ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…

Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…

Мы с Зорием прискакали на аэродром на резвом «Лексусе», который вёл его приятель, Эдик Вердиян, богатый человек — владелец бензозаправок в Степанакерте. Он тратит огромные средства на обустройс­тво Мемориала жертв землетрясения, Сумгаитского геноцида и варварских обстрелов города Степана­керта из Шуши. Мама Зория видела, как у них во дво­ре под обстрелом погибли сразу пятеро ребятишек, детей беженцев. Не понимаю, как после этого азербайджанцы могут рассчитывать на примирение с армянским народов! На насильственное воссоеди­нение. Они на это и не рассчитывают, им лишь бы добраться до Арцахской земли! А там скоро и армян не останется — как в Баку, Сумгаите и т.д. Особая за­бота Вердияна в Мемориале — бойцам, погибшим в войне за свободу Карабаха.

…Зорий тепло поздоровался с командой правительственного вертолёта, лётчики, явно ожидая нас, стояли у открытых дверец, курили. Не успели мы за­лезть внутрь и усесться в удобные кресла у столика, как уже застучали лопасти, замигало огнями. И мяг­ко, незаметно земля поехала вниз — вот и «Лексус» стоит внизу, уменьшаясь на глазах. И Вердиян нам машет рукой.

Сегодня мы летим на Юг Карабаха. Прошла под нами Шуша с острой колокольней собора Казанчецоц, с крепостными стенами. Мы поднялись ещё выше и втянулись в широкое межгорье с зелёными и жёлтыми осенними лесами, видим шоссе со мча­щимися машинами. Это явно магистраль Север-Юг.

Вошел Зорий, он, оказывается, был у лётчиков: «Хочешь в кабину?» — Спасибо, друг! И вот я сижу меж двух пилотов, на железном ящике, с фотоаппа­ратом в руках.

Вертолёт не забирается в высоту, держится под густым одеялом облаков, которое накрыло всё небо. И только лёгкие облачные паутинки меж нами и зем­лёй показывают, что мы и впрямь на высоте. Такое положение вертолёта помогает спокойно разгляды­вать всё, что медленно проплывает внизу. Но я ниче­го не узнаю! Так было до тех пор, пока не показалась церковь, окруженная стенами наподобие крепости. Я понял, что это Амарас.

Замечательное место важных исторических со­бытий! Здесь в V веке была основана одна из первых в Армении школ по изучению только что созданной армянской письменности. Здесь внук Григора Про­светителя, Григорис, не только учил отроков армян­ской грамоте, но и вёл суровую идейную борьбу за чистоту христианского учения. При этом он исполь­зовал самые ранние философские сочинения на ар­мянском языке — такие, как например, сборник про­поведей Григора Лусаворича «Многовещательные речи». Вот что стоит в его оглавлении: «О значении веры», «Изобличение заблуждений», «О доброде­тельной жизни», «Кратко о мудрости» и многие дру­гие важные проповеди. Как указывает переводчик (впервые на русском, виртуозный перевод!) мой друг Сен Суренович Аревшатян, в тексте нет ничего, что было бы похоже на монофизитство, из-за которо­го в последующие века и в Риме и в Констатинополе обвиняли армянскую церковь, как еретическую. Это подтверждает моё давнее убеждение, что все обви­нения — плод непонимания, вернее, нежелания по­нять. «Они не еретики» — об этом есть глава в моей книге «Замороженное время».

Вертолёт начал снижение, делает круги. Садим­ся, выходим. Сбежалась ватага мальчишек, степенно подошли взрослые. Все узнают Зория, полны дру­жеского расположения к нему, видно, даже поль­щены его визитом. С Амарасом и этими краями тес­но связана жизнь Зория. Здесь служил его прадед, здесь и родное село Зория — Агорты…

Заходим в храм. Под алтарём — могила Григориса. Я её видел не раз, бывая в Амарасе, поэтому всё внимание обращаю на то, как Зорий общается с «на­родом». Все наслышаны о путешествии вокруг Евро­пы на паруснике «Киликия», спрашивают у Зория: «Ну как?», имея в виду и его нынешнее самочувствие.

