Столица «гитаванов». Соседи с киноэкрана

ПРАЗДНИК ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ

(Опыт культурного перевода)

СТОЛИЦА «ГИТАВАНОВ»

Армен Давтян

Как и в 1960-е годы, в 1970-х и 1980-х большими темпами продолжало расти число научных учреждений Академии наук Армянской ССР, наукоёмких производств, предприятий так называемой «отраслевой науки», то есть тех, которые непосредственно подчинялись министерствам в Москве. Некоторые из таких институтов и заводов начали преобразовываться в «научно-производственные объединения». Коллективы исследователей, разработчиков, рабочих делились и росли. Почти всегда и во всех областях, будь то медицина, электроника или химия, образование нового учреждения было связано с именем и активностью какого-то учёного, с явлением нового научного или организаторского таланта. Институты, имевшие сложные названия, в Ереване называли просто по фамилии их организаторов. Институт Мергеляна, институт Фанарджяна, институт Мнджояна, институт Геруни… Иногда институт или завод называли даже не по фамилии, а по имени директора.

Институты и научно-производственные объединения верой и правдой служили своим министерствам в Москве. Они не только не обманывали ожиданий руководства, но и во многих случаях сильно их опережали, осваивая самые передовые области науки и техники. Именно поэтому постепенно Москва теряла над ними полный контроль: те достижения, которые появлялись в Ереване, не входили ни в какие бюрократические планы, были всегда неожиданны.

Ереванский Институт математических машин прошёл путь от знаменитой на всю страну машины М3, создал первую в Союзе программно-управляемую машину, впервые в мире применил независимую логику в периферийных устройствах и впервые посадил процессорный модуль на общую шину с периферией. Появились знаменитые «Раздан» и «Наири-2». Затем перешли к разработке сразу двух принципиально разных серий машин и с блеском вели разработку в обоих направлениях, пока, наконец, не создали лучшую в СССР машину ЕС-1045 и управляющий комплекс «Наири-4В».

Бюраканская астрофизическая обсерватория год за годом продолжала удивлять мировую научную общественность новыми результатами. Виктор Амбарцумян, академик, который не любил слово «учёный», предпочитая называть себя и коллег «научными работниками», в течение 1960-х — 1970-х годов являл великолепные примеры смелой научной мысли. Каждая из его гипотез становилась предметом бурных дебатов, а судьба его научной школы висела на волоске после очередной смелой публикации… И раз за разом учёные мира получали подтверждения его правоты.

Каталог галактик Б.Е. Маркаряна известен всему миру, а книга Л.В. Мирзояна о вспыхивающих звёздах стала первым исследованием ранних стадий эволюции звёзд-карликов. Это направление вскоре дало самые важные гипотезы о происхождении Вселенной.

Обсерватория положила начало регулярным конференциям, сделала её научным центром, познакомила мир с потенциалом армянских учёных. Начиная с двух всемирных конференции по связи с внеземными цивилизациями (а этим вопросом в Армении никто не занимался), которые прошли в Бюраканской обсерватории, как бы негласно воцарился принцип: «Учёные Армении интересуются всем. Нет такой проблемы, по которой не имело бы смысла съездить в Армению, пообщаться с армянскими учёными». Ереван принимал учёных с мировыми именами из всех стран, и начинались новые проекты, и ведущие специалисты тянулись к Армении точно так же, как армяне тянулись к передовой науке. Благодаря Бюраканским конференциям в Армении побывало пять нобелевских лауреатов, до тех пор не посещавших СССР, а кроме них — все виднейшие астрономы мира.

Самый крупный в СССР электронный ускоритель и станция для исследования космических лучей на горе Арагац, основанные братьями Алиханянами, теперь стали большим научным центром — Ереванским физическим институтом с мощным теоретическим отделом, с постоянным участием в крупнейших конференциях и в деятельности международных центров физики элементарных частиц, таких как ЦЕРН, ОИЯИ и МАГАТЭ.

Физики Армении в 1970-е и 1980-е годы стали ячейкой всесоюзной сети физических исследований, участвовали во всех важнейших конференциях и симпозиумах, вовлекались как в открытые, так и в закрытые проекты. В те годы, по словам Вознесенского, были «физики в почёте», и по всей стране существовало множество физических факультетов, специализированных вузов, научных центров, школ, закрытых городов, в которых проводили исследования в стратегически важных для страны областях.

Ереванские физики вносили свой вклад не только в науку, но и в укрепление всесоюзного физического братства. Приняв у Одессы эстафету юмористического «Дня физика», Ереван не выпускал её несколько лет. Три Всесоюзных Дня физика прошли в Ереване — три весёлых весенних праздника остроумия, выдумки и, конечно, армянского гостеприимства: ведь туда приезжали представители всех ведущих физических вузов и факультетов страны.

Как и везде в мире, физики становились первооткрывателями новых областей техники и технологии. Чего стоят одни только достижения в области лазеров, которые тут же в Ереване и нашли производственную базу. Первыми разработчиками программного обеспечения в Армении также стали физики.

В Ереване вели широкие исследования в различных отраслях химии, которые были распределены по десятку институтов, первые исследования в сфере экологии, биофизики, биохимии, физики аэрозолей и полупроводников, разрабатывали пищевые технологии, получали капрон методом фотосинтеза, создавали лучшие в Союзе препараты для кардиологии. В области медицины работало 6 крупных медицинских научных центров.

Некоторые из институтов стали головными исследовательскими центрами в СССР: Институт радиотехнических измерений, Институт биохимии и ряд других. Научный комплекс Армении отличался большим разнообразием исследовательских проектов, почти в каждом выделялись личности, таланты. Рамки этого повествования не позволяют ни перечислить всех, кого хотелось бы назвать, ни углубиться в жизнеописание каждого из выдающихся медиков, геологов, историков, биологов…

Вокруг Еревана возникло множество научных центров, к тому же часть городских институтов имела лаборатории и филиалы за пределами города. Там росли «гитаваны» («научные городки»), и вскоре карта пригородных автобусных маршрутов поменялась до неузнаваемости: теперь автобусы следовали от института к лаборатории, от гитавана до опытного поля…

Древний Аштарак и новенький Абовян «городками» назвать было трудно, однако они, фактически, вошли в ереванскую городскую агломерацию как «гитаваны»: от трети до половины работающих в тамошних институтах и на заводах людей ездили на работу из Еревана. Вокруг старинного центра Аштарака возникло так много «гитаванов», что по общему числу научных учреждений он оставил позади Зеленоград и Новосибирск.

