Механика благолепного “сюра”. Друзья Еревана. Стройки, долгострои, радости и беды

ПРАЗДНИК ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ

(Опыт культурного перевода)

МЕХАНИКА БЛАГОЛЕПНОГО «СЮРА»

Армен Давтян

Армянский юмор, широко известный вне Армении по выступлениям юмористов, по анекдотам, студенческим театрам миниатюр, по армянскому кино и выступлению ереванских команд КВН — это по большей части плод хорошего освоения русских приёмов юмора, и предназначался он прежде всего «на экспорт». Юмор для, так сказать, «внутреннего употребления» был несколько другим: по идее — более тонким и добродушным, а по приёмам — куда менее ориентированным на игру слов (которая на армянский язык ложилась не так гармонично, как на русский). Зато «домашний» юмор цвёл такими перлами абсурда и «сюра», что, пожалуй, ему трудно найти сравнение не только в Советском Союзе, но и в мире.

Ближе всего, на мой взгляд, стоит к ереванскому юмору английская «небывальщина»: схоже сочетание абсурдности ситуации и сохранение при этом светского, невозмутимого выражения лица, «милого уюта» и вселенской доброты.

***

— Нунэ, милая, тебе кофе в постель?
— Нет, Рубик-джан, лучше — в чашку …

***

(Кстати, о том, что это придумано в Ереване в 1964 году, есть письменные свидетельства!)

Перлы «внутреннего» юмора быстро входили в речевые обороты, теряли свой первичный анекдотический вид, приобретая вид поговорок и присловий.

***

— Гляди-ка, аж 6 часов!
— Вот-вот! И это ещё — только настенных!

***

При исполнении на армянском языке игре слов не уделяется первостепенного внимания, зато возникает радость от порождения очередного абсурдного образа. Если есть настенные часы, то должно же быть и «настенное время»!

Дальше без остановки разыгрывается фантазия. Даёшь абсурд на абсурде! И вот уже, потеряв ниточку, которая могла бы оставить шанс следующему слушателю воспринять диалог как смешной (или хотя бы понятный), двое «посвящённых» гонят «полный сюр»:

***

— Ребята, мы опаздываем!
— Вот-вот! И это ещё только настенных!

***

Всё! Шутка перестала быть собственно шуткой. Это теперь уже некая парольная фраза определённого круга, «шрджапата», поймёшь её — значит, примут тебя как своего. Аналогию можно провести с «сюрными» фразами питерской группы «Аквариум» и круга «Митьков»: их фразы и словечки знало полстраны, но скрытый их смысл был известен лишь «посвящённым».

Из-за речи разных шрджапатов, изобиловавшей подобными парольными фразами, на улице, в кафе, в магазине создавалась обстановка, в которой порой трудно было ориентироваться. Услышав сказанное продавцом, прохожим, новым знакомым, никто не мог быть уверен, что правильно понимает его цепочку реминисценций. Можно было быть уверенным лишь в двух вещах. Первое: собеседник прямо говорить не будет — это было бы грубостью. Второе: за всем непонятным кроется желание собеседника выказать вам почтение. Ох, как приятно жить с верой в уважение к тебе окружающих!

***

Контролёр: Ваш билетик!
Пассажир: Спасибо, вас также, дорогой мой!

***

Другим атрибутом ереванского юмора была непременная «бытовая небывальщина», рассказываемая с невозмутимым видом. По мнению ереванских шутников, мир не так хорош, в частности — не так благопристоен, как должен был быть. С другой стороны, идеально «благолепный мир» не просто недостижим: он абсурден, это чепуха и небывальщина. Так почему бы всем не сделать вид, что мы живём в этом идеально абсурдном, зато «добром» мире, а вот реальные грехи и печали просто невозможны: вы что же, не верите, что ли?

***

Муж, вернувшись домой, застаёт жену в постели с другим мужчиной.
— Ашот?! — ну да, вот же — ты! — восклицает жена, обращаясь к мужу: — А я-то и думаю — этот-то кто, который лежит?!

***

— Извините, как пройти на улицу Пушкина?
— Друг ты мой дорогой!!! Раз уж ты меня уважил, спросил — как хочешь, так и проходи!

***

Сидят двое парней в автобусе. Входит старушка. Один из парней встаёт.
— Ты что встал? — спрашивает другой.
— А как же! Возможно, эта бабушка желает сесть!

Тогда поднимается и второй.
— А ты-то что встаёшь?
— Ну как же! Возможно, бабуля желает лечь!

***

Ценой абсурда «благолепие» достигнуто!

Все невероятные ситуации представляются вполне возможными в этом абсурдном мире. «Я и сам не верил, а люди-то видели» (по-армянски это звучит так: «Тесног а егел»), — убеждённо говорит ереванец о самых невероятных вещах. Когда ереванец говорит: «А что! Очень даже возможно!», — тут уж точно речь идёт о полной небывальщине. Поэтому наибольшее распространение получали анекдоты, где лохнесское чудовище, летающие напильники или Змеи Горынычи (в армянском варианте — почему-то непременно «полосатые») к недоумению слушателей-неереванцев совершенно не реализовывали своих чудесных свойств, а выступали в качестве рядовых персонажей, и соль анекдота состояла вовсе не в них…

Наоборот, обстановка обычная, но лишённая юморно-мифологической атрибутики, вызывала у ереванцев чувство, подобное клаустрофобии: «Вай! — голосил ереванец, оказавшись в недружелюбной (то есть слишком буквальной, не допускавшей роскоши двусмысленности) обстановке — в какое [жуткое] купе я попал!».

