, что это значит – она окажется в тюрьме, дочки и пожилая свекровь будут выселены из квартиры… Что они станут делать? Девочек поместят в детский дом, свекровь – в дом престарелых… Как долго сумеют они стерпеть?
– Ах, если бы мой муж был с нами.
– Его давно арестовали бы, если бы он в 35-ом не умер.
– Хоть бы одна из моих сестёр была бы здесь, или хоть бы кто-либо из братьев моего мужа… Все они за границей, я одна-одинёшенька, для своих дочек я и мать, и отец.
– Ну, раз ты это понимаешь, завтра на собрании поступай так, как все остальные.
– Я не могу, понимаешь, не могу идти против своей совести.
– Я уже не способен спорить с тобой, – произнёс внутренний голос, – давай, спи. Завтрашний день всё покажет.
Но разве она могла уснуть? Опять ворочалась, и снова перед глазами стояли её друзья – “враги народа”.
Акоп Зорян, Эстер Зорян. Яркие имена. Акоп окончил университет в Германии и сразу получил два приглашения: из Франции – редактировать одну из армянских газет, и из Еревана – преподавать в недавно созданном Ереванском университете. Без колебаний он принял второе приглашение. Он был безмерно вдохновлён своей родиной, с какой преданностью работал, каких высот достиг: заведующий кафедрой на историческом факультете университета, декан, директор Института культуры, директор музея истории Армении…
И всё это он вмиг потерял, все заслуги были перечёркнуты двумя словами: “враг народа”. Та же участь постигла и его жену, Эстер – образованную, умную личность, получившую высшее образование в Германии и преподававшую иностранный язык в Университете. А дети оказались в детском доме. Ужасно было думать о них: всё было покрыто мраком неизвестности, неужели они, учась в Германии, могли совершить какое-либо преступление. Алис была убеждена, что происходящее – недоразумение, и в скором времени всё прояснится. Эта мысль её успокоила, и она смогла уснуть, однако мозг опять был в напряжении. Ей приснились эпизоды из своей жизни: она во Франции, мужа, Ваграма поймали в Лионе за создание коммунистической ячейки среди армян, а поскольку он не был французским подданным, не смогли его арестовать, и он должен был в течение двадцати четырёх часов покинуть Францию. Куда податься? В Бельгию, Данию, Швецию… Европейских стран много. Но он послал телеграмму в Москву, в тот же день получил разрешение и вместе с женой приехал в Ереван.
После Франция – Ереван 20-х годов…
И что? Они были очень рады. Ничего, что у них нет дома, наняли комнату в Конде, в доме Джрбашянов. Алис ждёт своего первенца. Хозяйку дома она зовёт “мама Ашхен”, та была из Вана, добрая женщина, очень заботливая по отношению к ним. И хозяин дома, Мкртич-ага – замечательный человек, который новым порядкам не очень-то и верит.
Потом Алис видит, как сын Мкртича-ага, Кокол сорвал в саду большое яблоко и запихал его себе в карман. Её дочка, Вардуи, которой уже четыре года, (а они всё ещё живут в доме Мкртича-ага) хочет отобрать у него яблоко, а Кокол двумя руками крепко ухватился за карман. Вардуи тащит его за руки, плачет, а мальчик ещё сильнее зажимает карман и кричит:
– Не отдам, это моё, моё!
Мкртич-ага глядит на эту сцену и говорит Ваграму:
– Видишь, как крепко хватается за свою собственность? Кто может отказаться от частной собственности? Эти порядки идут жизни наперекор, они долго не продержатся.
А Ваграм пытается убедить много видавшего в жизни старика:
– Нет, отец, это психология детей, они оба хотят съесть яблоко, какая тут связь с порядками?
– Есть связь, ты молод, после поймёшь.
И оба молча расходятся. Мкртич-ага идёт в свою комнату, Ваграм – в свою.
Мкртич-ага хорошо знает, что Ваграма не убедить.
Алис проснулась. Давно ещё началось, что она отправлялась на работу в подавленном настроении, а в тот день она была подавлена вдвойне: мысль о предстоящем собрании не давала ей покоя. В процессе работы ей удавалось забыть об этом, но когда её взгляд падал на бледное лицо Вагаршака, в её душе всё переворачивалось. Она мучалась, не знала, как себя вести на собрании. Молчать или…
Наконец, пришло время, и все собрались в зале. Вагаршак ни с кем не разговаривал, сидел поодаль от всех, в одиночестве. Собрание ещё и не началось, но, казалось, приговор уже вынесен: исключить из партии – а это означало и выгнать с работы, вот и тюрьма замаячила.