По дороге в Аштарак высилась среди гор «карусель» гидропонической станции, за Аштараком — городки Института физических исследований и Института радиофизики и электроники с их параболическими антеннами, выше по склону Арагаца блестели купола телескопов Бюраканской обсерватории, у отметки 2000 м над уровнем моря стояли радиотелескопы, еще выше — огромные антенные системы Института радиоизмерений, в скалах прятались ангары наблюдательной станции космического комплекса страны, и, наконец, ближе к вершине сияла фантастическая стеклянная крыша станции исследования космических лучей …

Уникальное соседство древних памятников, диковатых горных пейзажей и редко-редко себя выдающих полусекретных современных производств, скрываемых от глаз многочисленных туристов… Рядом с деревней Гарни, куда все ездили посмотреть на недавно восстановленный храм, было едва приметное ответвление дороги. Там, на плоской площадке скального «языка» жил какой-то сонной на вид жизнью городок института «Гранит», обязанный своим рождением космической астрономии и, одновременно, — военной оптике… В фойе института скромно стоял космический «сувенир» — обгорелый спускаемый аппарат космического корабля, а где-то внутри скалы изготовлялись телескопы и спектрографы для спутников и орбитальных станций.

Более полусотни научно-исследовательских институтов Академии наук Армении — это была лишь видимая часть айсберга армянской науки. Ещё около двухсот институтов и научно-производственных объединений отраслевого подчинения составляли не только большую долю научного, но и значительную часть экономического потенциала Армении. Из-за закрытого режима этих учреждений о них известно гораздо меньше.

В их числе было более 60-и предприятий только Министерства электронной промышленности — крупнейшего из 6 полувоенных советских министерств, каждое из которых независимо занималось разработкой и выпуском электроники и компьютеров. Завод «Массив» выпускал микро-ЭВМ «Электроника ДЗ-28», а расположенное в городе-спутнике Абовяне производственное объединение «Позистор» — управляющую машину «Электроника-60» и первые в СССР термопринтеры. Неприметный заводик недалеко от ереванского вокзала снабжал страну первыми в Союзе дисководами гибких дисков. Согласно стратегии Министерства электронной промышленности, армянские заводы не должны были производить ничего сложнее резисторов. Они подчинялись главку Минэлектронпрома, который курировал «резистивную подотрасль».

В Армении было популярно высказывание министра электронной промышленности, который любил повторять: «Не дам компьютеров южней Ростова!». Изначально «Электронику-60» предполагалось производить в Ленинграде, «ДЗ-28» — в Пензе, а дисководы — в Рязани. Армянские электронщики получили право производить детали для них, но ни в коем случае не собирать изделие целиком. Надо ли говорить, что армяне несколько отклонились от ведомственной инструкции, и вскоре начали вагонами отгружать готовые компьютеры, производство которых в других городах так и не сумели толком наладить. МЭП производило компьютеры «секретные», и никому, кроме военных, не полагалось их включать и эксплуатировать. Ни в одной национальной республике не работали машины МЭПа. Из Центра заводам присылались чертежи машины со спутанной распайкой разъемов, чтобы она до времени не включалась. А когда готовая продукция прибывала в Россию, её на месте перепаивали правильно, и она начинала работать.

Армянские электронщики не считали, что ведут себя как-то нелояльно, когда разгадывали секреты министерских ухищрений. Они считали, что их представления о добре и зле правильнее. Министерства ничего не могли уже поделать с армянами — выросли корпуса заводов, успешно выпускались готовые комплексы, годные для применения не только в оборонных, но и в хозяйственных задачах, были созданы предприятия по разработке программ для них. Никакими меркантильными соображениями не объяснить тот факт, что армянские электронщики ездили по всей стране и на свои кровные покупали, выменивали и привозили в Армению программы и прошивки микросхем. И в министерстве знали, что когда понадобится, можно рассчитывать на армян…

В МЭПе существовало особое «спецподразделение» — разведка, которая занималась добычей секретов у зарубежных производителей. А уже с чем не справлялось «спецподразделение» МЭПа, то поручали армянам достать через родственников за рубежом! Так удалось раздобыть запрещённый КОКОМ (комиссией США по охране научно-технических тайн) к ввозу в СССР новенький компьютер. Он был привезён крупнейшей американской фирмой в Москву на выставку без ключевой «начинки»: прошивки ПЗУ. Кто-то из армян, вызванных в Москву по этому случаю, сумел убедить кого-то из фирмачей-армян, что «пустой» компьютер продать Союзу не опасно.

Восстановить прошивку не удалось — вместо этого удалось создать свою, не хуже. Армянские компьютерщики с помощью российских коллег наладили сборку улучшенной версии американского компьютера на одном из подмосковных заводов, причём другого министерства.

Преданно работая на страну и науку, армянские инженеры и учёные никак не хотели становиться патриотами одного «своего» министерства. Академические институты Армении, прежде всего Вычислительный центр АН Арм. ССР, несколько «межведомственных центров», открывшихся в Ереване, программный фонд «Наири», фонд «Алгоритм» и, конечно, Ереванский политехнический институт, перекидывали мостики между принципиально замкнутыми в себе ведомствами, ревниво охранявшими свои секреты не только от зарубежных коллег, но и от конкурентов внутри страны — других ведомств. Как сказал один докладчик на конференции в ВЦ АН Армении: «Доходя до Армении, ведомственные барьеры теряют свою серьёзность». Действительно, барьеры таяли, когда бывшие однокурсники, работающие на предприятиях разных ведомств, встречаясь на нейтральной территории ВЦ АН, свободно общались и вдруг обнаруживали, что компьютеры «Наири-4» производства ЕрНИИММ (Минрадиопром) и «Электроника-60» («Позистор», Минэлектронпром) и СМ-4 (ИНЭУМ, Москва), имеют сходную систему команд, а значит, можно друг друга не дублировать, а устроить некое межведомственное разделение труда.