Зато как приятно было «забредать на грядки со свежим печеньем» (ещё одна сакральная фраза) в своих беспредельных фантазиях! Когда воображение заводило беседу очень уж далеко, с удовольствием вспоминали о «печенных садах» или «грядках». Иначе это ещё называлось: «Все-то танцы мы сплясали, остался только «Соловей на горке» — т.е. нечто, о чём никто не имеет понятия (и чего, возможно, просто нет), но все с серьёзным видом соглашаются, что надо, конечно же надо, сплясать и это. Ну, как же! «Соловей на горке», — вы что же, не знаете этот танец?!

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Сценарий-этос задаёт свою особую модель мышления и восприятия. Возможно, в армянском юморе выражалась именно она — специфическая манера мыслить и видеть, связанная со стилем жизни сформировавшегося уже традиционного социума. Отчасти в специфике абсурдного юмора проявляется и новый коммуникативный код, более сложный, чем прежний вежливо-ласковый политес, и понятный уже только своим. А особый политес стал системой коммуникации с другими, кто любил Ереван и ереванцев, кто искал в этом городе убежища и счастья, как та актриса, которая однажды стояла в зале одного из московских аэропортов.

ДРУЗЬЯ ЕРЕВАНА

Армен Давтян

Она стояла в зале одного из московских аэропортов. Ей очень хотелось в Ереван, к своему другу, а билета у неё не было. Да и поездка в Ереван её, иностранной актрисы, визой не была предусмотрена… Армянские лётчики узнали её и взяли к себе в пилотскую кабину: без билета, без визы, движимые детским восхищением и той сметающей все препятствия решительностью, с которой в Ереване помогают влюблённым. Потом она летала к Рубику часто… И узнавали её в этом городе всегда. Точнее, узнавали в ней Надю из «Иронии судьбы», а в конце 1990-х она снялась в армянском фильме «Симфония молчания». Но тот свой необычный полёт Барбара Брыльска вспоминает и сейчас, в XXI веке…

За любовью одного ереванца всегда стояла поддержка других ереванцев, причём в строгой последовательности: сперва от близких и знакомых, потом — любых незнакомых. Гостю одного ереванца оказывали гостеприимство и поддержку сначала его друзья, потом — дальние знакомые. А при необходимости могли помочь и незнакомые люди. Надо было лишь соблюсти весьма строгий политес, который убедил бы главного «хозяина гостя», что его главенствующая роль вне конкуренции.

Один из харизматических культурных центров СССР, Ереван, осознавал свою роль участника культурной жизни большой страны. Каждый город должен иметь свою профессию и свой стиль. Ереван выбрал роль приюта искусства, друга и покровителя талантов.

С тех пор как в 1917 году в Москве сняли статую Екатерины Великой работы Александра Опекушина, стоявшую в здании Московской городской думы, она хранилась в запасниках одного из московских музеев. Однако в Москве менялись политические веяния, и к концу сталинской эпохи произведению знаменитого скульптора могло грозить уничтожение. В 1952 году старый русский скульптор С. Меркуров перед самой своей смертью отправил трёхтонную мраморную работу Опекушина в Ереван, в Картинную галерею. Автор множества памятников Ленину и Сталину (в том числе — самого большого в мире монумента Сталину в Ереване), Сергей Дмитриевич Меркуров родился в Армении, позже работал здесь, он знал — более безопасного места для произведения искусства ему не найти. В Ереване сохранили скульптуру Опекушина до наших дней, и уже в 2003 году возвратили в Москву.

…В своих вкусах и пристрастиях в области искусства ереванцы были практически свободны от распространённых в СССР стереотипов, очень далеки от идеологических битв на «культурном фронте». Часто просто не были осведомлены о них. А вот за настоящим искусством, за поднимающимися в разных краях страны талантами в Ереване следили с огромным интересом. Ничто не заставило бы этот город замкнуться на своих местных именах, постановках и концертах. Никогда не ревновали к успеху «чужих» — талантливый человек как можно скорее помещался в список потенциальных гостей Еревана. Знали, что он приедет, должен приехать обязательно! Оставался спорным только вопрос — кто, какой шрджапат, какой из «домов» его примет, первым протянет к нему ниточку приятия и доброжелательности.

Юную Ларису Долину привезли в Ереван из Одессы джазмены Акселя Бакунца. Через три месяца работы в джазовом кафе «Крунк» певица впервые в своей жизни выступила по телевидению — на ереванском телеканале. На следующий день после этого выступления к ней, уже понимавшей немного армянскую речь, подошла в трамвае старушка: «Девочка, ты хорошо поёшь!». Эти первые слова признания, услышанные джазовой певицей от ереванской бабушки, Лариса Долина запомнила так же, как и многие молодые артисты из разных краёв страны, заслужившие в Ереване первые аплодисменты.

