ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…
Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…
Глава 8. Как всё со всем связано
Глава 9. Запах Пшата
Глава 10. Встреча в Москве
Глава 11. Самое дальнее путешествие: Гетаван, Дадиванк
Глава 12. Неизвестная миру крепость
Глава 13. Город-призрак (Шуша)
Глава 14. Аббат Сэвен получает задание
Глава 15. Что там, в британской библиотеке?
Глава 16. Как я узнал о Красном Евангелии
Глава 17. В Соединённые Штаты
Глава 18. Первое путешествие в Красное Евангелие
Глава 19. Красное (?) Евангелие

Глава 20. Прощай, Чикаго!

Итак, прощай Красное Евангелие Гандзасара. Скорее всего, мы никогда больше не увидимся. Про­щай и ты, Чикаго, город морозов и ветров — послед­ний раз вдохнул твой морозный ветер. Спецавтобус Шаттл собирает тех, кто сегодня улетает из города на местных линиях, с доставкой за весьма умеренную цену. Вот и я лечу на Юг, в Лос-Анджелес. Вернее сказать, пересекаю территорию страны с Северо-За­пада на Юго-Восток.

Заходим с Тихого океана на Лос, так кратко зовёт­ся город. Видны ряды тяжелых валов. Совершаем скачок из минус 30 в плюс 22: в горячее солнце, пальмы, какие-то пустынные кактусы, агавы.

Слабо верится, что в порту меня ждут Ленка с Игорем, мои дорогие друзья, которых я не видел — сколько, сколько? — да больше двадцати лет! Тогда, в советские годы, провожали на ПМЖ — на постоянное место жительства навсегда, прощаясь, как на похо­ронах. Уехал за рубеж, покинул родину — вот и поп­рощались.

Игорь с Ленкой были для меня не просто самые близкие друзья, а — как бы выразиться? — они были для меня высоким нравственным критерием жизни, той высокой чертой, ниже которой быть не мог чело­век, если считал себя порядочным. Они сами были такими и, это, безусловно, было связано с их науч­ной средой — они составляли узкий круг непосредст­венных учеников великого физика и человека — ака­демика Льва Ландау.

С самого зарождения нашего приятельства я был поставлен в строгие рамки взаимоотношений: ниче­го не писать ни о них самих, ни о людях их среды (чтобы чего не подумали), не общаться с непорядоч­ными учёными. Сентиментальничание из нашей — уже нашей! — среды исключалось, для него был при­думан обидный термин «кислощенство». Я изо всех сил старался держаться на высоте, хотя только те­перь, по прошествии стольких лет понял какую важ­ную роль это сыграло в моей, как принято говорить, творческой жизни. Хотя — видит Бог! — держаться на высоте при нашем тогдашнем ублюдочном социа­лизме было очень даже нелегко. Впрочем, что сейчас вспоминать!..

А вот и мои любимые друзья — Игорь и Ленка! Встречают. На шею мне бросилась Ленка, а чуть в стороне от нее весь расплылся в улыбке Игорь, уже приготовивший мне тележку для багажа. Господи! Мои дорогие, дорогие друзья, с которыми не видел­ся больше двадцати лет с тех пор, как они уехали в Штаты.

Уехали как умерли! «Разлука — младшая сестра смерти», сказал Мандельштам. Тогда, в глухие совет­ские времена, провожал их без надежды на встречу! Сначала были редкие приветы через знакомых. Два-три письма от Ленки, вернее, глянцевые открытки с видами океана и университетских кампусов, где преподавал Игорь, авторитетный ученый — физик из школы академика Ландау. Потом и этот ручеек ис­сяк.

…И вот — о чудо! — я вижу их, моих друзей. Вро­де так уж они и не изменились внешне, о седине я уж не говорю… Постарели? От радости не разберу!.. Как будто бы еще распушились у Ленки волосы, с сединой, правда, Игорь кажется еще более непри­чёсанным. У них у всех в школе Ландау была такая манера — не особо обращать внимания на свою вне­шность: сам академик Ландау ходил в клетчатой рубашке-шотландке. И его ученики — уже лауреаты, академики. И это передавалось их ученикам.

Быстро грузим вещи в машину новую, хорошую, германскую, лучше американской — понятие «ино­марка» как комплимент, оказывается, сушествует и в Америке.