Республика, по замыслу союзных ведомств, должна была производить либо чистые исследования, отделённые от производства, либо наоборот — «гнать серию», но тогда уж гнать слепо, по привезённым чертежам. В Армении же всякий исследовательский центр немедленно обрастал производственной базой, а производство обзаводилось одним или несколькими конструкторскими бюро и расширяло область своей деятельности.

Со временем компьютерной технике и электронике в Армении стали придавать все большее социальное значение. Это выражалось, прежде всего, в том, что по соответствующим специальностям в вузах стало обучаться большее число молодых людей. Уже в начале 1980-х в Ереване создавались детские и молодёжные компьютерные центры. Любая секретность, любые дела и амбиции отступали, если в каком-то учреждении появлялась новая техника, с которой можно было познакомить детей. Их водили на экскурсии, для них устраивали лекции и практикумы. Трудно сказать, что сказали бы те, кто «не давал компьютеров южней Ростова», если бы они увидели установленные бок о бок работающие компьютеры конкурирующих МЭПа, Минприбора, Минрадиопрома, Минэлектротехпрома и Минсудопрома и машины зарубежных фирм. Армяне раздобыли и, добавили бы армяне, поставили вместе, чтобы детям было удобнее учиться!

Не мудрено! Если в каком-нибудь селе в зимнее межсезонье жители собирали компьютерные разъёмы уже в 1982 году, раньше, чем до подобного распределения труда додумались китайцы, или если в Абовянской колонии, где отбывали срок малолетние преступники из разных концов Союза, учили не чему-нибудь, а электронике, — для Армении это было нормально.

Впрочем, союзные министерства получали всё, что хотели, и даже намного больше: отлично работающие большие компьютеры Чарбахского завода, управляющие микро-ЭВМ с «Позистора», бортовые компьютеры для танков с Разданмаша, универсальные микро-ЭВМ с «Массива», супер-ЭВМ, системы управления огнём артиллерии, полётом стратегических бомбардировщиков и компоненты противоракетной обороны Москвы с ЕрНИИММ, системы астронавигации подлодок с «Базальта», спутниковые датчики угла от СКТБ Бюраканской обсерватории, космические системы ориентации от КБ «Астро», а также принтеры, дисководы, системы автоматики, антенные излучатели, авиационные приборы, микросборки, разъёмы, кабели, радиомачты, военную электронную оптику, измерительное оборудование и лучшие в стране электродвигатели, которые с большим успехом шли и на экспорт.

Вс` это получалось с небольшими затратами, а странные ходоки из Армении все ездили и ездили в Москву, в министерства, и возили коньяки — а для чего? Чтобы взвалить на себя ещё кучу новых заказов и выполнять их за ту же, что и у всех в стране, мизерную зарплату…

К тому же Ереван располагался в так называемой «второй зоне снабжения», то есть на полувоенных предприятиях тут отсутствовали привычные в «первой зоне» (Москве или Киеве) дефицитные «заказы к праздникам» или путёвки в роскошные ведомственные здравницы у моря.

Руководители ереванских предприятий создали свои способы поощрения и укрепления коллектива. Многие крупные научные и особенно производственные учреждения постепенно превращались, если можно так выразиться, в производственно-рекреационные комплексы: «завод плюс база отдыха», «институт плюс пансионат», и даже «лаборатория плюс ресторан». Очень удобно: пансионаты были не только для «своих», они были приписаны к предприятию, и имели не только гарантированную клиентуру, но и какие-то льготы. Или хотя бы некоторую свободу от опеки местных властей (ввиду прямого союзного подчинения предприятия). Что касается «гитаванов», то они сами по себе служили ещё дачными посёлками как для жителей, так и для их родственников и друзей.

К 1980-м годам половина пансионатов Армении относилась непосредственно предприятиям. Если учесть, что из второй половины большая часть также была «профессиональными» (принадлежала союзам писателей, композиторов, художников, архитекторов), то чисто туристических оставалось не так уж много.

Можно было поехать на шашлык в «Гранит», отметить день рождения на заводе «Эребуни» (в ресторане), поехать отдыхать в «Наирит» или «Мергелян» (пансионат, как и владеющий им институт, в народе часто называли именем создателя последнего). А уж к приёму туристов были приспособлены все несекретные научные и высшие учебные учреждения. В каждом вузе имелся клуб экскурсоводов, ориентированный, прежде всего, на научный и студенческий туризм. Институт древних рукописей, Бюраканская обсерватория, Вычислительный центр Академии наук, Лаборатория бионики, Институт виноградарства и многие другие всегда были готовы принять экскурсию, побеседовать с гостями на нескольких языках, нередко — угостить и даже иногда устроить на ночлег.

Об успехах армян в науке и технике писали немало. Почти в любой стране мира можно найти учёных-армян. В Москве и Ленинграде, в Новосибирске и Киеве трудилось и трудится много учёных с армянскими фамилиями. О достижениях армян-руководителей и ведущих специалистов крупнейших военно-промышленных предприятий СССР, таких как ОКБ «МиГ», «Ил», «Сухой», НПО «Молния», Тушинский машзавод, ВНИИ Электромеханики, «Российская электроника» и других мы узнали только в последние годы. Да, общеармянскую склонность к наукам трудно отрицать…

Однако мы рассказываем о другом. О городе, который принял в себя науку, стал столицей сотен научных институтов, и был без ума от своих странных научных работников — удивительно несолидных на вид, но страшно талантливых. О городе, где люди шли на работу неспешным прогулочным шагом и там вдруг создавали то самое ― «что-то невиданное». А ведь именно за «невиданное» («чтесневац») и «своеобразное» («юроринак») и любил ереванец ереванца! И вот он шёл на работу не спеша, создавал там это невиданное, а потом с озабоченным видом спешил в кафе: не опоздать бы, друзья ждут. И усаживался там с гордым видом совершенно лишённого забот человека.

Ереван стал одним из самых многопрофильных советских «наукоградов», но это был, по-видимому, ещё и единственный случай, когда город науки развивался не по указанию «сверху», а сам по себе, в силу внутренних причин и ресурсов. Ереванская агломерация научных городков и институтов была действительно эффективной, то есть служила научной кооперации и обмену опытом, игнорируя межведомственные барьеры.