Ереванская публика могла шокировать артиста своей детской непосредственностью. Если зрителю нравилось — он мог аплодировать столько времени, сколько ему позволял запас энергии, не считаясь с окружающими, со временем, да ни с чем на свете. Зритель вскакивал с места и кричал «Айо!» («Да!») на той музыкальной фразе, которая ему лично пришлась по душе. Если же не нравилось — никакие приличия не играли роли: выступающего могла настигнуть страшная, глухая тишина зрительного зала…

Алла Пугачёва в самом начале своей известности приезжала в Ереван вовсе не петь. Её ждали друзья, жившие в знаменитом «кривом доме» на улице Московян. Но частный визит в Ереван не мог остаться лишь частным, если тебя заметил и полюбил этот город… И стала эта любовь взаимной, потому знаменитая песня «Звёздное лето» прозвучала именно здесь, в армянском детском фильме с тем же названием. Может быть, не случайно, что именно тут Пугачёвой впервые захотелось самой написать слова к песне! Помните?

Я так хочу, чтобы маленьким и взрослым
Удивительные звёзды дарили свет.

Это — об Армении. Следующие визиты в Ереван Пугачёвой скрывать не удавалось: вездесущие мальчишки из «кривого дома» выбегали на улицу и сообщали всем прохожим: «А Алла Пугачёва приехала!»

Такие люди, как скрипач и дирижёр Владимир Спиваков, актёр Михаил Державин, директор «Эрмитажа» Михаил Пиотровский, были связаны с Ереваном родственными узами, и Ереван этим родством гордился.

Есть немало случаев, когда в артисте, приехавшем сюда, находили что-то новое, выходившее за рамки его амплуа. Например, всю жизнь игравший в кино Ленина артист Юрий Каюров сыграл в Ереване одну из первых своих «не-ленинских» ролей. Значит, кто-то увидел в нём то, что другие не замечали, что-то большее, что-то новое.

Ролан Быков снова и снова приезжал в Ереван подбирать юных актёров, и обрел здесь много преданных друзей…

Поэт Максим Танк после поездки в Ереван занялся вдруг переводами армянской поэзии…

Кто принимал их, какая среда, какие «дома» влияли на их выбор, меняли их творческие планы? Многие из них характеризовали своё отношение как «дружбу с Ереваном». Приезжали не только выступать, отдыхать или работать. Приезжали дружить.

Ереван был способен не только заметить, но и, не колеблясь, поддержать тех, кому мешают творить. Когда Андрей Тарковский был в опале, в Ереване сняли фильм по его сценарию. Иосиф Бродский перед эмиграцией нашёл здесь приют у своих друзей…

Конечно, не так удивительно, когда друзья и коллеги приходят на помощь, даже идя на риск. На то и друзья… Но как не вспомнить, какую роль сыграл для российской рок-музыки Ереванский таксомоторный парк №1.

Советская цензура в лице «худсоветов» могла лишить права выступать любого певца, любую музыкальную группу. Когда такое происходило, многих спасала Армфилармония (позже — Армконцерт). Никогда не бывавшие в Армении ансамбли с лёгкостью записывались в «армянские артисты»: сюда цензура добиралась не всегда. Когда и это не помогало, был ещё один выход — объявить ансамбль «самодеятельным». Им ведь тоже позволялось выступать. Вот как-то и повелось — записывать всех в «самодеятельность Ереванского таксопарка №1». «Первый таксопарк» был организацией мощной, богатой, почти мафией. В случае чего, его руководство могло решить «любые вопросы»… А артисты — что? Они порой даже и не знали, что числятся где-то там в Ереване водителями и диспетчерами! Ансамбль «Мираж» с Татьяной Овсиенко, «Машина времени», целый ряд известных и забытых ныне групп и солистов… Вообще-то мало кто из них был известен и интересен ереванским слушателям. В Ереване по-прежнему слушали только свою да западную музыку… Но срабатывал рефлекс — людям мешают делать то, что они хотят! И ереванцы приходили на помощь.

…В одном туристическом справочнике ФРГ в 1980-е годы писалось: «Красотам Армении перестаёшь удивляться, как только познакомишься с местными жителями. Живой интерес и желание помочь во всем — вот главная армянская красота».

Ереван не раз становился местом проведения всесоюзных мероприятий. Любопытно, но происходило это именно тогда, когда в других местах по каким-либо причинам этого сделать не удавалось. Кандидатура Еревана почти всегда возникала в последний момент, становилась «палочкой-выручалочкой». Так, «по запасному варианту», в Ереване проводились Всесоюзная филателистическая выставка, Всесоюзная выставка молодых художников, три Всесоюзных Дня физика, да и целый ряд других культурных и спортивных мероприятий.

По разным причинам многие из них были немножко рискованными по советскому времени. Филателистов, например, считали чуть-чуть спекулянтами, молодые «непроверенные» художники могли выдать что-то недозволенное, а скандально антисоветского юмора бесшабашных физиков как огня боялись комсомольские чиновники Москвы, Гомеля и Одессы…

Каждый из этих праздников, проведённых в Ереване, дарил гостям впечатляющий всплеск раскованного, неподцензурного общения, и Ереван приобретал сотни и тысячи преданных друзей.