Стиль ленкиного вождения автомобиля за эти годы не изменился: она всегда торопится, нарушает скоростной режим. Проезжаем по улицам, которых я уже не узнаю. И совесть меня грызёт: забрался на край света к друзьям и отдыхаю. Вспоминаю вслух о Вреже Нерсесяне из Британской Библиотеки. Он обнял меня на прощанье и прошептал на ухо, как серьёзный секрет: в Америке ты увидишь нового То­роса Рослина!

Ленка отвлеклась от руления и откликнулась на имя Рослина:

— Здесь у нас шумят об этом. Пол Гетти выставил в своём музее несколько подлинных миниатюр Рослина и вывесил их в Интернете. Приедем, покажу.

До Ирвайна, научного городка, где преподаёт Игорь, надо добираться несколько десятков миль в сторону мексиканской границы. Но вот, кажется, и всё — доехали. Заросший цветами въезд в гараж, ко­торый открывается обычным, типа телевизионного, пультом. Спокойная комната с мягкой, не гостинич­ной — домашней постелью. На экране компьютера — Торос Рослин от Пола Гетти типичные рослиновские краски — хораны сияют золотом и лазурью. Я неза­метно присел на кровать, а затем и прилёг. И так в мире и тишине незаметно заснул.

И мне приснился СОН О РОСЛИНЕ.

Сон из разряда вещих, пророческих, как сказали бы в старые годы. Мне снилось, что где-то в Шотлан­дии (почему там — во сне не спрашивают) хранятся две неизвестные книги Рослина. А сам я нахожусь, по-видимому, в Лондоне, хотя никаких примет и деталей нет: ни уютного гостиничного номера близ Национальной Библиотеки, ни и самой библиотеки с ее любезным хранителем Врежем Нерсесяном. Но откуда-то мне известно, что в двух монастырях — очень древних, отдалённых, заброшенных, в горах, в диких непосещаемых углах хранятся эти рукописи. Причем, именно для безопасности они разнесены по разным монастырям, а сами эти монастыри дале­ко друг от друга.

И откуда-то у меня есть знание, что в рукописях имеются памятные записи, маленькие исторические хроники, созданные рукой самого Рослина. И думаю во сне: надо бы их сфотографировать, в Армении перевести. Интересно узнать все о рукописях — год создания, место — это, скорее всего, Ромкла, хотя не­которые рукописи Рослин украшал и вне этой рези­денции католикосов на Евфрате. Но сейчас главное, пока я в Англии — увидеть их, посмотреть! Почему-то в реальности этого я не сомневался. Забыл сказать: вместе со знанием о двух рукописях одна из них мне слегка открылась — будто для того, чтобы я сам убе­дился, что это не сказки и не мои фантазии, а настоя­щий Рослин! И открылась рукопись, но не вся, а толь­ко первые ее страницы, развороты хоранов — мель­кнули на мгновение, сверкнули в глаза и принесли мне счастье!

И вот сейчас сижу — не в Ирвайне, нет! — на терраске своего красного маленького домика, под Тарусой, который я построил после пожара большо­го дома. Слушаю хоры птиц, гляжу на зеленый мир вокруг и пытаюсь вспомнить, не упустить в затухаю­щей памяти то, что было на этих приснившихся мне, блещущих страницах.

И снова в глаза слепит это счастье. И то, что такого Рослина я еще не видел, и то, что я немед­ленно узнал его — это, несомненно, он, Рослин! Все там его — и блеск золота, и сияние лазури, и какие-то еще выпуклые золотые зерна, кольца, шедшие по листу. И порхание сказочных птиц. И это, главное: рослиновские теплота, интимность, жар и любовь! Невозможно спутать, когда увидишь этот сгусток красок. Как невозможно также выразить то, что я ви­дел. То, что промелькнуло на мгновенье, буквально для затравки. Заставило сердце вздрогнуть и пове­рить. Потом пошли досадные, утомительные, как это бывает во сне, подробности. Какая-то морока — горы и скалы, едва проходимые тропинки, все это, более всего, конечно, напоминало Арцах. И правда: отку­да я мог знать, какие там горы, в Шотландии? И еще что-то технически невозможное, придуманное спе­циально для меня, учитывая мой возраст, чтобы не пешком мне взбираться на крутизну — какая-то до­ска положена через опасные переходы к вершине. Там видны были развалины монастыря, изъеденная временем круглая башня. Конечно, мне туда самому не добраться (мой карабахский печальный опыт). Я понял: меня будут поднимать на лебедке, хотя саму лебедку не увидел. А обратно? Своим ходом по до­ске. Для спуска приготовлено даже какое-то сиденье с канатом, опять его не увидел.