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

К концу 1970-х — началу 1980-х Ереван переходит к этапу закрепления и функционирования традиции. Теперь среда его кажется давно сложившейся, вовсе не гибкой, а наоборот, консервативной. Трудно узнать в нём совсем новый молодой город. Социологи будут прогнозировать, когда же, наконец, под влиянием урбанизации сдастся уходящая якобы в прошлое среда Еревана. Забудется, что она возникла только что. Почти не будет в Ереване рефлексии, что горожане стали живыми свидетелями формирования традиции. Только ереванские традициологи заговорят о традиции как о живом и современном явлении, но и они не будут приводить в пример свой Ереван. То, что традиция смогла возникнуть почти мгновенно, если брать в историческом времени, никто не заметит. И это потому, что уже к 1980-м годам среда Еревана будет такой плотной, что представить себе её вчера ещё динамично развивающейся, переживающей взлёты и падения, внутреннее творческое развитие и внутренние же кризисы — было сложно. Тогда, в первую половину восьмидесятых, казалось, что ереванское сознание — монолит, не подверженный никаким бурным ветрам. Казалось, что среда его консервативная, даже косная. И только мировые катаклизмы могут сломить давно устоявшееся, а в социуме возможны лишь очень медленные постепенные изменения.

Вслед за процессом спонтанного и стремительного формирования традиции на креативном этапе в истории социума наступает консервативный этап, когда кристаллизовавшаяся уже традиция как будто замирает. Тогда социум начинает производить впечатление традиционного в расхожем смысле этого слова. Конечно, он развивается и тогда: появляются инновации, превращающиеся постепенно в традицию, социум живёт и дышит. Но это уже постепенные процессы, о которых и пишут современные культурологи, как об изменениях традиции. 

Креативный период развития традиции не обязательно связан с харизматической личностью: как правило, нет одной личности, которая закладывала бы основания традиции. Внешне это кажется как бы массовым творчеством, когда харизма более или менее равномерно распределяется на всех его участниках, а собственно харизматической оказывается тема, идея, которая может и не иметь точного авторства. Застывание харизмы, о котором писал Ш. Эйзенштадт («Традиция — это застывшая харизма» — см. Eisenstadt Sh. Tradition, Change, and Modernity. New York, Sydney, Toronto: John Wiley, 1973. P. 124.) происходит не потому, что харизматические личности из социума исчезают. Нет, просто теперь они меняют свои доминанты, «работают» на консервацию социума. Конечно, речь идёт о доминантах отдельных личностей, носителей самоответственного сознания, но поскольку их доминанты сопряжены с нормами народившегося традиционного социума, этих людей не всегда можно вычленить из него: самоответственное сознание присуще членам социума, которые внешне могут не отличаться от прочих. Процесс формирования новой традиции и её кристаллизация даже носителями самоответственного сознания далеко не всегда рефлексируется и вряд ли может носить преднамеренный характер. Но именно эти люди вдыхают в традиционный социум жизнь, делая его способным как к спонтанным бурным, но позитивным изменениям, так и к медленному, постепенному развитию.

К концу 1970-х сформировались уже и традиции искусства, в том числе, и кино, где прежде была одна-единственная тема: тема чести и достоинства.

СОСЕДИ С КИНОЭКРАНА

Армен Давтян

Когда-то в армянском кино была, можно сказать, одна-единственная тема: тема чести и достоинства. Эта тема — а она и в армянской литературе классическая — стала самой старой компонентой армянского кино, присутствовавшей с самого момента его зарождения. В центре сюжета фильмов «Пэпо», «Тжвжик», «Высокочтимые попрошайки», «Гикор», «Из-за чести», «Мсье Жак», «Кум Моргана», в которых блистали многие замечательные актёры (В. Вагаршян, Р. Нерсесян, В. Папазян и др.) был именно конфликт попранной чести. Сколь бы ни простым показался сегодня сюжет такого фильма, он обозначал не только важнейшую для этноса тему, но и собственный его угол зрения на конфликт: согласно армянскому пониманию, это была всегда трагикомедия чести. Трогательный или смешной человек в феске (житель Западной Армении) — обязательный образ, личность, готовая терпеть унижение достоинства, думая, что сохраняет его. И наоборот — человек в папахе или картузе (житель Восточной, «русской» Армении) — смелый защитник своего достоинства или хитроватый, «себе на уме» мужичок. Фактически, прообраз жителя новой Армении, символ восстановления её достоинства.

Раннее армянское кино, даже если судить только по тематике сценариев, было всегда по-настящему национальным. Сколько-то классики, сколько-то характерных картин на «актуальные» темы: революционно-приключенческих, из жизни жителей села и из жизни строителей…

В 1960-е годы появилось, а в 1970-е и 1980-е расцвело совершенно новое кино, для которого не имели значения ни сюжет, ни историческая эпоха, ни сообразность реалиям… Это новое кино развивалось и жило в своем собственном выдуманном мире, а потом вдруг этот мир сходил с экранов и продолжал жить сам по себе…

Новое армянское кино было носителем на редкость единой, ясной нравственной позиции. Пожалуй, никакие армянские люди искусства в такой мере не выказывали общность, преемственность и высокий уровень нравственного идеала, как это делали кинемотографисты. В советское время, когда к обсуждению любых этических тем люди относились с крайним предубеждением, для многих художников их искусство служило укрытием от патетических нравоучений и морализаторства. Армянские киношники, напротив того, казались небожителями — настолько «не в ногу» с переменчивой официальной идеологией появлялись кинопроизведения и, вместе с тем, настолько ровным, как по единому замыслу, узором заполняли они культурное пространство, не занятое хотя и живой, но небогатой современной армянской прозой.

С поэзией в Армении всегда было как-то лучше. Новое армянское кино по своему методу было прямым продолжением поэтической речи. Язык армянских кинопроизведений почти непереводим. Армянские фильмы, как документальные, так и художественные, будто иероглифы — односложны и одновременно многозначны.

На протяжении всей истории Армянской ССР как художественное кино, так и очень сильная кинопублицистика почти никогда не искали аудитории нигде, кроме своей республики. Собственно, сами армянские кинохудожники не искали никакой аудитории вообще, испытывая преданность не зрителю, а лишь своим внутренним идеалам.