До Алис даже и не дошло, как были выбраны председатель собрания и секретарь, вместе со всеми она поднялась с места, чтобы поаплодировать по поводу того, что в качестве почётного председателя собрания предложен отец народов Сталин.
Председательствующий дал слово Закаряну, который произнёс длинную речь, отмечая, что, правда, Вагаршак хороший работник, но он не должен находиться в рядах партии, потому что он сын врага народа – его отец в своё время был дашнаком. Затем выступили двое: Вардумян и Элоян. Они повторили то же самое, подчеркнув, что не хотят работать с Вагаршаком. Алис сама не поняла, как попросила слова.
– Товарищи, – произнесла она очень взволновано, – правда, партия дашнакцутюн враг нашей страны, нашей партии. Я хорошо знаю, какую пропаганду она ведёт против нас за рубежом, какому террору подвергает коммунистов. Но какую связь имеет Вагаршак с ней? Его отец умер, когда ему было двенадцать лет. Какое влияние могло быть оказано на двенадцатилетнего юношу? И потом, ведь товарищ Сталин сказал, что сын за отца не отвечает. Давайте посмотрим, что это за человек, какой партиец Вагаршак. Я знаю его по семи годам совместной работы, он хорошо работает, несколько раз мы избирали его председателем месткома профсоюза. Все задания он выполнял добросовестно, заботлив по отношению к коллективу, преданный партиец. Я против того, чтобы его исключили из рядов партии.
Зал в мёртвой тишине слушал Алис. Люди застыли в страхе.
– Кто хочет выразиться? – медлительно произнёс председатель собрания.
Желающих выступить не оказалось. Слово взял сам председатель. И не совсем связно сумел сказать:
– Я, как директор публичной библиотеки, могу сказать, что доволен работой Вагаршака, он хорошо знает своё дело, кроме того, хорошо работает и как председатель месткома профсоюза. Может, действительно, он был маленьким и не мог перенять враждебное мнение своего отца о нашей стране. Особенно, как пишет он сам, его отец скончался в 1919 году, когда советская власть в Армении ещё не была установлена.
Председатель завершил свою речь, воздавая славу вождю советского народа, великому Сталину и коммунистической партии. Все аплодировали стоя и долго. Наконец, объявили, что были выдвинуты два предложения, и члены партии должны голосовать.
Удивлению Алис не было предела, когда большинством голосов было решено не исключать Вагаршака из рядов партии. Она спокойно перевела дух, поняла, что спасла жизнь одному человеку, почувствовала, что в коллективе есть много честных людей. С восторгом посмотрела на директора, товарищ Степанян, её мнение о которой было не таким уж хорошим: хоть она и добрая, но трусливая. Сегодня Степанян проявила мужество, она смело заявила, что Вагаршак хороший работник.
Алис не думала о последствиях, она была рада за Вагаршака, а также, что недоразумение прояснилось. Может, это была победа не только для сотрудников публичной библиотеки, но и Еревана, всей страны. Сколько людей подверглись напрасным обвинениям. Со временем всё прояснится, многие будут оправданы и вернутся домой. Ей тоже не будет грозить опасность, не станут говорить: “Ты прибыла из-за границы”. И они будут жить счастливо: она, две её дочери и свекровь. Ничего, что зарплаты не хватает, свекровь так умело ведёт домашнее хозяйство, что дети не чувствуют недостатка ни в чём: едят и одеваются как их одноклассники, может, даже чуть лучше многих из них.
Вечером она вернулась домой радостная.
– Ну как? Дядю Вагаршака исключили из партии? – спросила старшая дочь.
– Нет, не исключили.
– Ура! – завопили девочки.
– Слава богу, – сказала свекровь. – Несчастный мог бы безвинно погибнуть.
На следующий день Вагаршак ждал Алис у входа в учреждение. Он только сумел произнести:
– В жизни не забуду сделанное тобой. Ты спасла не только меня, но и мою семью: жену, детей.
Большего сказать не сумел, его глаза наполнились слезами.