Утомленный и раздраженный, к тому же, отвлечённый техническими деталями — подъёма-спус­ка, я проснулся, так и не увидев ни первой, ни второй книг. Досада, как бывает, когда сон прерывается на самом интересном месте!..

Вот и сижу этим ранним утром, слушаю хоры птиц. Знакомый соловей куда-то улетел. Но даже из­далека можно узнать его голос: затейливые колен­ца — и свисты, и щёлканье, и лешеву дудку. Во время паузы из еще большего, прямо неземного какого-то далека едва слышится голос кукушки, словно её эхо тонет в голубизне небес — уку, уку…

Соловей замолк. На су­хую, обожжен­ную пожаром моего дома ветку старой черемухи при­летел жаворо­нок, подставил грудку грею­щим лучам солнца и стал ронять окрест разноцветные звуковые буси­ны. Что ему делать здесь — почему он не в поле, не на работе? Эти обгоревшие ветви черемухи, графи­чески вырезные на фоне голубого неба с текущими по нему южными облачками, очень любит разноли­кий и разноголосый птичий народ. Вот улетел жаво­ронок, откликнувшись на зов с соседних деревьев. Прилетела синица. Ее посвист, такой тонкий, такой высокий, пронзает слух. Прошла минута-другая и — свято место пусто не бывает — прилетела еще одна птичка. С земли она кажется меньше воробушка. Я очень хорошо знаю ее пение с детства.

С того незабвенного и невозвратимого времени, когда жаркой весной, уже, наверное, в конце мая мама брала меня снимать дачу. Где-нибудь в Бы­ково, отдалившись от станции электрички, мы шли вдоль штакетниковых заборов, за которыми жили, отдыхая, счастливые люди, уже снявшие дачу. Мы входили под своды сосен, я вдыхал их смолистый скипидарный дух и слышал песню этой птички. И это означало, что городу конец, наступило лето. Нача­лась беззаботная череда румяных солнечных дней, а в конце каждой недели — в субботу вечером (тог­да еще работали шесть дней) надо на деревянной пыльной платформе электрички встречать маму. Об­нимать ее одежду, пронизанную городскими запаха­ми. Прижиматься к ее холстинковому платьицу дро­жащими губами. Слышать, как она то и дело зовет меня — «Сыночка… Сыночка…» Она говорила мне: «Умру, ты не станешь ходить ко мне!» — «Да что ты, мамочка.». Это казалось мне кощунственным, невозможным. Но так и случилось, о Боже! Проезжаю по мосту у Рижского вокзала, вижу справа скопление зелени — кладбищенскую рощу и золотую главу церк­ви и не сворачиваю на могилу к ней — к той единс­твенной, кто так преданно и верно любил меня. Это понимаешь тогда, когда невозможно вернуть. Ког­да слышишь голос этой птички.

А Рослин… Провожая меня в США, обняв, Вреж Нерсесян шепнул: «В Америке много Рослина». «Я знаю, видел и ещё увижу — в Балтиморе, в галерее Уолтерс. И еще в Вашингтоне, во Фриерской галерее, не подписанный, но, несомненно его, хотя, работал, видимо, не сам, один, а с учениками». Вреж был до­волен моими знаниями, как учитель хорошим отве­том ученика на экзамене при важной комиссии. Но не это он имел, оказывается, в виду: у миллиардера Пола Гетти в его коллекции выставлено несколько неизвестных дотоле хоранов. Вот откуда мой сон! Не из тех ли, двух неизвестных манускриптов они, из Шотландии?

— Я был в музее Пола Гетти, на античной вилле на берегу океана… Но там этих хоранов не видел…

— Пол Гетти выстроил новое здание для своей коллекции, будешь в Лосе, посмотри…

Это Ленка: — Я вчера посмотрела в Интернете. Они есть на сайте музея, выставлены открыто для всеобщего обозрения, твои хораны.

Вечером я сам смог в этом убедиться. Это миро­вой процесс — перевести в электронную форму, как говорят, в цифру, художественные и прочие духов­ные ценности. Чтобы не надо было ездить в Ереван или Нью-Йорк развернуть ту или иную армянскую рукопись. Повторяю, это мировой процесс — этим за­нимаются и в Чикаго. И уже несколько манускриптов переведены в цифру, а среди них — и арцахская руко­пись из Шамхора, армянской школы миниатюры.

— А откуда они вырваны, эти хораны Пола Гетти? Из какого мануск­рипта? Это из­вестно?