Был, правда, рассказывают, один курьёзный случай. В 1981 году, когда Ереван имел стойкую репутацию города, почти свободного от цензуры, Стас Намин организовал Ереванский рок-фестиваль. До 1981 года на ереванском велотреке выступало несколько зарубежных групп, а вот российская рок-музыка была там практически неизвестна. Более того, ереванцам был непонятен тот бесшабашный пыл, с которым вырвались из-под цензуры на вольный ереванский воздух российские музыканты. Хотя ожидалось выступление знакомых ереванцам Пугачёвой и Леонтьева, но уже на второй день фестиваля публика не пошла: большая часть программы была очень слабой. Увидев полупустые трибуны, организаторы фестиваля открыли ворота настежь и впустили публику без билетов. Началась давка, параллельно с выступающими на сцене где-то под трибунами давали концерты какие-то не попавшие в число официальных участников российские группы. У российских гостей подобный разгул вызвал только восторг, если судить по тому, с какой гордостью некоторые из них потом вспоминали о своём участии в «Ереванском Вудстоке». Местные же зрители от редкостной давки, от «бесшрджапатной» смеси рабизной и «хипповой» публики, от непривычно «протестного» содержания песен пришли в опасное массовое возбуждение, снесли запертые ворота запасного выхода (в сторону парка) и рванулись по домам. Чтобы ворота на подобных мероприятиях срывали — это бывает, не так ли? Но чтобы вот так — обидно: не вовнутрь, а наружу, чтобы убежать от артистов!

Впрочем, оценили гости и хозяева это событие совершенно по-разному. Стас Намин впоследствии писал, что «Первый Всесоюзный рок-фестиваль» удался на славу, что на нём было 70 тысяч зрителей (сознательно или нет, он приписывал велотреку ёмкость огромного стадиона «Раздан»). А в армянском Совете профсоюзов, говорят, родилась презабавная бумага, которая гласила: «Запретить Стасу Намину (А. Микояну) принимать участие на территории республики». Вот так вот! С тех пор Намин больше «не принимал участия на территории республики». Зато после фестиваля обрёл такую скандальную популярность, которой не давали ему многолетние усилия в музыке. И первым из советских рок-музыкантов он был выпущен на гастроли за пределы СССР.

По контрасту с этой историей все массовые мероприятия, проводимые в культурно однородной среде, под контролем конкретного шрджапата, проходили замечательно.

Не могу не вспомнить Всесоюзные «Дни физика», которые организовывали студенты физического факультета Ереванского универститета. Сотни гостей из Новосибирска, Москвы, Ленинграда, Харькова, Одессы, Киева, Минска, Тбилиси… Десятки тысяч людей — студентов и просто людей с улицы — становились зрителями церемонии открытия юмористического праздника на площади перед Университетом. В воздух взмывал большущий воздушный шар, Мисс Физика верхом на лошади открывала праздник, в актовый зал Университета без всяких билетов входили все, кто смог в нём поместиться — «свои» и «посторонние». Участники концерта, составленного из студенческих песен и спектаклей театров миниатюр, мгновенно чувствовали — в Ереване можно показать и те номера, которые в родном городе наверняка запретили бы комсомольские «вожаки». Поэтому радостно прохаживались в уморительно смешных скетчах и по партии с комсомолом, и по очередям и дефициту. Доставалось не только Леониду Ильичу, но даже и Ленину.

Как будто сам воздух подсказывал здесь — ереванцы не «настучат», им можно доверять.

Хозяева праздника не отставали от гостей. Многие спектакли и песни прославили ереванский физфак. Правда, ереванцам была в диковинку острота политического сарказма в юморе гостей из России, и они осваивали непривычную тему через шутки русских друзей.

Несколько дней перемещался по городу праздник физиков. В клубе Физгородка проходил конкурс песни, в студенческих общежитиях — дискотеки, затем следовали экскурсии в Бюракан или Аштарак, заканчивающиеся бурным весёлым застольем. По городу гуляли группы физиков из разных городов, кто хотел — вывешивал в понравившемся кафе юмористические плакаты (хозяева кафе потом звонили на физфак: «Нельзя ли прислать ещё таких плакатов?»). Кто хотел — читал вслух юморески прямо на Оперной площади, собирая вокруг себя слушателей из вышедших на вечернюю прогулку горожан …

Стоит ли говорить, что никаких инцидентов не было.

Помню, вёл я, недавний выпускник физфака, что-то вроде дружеской экскурсии для гостей-физиков из Москвы:

— А знаете ли, коллеги, что у нас в Ереване почти нельзя встретить на улице пьяного?

И тут, будто нарочно, чтобы доказать мою неправоту, из соседнего переулка донеслось нестройное пение с армянским акцентом: «Шумел камыш, деревья гну-у-лись!». Ошарашенный, я замолчал… Потом вся наша компания нерешительно потянулась в переулок, откуда доносилось пение…

Ба! Да это наш друг-физик из Новосибирска подружился с местными мальчишками. Усевшись на бордюре, он бренчал на гитаре, а дети старательно подпевали старинной русской песне.

Дружба участников «Дней физика» в Ереване, знаю это по собственному опыту, продолжалась десятилетия.

Думаю, настоящих друзей принесли ереванцам фестивали «Студенческая весна» Политехнического института, научные конференции, шахматные олимпиады. И не только они: приезжали в Ереван специалисты ли в командировку, актёры ли на киносъёмки, военные ли на службу — они становились общими гостями. А уезжали — оставались кому-то друзьями. А всех, почувствовавших дух Армении, называли «hайасер» («армянолюбы») или «Ереван hаскацох» («понимающие Ереван»).