Тем временем мы толпой выходим из храма. Зорий приближается к тутовому дереву, а их здесь це­лые рощи! Легко поднимает ногу до нижней ветви. Как молодой! «Ну, кто так сможет?» Я, конечно, не смогу, но очень горжусь своим другом, его молодым задором.

…Летим в село Мачкалашен, где Зорий хочет навестить Раю, о которой он писал в своих книгах, а тут услышал, что она прихварывает. С нами летит гюхапет — сельский староста. Прилетаем. Ах, эти армяне, никогда не теряют чувства юмора! Село, конечно, не блещет богатством. Снова набегают ребятишки, а взрослые спрашивают у гюхапета: «Что, вертолёт купил?» При этом все дружно хохочут.

Зорий общается с ребятишками — кладёт руку на их черные головки, спрашивает, как зовут того, дру­гого… Живо оборачивается ко мне: «Этого имя Монте — Мелконяна, ты знаешь, имя погибшего героя.»

Идем вдоль села, к Рае. Входим во двор — род­ной запах! Пахнет, как у нас в деревне, в усадьбе моей любимой Анны Васильевны: у неё двадцать кур, шесть кошек, в идеальном порядке сад и ого­род, море цветов. Когда она провожает меня в Мос­кву, всегда крестит: «Спаси и сохрани тебя святый Никола Угодник!» Огромная икона Угодника, старого письма, стоит в её избе в красном углу.

У Раи, оказывается, дело серьезное — был ин­сульт. С трудом, медленно она восстанавливается. Зорий присаживается у ее кровати, бережно берёт за руку. Он ведь врач по первому образованию. Рая выглядит неважно, инсульт никого не красит. Широ­кое одутловатое лицо, глаза еле открываются. Гово­рит, что всё хорошо, всем довольна. Внуков назвала именами погибших сыновей. И плачет. Зорий что-то шепчет ей, она успокоенно кивает.

Встаём. Зорий осторожно её целует. Что же это за Рая? Просто крестьянка, самая обычная. Но!.. Для Зория она — символ арцахской женщины. Тот тип, о котором так пророчески писал поэт Сергей Горо­децкий в 1919 году: «Давший столько видных деяте­лей мужчин, Карабах создал, или вернее, сохранил в чистом виде и тип древней армянской женщины, в психологии и быту которой уцелело многое из эпохи патриархата».

Когда на село напали азеры, это означало только одно, что село будет разрушено и сожжено, а жите­ли перебиты. Всё мужское население взяло в руки оружие — у кого что было — винтовки, автоматы, но в основном — охотничьи ружья. Завязался жестокий бой на окраине села. Но в село азеров не пустили.

В том бою погиб один из сыновей Раи. Она горь­ко оплакала и похоронила его. Бои продолжались. Наконец, азеры поняли, что село не возьмут, отсту­пили. И вот тут, накануне победы, гибнет второй сын Раи. Все удивились тому, как мужественна она была во время похорон на сельском кладбище. Сюда её чуть ли не на руках принесли, но у могилы она вста­ла, укрепилась духом и сказала: «Дорогой народ! Сегодня я жертвую вторым сыночком ради спасения Родины. Но не дай Бог всем вам дать врагу войти и осквернить могилы наших мальчиков».

Когда мы вышли из дома Раи, увидели, что на слух — «приехал Зорий Балаян!» — собралось много жителей. Они окружили Зория, образуя живой круг. Что им нужно было от него — пожалуй, ничего, кро­ме доброго слова, которое в Арцахе ценится очень высоко.

Меня поразили две женщины в чёрном. Стару­хи? Нет. Женщины, раздавленные горем, вдовы. С чёрными лицами, широко раскрытыми глазами. Кто-то мне шепнул, что у них тоже погибли сыновья. Они пришли ради утешения.

Зорий говорил высокие слова о мужестве, о жертвенности. Но странное дело — эти слова, произнесенные не с трибуны, не во время какого-нибудь официоза — звучали тепло, утешительно, даже ин­тимно — на краю армянского непобеждённого села, принесшего неисчислимые жертвы — а что может быть страшнее гибели детей? Даже во имя Родины.

