ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…
Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…
Глава 8. Как всё со всем связано

Глава 9. Запах Пшата

Утром привычно гляжу в окно — как там погода. Где там? В Мартуни, в Гадруте вроде, ничего… Это я утешаю себя и поскорее — в путь. Выезжаем на Юг по знакомой магистрали. Минуем туманную Шушу на плоскогорье с колющей небо колокольней Казанчецоца. Дорога хорошая, чуть влажная. Колхозашен, Кармир Шука — знакомые по прежним поездкам бо­гатые спокойные сёла. Это уже Мартунинский район. Но нам туда не надо.

Отмечаю про себя, что тут где-то неподалёку расположено село Гиши старинное, можно сказать, древнее с его кувшинными захоронениями, село древних гончаров. Мне же оно интересно тем, что в нём родился дорогой мне человек Самвел Самвелович Григорян. Он мне рассказывал, что недавно был в Гиши, поставили на могиле отца фарфоровый медальон с его портретом. Родился Самвел в Гиши, а всё детство и раннюю юность прожил вместе с ма­терью в селе Ванк Гадрутского района, куда мы и на­правляемся.

Побывать в этом районе у нас есть ещё одна вес­кая причина — с нами нет нашего постоянного спут­ника Рубена Осипова. Он как раз находится сейчас в Мартуни, в тамошней школе, вспомним, ведь он инспектор.

Рубен рассказал мне, что Юрий Лужков им выде­лил деньги из Москвы на игру — соревнование двух команд КВН. Они передали эти деньги в отдалён­ный район, в Гадрут, где есть прекрасная школа. Они разработали интересный сценарий; соревнуются не вообще команды, а именно две русских команды в национальных русских фольклорных костюмах, те­матика соревнований — Россия, её история, ее куль­тура, её великая литература, вековая дружба русско­го и армянина. Ребята должны проделать огромную для них исследовательскую работу. И присутствие на их празднике человека «из самой» Москвы (то есть, меня) будет для них неожиданным подарком. Мне не надо было повторять это приглашение дважды, я вообще с волнением отношусь к примерам, когда, несмотря на частую неуклюжесть нашей российской политики, сами армяне поддерживают нашу дружбу. Да ещё где? В среде молодёжи, школьников.

Итак, едем в Гадрут. По дороге нам встречают­ся памятные места, о которых стоит рассказать. Это, прежде всего, Керт, около которого расположена часовня-сурб, т.е. святилище, Кармир Аветаран. Об этом ещё будет сказано. Затем это церковь Кармир, т.е. «красная», Кармир Екехеци. Это усыпальница меликов Варанды Мелик-Пашаянов.

Стоит также упомянуть церковь Сурб Таргманчац — Святых Переводчиков Библии. Размышляю о том, как разнообразны названия церквей в Карабахе, вернее, всё, чему они посвящены. В коренной Арме­нии церкви чаще всего Сурб Аствацацин, Пресвятой Богородицы и святого Григора Лусаворича. В Арцахе же это может быть церковь Бари Бжишк — Добрый Доктор и уже упомянутая Кармир. А вот, въехав в область Гадрут, мы проезжаем деревню Драхтик (от армянского «драхт» — рай). А в ней высоко в горах как-то я осмотрел церковь с замечательным име­нем — святого Григора Нарекаци, построенную в 1245 году.

Видно, её давно никто не посещал, рука реставратора и не касалась её. Буйная природа этой вершины лесистого холма приняла святого Григора Нарекаци в свои объятья, сделала небольшую цер­ковь частью своего существа: так всё заросло, что и входа было почти не отыскать среди путаницы де­ревьев и кустов. А если к этому прибавить разного­лосый гомон птиц, недовольных нашим вторжени­ем, и жужжание диких пчёл, монотонностью звука усиливавшее ощущение летнего зноя, то вы как раз окажетесь в местности Драхтик, что переводится как «маленький рай».

Но мы проехали мимо рая. Мимо счастья? Быть может!

И вот уже справа от дороги через неглубокий овражек потянулась Азохская пещера, сначала один её вход, а спустя приличное время — другой. Пещера огромная, с доисторическими находками, например с той знаменитой челюстью первочеловека. Челюсть эта пользовалась особой любовью у азербайджан­цев, наверное, для них это знак незапамятного при­сутствия их народа в этих местах. О чём они всё вре­мя мечтают.