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

В период бурного процесса формирования традиции Ереван существовал словно бы один в целом мире, будучи всецело поглощённым самим собой. Даже армянская диаспора для него, в основном, только потенциальная репатриация. Существовали, конечно, зарубежные армяне-таланты, которыми следовало гордиться, но каждый оценивался в зависимости от его дружеских чувств к Советской Армении. Представители других народов долгое время тоже рассматривались всего лишь только как потенциальные друзья Еревана.

Когда возникло желание познать своё окружение, тогда же пришёл и черёд определить своё место в Большой стране. Ереван нашёл свою «нишу» в тоталитарном СССР: он стал пристанищем для гонимых талантов, давал им глоток свободы. При этом зачастую сами ереванцы не интересовались их творчеством. Обеспечивая им убежище, ереванцы отстаивали собственный взгляд на мир, ереванскую модель деятельности. Ереванцы не столько приспосабливались к реальностям Большой страны, сколько распространяли на неё своё собственное действие. На этом пространстве Ереван обретал свою роль, вносит креативный компонент, направленный на самовыражение.

Интериоризация образа «покровителя» традиционным социумом происходит через включение его в свою арену деятельности, распространение на него моделей действия, свойственных образу «мы». Модели действия — самый специфичный компонент культуры. 

Возможность действовать на каком-либо поле действовать по принятому для себя алгоритму — признак «присвоения» этого поля. Освоив собственную арену действия, традиционный социум осваивает пространство вокруг себя. Один из вариантов этого — втягивание доселе внешнего окружающего пространства в себя, вбирание сродных его компонентов. Образ «мы» словно расширяется, выносится за свои прежние пределы.

Так меняется социокультурный организм, осваивая новые пределы, а между тем с 1960-х годов многое изменилось и в Ереване.

СТРОЙКИ, ДОЛГОСТРОИ, РАДОСТИ И БЕДЫ

Армен Давтян

С 1960-х годов многое изменилось в Ереване. Однако армянское сознание привыкло оценивать успехи и достижения прежде всего новостройками. Чтобы продолжать быть любимым, городу надлежало всегда строиться, переживать дебаты по поводу новых архитектурных проектов. Когда сегодня я вижу бурную реакцию ереванцев на те или иные новостройки, хочется напомнить им, что так было всегда.

В 1970-е годы шла массовая жилая застройка районов на периферии города: осуществлялось планомерное превращение города в столицу с миллионным населением. Пятиэтажки на ближних окраинах сменялись девятиэтажными домами в более удалённых районах. Появились многоэтажные дома и в центре города. Каждое такое здание сначала вызывало резкое отторжение: Еревану было трудно прощаться с образом равномерно застроенного города, почти из каждой точки которого был виден Арарат…

Но одновременно в Ереване шло и совершенно другое строительство. «Культурный энтузиазм» 1960-х годов перерастал в образ жизни, и ереванской цивилизации было нужно увековечить все свои победы в виде архитектурных сооружений.

То, что Армения дала миру чемпиона мира по шахматам Тиграна Петросяна, в сознании ереванцев означало, помимо всего, что в Ереване нужно что-то построить в этой связи. Архитекторы ухватились за эту идею, и в 1970-х на берегу Гетара встало красивое и, как всегда, очень оригинальное здание Дома шахмат — в виде трёхгранной призмы.

Идея треугольного Дома шахмат могла бы ошарашить кого угодно, только не жителей этого города, приветствовавших всякие нетривиальные ассоциации. Тут наоборот, многие считали, что форма здания сильно напоминает… шахматную ладью! В одном из путеводителей так и писали: «Дом шахмат — здание в форме треугольной шахматной ладьи».

Люди гордились теперь не только Тиграном Петросяном, но и его домом, а это было важно. Продолжалась традиция 1960-х, когда дом становился символом выдающегося человека, благодаря которому та или иная сфера деятельности (в данном случае — игра в шахматы) символически «прописывалась» в Ереване.

Уже в 1980-х возле Дома шахмат поставили памятник Тиграну Петросяну — первый в мире памятник шахматисту.

Победы футбольной команды «Арарат» приумножили число футбольных болельщиков. Следствием этих побед стало строительство великолепного стадиона «Раздан». Обязательный ход армянского архитектора — странная, почти шокирующая форма строения, очень уравновешенная при бьющей в глаза асимметрии. Новый стадион на 70 тысяч зрителей как бы висел над кромкой ущелья. Казалось: так стоять он не может. Но не упадёт: скорее уж взлетит!

Как и все другие стройки-символы, как и творения армянских архитекторов в Москве, стадион имел, на первый взгляд, симметричную форму, которая на взгляд второй оказывалась вызывающе острой, сложной асимметрией. Удивительна способность армянских архитекторов создавать такие формы, которые нельзя забыть, но и невозможно точно запомнить!

В 1970-е годы периферийная часть города, наконец, избавилась от художественного диктата центра и обрела свои собственные дома-символы и памятники. Пустовавший пьедестал Сталина в парке Победы занял монумент «Мать Армения».

Вне центра города поселились новые здания-вехи: Дом физика, Дом связи, Дом печати и красивые дома научно-исследовательских институтов. Часто люди даже не знали, что делается за стенами таких НИИ, но архитектурный образ подтверждал признание важности науки для Еревана.