В Степанакерте нас встречал Эдик Вердиян на знакомом «Лексусе». Спустя немного времени мы встретились с ним и с Зорием в родном селе его ма­тери Гоар, где стоит её ветхий дом. Семнадцати лет она вышла замуж за Гайка, отца Зория. Когда его арестовали, она отправилась в Москву ко всесоюз­ному «старосте» Калинину хлопотать, так делали многие. Но там ей сказали: уезжай, пока цела. А то, что двое малолетних сыновей осталось у неё на ру­ках, никого не колышет. Вскоре арестовали и её. По роковому стечению обстоятельств она сидела в шушинской тюрьме в той же камере, что и её муж.

Зорий искал след отца, он привел в Красноярс­кий край. По просьбе Зория генерал Лебедь, тогдаш­ний губернатор, прислал ему земли с общей могилы жертв сталинщины. И мы собрались на могиле Гоар, на сельском кладбище, где Зорий поставил и отцу символический памятник, кенотаф. Как полагается по народному обычаю, мы отметили это захороне­ние священной земли из Красноярска. Так неведо­мый прах — кто знает! — может, и русских людей, об­рел вечное упокоение на армянской земле.

Зорий трепетно возложил руку на памятник ма­тери. А я будто услышал, как он входит в их одно­комнатную квартирку в панельном доме, зовет её: — Мама! — Джана! — откликается она из комнаты.

После посещения могилы отца Зорий навестил могилу своего любимого дедушки. Мы, как в густом каменном лесу, пробирались сквозь бурелом сом­кнутых памятников, пока не остановились перед дедовым камнем. На нём Зорий распорядился вы­гравировать слова деда, его завет. «Мой дед хлеб резал всегда стоя, — сказал Зорий, коснувшись рукой надписи на памятнике. — Такое у него было уваже­ние к хлебу, который не только у русских, но и у ар­мян — всему голова».

Потом, уже в Ереване, я увлёкся академиком Гурзадяном, бывал у него в Институте в Гарни, писал о нём в газете «Новое время». По этому поводу и произошла наша размолвка с Зорием Балаяном, первая, думаю, и последняя. Завязалась она из-за великого астронома, академика Виктора Амбарцумяна, тогда президента Академии наук Армении, и визита в Армению замечательного писателя Уильяма Сарояна.

Вот как я себе это представлял.

Знаменитый писатель, да еще армянин, да еще из-за рубежа — из Америки, земли обетованной, по тогдашним воззрениям, из-за железного занавеса в Армению приехал Уильям Сароян! Засуетились пи­сатели, им разрешен был доступ к знаменитости, его стали возить по памятным местам (джентльменский набор: Гарни, Гехард, Севан и т.д.), начали знакомить со знаменитыми людьми. С Сарьяном, с Гурзадяном в его космическом институте в Гарни. Сароян был очарован гурзадяновским сравнением современной Вселенной с цветущей яблоней. Этот образ исполь­зовал Зорий Балаян в своем талантливом репортаже об этой встрече. Зорий все время следовал за писа­телем и словно бы приобрёл некие права на него. В этом нет никакого упрёка — так и должен поступать журналист-газетчик. Мы влюбляемся в своих героев и ревнуем их, если по нашему мнению кто-то отно­сится к ним не так, как надо бы.

Неизбежен был, конечно, визит и к академи­ку Виктору Амбарцумяну. Тот начал рассказывать о звездах, галактиках, звездных ассоциациях. Показы­вать большого формата фотолисты с неопределен­ными белыми пятнами звезд на чёрном фоне. Про­шло полчаса, час… И тут заскучавший Сароян преры­вает объяснения неожиданным вопросом: «А вы к проституткам ходите — в весёлые дома?»

Повисла тяжелая пауза. «Нет», — холодно сказал академик, наконец, осознав смысл вопроса. И немедленно получил ответную реплику: «А тогда всё, что вы мне рассказываете, меня не интересует!»

Таков был Уильям Сароян. В его вопросе я не вижу ничего криминального или оскорбительного. А только такое естественное для писателя стремле­ние — вскрыть за внешней скукой сущность человека.