…Как мне хотелось, что­бы как раз это было неизвес­тно — чтобы хораны были из неизвест­ной миру кни­ги Рослина! Пусть даже пропавшей, исчезнувшей. Но пусть остается надеж­да! Значит, есть что искать, надеяться на внезапное открытие еще одного манускрипта, неведомого со­кровища. Ну как же проехать мимо, как не прилететь в Лос, как не полюбоваться на хораны в коллекции Пола Гетти?! Уже одно это оправдывает пребывание в Лос-Анджелесе — так я говорил, разглядывая сквозь окна комнатки зелёный цветущий мир Южной Кали­форнии.

Отвечая на мой вопрос, откуда хораны, Вреж назвал при прощании рослиновское Зейтунское Евангелие, сказав, что хораны, скорее всего, оттуда. Я хорошо знаю Зейтунское Евангелие, не раз держал его в руках. Это самый ранний из дошедших до нас манускриптов Тороса Рослина — 1256 года, с обшир­ной (собственноручной) памятной записью Росли­на. Вспоминаю — и впрямь нет там хоранов в нача­ле книги, есть лишь послание Евсевия Кесарийского Карпиану, и сразу (без промежуточных хоранов) идет золотая посвятительская запись: две полосы, звенящие золотом.

Разглядываю зелень Ирвайна, шевелящуюся за окном под лёгким как дыхание тёплым ветром, и размышляю: а зачем нам вообще Торос Рослин? Вроде он вне темы моей карабахской книги: его бес­ценные манускрипты никогда как будто не бывали на арцахской земле. Но кто же из подобных мне любителей армянской древней книги откажется от счастья увидеть еще один клочок пергамена, укра­шенный великим художником?..

Особое отношение к Рослину, к киликийским рукописям и вообще к великому искусству киликийской Армении у меня возникло с тех памятных пор, когда на окраине самого дальнего села Кашатахского района Арцаха — Айтаха мы с Алексаном Акопяном и Акопом Берберяном стояли у железной летней печки-буржуйки и пили тан, подкрепляясь к финальному броску к развалинам Ахбрадзорского и Майреджурского монастыря. И, в результате весьма трудного для меня пешего перехода, оказалось: та­ков вывод учёных и мой вслед за ними, что именно из окраин этого села Айтах в XI веке переселилось в Киликию богатое княжеское семейство Ошинов. Им суждено будет занять киликийский престол и обра­зовать царскую династию Гетумов-Ошинов. И в этом свете, например, царя Гетума II вместе с его люби­мым художником Торосом Рослином я рассматри­ваю уже не просто как отдалённые исторические фи­гуры, но как своих близких, как выходцев из Арцаха!

И в этот ряд укладывается Евангелие маршала Ошина, главнокомандующего армией Киликии, которое было приобретено за огромные деньги миллиарде­ром Пирпонтом Морганом и сейчас хранится в его Библиотеке Нью-Йорка.

Помню, как в Нью-Йорке, в этой библиотеке я долго стоял безмолвный перед блещущим синевой, лазурью и золотом чудом — Евангелием маршала Ошина, брата царя Гетума. Там в хоранах изображе­ны обнаженные танцовщицы — случай уникальный в армянской миниатюре. Говорят, Морган, не будучи специалистом в армянских кодексах, нанимал экс­пертов, чтобы быть уверенным в том, что он приоб­ретает подлинники. В сущности, мой прилёт в Лос-Анджелес оправдывают не только рослиновские хораны из коллекции Пола Гетти, но и замечательная коллекция армянских манускриптов в Университете Южной Калифорнии, где среди многих есть и арцахские. Просто по сравнению с Рослином они бледне­ют, уходят в тень.

В Университете Южной Калифорнии (UCLA), пожалуй, самое большое собрание армянских манускриптов в Соединенных Штатах. Здесь все связано с именем Аветиса Санджяна. И пухлый его Каталог, и анализ Красного Евангелия в ней, и приобретенная в Иране ценная коллекция армянских манускриптов, а также издание книги-монографии о Евангелии Торо­са Таронаци, которое из этой коллекции.

Приехал в Ереван после большого переры­ва и — что я узнаю? Армяне возбудили судебное дело против Пола Гетти с целью возвратить хораны Рослина в Армению, в Зейтунское Евангелие, откуда они были вырваны. Выиграли ли они этот процесс?