Перекинуть мостик к нравственным позициям нового армянского кино нам поможет, как это ни странно, история о дубляже одной российской кинокартины…

«Романс о влюбленных» Евгения Григорьева и Андрона Михалкова-Кончаловского — поэтический фильм о светлых днях и потерях, о тех людях, что верны любви, дружбе и Родине, о мужской чести и о воле к жизни. Глубокие и точные характеры людей, обрамленные поэзией родного двора, тревогами матерей и красящим мир детским смехом. Этот фильм был одним из немногих во всесоюзном прокате, который в Ереване смотрели с настоящим восторгом: обсуждали, спорили, хвалили, отрицали, приводили в пример. Я бы взял на себя смелость сказать, что в этом фильме ереванцы видели именно те чувства русских людей, которые безоговорочно любили и разделяли. В нём читали и примечали идеальные черты, которыми наделяли русских скорее, чем своих соотечественников.

Делать перевод «Романса о влюбленных» на армянский, конечно, не было прямой необходимости — фильм уже посмотрели, кажется, все. И всё же его сделали. Казалось бы — зачем? Перевод фильмов на армянский был всегда своеобразным ритуалом принятия (кроме, может быть, переводов фильмов о Ленине и ещё нескольких «обязательных» лент»). Кроме того, возникал интересный психологический эффект. Поскольку на армянском языке говорили почти одни только армяне, смотря переведённый фильм, можно было представить, что на экране действуют соотечественники. По крайней мере, создавалась возможность «примерки»: насколько подошли бы армянам те или иные действия и слова.

Перевод «Романса о влюблённых» был сотворён с выдающимся поэтическим и актёрским мастерством, и армяне смотрели дублированный фильм снова и снова с огромным воодушевлением. Поступки и слова героев фильма прошли испытание «примеркой»: многие люди ощутили не то, что близость, — неотличимость своих духовных ценностей от идеалов русских киногероев. И то, что в «Романсе…», полном русских песен, в какой-то момент тихо звучит армянская, воспринималось как почти мистическая обратная связь: будто рассказывая о русской любви к женщине, любви к жизни, о материнстве, о прекрасной Родине, русские создатели фильма ощущали близость своих чувств и чувств армянских.

Хочется надеяться, что воспоминание о фильме «Романс о влюблённых» тем из читателей, кто смотрел его, поможет понять знаковые темы армянского кино и облегчат сложность межкультурного перевода…

Могла ли такая перекличка чувств с русскими возникнуть до 1960-х годов? Однозначно можно сказать — нет. В 1960-е годы жителями Армении только началось самоосознание себя как субъекта взаимоотношений между народами большой страны. Будь иначе, не было бы и того неожиданного переосмысления и повторного переживания Великой отечественной войны, которое вдруг понадобилось ереванцам в 1960-х — 1970-х годах. На экран чуть ни ежегодно стали выходить кинокартины, в которых, так или иначе звучала тема прошедшей войны. Если быть точнее, именно «иначе»: это были фильмы-воспоминания о годах, в которых запечатлелись неброские лица людей невыразимой душевной красоты. Людей, которые ушли и не вернулись…

Вот русский солдат делится хлебом с армянской семьёй. Вот уходит на фронт застенчивый кузнец Мко, а за ним уходит санитаркой его жена — тихая судомойка Люба… Уходят, и остаются навсегда в памяти мальчишки. Авторы фильма нашли ожидаемую армянским зрителям интонацию тёплого юмора в изображении почти всегда немногословных, а то и вовсе молчащих героев и персонажей: будь то высокорослый Ашхарапет, которого, мать провожая на фронт, умоляет «не торчать из окопа», или та же русская Люба, которая ежедневно усердно начищает наковальню в кузнице до самоварного блеска. Зритель проникается чувством к героям, наделенным трогательными и даже потешными чертами, чтобы потом познать горечь потери, когда они уйдут навсегда…

Вот жители армянского села ставят памятник односельчанам, и герой-фронтовик добавляет в список на памятнике фамилию погибшего русского друга…

Рядом с русскими, вместе с русскими — один из лейтмотивов кино того времени. Кинокартины «Терпкий виноград», «Хлеб», «Последний бросок», «Подснежники и эдельвейсы», «Треугольник», «Мосты через забвение», «Памятник», «Ущелье покинутых сказок», «Солдат и слон» — это фильмы о взрыве непокорности тем обстоятельствам, которые породила война, это бунт против ненависти. Особый ереванский протест — лишенный агрессивности, не имеющий к ней никакого отношения. Акт самосохранения души через альтруизм, дружбу, преданность и любовь.

Безусловная смелость, с которой армянское кино бралось за сюжеты, представлявшие одну-единственную драматическую коллизию, «одно обстоятельство — один поступок», каждый раз приводили к удивительному художественному открытию смелой, свободной и чистой души незаметного, скромного человека.

В фильме «Солдат и слон» рядовой Великой Отечественной в победном 1945-ом году по заданию командования везёт трофейного слона для ереванского зоопарка. По голодным русским деревням, мимо невесёлых детей ведёт животное, которое надо ещё и кормить …

Как не понять измученным войной деревенским женщинам и детям, что слон нужен! Нужна радость, иначе не наступят хорошие дни. Как не вглядываться солдату в глаза голодных детей и не пытаться устроить им маленькое представление. В неказистом обросшем щетиной солдате нет ни стати победителя, ни подобающей возрасту серьёзности, ни высоких дум. Ничего не узнаем мы и о его семье. Но зато ни жалостью к себе, ни трагизмом опыта не запачкался он на войне…

Такую же позицию демонстрировали зрителям фильмы, где обстоятельством выступал Геноцид армян 1915 года («Наапет», «Дзори Миро»). Для авторов не было ничего важнее, чем внимательный анализ возрождения израненной души, рассказ о её «поступке жизни», о дне прозрения и возврата из мрака беды, о спасительной любви. Горе победимо тогда, когда душевные силы человека совершают подвиг обращения к людям, к будущему.