– Ничего, – сказала Алис, – постарайся забыть этот кошмар, вроде как небо проясняется.
Через несколько дней Алис вернулась с работы домой грустная, оскорблённая, однако неподавленная.
– Я ушла с работы.
– Как это, ушла с работы? – испуганно спросила свекровь.
– Меня позвали и сказали: “Вы не знаете русского языка, переводим вас в другой отдел”…
– Но ты же работаешь в отделе иностранной литературы, для чего там нужно знание русского языка?
– В тот-то и дело, мама. Языки, которыми я владею: английский, французский, нужны как раз в этом отделе. Понятно, что это просто повод: мне, как приезжей из заграницы, руководить этим отделом не доверяют. Как я любила свою работу! Как много сделала для этого отдела! Из-за подобного оскорбления я подала заявление об уходе с работы.
– А как же мы будем жить?
– Не волнуйся, я умею печатать на пишущей машинке.
– Но ты же была заведующей отдела публичной библиотеки, у тебя есть образование, знаешь языки…
– Где-нибудь устроюсь, не волнуйся, голодными не останемся. Дети и ты получаете персональную пенсию за Ваграма, этим станем жить, пока я найду себе работу. Бог милостив.
– Правильно, Бог милостив, – сказала свекровь, но ещё долго волнение не проходило: “Почему с моей доброй, честной невесткой так поступили? Она же хорошо работала, все её любили, хвалили”.
Затем подумала: “Почему она сразу подала заявление об уходе? Может, хорошее место бы предложили. Ох, самолюбие молодых!” Захотела мысленно попрекнуть невестку, но вдруг ей стало понятно её задетое самолюбие: действительно, русский язык был предлогом, она не подходила для этого отдела, так как приехала из- заграницы. Завтра могли бы добавить и другое: шпион, враг народа…
– Боже мой, ты увидь, ты рассуди и спаси мою невестку от бед, – пробормотала она, веря, что Бог пожалеет их, а уход с работы – наименьшее из зол. И утешая невестку, сказала:
– Нет худа без добра. Может, это и к лучшему.
– Может быть.
Алисе роптать не любила, природа её наделила большим оптимизмом. Она считала себя счастливой, у неё умные дочки, они окончат школу, поступят в университет, станут хорошими специалистами. Её свекровь была такой доброй женщиной, так её любила, что все думали, будто они мать и дочь. Она была счастлива своей маленькой, дружной семьёй и всё время внушала дочкам, как хорошо, что они вернулись из Франции на родину. “Там я не могла дать вам такое образование. Пришлось бы вам работать в качестве рабочих”.
И девочки гордились тем, что учатся.
Алис была подобна неумелому пловцу, который не осознаёт глубины моря и поэтому смело плавала и не тонула. Однако неужели действительно не знала, какова глубина? Потом, уже много лет спустя, когда Сталина уже не стало, и люди стали говорить, что и живущие по ту сторону железного занавеса люди тоже любят свою родину. Вардуи – старшая дочь Алис, оскорблено сказала:
– Мама, а почему ты нам внушала, что если бы мы жили за границей, мы с сестрой могли быть стать только пришивательницами пуговиц?
Алис виновато улыбнулась:
– Эх, что я могла сказать? Людей, ещё даже не раскрывших рот, арестовывали, зачем мне было смущать ваши души? Вы были маленькими, могли бы лишнее сболтнуть.
Девушки опять с восторгом посмотрели на мать: сколько воли, сколько силы было в этой невысокой женщине!
– Ты – героиня, истинная героиня, – впоследствии признаются её дочки.
А в этом злополучном 1937-м году Алис нигде не могла найти работу, отвечали таким отказом, будто она в чём-то виновата.
– Почему вы не согласились работать в другом отделе публичной библиотеки, почему подали заявление об уходе с работы?
А иногда говорили:
– Жаль, что вчера не пришли, мы уже приняли другого работника…
Настал день, когда даже сказали:
– Хоть бы на часок раньше пришли… Опоздали.
И Алис страдала, приписывала неудачу своему злому року, сама себя упрекала, почему не пошла раньше… Но однажды догадалась, что всё это – игра, сказать правду не хотят: как принять на работу, если она приехала из-за рубежа и вдобавок там у неё есть родственники, один или два раза в год письмо получает… В таком случае она ещё должна быть благодарна, что её не арестовали. Алис была подавлена, из бывших коллег её посещала только Тотанна, все её забыли.