Рассказывая о видных стройках, нельзя не упомянуть, что в эти годы решения зависели не только от профессионалов-архитекторов, но и от партийно-государственной верхушки республики, которая, по контрасту с 60-ми, была и высокообразованной, и чрезвычайно активной. Архитектурных учреждений, к тому же, стало много, они конкурировали, их функции и полномочия пересекались. Не в армянском характере было скидывать с себя ответственность или сидеть сложа руки. Наоборот. И руководители республики, и каждый из архитектурных коллективов считал себя способным обойтись «без всех», а своё решение — самым лучшим.

У всех было естественное желание продолжать идею сооружений-символов, отражающих достижения в определённой сфере деятельности. Но в отличие от наполненных энтузиазмом 1960-х годов, дело всё больше шло к построению формальных вешек, знаков, не связанных с конкретными кругами общества. Мотивом архитекторов стало желание во что бы то ни стало реализовать свои фантазии, а мотивом руководителей города — обыкновенная показуха. В городе стали чаще строить не то, что ждали жители. Например, горожане давно обсуждали, что Еревану нужен Дом кино. Его проектирование затягивалось, а в это время строился большой трехзальный кинотеатр «Урарту». Такой кинотеатр не мог бы выполнять те функции «дома», которые были нужны ереванцам. Когда кинотеатр был готов, где-то в руководстве республики решили, что будет «политически неверно», если кинотеатр с названием «Урарту» окажется больше, чем кинотеатр «Москва». Решили переименовать «Урарту» в «Россию». Ереванцам очень нравилась «Россия» в форме китайской пагоды, да ещё с текущей по скатам крыши водой (для охлаждения кинозалов в жару), однако смотреть кино охотнее ходили в кинотеатры «Наири» или «Москва», каждый из которых имел свои традиции, и ждали — когда же построят Дом кино, который мог бы заменить Клуб КГБ?

Проектом, который не нашёл понимания, был «Дворец молодёжи»: его горожане тут же окрестили «кукурузным огрызком». Гостям города нравилось оригинальное здание красиво вписанного в склон горы дворца, и многие выражали недоумение: что это ереванцы так злобствуют по его поводу? Скрытая причина была в шрджапатном устройстве ереванского общества. Не было в Ереване такого шрджапата — «молодёжь»! Были молодёжные компании, но вряд ли многие из них готовы были делить один общий дом! Не было и деятельности с таким названием (вроде «работы с молодёжью»). Кто, спрашивается, должен был владеть Дворцом молодёжи, когда он будет готов? Очень хорошо помню, что на этот счёт ходили жаркие слухи. Одна из страшилок состояла в том, что Дворец отдадут горкому комсомола…

В результате профессиональные и досуговые круги надолго встали в двойственную позицию по отношению Дворцу молодёжи: то игнорировали его, то кто-то пытался его хотя бы временно присвоить, проведя выставку или концерт в роскошных «ничейных» залах. То поселялись в нем какие-то неприятные компании, и он надолго обретал дурную славу…

Идеи знаковых зданий множились, как грибы. Некоторые из них перестали вписываться в город, они строились просто так, как отдельные, ни с чем не связанные точки.

Ереванцам удавалось иногда добиться от архитекторов представления их проектов по телевидению или на выставках. Были случаи, что выбор проекта происходил публичным голосованием, которое устраивали в Доме художника.

Каждая знаковая стройка была связана с неким героическим сюжетом «выбивания разрешения из Москвы» руководством республики, что увеличивало его популярность. Стройки, для которых выбить разрешение удавалось не сразу, превращались в «долгострои», а худшей пощёчины ереванцам, глубоко преданным строительству своего города, и быть не могло…

В центре Еревана целое десятилетие просуществовал огромный голый пустырь, покрытый не то что песком — мелкой, как мука пылью. Это было место, где, по замыслу архитекторов, должен был появиться «Зелёный бульвар». Автор этих строк сам прожил молодость на «берегу» этого пустыря размером 100 на 500 метров. За это время его раз пять переименовывали то в «Проспект Республики», то в «Зелёный проспект», то в «Бульвар мира». А за окнами, которые нельзя было открыть из-за поднимающейся пыли, всё лежала унылая пустыня.

Самое загадочное случилось, когда за пустырь всё-таки взялись строители. Под окнами загремели взрывы, и вскоре по осевой линии пустыря появились глубокие ямы, обнажившие туфовые пласты. Ямы совсем не походили на «нулевой цикл» под фундамент. Ещё два года простоял пустырь с ямами, а потом строители быстро построили в них… бомбоубежища! Казалось бы, всё более-менее прояснилось. Но не прошло и года, как строители появились вновь, да в таком числе и с таким количеством техники, что горожане приходили в изумление: в те годы город испытывал дефицит строителей, которые массово отправлялись в Россию в составе сезонных бригад. Пустырь за несколько месяцев замостили бетонными плитками, базальтовыми блоками огородили места под газоны, а по самому центру, над бомбоубежищами, соорудили фонтаны вида столь странного, что даже благосклонные ко всякого рода нелепостям ереванцы приходили в замешательство. По вечерам влюблённые парочки, уединяясь на слабо освещённой площадке, мощённой бетонными плитками, в перерывах между поцелуями забавлялись, разгадывая две загадки бесформенных фонтанов: откуда будет литься вода и куда она потом будет стекать?