Тему душевной красоты человека армянские режиссёры умели раскрыть и в приключенческой картине, и в комедии, и в бытовой драме. Фильмов последних двух жанров в армянском кино было большинство. В каждом из них, особенно рассчитанных на выход на всесоюзный экран, на одной киноленте лежат как бы два разных фильма. Например, «Когда наступает сентябрь», «Невеста с севера», «Шелковица», «Мужчины». Тут комедия и, параллельно с ней, тонкий психологический портрет, сага о витающем над людьми ангеле дружбы и взаимопонимания, о стоящих за по-детски солнечными характерами армянских и русских героев тяжёлых днях, из которых они вышли, не растеряв любви и умения радоваться миру и человеческому теплу, а может, наоборот, с особой жаждой этой любви. Этот второй, скрытый фильм старался не мешать первому: пусть зритель сам выбирает, что ему видеть… Ереванцы «видели по-своему». Если к ним присоединялись разделяющие их чувства люди, они становились друзьями Еревана.

Фильм «Невеста с севера» Н. Оганесяна по сценарию Ж. Арутюняна — это классика армянского кино. Долгие годы этот фильм служил чем-то вроде забавного справочника по общению армян и русских. Он настолько вошёл в бытовые реакции и разлетелся на цитаты, что, прежде чем на нём остановиться, придётся напомнить армянским читателям, что эти строки будут читать и русские.

Парень из армянской деревни, служивший в армии в российской глубинке, находит там себе невесту. Молодые дают телеграмму родителям парня, чтоб те приехали благословить их брак… В русское село отправляется из Армении целая делегация, в которую, кроме папы и мамы, включают «опытного в таких делах» дядю жениха, «сельского интеллигента» — школьного учителя французского языка, и даже бывшего фронтовика, который воевал будто бы «в тех самых местах». С русской стороны их встречает такая же точно конфигурация родственников и близких невесты. И всё было бы прекрасно, да только мать невесты, не желая отпускать дочь («у них же там землетрясения в этих горах!»), избегает встречи с будущими родственниками.

Из этой симметрии персонажей русской и армянской деревни авторы фильма извлекают целый фонтан смешных ситуаций. Важный от сознания своей миссии отец жениха Мурад (А. Нерсесян) и нерешительный отец невесты Николай (Ю. Медведев), мямлящий, что «дочь — это дело по женской части».

Весёлый остряк дядя невесты Иван (С. Чекан) и числящий себя «бывалым человеком» дядя жениха Сероб (А. Джигарханян), которые быстро находят общий язык и везут Артака и Валю в загс без родителей.

Две бесподобные мамы молодожёнов Наталья и Арусяк, одна из которых (И. Макарова) варит медовуху для простудившегося Артака, а другая (В. Мириджанян), узнав будущую невестку, кричит «Ты — Валя? Мурад, Сероб! Да она же просто золото!».

И галантный учитель французского (Е. Манарян) находит здесь коллегу в лице кокетливой «француженки» местной школы (Л. Кронберг), и фронтовик, утоляющий свою любовь к русским речкам и берёзкам, встречает сверстника, который зычным басом выдаёт: «Я всегда говорил, что такой воды и такого винограда, как в Армении, нигде нет. Я нигде не встречал. Это, знаете ли вы, что-то особенное!».

Это звонкая смесь комичных ситуаций с постоянными вспышками эмоций горячей взаимности, ощущения родства, продолжения труда и чувств армянского села в русском селе. Как приятно Мураду Вартаняну зачерпнуть лопатой жирный чернозём! А какую гордость испытывает он за Арусяк, нашедшую ласковый подход к непослушной корове!

Одинаковые по существу и непосредственности и такие разные по темпераменту и акцентам реакции, бурное удовольствие армян и русских от «экзотики» друг друга, два языка, просто и естественно звучащие рядом, люди, для которых далёкий край оказывается родным — все это не только обрамляет любовь молодых, но и распространяет чувство любви на семьи и народы.

Фильм «Невеста с севера» стал для жителей Армении долгожданной экскурсией по русским характерам, по «северным сортам» общего добродушного озорства, которое, считали здесь, роднит наши народы.

А уж насколько хотелось зрителям в Армении услышать тёплые слова из уст русского человека в ответ на свою симпатию к России! При первых показах этого фильма даже ходил слух, что монолог дедушки об Армении был включён в фильм вне сценария, что в России к съёмочной группе действительно подошёл такой дед и всё это сказал, и его просто попросили повторить это перед камерой…

Настоящие же русские слова вставил в этот фильм поэт Андрей Вознесенский, он написал стихи к двум песням на музыку Арно Бабаджаняна. Одна из них стала широко известной — «Кисть рябины». Она о любви, которой «и метели и заносы — не беда». Жаль, что поэт не расслышал настоящую мелодию этого фильма…

Творчество армянских режиссёров, известных всесоюзному зрителю, в целом имело две ипостаси — «для всех» и «для понимающих». Достаточно привести в пример Эдмона Кеосаяна. Для всесоюзного зрителя это автор фильмов о «Неуловимых мстителях». Для армянских зрителей и их друзей — автор фильмов «Мужчины», «Ущелье покинутых сказок», «Когда наступает сентябрь», тонкий и лиричный психолог, голоса героев которого звучат в душах армян не одно поколение.

Помните уже упоминавшийся фильм «Парни музкоманды»? Это был дебют Генриха Маляна — режиссёра, герои фильмов которого (скромные люди, способные на поступки и переживания неожиданной глубины) сходили с экрана и жили в Ереване с 1960-х по 1980-е годы.

Что делал Малян? Быть может, рассказывал армянам, кто они такие… Пожалуй, это был единственный автор в Армении, герои которого делали свой нравственный выбор в новых, неожиданных условиях: когда нельзя было опереться на образцы прошлого. Герои Маляна всегда на шаг впереди современников, и их внутренняя свобода не только неожиданна и загадочна для зрителя, она как-бы «ниоткуда», сама по себе, она ни на что и ни на кого не опирается. Герои не скованы ни советскими идеологическими догмами («Путь на арену», «Треугольник», «Айрик»), ни патриархальностью общества («Наапет», «Кусочек неба» — в русском прокате «Пощёчина»). Живя в том же реальном мире, что и окружающие, они видят его как-то по-своему: свободные среди не свободных, однако не держащие в душе зла. Не меняющиеся сами, и не стремящиеся менять других. Можно было бы сравнить их с романтическими героями Александра Грина — настолько они «не от мира сего», да только сделать это не позволяет, во-первых, тот жёсткий реализм, который окружает героев в фильмах Маляна — выписанный тонко и зорко. Во-вторых, герои Маляна принципиально не красивы внешне. Их красота — только внутри.