Я не был при этой сцене, писал о ней по рассказу очевидцев. Опубликованная мною статья крайне не понравилась Зорию Балаяну. Он напечатал в газете обширное опровержение. Он писал, что такая сце­на с Амбарцумяном принципиально вообще быть не могла! И ещё ему крайне не понравилось, что я сказал во всеуслышание о не очень хорошей по­зиции Амбарцумяна по отношению к своим колле­гам — талантливым учёным. Поздний Амбарцумян, человек пожилой, ревновал их и старался их выжить из Академии. Они уезжали в Москву и там обретали мировую известность. Армянская наука теряла своих замечательных ученых из-за того, что старый прези­дент не хотел видеть рядом никого, равного себе. Я до сих пор спрашиваю у людей об этом — и десятки людей подтверждают это моё давнее убеждение.

Что сейчас об этом говорить!..

А тогда Зорий опубликовал большую — на всю страницу — статью, которая называлась «Ким Бакши мне друг, но истина мне дороже».

Я не обиделся. Это его право! В этой статье проявилась одна коренная черта характера Зория Балаяна: он охранитель: НЕ любит, когда кто-нибудь, осо­бенно не армянин, опишет что-нибудь такое, что мо­жет оказаться в роли мусора, выносимого из армян­ской избы. Что бы ни творилось ВНУТРИ Армении, ВНЕ всё должно выглядеть «о-кей». Согласно этому убеждению, нельзя было произнести что-либо, что замутило бы ослепительно белый, чистый облик Амбарцумяна — этой «иконы» Армении.

Прошло время. Я был в разгаре работы над кни­гой. Мы уже полетали с Зорием на вертолёте. Он отправился в плаванье на самодельном паруснике «Киликия». Это плаванье было ему не по возрасту и не по состоянию здоровья (он перенёс операцию на сердце, после которой многие люди чувствуют себя инвалидами на всю жизнь). В Амарасе его встречал народ. И, выйдя во двор, как было сказано, он легко и даже с показной лихостью достал ногой до ветки дерева. И вот уже совсем недавно, в Союзе писате­лей Армении, после своего кругосветного путешес­твия на славном паруснике, где они обогнули гре­мящий бурями мыс Горн, он снова показал мне, как он здоров. Я спросил его: «А можешь достать?.. » Я имел в виду, если бы мы снова оказались во дворе Амараса. Зорий сказал: «Держи руку. Нет. Выше!» И он мгновенно достал ногой до моей поднятой руки.

Я сказал о нём: «он охранитель», но вот еще одна его характерная черта — он экстремал во имя Армении — ради её славы во всём мире. Я побывал в трюме парусника, увидел то сверхскромное место, где он работал во время путешествия, рассылая ма­териалы по всему миру. Увидел его скромную, чуть тронутую ржавчиной пишущую машинку. Мы сегод­ня под воздействием ноутбуков и мы забыли, как вы­глядят «пишмаши» прежних времён. Его уголок был отделён задёргивающейся занавеской, наподобие тех, что установлены в примерочных. Он печатал, а рядом, близко, за круто изогнутыми стенками парус­ника шумно плескались и кипели воды моря — оке­ана!

(Я бы не смог там написать и трёх строчек!)

По скромности своей и непритязательности это место напомнило мне жильё Зория в Степанакерте. Панельный дом, он хорошо был виден из Шуши и не раз служил мишенью при обстреле азерами из но­вейших «Катюш» — системы «Град». Застойный запах комнатки, когда здесь долго не живут. Я узнал там и о том, что отец Зория был, переводя на нынешние по­нятия, министром просвещения Карабаха. Осталась вдовой совершенно молоденькая его жена, с клей­мом жены «врага народа». Сын «врага народа» — с таким клеймом Зорий начинал свою жизнь.

Как быстро люди забывают своих героев! Это происходит и по отношению к Зорию Балаяну. Кто сейчас помнит о гигантской ежедневной работе, ко­торую проводил он, народный депутат СССР, защи­щая Армению и Арцах от азеров, десятки раз говоря с Горбачёвым и его министрами КГБ, МВД. Общение с благородной баронессой Кокс выводило его про­тесты на международный уровень. Он печатал ста­тьи везде, где было возможно, тесно общался с дру­зьями из КРИКа — Комитета русской интеллигенции Карабах. Вот, кстати, их тоже забыли: недавняя ито­говая книга Андрея Нуйкина «Боль моя — Карабах» прошла почти незамеченной.

А чего стоила одна голодовка Зория в Москве? Кстати, вместе с Виктором Амбарцумяном и католикосом Вазгеном I-ым, тоже народными депутатами СССР!