– Мамочка, – обратилась к матери младшая дочь, – сегодня в танцевальной школе нам выдали стипендию, тридцать рублей, вот, возьми! С этого дня буду получать каждый месяц, и уже не нужно тебе искать работу. Наш учитель сказал, что будем танцевать в опере, и за каждое выступление нам будут платить десять рублей. Представляешь, сколько денег у нас будет!
Бабушкины руки задрожали от волнения, и Алис сама не поняла, как сумела сдержаться, она только и смогла сказать:
– Молодец, доченька. Мне уже не о чем думать.
– Это правда? – обрадовалась девочка и прильнула к матери.
Алис плакала, как ребенок.
– Мама, мамочка, что случилось? Ты не рада?
– Конечно, я рада. Это слёзы счастья, доченька. Ты ещё маленькая, не поймёшь.
Вечером у них был семейный праздник: они пили чай с вареньем. Они были так счастливы. Казалось, вернулись прежние времена.
За этой удачей последовала другая: Алис приняли на работу в отдел социального обеспечения в качестве машинистки. Работы было много, она печатала с утра до вечера, все они сидели в одной комнате, вдобавок и посетители приходили сюда же, и приходилось работать среди этого шума. Зачастую приходили такие несчастные люди, что, выслушивая их рассказ, она отдавала им свои последние копейки. Сколько вокруг было страданий… И снова она сравнивала свою жизнь с жизнью других и находила, что по сравнению с другими, она не имеет права жаловаться на свою судьбу.
И вдруг вспыхнула войны, изменившая русло жизни многих и многих, в том числе и семьи Алис. Дети просили кушать, хлеба не хватало, не было ни еды, ни одежды. Страна производила всё для фронта. Летом и осенью ещё ничего, кое-как сводили концы с концами. Но как быть зимой? А зима пришла с жестокими морозами: как они мёрзли! Топлива не было, жестяная печка глядела как чудовище немигающими чёрными глазами. Бывало, им приходилось собирать бумагу и опилки, тогда на мгновение загорались погасшие глаза чудовища, но тепло не выделялось: огонь вспыхивал и сразу угасал.
Однажды утром, проснувшись, Алис, увидела, что вода в стакане замёрзла, значит, дома холодно, как на улице. Как быть? Думала-думала и решила вскипятить нагревателем воду, тогда, может, пар сумеет согреть комнату. Но от этого пара в комнате образовалась влажность. Свекровь говорила, что голодный человек больше мёрзнет. Они сидели дома в пальто, перевязанные шалями. В один из таких дней к ним домой пришла Тотанна и сказала:
– Знаешь ли ты, где сейчас работает Вагаршак?
– Где?
– В Айкоопе. Почему бы тебе не пойти к нему? Он может выдать тебе дрова.
– Так неудобно же.
– Почему это неудобно? Всем нуждающимся положено по закону. Так если не тебе даст, то кому тогда? Ты же ему жизнь спасла.
– Ну и что? Теперь пойти и сказать: выдай мне дрова? Я же не из-за этого тогда так поступила.
– Знаю, не объясняй мне. Давай завтра вместе пойдём к нему.
– Ладно.
На следующий день Алис надела пальто, поверх него накинула чёрную шаль, которую дочки в шутку называли чернобуркой. Взглянула на калоши: совсем изношенные. Вид у неё был убогий. Не хотелось бы, чтобы Вагаршак увидел её такой, но что поделать.
Когда они с Тотанной вошли в контору, он был занят с какими-то людьми. Поздоровался слабым кивком головы и продолжил свою беседу.
Тотанна заметила выстроенные у стены стулья и сказала Алис:
– Давай сядем, видно у него долгий разговор.
– Как сильно он изменился, – подумала Алис. – Война всех нас состарила.
Наконец, Вагаршак обратил свой взор на женщин.
– Алис, ты ли это? Тотанну я вижу часто, а тебя сколько лет не видел. Как ты? Всё хорошо?
– Как могу быть? Как все.
– Да, трудные времена. Свекровь жива?
– Да.
– Как твои девочки?
– Хорошо, они учатся.
Вдруг в глазах Алисы засветилась радость:
– Знаешь, моя младшенькая, Кнарик, ходит в танцевальную школу, получает стипендию, и в опере танцует. Нашу семью почти она содержит.