В фильмах Маляна нет противостояния положительных и отрицательных героев. Есть противопоставление романтиков и обывателей. Эти романтики порой простодушны, как им и «положено», но почти всегда удивительно изобретательны и очень часто — забавны (что необычно для главных героев). А обыватели, в свою очередь, выписаны так глубоко и тонко, что их и обывателями не назовёшь: просто другие люди со своими проблемами, нуждой или мелкими радостями. Они, по сути, родня главного героя и оттого конфликт с ними — конфликт тяжёлый, конфликт с близкими. И мы всегда видим, как непросто даётся поступок главному герою: мешает не столько противодействие других, сколько жалость к ним…

Каждый из фильмов Маляна и сценариста Агаси Айвазяна производил непередаваемое впечатление на ереванцев. Без преувеличения, люди становились более и более независимыми и самостоятельными: не ищи оправдания для себя ни в идеологии, ни в мнении окружающих, ни в опыте отцов. Проживи жизнь сам, слушая свой внутренний голос!

Фактически, фильмы Маляна были стержнем сопротивления молодых людей воинственному «рабизу», примером смелости и раскрепощения.

Нравственный портрет армянских киногероев не менялся с «Парней музкоманды» (1959) до «Кусочка неба» (1980). Над ним оказались не властными все те бурные перемены, о которых рассказано, в частности, и этой книге.

Сирота Торик (А. Адамян) из «Кусочка неба» рос заботами тёти (С. Чиаурели) и дяди (Ф. Мкртчян). Рос он робким и застенчивым мальчиком. В глазах его отражалось лишь синее небо с белыми крыльями голубей. А вокруг шумел восточный город, полный жеманных ритуалов и лицемерных правил. Когда вырос Торик, даже старшая дочь золотаря, и та не хотела идти замуж за скромного паланщика (мастера по пошиву подседельников для ишаков), как ни старается угодить всем правилам сватовства добрая тётушка Турванда. Одна за другой выходят девушки замуж за богатых франтов. А Торик влюбляется в девушку ангелькой красоты из местного борделя.

Мещанский мир западноармянского города, жестоко карающий за куда меньшие «грехи» против своих законов, ополчается на Торика, но в парне оказывается так много доброй силы, так ярко его счастье с любимой Анжель! Мимо, мимо проносятся возмущённые лица обывателей. Мчится по городу карета, и сидят в ней Анжель и любимая тётушка, и Торик правит лошадьми, и небо с голубями, как в детстве, отражается в его глазах.

…Когда в многолетней цепочке образов зазвучал новый аккорд, синхросигнал, выраженный мелодией Тиграна Мансуряна, из фильма «Кусочек неба» на улицы Еревана вышли герои — Торик, Анжель и тётя Турванда.

Он поселился в том городе, где давно жили такие же чудаки и романтики Дмбуз-Арсен, Лёня, голубятник Акоп, кузнецы Гаспар и три Мукуча из предыдущих фильмов. Не многие из них в фильме были ереванцами, но, сойдя с экрана, поселились они именно здесь.

Образы героев армянского кино 1970-х — 1980-х были как бы ещё одной, самой желанной, волной мигрантов в Ереван. Волной, которая возмещала городу уехавших ереванцев и меняла счёт в игре против адептов китчевой декадентской субкульуры.

…Говорят, есть общие черты, присущие всем армянам мира. Возможно, есть. Но, тот, кто рос с фильмами Маляна, и тот, кто рос без них, насколько бы ни были они одной крови, так или иначе отличаются друг от друга. Армяне Генриха Маляна и Агаси Айвазяна жили только здесь, в этих розовых и оранжевых домах. Искать таких армян где-то ещё было бы бесполезно…

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

В новом Ереване происходит, во многом через армянское киноискусство, коррекция образа «покровителя». Прежде появилось противопоставление себя, восточного армянина, армянина Российской империи, западному армянину, армянину Османской империи. Оно шло через утверждение в первом человеческого достоинства, не всегда признаваемого за турецкими армянами. В значительной мере подразумевалось, что это результат помощи достойного покровителя, тогда как западные армяне жили под недостойным угнетателем.

Однако в 1970-е годы ереванцев заинтересовал собственно образ русского как «значимого другого». Ранее русские воспринимались как психологически отстранённые в силу того, что они были слиты с образом «покровителя», который не присутствует в обыденной жизни в соответствии с армянской картиной мира. Поэтому армянам не было непосредственного дела до чувств и ценностей покровительствующего субъекта, ценности русских интересовали их лишь в том аспекте, что те призваны их защищать. Теперь образ «покровителя», не меняясь по существу, корректируется, усложняется, испытывая на себе влияние образа «мы» ереванских армян. Их страсть к исследованию приводит к желанию познать русских. Ереванец хочет примерить на себя их чувства и ценности, слова и действия. Конечно, это очень важное человеческое познание того, кто рядом все эти годы, но оно имеет и этнопсихологический аспект. Ереванский армянин находит в русском не совсем то, что видел на бытовом уровне. Там были различия, другой взгляд на мир, другие система ценностей, отношений, мотиваций. Теперь же он открывает близость, неотличимость чувств и мотивов. Происходит не только познание, но своего рода идеализация и интериоризация, перенесение черт образа «мы» на образ «покровителя».

Опять русский выступает защитником, но с ним рядом как защитник находится и армянин. Прежде русскому «а la Абовян» надлежало исчезнуть, как «божеству из машины» (подобно «Deus ex machina» из древнегреческих трагедий, некому механизму, который спускается с небес, разрубает узел проблем и тотчас обратно на небеса удаляется). Теперь он одухотворяется и приближается, с ним как будто можно установить личностные отношения.