Первая из загадок разрешилась утром на праздник 1 Мая. Из фонтанов во все стороны брызнула вода, ветер понёс семиметровой высоты струи прямо на окна соседних домов. Вода щедро хлестала из таких неожиданных щелей, что фантазией строителей нельзя было не восхищаться… Вторая загадка — куда будет стекать вода — оставалась неразгаданной до вечера того же дня… А вечером, сломав бессовестно хлипкий бетон стенок и отодвинув нарезанные строителями тоненько, как бастурма, базальтовые плиточки, вода хлынула на улицы праздничного города… Фонтаны отключили. Когда бассейны просохли, помнится, десятки людей решительно полезли в них искать — где же, в конце концов, тут сток для воды? Оказалось, в гладком дне бассейнов стоки вовсе не были предусмотрены! Более того, их невозможно было потом приделать: под каждым бассейном была бетонная коробка бомбоубежища — поди продолби её!

Городским властям премьера сюрреалистических фонтанов, по-видимому, очень понравилось. Хотя эти источники наводнения не включали по будням, каждый праздник их запускали вновь: и снова вода хлестала по окнам, заливала соседний детский сад, текла по так и оставшемуся безымянным бетонному бульвару и, бурным потоком сворачивая на улицу Ханджяна, вызывала автомобильные пробки…

Если к середине 1980-х накопилось в Ереване ощущение застоя и стагнации, то не в малой степени из-за неудачных строек, которые из символа расцвета превратились в символ наступившей полосы неудач…

Покосился стадион «Раздан», одновременно просели кинотеатр «Россия», Дворец молодёжи и новенькое здание Главпочтамта… Вертящийся ресторан Дворца молодёжи крутился пару дней и снова замирал. Вода по крыше кинотеатра «Россия» не текла. Цветомузыкальные фонтаны периодически портились, новый мост в Норкском массиве рухнул до завершения стройки… Всё это спешно латалось и ремонтировалось, затем открывалось снова — с великой административной помпой. Кроме моста: на него махнули рукой и решили не строить…

Сформированное в прежние годы уважение к строительству в Ереване постепенно сменилось горьким сарказмом. Вспоминали и «показуху» прошлых лет, из-за которой на ереванской улице Строителей один за другим стали разрушаться дома. Как было не назвать такое явление «иронией судьбы»!

Вспоминали и о том, как торжественно был открыт район под названием «Первый участок», а никакого «Второго» за ним не последовало (то, что построили там позже, люди остроумно назвали «Третьим участком»).

Жилье строилось всё медленнее и всё худшего качества. Вслед за худо-бедно отстроенным «15-м кварталом» встал микрорайон 12-тиэтажек, составлявших в плане надпись «СССР». Это был «16-ый квартал» — микрорайон из одних аварийных домов с периодически падающими на головы прохожих плитами. Другой большой район, не имевший никакого названия кроме народного — «Бангладеш», был построен с нарушением допустимого расстояния между домами.

Очереди за жильём растягивались, а потом стали и вовсе бессмысленными. У молодых людей исчезла надежда когда-нибудь поселиться в своей отдельной квартире. Для руководства республики неуспешные стройки были ударом по престижу власти. Построили роскошный Дворец съездов. Очередное «ничейное» здание в очередной раз ереванцам не понравилось…

Выход нашли в ещё одном грандиозном проекте — Спортивно-концертном комплексе (СКК). Как и все предыдущие стройки, «Комплекс» превратился в тягучий долгострой с обещаниями и провальными попытками привлечь студентов к уборке строительного мусора. СКК «открывали» несколько раз, и всё же ереванцы «приняли» его — громадное сооружение, на вид лёгкое, как бабочка.

К сожалению, полоса неудач не знала исключений: «Комплекс» вскоре сгорел. Его восстанавливали под личным контролем Карена Демирчяна коллективы заводов и институтов Еревана. Восстанавливали с упорством и старанием, будто хотели дать бой полосе невезений. Восстановили. И полюбили ещё больше.

Если смотреть от монумента «Мать-Армения», Ереван кажется коллажем, склеенным из выделяющихся на ярком розово-оранжевом фоне причудливыми фигурами больших «знаковых» архитектурных сооружений. Каждое из них достойно быть центром всей панорамы, для чего их, уникальных, так много тут? Приглядитесь: это просто разновозрастные внуки собрались, чтобы сфотографироваться вместе с любимым дедушкой — Араратом.

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Приверженность строительству далеко не только выражение бытовых потребностей армян, это их модель освоения среды. (Они и Россию, расширив психологически на неё свою территорию, осваивали своими строительными артелями — армянских артелей в России было особенно много, а в Ереване бывали времена, не хватало строителей, все шабашили в России). Строительство для армян процесс перманентный. Продолжали возводиться новостройки по окраинам, строились новые дома и в центре города — ереванцы видели, что жизнь продолжается.

Свою культуру, которая была уже образом жизни, армяне запечатлевали в виде архитектурных строений. Дом, ставший приютом для той или иной области культуры или науки, выражал её признанность в Ереване, само его присутствие в городе, делало его «градообразующим».