Так ли, нет ли, но радует, что армяне борются за возвращение своих ценностей на Родину. Что касается меня, то я буду советовать (на большее не имею морального права) в случае возвращения хоранов в Армению не разброшировать Зейтунское Евангелие, чтобы их вставить туда, лучше передать эти хораны на вечное хранение в Арцах, так сказать, к истокам. Пусть многострадальная земля обретёт свою части­цу великой культуры.

Если такого не случится, что весьма возможно, учитывая искушённость американских юристов и богатство Пола Гетти, то у меня есть другое предложение: передать в Арцах для чрезвычайно бережно­го хранения так называемое Евангелие Католикоса Вазгена I. С этим Евангелием, уникальным по сво­ей ценности для мировой культуры связана весьма примечательная история. В своё время я описал её в специальной статье, привожу.

Дар Католикоса Вазгена

 Хочу рассказать вам о важной новости и еще — поделиться радостью.

Вышел в свет толстый, очень тяжелый том боль­шого формата — я еле довез его до Москвы, а из Мос­квы до моей деревни в отдельном пакете — чуть руч­ки не оторвались — и с почтением поместил в своей библиотеке.

Это факсимильное издание Евангелия католи­коса Вазгена, то есть воспроизведение манускрипта страница за страницей, начиная с первых листов: с хоранов, украшенных арками таблиц, подсказываю­щих читателям, где что искать в тексте четырех еван­гельских книг — и так строка за строкой, миниатюра за миниатюрой, вплоть до самого последнего листа.

Сразу скажу, что воспроизведение в цвете стра­ниц рукописи, тех же хоранов, далеко от того полиграфического качества, к которому мы привыкли в последние годы — всё то, что видим не только в «западных» альбомах, но и часто в России и Армении. Но произнесем: Слава Богу! Наконец-то работа, так давно готовая, много лет лежавшая втуне, благодаря 1700-летию принятия христианства в Армении уви­дела свет. Хорошая новость!

В небольшой, но очень интересной научной ра­боте, включенной в фолиант, Татьяна Измайлова, дотошный исследователь армянской миниатюры, считает Евангелие Вазгена I одним из выдающихся по своему значению христианских манускриптов, со­хранившихся в мире, а саму публикацию его в фак­симильном виде — подарком для науки. Теперь у ис­следователей появилась возможность в своих стра­нах, не приезжая в Ереван и не тревожа саму релик­вию, взять точную ее копию в руки, перелистывать, раздумывать над ней. А раздумывать есть над чем. Манускрипт ведет нас в ранее христианство, с одной стороны, а с другой — к первым текстам армянских Евангелий, переписанных с помощью алфавита, со­зданного Месропом Маштоцем в первые годы V века. Можно сказать без преувеличения: Евангелие католикоса Вазгена I полно загадок.

И в самом деле, эта рукописная книга при пер­вом взгляде на нее производит странное впечатле­ние. Помню, много лет назад я развернул ее дере­вянно скрипнувшие пергаменные листы и увидел, что миниатюры в тексте почему-то стоят перпенди­кулярно к строкам, некоторые даны явно в зеркаль­ном изображении. При этом сами миниатюры очень архаичные, а книга по сравнению с ними кажется более поздней, хотя это и X век! Почему такое несо­ответствие? Вопросов возникало множество.

Ответ на все эти недоуменные вопросы мы на­ходим в фолианте, о котором я веду речь — в работе издателя манускрипта сотрудника Матенадарана, моего так рано ушедшего из жизни друга Арташеса Матевосяна, который дает кодикологический (книго­ведческий), текстологический, исторический, короче говоря, всесторонний анализ, а также в упоминав­шемся мной исследовании миниатюр, принадлежа­щем Татьяне Измайловой.

Вокруг этого манускрипта ходило много легенд. И даже само появление его в поле зрения ученых было окружено почти невероятными рассказами. Вот один из них.

Каким-то образом стало известно (а такие слухи среди армян распространяются очень быстро), что в Арцахе, в такой-то деревне, в таком-то определён­ном доме находится очень древняя книга. Конечно, что это за книга, никто точно не знал. Хозяйка ма­нускрипта старалась его никому не показывать, а о том, чтобы продать его или, скажем, подарить цер­кви, и слышать не хотела. Но в деревне, как обыч­но, всё знают в деталях… Было известно, что книга находится в спальне хозяйки и даже в каком именно месте лежит.