И вот ещё какое соображение мне хотелось бы высказать. Книги Зория и особенно замечательные его карабахские этюды «Между адом и раем» гус­то населены. Там герои — защитники Арцаха, просто жертвы бомбёжек и обстрелов, хирурги, молодые растущие полководцы, организующие армию и от­пор, женщины, рожающие в подвалах при свечах, солдаты, мёрзнущие в окопах, но не сдающиеся. При этом Зорий как талантливый художник-график рисует их портреты. Время пройдёт, большинство из них забудется. Но теперь они не безымянные ге­рои — каждый назван по имени. Люди живут! Тем, кто не был в тех окопах, в разрушенном Степанакерте, в героических сёлах это все может показаться несу­щественным, мелочью. Но это не так! Мне вспоми­наются мудрые слова русского книжника XVII века, перевожу со старорусского: «Мысли и дела, если они не записаны бывают, тьмою покрываются и гробом забвению предаются. Записанные же — как бы вновь обретшие душу, одушевлённые, воскрешённые».

Я когда-то сказал Зорию, что в ответ на его ста­тью «Ким Бакши мне друг» в моей новой книге будет глава, которую я назову — «Зорий Балаян мне друг, но истина мне НЕ дороже». Что это значит? Ис­тин много, вернее, много людей, думающих, что они обладают истиной, но что они по сравнению с друж­бой? Друг дороже истины!

Удивительное совпадение мнений я встретил в стихах очень близкого мне поэта Михаила Грозовского: «Платон мне друг, но истина дороже»,

Так говорю, а думаю, что всё же

Сегодня жизнь такая,

что в сто крат

Дороже друг.

Прости меня, Сократ!

А что касается того инцидента с Амбарцумяном, то неожиданное подтверждение я нашел в книге Соса Саркисяна «Разорванное время». В тот самый приезд Сарояна в Армению в 1960 году молодые ак­тёры упросили его провести с ними хоть один вечер. Накрыли стол в ресторане, начали кутить. Далеко за полночь к ним пришел актёр, секретарь партбюро театра и еще двое проверенных товарищей. Значит, кто-то в верхах обеспокоился: всё ли у молодежи за столом идёт на высоком идейном уровне и поднял бедняг с постели среди ночи. Актёры пришли, незва­ные гости… Но послушаем Соса Саркисяна:

«- Знакомьтесь, господин Сароян, это наши народные артисты.

—   Как то есть народные? Почему народные?

—   Ну, словом, наши крупные артисты…

—   Они народные, а тогда вы чьи будете?

—   Ну, звание такое, господин Сароян.

—   Что такое звание? А у вас его нету?

То ли он вправду не понимал нашей жизни, на­шей ситуации, то ли не хотел понимать.

Наши незваные гости решили быстрее выпол­нить свой долг и поочерёдно провозгласили тосты.

—   Наша могучая советская Родина… У нас есть государственный театр.

—   Нам не страшен империализм… Америка… Мы победим.

—   Мы верные солдаты нашей родной партии. Если нам прикажут, мы сделаем.  Скажут, иди де­рись — пойдём, скажут, играйте на сцене — будем иг­рать. Мы солдаты.

Политзанятие да и только. Мёртвая тишина.Сароян выслушивал дикую эту ахинею, потом поднял­ся, наполнил доверху фужер коньяком, улыбнулся и зал затрясся от его рыка:

—   Э-э-х, м-да. Ну ладно. Ты говори, говори, я схожу отолью.

После этого незваные гости встали из-за стола и ушли. А Сарояна всё нет. Пошли посмотреть — он сто­ит у писсуара и прикладывается к коньяку.

«Повернулся к нам:

—   Ну?

—   Господин Сароян, мы ждём.

—   Эти, как их. Эти солдаты ушли?

—   Да, да.

—   А, ну, значит, иду. Споём вместе весёлую пес­ню.»

Здесь всё тот же Сароян, что и в случае с Амбарцумяном, — не приемлющий скуки, фальши. Писатель, которому надо обязательно добраться до сути вещей.

Помните, у Пастернака: «Во всём мне хочется дойти до самой сути».

Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед

Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.

Продолжение