Но вот на фоне многих лет почти исключительно удачного строительства появляются неудачные здания, долгострои. Их воспринимают как дисфункцию, упадок культуры. Но дисфункция ли это на самом деле? Нет, прежде всего потому, что само отвержение тех или иных неудачных культурных образцов происходило через шрджапатную модель деятельности. Культура функционировала прежде всего через свои социальные структуры.

Ереван пережил уже всплеск активности, связанной со спонтанной выработкой системы традиций, и теперь жил обычной жизнью, где могут быть и подъёмы, и спады. Он как бы вынырнул в реальность из своего необыкновенного мира бурного культурного процесса, где был сам в себе самом. Реальностью была Советская страна со всеми её многочисленными недостатками, в том числе и долгостроем. Ереван обретал внешние черты советского города, но это не означало, что его культура дисфункционировала и самоуничтожалась. Сформировалась уже плотная среда Еревана, и город продолжал жить своей жизнью, особенной и не похожей на других. Выражалось это, прежде всего, в особых ереванских моделях социальности, коммуникации, деятельности. Значит основной ереванский «механизм» продолжал действовать. Внутренняя жизнь сформировавшегося традиционного социума продолжалась и формировались новые специфические интересные явления. Как, например, ереванцы иногда шутили: «У нас в Ереване — целых две интеллигенции».

Мой дополнительный комментарий к разделам «Механика благолепного “сюра”», «Друзья Еревана» и «Стройки, долгострои, радости и беды»

Олег Гаспарян

Наш рассказчик Армен Давтян вспоминает: «Армянский юмор, широко известный вне Армении по выступлениям юмористов, по анекдотам, студенческим театрам миниатюр, по армянскому кино и выступлению ереванских команд КВН — это по большей части плод хорошего освоения русских приёмов юмора, и предназначался он прежде всего “на экспорт”».

И это да, так было, но сегодня в России, если кто и вспоминает доброжелательно этот юмор, то, наверное, вспоминает только и поминает добрым словом анекдоты от «Армянского радио». Сегодня «экспорт» из Армении перекрыт. Туда туристы ещё ездят, релокантов полно, но добрых или шутливых слов нет, а если где кто и пошутит, то с немалым и язвительным сарказмом и с ещё большим упреком-обвинением, увы…

И сегодня иначе можно воспринять слова этнографа и культуролога Светланы Лурье, вслушайтесь (всмотритесь) в них: «Сценарий-этос задаёт свою особую модель мышления и восприятия. Возможно, в армянском юморе выражалась именно она — специфическая манера мыслить и видеть, связанная со стилем жизни сформировавшегося уже традиционного социума. Отчасти в специфике абсурдного юмора проявляется и новый коммуникативный код, более сложный, чем прежний вежливо-ласковый политес, и понятный уже только своим. А особый политес стал системой коммуникации с другими, кто любил Ереван и ереванцев, кто искал в этом городе убежища и счастья…

…В период бурного процесса формирования традиции Ереван существовал словно бы один в целом мире, будучи всецело поглощённым самим собой. Даже армянская диаспора для него, в основном, только потенциальная репатриация. Существовали, конечно, зарубежные армяне-таланты, которыми следовало гордиться, но каждый оценивался в зависимости от его дружеских чувств к Советской Армении. Представители других народов долгое время тоже рассматривались всего лишь только как потенциальные друзья Еревана…».

И заметьте, запомните: «Ереванцы не столько приспосабливались к реальностям Большой страны, сколько распространяли на неё своё собственное действие. На этом пространстве Ереван обретал свою роль, вносит креативный компонент, направленный на самовыражение».

Такой коммуникационных код на рубеже ХХ-ХХI веков, сыграет с ереванцами злую и жёстокую шутку! И да, с 1960-х годов многое изменилось в Ереване! А пока армяне-строители осваивали и многие просторы СССР настолько, что «они и Россию, расширив психологически на неё свою территорию, осваивали своими строительными артелями — армянских артелей в России было особенно много, а в Ереване бывали времена, не хватало строителей, все шабашили в России». Но вот такой «шабаш» по Союзу на фоне многих лет почти исключительно удачного строительства в Армянской ССР в самом Ереване появляются неудачные здания, долгострои. Неужто происходили дисфункция, упадок культуры?

Оказывается — нет! И прежде всего потому, что само отвержение тех или иных неудачных культурных образцов происходило тут через вот такую особенную модель деятельности — шрджапатную модель. Культура функционировала, прежде всего, через свои социальные структуры, сложившиеся в Ереване — вот по-особенному!

И да, Ереван пережил свой всплеск активности и теперь жил обычной жизнью, где могут быть и подъёмы, и спады: «Он как бы вынырнул в реальность из своего необыкновенного мира бурного культурного процесса, где был сам в себе самом. Реальностью была Советская страна со всеми её многочисленными недостатками, в том числе и долгостроем. Ереван обретал внешние черты советского города, но это не означало, что его культура дисфункционировала и самоуничтожалась. Сформировалась уже плотная среда Еревана, и город продолжал жить своей жизнью, особенной и не похожей на других. Выражалось это, прежде всего, в особых ереванских моделях социальности, коммуникации, деятельности. Значит основной ереванский «механизм» продолжал действовать. Внутренняя жизнь сформировавшегося традиционного социума продолжалась …»

Продолжение

Наша Среда online

Механика благолепного “сюра”. Друзья Еревана. Стройки, долгострои, радости и беды