Когда слухи дошли до Эчмиадзина, католикос Вазген I очень заинтересовался сообщением о древ­ней книге и одновременно забеспокоился, ведь де­ревенский дом — не совсем подобающее место для хранения такой рукописи, и небезопасно ей там быть. И ученые ее не видели, не изучена она, в ка­талогах ее нет. Одним словом, желательно было бы книгу доставить в Эчмиадзин. Епископ из Карабаха, судя по легенде, очень предприимчивый и с живым воображением, обещал уговорить строптивую жен­щину и все обязательно устроить в лучшем виде.

И вот однажды, как рассказывают, в деревню торжественно въезжает черный «Зим», была такая в советское время длинная нелепая представитель­ская машина — и тормозит у дома, где была книга… Из «Зима» выходит епископ в парадном торжествен­ном облачении, его сопровождают служки, звенят дисками. Дьякон размахивает кадилом… Детишки, скачущие за машиной, едва переводят дыхание. Сбегаются жители. Тем временем, духовная процес­сия входит в дом к остолбеневшей хозяйке. При этом епископ возглашает: «Вижу свет, вижу свет!..» И на­правляется прямо в спальню, как бы привлеченный невидимым светом. «Вижу свет, вижу свет из свято­го Эчмиадзина!..» И на глазах у онемевшей хозяйки епископ уверенно достает из ее тайника рукопись, целует ее и, бережно обернув в ткань, так же тор­жественно и медленно удаляется. Испуская клубы дыма, как говорится, на глазах изумленной публики «Зим» вместе с манускриптом покидает деревню.

Вот какую историю я однажды слышал…

Но что же это за манускрипт такой? Спешу рассказать. Но прежде два предварительных слова.

Когда мы берем в руки книгу — любую, так ска­зать, книгу вообще, мы не задумываемся над тем, что было время, когда книг еще не было на свете.

А многие века существовали свитки с начертанны­ми на них различными текстами — то есть, ленты из выделанной кожи-пергамена, из склеенных полос папируса и даже из свернутых металлических лис­тов. Итак, свитки… Они иногда были очень длинные, в несколько десятков метров, например, с текстом «Илиады» Гомера.

Свитки были также древнейшей формой записи Священного писания. Вспомним Кумранские руко­писи, найденные у Мертвого моря, а затем находки текстов на папирусе из поселения Элефантина на Ниле в Египте. Естественно предположить, что пер­вые христианские тексты — Евангелия, тоже были первоначально записаны на свитках где-то в конце первого — начала второго века нашей эры (раньше содержание евангелий передавалось изустно).

Да, так можно предполагать, но до нас такие евангельские свитки не дошли! Можно также гадать о том, какими они были, украшены или нет мини­атюрами, если — да, на что были похожи те первые иллюстрации из земной жизни Христа. Как худож­ники ранних христианских веков представляли себе Спасителя, Его путь, Его чудеса и Страсти Господни.

И вот что замечательно! Исследуя рукопись Евангелия Вазгена I, ученые поняли, что именно этот манускрипт способен ответить на эти и на многие другие вопросы, которые, казалось, безнадежно по­тонули в пучине времён.

Обретя рукопись, католикос Вазген I призвал Арташеса Матевосяна, эрудиции и (мало того!) научно­му чутью которого он особо доверял, показал ему Евангелие. Как мне потом рассказывал Арташес, он был потрясен необычностью манускрипта. И сразу сказал, что требуется время на исследование, но он не сомневается, что жатва будет необычайно обиль­на.

Повисла пауза. И католикос, и ученый понима­ли, что для этого манускрипт Арташес сейчас должен взять с собой в Матенадаран, институт древних ру­кописей. Но католикос же обещел никуда рукопись из Эчмиадзина не отпускать. Он спросил Арташеса:

— Может быть, здесь?..

Арташес пожал плечами. Оба понимали, что это нереально.

Католикос подвинул тяжелый манускрипт ближе к ученому:

— Никто не должен знать. Для всех Евангелие не покидало святой Эчмиадзин!..

Арташес Матевосян осторожно обернул руко­пись тканью, как это столетиями делали до него ар­мяне, и направился к выходу.

Жадно, с нетерпением скупого рыцаря, перебирающего свои сокровища, Арташес заперся в своей комнате-келье на втором этаже Матенадарана и стал часы проводить над своим богатством. Спускался в подвал, в книгохранилище, сравнивал начертание букв, грамматику, состав текста, пергамен — невоз­можно всё перечислить! Постепенно стало ясно, что рукопись относится к X веку (точная дата создания манускрипта была утрачена), были найдены анало­гии среди рукописей, хранящихся в Матенадаране.

Но основной корпус миниатюр был явно не Х века и вообще был ни что не похож.