– Молодец Кнарик: Значит, нет у тебя больше забот.
– Знаешь, зачем мы пришли? – спросила Тотанна, – им нечем топить, выпиши немного дров.
– Сделаю, – сказал Вагаршак. – Обязательно сделаю, но через несколько дней. Хорошо? Приходите через несколько дней.
И женщины, выразив свою благодарность, вышли.
– Вот видишь? – сказала Тотанна, – с какой лёгкостью он согласился, а ты не хотела обратиться к нему.
Да, стеснялась. Я всегда говорила, что Вагаршак честный, добрый человек.
Дома Алис ждали с нетерпением.
– Ну как, получилось? – спросила свекровь.
– Да, но он попросил прийти несколько дней спустя.
– Слава богу, хорошо, что война не изменила людей.
И, несмотря на то, что в этот вечер все опять сидели в пальто, перевязанные шалями, но, казалось, в комнате тепло и печь больше не глядит на них своими холодными и тёмными глазами.
Спустя несколько дней Алис пошла к Вагаршаку. Его место работы находилось так далеко, что износившиеся калоши скользили, она шагала с осторожностью, чтобы не упасть, но от одной только мысли, что принесёт домой дрова, усталости она не чувствовала. Представляла себе радость девочек и свекрови, когда полная телега дров появится во дворе.
– Здравствуй, – сказал Вагаршак.
На этот раз его голос показался Алис не таким уж дружелюбным. – Я тороплюсь, меня вызвал директор. Не обидишься, если скажу, чтобы ты пришла несколькими днями позже?
– Ничего, – сказала Алис. – Приду через несколько дней.
На обратном пути она еле переставляла ноги: устала, да и было холодно.
Ей не хотелось думать, что Вагаршак нехорошо с ней поступил. Может, действительно, был очень занят. И вдруг в голове родилась недобрая мысль: “Быть может, он не собирается давать дрова, и стыдится сказать правду… но не думаю, нет, неужели Вагаршак может допустить, чтобы в этот холод гонять меня пешком туда-обратно? Нет, он не тот человек”.
Через несколько дней она опять пошла туда. С трудом добралась до места, но когда в просторном дворе она увидела огромные горы дров, забыла об усталости, сразу подумала, что одна тележка с дровами её. С радостным настроением вошла она в контору.
– Вам кого? – спросила секретарша.
– Вагаршака.
– Товарищ Вагаршак уехал в Степанаван.
Из кабинета доносился голос Вагаршака: он с кем-то громко спорил. Алис не поверила своим ушам и направилась к двери кабинета. Секретарша перекрыла ей дорогу:
– Товарищ Вагаршак в Степанаване.
– Может, вы меня не вспомнили, он сам меня вызвал.
– Помню, очень хорошо помню.
– Так когда он приедет? – с насмешкой в голосе спросила Алис.
– Откуда мне знать? Может, через неделю, может, через месяц…
Алис хотела что-то сказать, но слезы сжимали горло.
На обратной дороге она еле волочила ноги, в ушах звучали слова Вагаршака, сказанные им в тот жуткий 37-й год: “Я никогда не забуду сделанное тобой: ты спасла жизнь не только мне, но и жене и моим детям”. Перед её глазами возник зал публичной библиотеки: Вагаршак сидел один, собрание ещё не началось, но казалось, его судьба уже решена – он не имеет права оставаться в рядах компартии, поскольку его отец когда-то был дашнаком. На её лице появилась горькая усмешка: где это было видано, что в то время кто-то стал бы защищать сына дашнака? А она осмелилась. И спустя несколько дней сама была вынуждена написать заявление и освободиться с работы.
Она поскользнулась, чуть было не упала навзничь: люди телеги, лошади, автомашины утрамбовали снег, превратили его в лёд.
Пробудилась от воспоминаний. Война, зима – холодная и жестокая. Природа не хочет принимать во внимание, что у людей нет еды, нет одежды. Да и свекровь говорит, что голодный человек мёрзнет ещё больше.
Алис невольно взглянула на солнце, в его холодных лучах почувствовала теплоту. И, как после того собрания в далёком 37-ом, сказала: “Похоже, небо проясняется “.
Перевод с армянского Эринэ Бабаханян