Через познание единства ценностей и чувств происходит перенос образа «мы» на образ русских, причём не привычная идеализация образа «защитника» как механизма, ментального оружия самообороны. Если ранее армянами идеализировалась Российская империя и русский имперский человек, то теперь на русских смотрят, как на своё зеркальное отражение.

Тема Великой Отечественной войны переживается заново. Армяне ощущают себя жителями большой страны, идентифицируются с ней, впрочем, ещё как инаковидящие. Быть в Российской империи (СССР) теперь значит не только быть под её покровительством, но и быть вместе с русскими.

Понимание темы геноцида меняется. Она побуждает говорить не о вселенской тоске, а о возрождении израненной души. Таким возрождением был Ереван. В нем происходило возвращение армян к светлому, радостному, которого уже не было века и века. Именно такой ереванец был способен изменить и угол зрения на покровителя, приблизить его к себе, увидеть его чувствующим, как он сам. Возникновение нового, личностного образа русских сопряжено с желанием услышать слова приятия и от них. Проявляются симпатия к русским как таковым и желание ответной симпатии с их стороны.

А русские чаще знали армян по армянскому юмору, широко известному вне Армении по выступлениям юмористов, по анекдотам…

Мой дополнительный комментарий к разделам «Столица “гитаванов”» и «Соседи с киноэкрана»

Олег Гаспарян

Эти разделы просто панегирики советским Еревану и Армении, воспетые Арменом Давтяном. И это более чем справедливая ода тому Еревану, и да:

«Ереван стал одним из самых многопрофильных советских «наукоградов», но это был, по-видимому, ещё и единственный случай, когда город науки развивался не по указанию «сверху», а сам по себе, в силу внутренних причин и ресурсов. Ереванская агломерация научных городков и институтов была действительно эффективной, то есть служила научной кооперации и обмену опытом, игнорируя межведомственные барьеры».

Упомянутые «внутренних причины и ресурсы» имели свою специфическую окраску, и в России воспринимались как должное и вполне себе армянское явление. Я это подтверждаю со всей ответственностью, поскольку, напомню, сам проработал всю совецкую эпоху вот в таких НИИ, НПО непосредственного московского подчинения.

Я и сегодня могу подтвердить вывод и культуролога Светланы Лурье:

«К концу 1970-х — началу 1980-х Ереван переходит к этапу закрепления и функционирования традиции. Теперь среда его кажется давно сложившейся, вовсе не гибкой, а наоборот, консервативной».

Традиция советского Еревана действительно возникла почти мгновенно, и если брать в историческом времени, то никто и не заметит. И не только не заметит, как она возникла, но и забудет очень скоро, что она и была — уже в начале ХХI века и забудет…

Стоит повторить и следующее замечание культуролога, поскольку очень скоро, опять же в историческом времени, мы будем наблюдать такой же процесс, но уже как бы в противонаправленном воплощении:

«Креативный период развития традиции не обязательно связан с харизматической личностью: как правило, нет одной личности, которая закладывала бы основания традиции. Внешне это кажется как бы массовым творчеством, когда харизма более или менее равномерно распределяется на всех его участниках, а собственно харизматической оказывается тема, идея, которая может и не иметь точного авторства. Застывание харизмы … происходит не потому, что харизматические личности из социума исчезают. Нет, просто теперь они меняют свои доминанты, «работают» на консервацию социума. Конечно, речь идёт о доминантах отдельных личностей, носителей самоответственного сознания, но поскольку их доминанты сопряжены с нормами народившегося традиционного социума, этих людей не всегда можно вычленить из него: самоответственное сознание присуще членам социума, которые внешне могут не отличаться от прочих. Процесс формирования новой традиции и её кристаллизация даже носителями самоответственного сознания далеко не всегда рефлексируется и вряд ли может носить преднамеренный характер. Но именно эти люди вдыхают в традиционный социум жизнь, делая его способным как к спонтанным бурным, но позитивным изменениям, так и к медленному, постепенному развитию».

Заранее отмечу, что харизматические лица не всегда «вдыхают в традиционный социум жизнь, делая его способным как к спонтанным бурным, но позитивным изменениям, так и к медленному, постепенному развитию». Поначалу воодушевлённое «вдыхание», оказывается, может обернуться и «мертвечиной». Да простят мне столь резкое заключение. Мы ещё разберём эти особенности.

Пока же «в новом Ереване происходит, во многом через армянское киноискусство, коррекция образа “покровителя”». И чем примечательна наблюдательность культуролога? «В значительной мере подразумевалось, что это результат помощи достойного покровителя, тогда как западные армяне жили под недостойным угнетателем», – иными словами, советские армяне поддерживались и вдохновлялись «хорошим покровителем». И очень скоро эти западные армяне и их западные покровители проявят себя во всей своем роковом и значимом влиянии. И Светлана Лурье подчёркивает:

«Однако в 1970-е годы ереванцев заинтересовал собственно образ русского как “значимого другого”. Ранее русские воспринимались как психологически отстранённые в силу того, что они были слиты с образом “покровителя”, который не присутствует в обыденной жизни в соответствии с армянской картиной мира [выделено мной — О.Г.]. Поэтому армянам не было непосредственного дела до чувств и ценностей покровительствующего субъекта, ценности русских интересовали их лишь в том аспекте, что те призваны их защищать [то есть русские призваны защищать-де армян — О.Г.]. Теперь образ “покровителя”, не меняясь по существу, корректируется, усложняется, испытывая на себе влияние образа «мы» ереванских армян.

…Опять русский выступает защитником, но с ним рядом как защитник находится и армянин. Прежде русскому “а la Абовян” надлежало исчезнуть, как “божеству из машины” (подобно “Deus ex machina” из древнегреческих трагедий, некому механизму, который спускается с небес, разрубает узел проблем и тотчас обратно на небеса удаляется). Теперь он одухотворяется и приближается, с ним как будто можно установить личностные отношения.

…Если ранее армянами идеализировалась Российская империя и русский имперский человек, то теперь на русских смотрят, как на своё зеркальное отражение.

***

Увы, проходит каких-то лет 30-40 и… взаимоотношения между русскими и армянами, их взаимопонимание буквально рушится…

Продолжение

Наша Среда online

Столица «гитаванов». Соседи с киноэкрана