Была приглашена Татьяна Измайлова, видный специалист по иллюстрированной армянской рукописной книге, особенно ранней. Вместе с Арташесом Матевосяном они сделали предположение, очень смелое: миниатюры в Евангелии католикоса Вазгена были перерисованы с древнего свитка.

Я это рассказываю вкратце, а исследователи тратили месяцы и месяцы на изучение текста и ми­ниатюр, сравнивая Евангелие с древнейшими хрис­тианскими кодексами, сохранившимися в мире. Не помню, уж сколько времени прошло, и на каком эта­пе они находились, когда я, будучи в Ереване, в пер­вый раз склонился над этими, так странно, словно набок положенными миниатюрами.

Именно так они были когда-то увидены писцом или художником, когда он разворачивал древний свиток. И как он их увидел — так и перерисовал! Здесь сыграла роль традиция точно копировать образец. Представьте свиток, растянутый и положенный хотя бы на стол — миниатюры в нем из горизонтальных станут вертикальными. Так они и были перенесены на страницы армянской рукописи, при этом Вазгеново Евангелие, хоть оно и Х века, вовсе не обязательно было первой копией со свитка. Скорее всего, руко­пись с древнейшими манускриптами и этот древний свиток-образец попали в руки первых переписчиков священных книг, работавших в V веке. К тому време­ни перевод Евангелия на армянский язык уже был сделан святым Сааком Партевом. А иллюстрации к нему были взяты из свитка.

И Евангелие католикоса Вазгена I служит важным свидетельством — подтверждает, что первоначально евангелия действительно существовали в виде свит­ков, но, мало того, оно указывает, что в первохристианские века свитки бывали украшены миниатюрами.

Это факт совершенно новый и для ранней истории христианства замечательный.

Готовясь к этой статье, я просмотрел многие армянские Евангелия, в них согласно общехристианс­кой традиции четверо их авторов — Матфей, Марк, Лука и Иоанн — изображены в виде писцов. Армян­ские художники часто помещают перед ними все письменные принадлежности — и пузырьки с чер­нилами, и тростниковые ручки, и ножички, чтобы их очинять, и т.д.; они также рисуют затейливые пюпит­ры (часто в форме рыбы, раннего символа Христа), на них перед Евангелистами установлены книги, с которых они как бы копируют свой текст. Но вот я раз­ворачиваю Малатийское Евангелие, созданное Торо­сом Рослином в 1267-1268 гг. Что это? У него Еванге­листы Марк и Иоанн держат перед собой в качестве образца развернутые свитки! Подобное видишь и в манускрипте Евангелия, когда-то созданном для Смбата Спарапета, правоведа, поэта и полководца киликийской Армении. И эти примеры можно было бы значительно умножить. Почему-то исследовате­ли не обращали внимание на эти подсказки древних художников. А художники отдаленных веков слов­но хотели нам показать, как происходил переход от свитка к книге, к кодексу.

Так когда-то держал перед собой свиток и пер­вый переписчик Евангелия Вазгена I.

Шло время, Арташес Матевосян продолжал изучение манускрипта, начал готовить факсимильное его издание. Но надо было урегулировать отноше­ния с владельцами древней рукописи. И тут я снова вступаю в область легенд.

Будто бы родственники той женщины из арцахского села посоветовали ей смириться с тем, что руко­пись оказалась в Эчмиадзине таким необычным об­разом. И извлечь возможную выгоду. Так появилась идея о том, что католикос подарит ей автомобиль «Жигули». Сегодняшнее молодое поколение, разъ­езжающее на иномарках, не помнит, конечно, каким дефицитом когда-то был автомобиль «ВАЗ». Его про­давали знатным людям, передовикам производства, ветеранам войны. Новая машина на рынке стоила две-три номинальных цены. Поэтому ответный жест католикоса в виде «Жигулей» мог рассматриваться тогда как достойная компенсация. Что и было вскоре сделано.

А сам манускрипт католикос торжественно пере­дал в дар Матенадарану. Поэтому эта замечательная рукописная книга и получила название «Евангелие католикоса Вазгена I».

