ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Продолжаем публикацию книги Агаси Айвазяна «Долгая, долгая, мучительная жизнь Иуды». Благодарим Грету Вердиян за предоставленную возможность публикации.
- Ага-Хан
- Простой человек
- Белый рай
- Заристы
- Шестой палец
- Небородная
- Протяжённость слова
- Низведение
- Рассказ, написанный на парижской салфетке
- Идея
- Вечер пожилых волков
- Будущее позади
- Испанский язык
- Пожилой боксёр
МЕСЯЦ ТУТЫ
26-го мая, в четыре часа дня в Ереване поспевает тута. Точность эта относится лишь к одному дереву в юго-западной части города. Оно и начинает месяц туты… Стягивает жилы, раскидывает руки, распускает крону, быстрее подгоняет кровь, воспроизводит свой сладострастный дух и только тогда, опустив руки, отдается миру. Дерево проявляет свою страсть перед всеми без разбора, без сожаления отдаваясь направо и налево, дерзкое и щедрое, простое и доброе…
А другие деревья, словно вдохновившись им, тоже оживают, беря отовсюду сладость мира — сверху и снизу, с неба и земли, от дождя и солнца, от тоски и ожидания, от правдивого слова и милосердия. И набрасывается тута на город — опускается на головы, стелется под ноги, предлагая всем свое сочное и сладкое тело!.. Она осаждает все и кричит-вопит о таком простейшем и очевидном факте—вот наступил месяц туты, месяц безумной проникновенности, месяц ясновидения и правды! Воистину сейчас месяц любви — дико пляша, биясь о стены, могуче и бурно, с открытой и чистой душой ликует, кружит тута над Ереваном. Она впитывается в тела, разрушает зажатость людей и условность в их отношениях, расторгает взаимодействие лжи и истины, сметает, гонит прочь воспитание Нера — сатаны… И достигает она предела — в своей сумасбродной искренности бросает к ногам людей все, что имеет — вот она, жизнь, вот он, мир, вот она, любовь, вот оно, время, вот оно, счастье, вот она, загадка, вот он, месяц туты!..
Многие избегают ее липучей сладости, спасаются от нее, подметают под деревьями, стирают-удаляют с одежды оставленные ею бесстыдные пятна, соскребают со стекол автомашин и с крыш ее самоотверженное сусло… И сетуют на грязную туту, на эту негодяйку туту, на эту уличную туту, и брезгают ее сладостью из-за обилия и доступности ее…
Один только Айрапет обожает туту и без остатка отдается тутовому месяцу — каждый год 26-го мая с четырех часов дня сливается он с тутовыми деревьями вплоть до их последнего агонизирующего вздоха…
Весь этот месяц Айрапет проводит на деревьях. Из глаз его исчезают накопленные за восемьдесят лет жизни горечь и гнев, грубость и неловкость… Кончики его глазных сосудов идут, соединяются с корнями деревьев, а корни идут еще глубже и соединяются с подсознанием земли… И блестят глаза Айрапета сквозь сноп утреннего света, посверкивают из-за крон деревьев, окутанных предвечерними сумерками…
Но в месяц туты нельзя Айрапета спускать с тутовника вниз. Потому что когда он спускается и ставит ногу на землю, происходит нечто удивительное. Он подходит на улице к первому встречному и, протянув руку, говорит:
— Здравствуй, Акоп!..
Прохожий растерянно и неуверенно протягивает руку и, уставившись ему в глаза, ждет.
— Как дела, Акоп?..— продолжает Айрапет, поблескивая глазами.— Отец твой как поживает?.. Давно я его не видел…
Прохожий после долгого и старательного изучения лица Айрапета ничего знакомого не найдя ни в словах, ни во взгляде, ни в манерах и наконец во внешности Айрапета, (кроме того, что он армянин), неловко высвобождает руку:
— Извините, вы ошиблись, я не Акоп…
— Как то есть не Акоп?.. Ты шутишь, Акоп! — упорствует Айрапет. Он настолько непреклонен, настолько восторжен, что прохожий понемногу убеждается, что он Акоп, и в нем просыпается какая-то первозданная теплота, какое-то первобытное чувство человеческой семьи, и он, уже «акопизированный», смотрит на Айрапета как на родного, выслушивает все его восклицания, греется в его объятиях и, наконец, сказав «до свидания», «Акоп» уходит.
— Здравствуй, Цолак! — на противоположном тротуаре Айрапет видит другого человека и, поспешно перейдя улицу, бежит к «Цолаку».
— Цолак джан… Сколько времени мы не виделись… Где ты пропадал, безбожник!
Однажды, уже в конце тутового месяца, взобравшись на верхушку дерева и отправляя в рот очередную ягоду, Айрапет обратился ко мне:
— Странное дело… Всю ночь я припоминал своих знакомых и пришел к заключению, что все мои знакомые — незнакомы мне. Понимаешь, подхожу на улице к людям и в эту минуту кажется — они мне очень близкие люди, сердце мое трепещет от радости и тоски, кричит, радуется, что встреча наконец-то состоялась… А вот теперь, спустя какое-то время, я догадался, что они меня не знали… Что это, а?
И поздно осенью, когда тута дотла погасла в городе и Айрапет подносил ко рту последнюю засохшую ягоду, он грустно сказал:
— Представь, я больше не встречаю знакомых… В целом Ереване ни одного знакомого… Куда они подевались?
Зимой же, словно всем своим телом уместившись в своей огромной голове, Айрапет пробормотал:
— Знаешь, мой сосед, бухгалтер Оник, сказал, что во всем этом повинна тута, потому ее и называют сумасшедшей тутой.
Айрапет ушел в тутовый месяц. Он ушел безвозвратно, но по частям.
— Пальцы ног у меня умирают…— сказал он.— Поднимается, поднимается, дошла до колен…— и легкая улыбка появилась у него на лице. — Нога у меня уже мертвая. Теперь и другая умирает… Тихо-тихо ползет вверх… Умерла, и эта нога тоже умерла…
Потом взгляд Айрапета скользнул по его телу.
— Теперь отмирает моя левая рука… От пальцев дошла до плеча… Умерла. — И улыбнулся мне. — А сейчас правая рука умирает. — И с глубоким состраданием посмотрел на правую руку. — Теперь умирает живот, — продолжил он. Потом он долго молчал, глядя куда-то вверх, и произнес: — Теперь вот этот глаз умирает…
И я вздрогнул. Один его глаз и в самом деле странно замер и стал безжизненным.
До этой минуты мне казалось, что Айрапет шутит, игру какую-то затеял — чего не сделает безумный тутовый месяц, но сейчас, видя его глаз, я испугался, хотел выбежать, позвать на помощь, но он прошептал:
— Не надо… Подойди поближе, что-то скажу… пока язык не отмер…
Я приблизил к нему ухо.
— Гайк… — прошептал он мне.
— Что?— с сомнением спросил я, думая, что он хочет сказать о каком-то Гайке.
— Гайк джан, это я тебе говорю…
Я понял, что это относилось ко мне, хотел было возразить, что меня зовут не Гайк, а Агаси, но, увидев его находящееся уже вдали лицо, прикусил язык, а он успел вместо последнего «прости» прошептать только «Гайк!..».
И теперь я иногда чувствую, что я Гайк. Ведь если на то пошло, шестьдесят лет назад мои родители, думая о чем-то практическом, вполне умозрительно и рассудочно назвали меня Агаси, и может быть, Айрапет лучше меня знал, что с самого же начала меня звали Гайк. Ведь не зря же существует месяц туты…
Перевод И.Карумян