Конечно, меня интересовало, откуда эти хораны — те, что у Пола Гетти, из какого они манускрипта. Еще в Лондоне Вреж Нерсесян осторожно предположил, что эти хораны могут быть из Евангелия 1256 года, самой ранней из дошедших до нас рукописей Рослина, которая хранится в Ереване в Матенадаране. Я обратился к хорошей объемной монографии Ири­ны Дрампян, целиком посвященной художнику, и в ней нашел много интересного; правда, Пол Гетти не упоминается. Развернув эту чрезвычайно интерес­ную, полную глубоких наблюдений и малоизвест­ных фактов книгу, я узнал, что драматическая судь­ба Зейтунского Евангелия с захватами, пленениями, переменой владельцев вполне могла привести к путанице в судьбе этого манускрипта. Оно считается бывшим в Зейтуне, но возможно и то, что там была ДРУГАЯ рукопись Рослина, а эту вернее бы назвать Марашским Евангелием. Ура! Значит, есть надежда когда-нибудь найти следы исчезнувшего Зейтунского Евангелия!

Посмотрите на эти хораны, на этих рослиновских птиц полюбуйтесь!.. А заодно и на портреты Евангелистов. Вот Иоанн Богослов… Какой глубокий порт­рет! Не забудем — это XIII век, 1256 год! Поистине сон о Рослине можно увидеть наяву.

Да и ещё многих из великих киликийцев я числю своими земляками, арцахцами. Это и Смбат Спарапет, путешественник ко двору монгольского хана в Каракоруме, поэт, историк, правовед, автор Антиохийских Ассизов, Хроники, изумительно украшенно­го Евангелия из Матенадарана, свидетельствующего о его безупречном вкусе. Это и его племянник Гетум-патмич, написавший для Запада Историю монголов. В ряду арцахцев для меня стоят поэтический титан Григор Нарекаци, автор Книги Скорбных Песнопений и автор Божественных Элегий Нерсес Шнорали, (что означает Благодатный), армянский католикос, поэт, композитор.

Да, они обступают меня со всех сторон, это ис­торики и врачи, астрономы и музыканты-создатели до сих пор не расшифрованной армянской музыки в томах, заполненных хазами — буквенными знака­ми армянских нот. Меня обступает великая культу­ра армянской Киликии, несущая в начале своём как река, имеющая свой исток, окраинный лес села Айтах, это семейное кладбище князей Ошинов. И как бы ни мечтали жадные до чужого руки заграбастать армянскую землю с ее истоком киликийской куль­туры, как бы ни требовали зарубежные доброхоты отдать «возвратить» ее вандалам — это будет для армян равносильно отказу от святых страниц своей истории, от своих святынь.

Это всё равно, что отдать ту часть армянской земли, на которой в I веке до нашей эры стоял город Тигранакерт — город, основанный любовью армянс­кого царя Тиграна Великого к своей сестре Тигрануи, сначала отданной в жены мидийскому царю, а по­том едва возвращенной назад, когда Тигран узнал от неё, что мидиец замыслил убить его. Для любимой красавицы — сестры Тигран повелел возвести дом-крепость на вершине холма, откуда открываются привольные просторы равнинного Карабаха.

Как-то осенним днём мы бродили по раскопкам вместе с Жоресом Хачатряном, который ныне в армянской науке курирует исследования античной Армении. Он много лет работал в Гарни, а сейчас уже многие годы трудится в Арташате. Недалеко у берега реки Аракс он недавно раскопал обширный архитектурный комплекс — храм крупнее Гарни, с колонна­дой, банями, системой канализации. На вершине холма Тигранакерта в тот день было так туманно, что Жорес, если он шел впереди меня и быстро отда­лялся, то исчезал из поля зрения, тонул в тумане. Но вот он подождал меня и обратил мое внимание на «ласточкин хвост» — углубления в камне, сделанные определённым образом. Я уже знал по моим другим поездкам с Жоресом, что это было несомненным признаком сооружения времен античности: в такие углубления закладывали специально вырезанные из твердых прочных пород дерева, например дуба, де­тали и так скрепляли кладку.

Как-то, бродя среди развалин некогда-то бога­того азербайджанского города Агдам, откуда пре­жде вслепую, через горы азеры стреляли по столи­це Арцаха Степанакерту, ракетами из запрещенной установки «Град», желая стереть его с лица земли, я слышал и такие слова: надо отдать азерам эти пус­тынные земли — «пусть подавятся!»

Ни в коем случае!

Отдать древний Тигранакерт, где раскопки дале­ко не закончены, и основанный у подножья холма музей, который с каждым годом будет обогащаться новыми находками?.. Нет! Отдать все это — значит, отказаться от великой живой книги истории своего народа.

Разве мало потерь и утрат было у армян?.. Ещё немного — и что останется без Тиграна Великого и без Киликии?..

Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед

Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.

Окончание