Так мы ехали, пока не оказались в Гадруте перед зданием школы. На звук остановившейся машины выглянул обрадованный Рубен Осипов, чуть ли не под руки ввёл нас в вестибюль. И тут ребята мне под­несли «хлеб-соль» — впервые в моей жизни. Они были одеты в русские костюмы — так, как они их себе пред­ставляли, лица у маленьких девочек — ангельские.

Я вглядывался в эти красивые и одухотворён­ные лица, и меня переполняла гордость за то, что я русский и что мы дружим. Потом я сидел у всех на виду в первом ряду и следил за соревнованием двух команд, одна называлась «Добры молодцы», другая — «Гой ты, Русь». Сидел — повторяю — и сдер­живал-глотал подступающие слезы. Мне стало еще хуже, когда дали в руки микрофон. Что я мог им ска­зать? Что в необъятном нашем мире у моей роди­ны только один искренний друг — армяне, что хочу от всего сердца поблагодарить их — ребят и девочек, обе команды — не хочу знать, кто победит. Знаю, что вы победили меня, вы живое замечательное доказа­тельство нашей искренней дружбы. И этого я никог­да не забуду! Я не уверен, что говорил именно такие слова, но что-то похожее рвалось наружу. И я рад был победе над собой — что не заплакал! Это было бы нелепо и непонятно окружающим.

В заключение ребята подарили мне акварель большого формата, на которой с любовью и стара­нием была изображена Спасская башня Кремля.

Но нас ещё ждала родина Самвела — монастырь Спитак Хач и село Ванк. С таким же названием мы видели село у монастыря Гандзасар.

Монастырь Спитак Хач — Белый крест виден с холма, где стоит школа. Мы недолго искали дорогу к нему и вскоре остановились перед въездом. Уже видны были сооружения монастыря, расположив­шиеся на обрыве, в виду Гадрута.

Пока вокруг нашей машины собирался народ, я вспомнил рассказы Самвела о его родном доме. Посреди двора привольно раскинула ветви белая акация. В пору цветения, когда свешивались ее снежные, с зеленью, гроздья, она буквально гудела от пчел, как закипающий самовар.

У забора росло огромное дерево пшата — лоха сребролистого (дикой маслины), искривлённое соседством с загородкой. Когда пшат цвёл, запах его мелких золотистых цветков разносился по всей де­ревне. И уже скоро можно было попробовать его сладковатые плоды — мучнистые финики.

Однажды в Москве, когда я пришел к Самвелу в институт, он с видом заговорщика попросил меня спуститься с ним вниз. Сели в машину, немного проехали и, как я понимаю, оказались на террито­рии университетского ботанического сада. Вышли. И волнами на нас пошёл медовый запах цветущего пшата. В Москве? Да, есть два дерева. И они цвели. Надо было видеть счастливое лицо Самвела! У каж­дого в жизни есть свой запах пшата, только он назы­вается по-другому. У Самвела это был запах детства, запах Родины, далёкого Арцаха, монастыря, высоко вознесённого над Гадрутом.

Это было тяжелое, опасное время для Самвела Самвеловича. Он вот уже несколько недель ожидал операции. Шунтирование сердца. Боится. Говорит, что прекрасно знает, что они там будут делать, пони­мает риск для жизни, связанный именно с его серд­цем. «Так что это осознанный страх», — заключает он. Но это не мешало ему появляться на всех публичных мероприятиях. И каждый раз я удивлялся: какой твёрдый, волевой человек! Последний раз это было на от­крытии выставки работ художника Гвидона в Политех­ническом музее, где Самвел блестяще выступил.

И вот я узнал, что он лёг. А потом жена сказала, что шунтирование сделали. Он в реанимации.

После операции Самвел движется уверенно, без оглядки и опаски. Осень, Ереван. Жара на удивле­ние не спала. Живем в гостинице «Ширак», включаю кондиционер. Самвел приходит на завтрак из Дома Москвы, где его поместили в знак особого уважения. Шагает быстро, как молодой, не поспеваю за ним, особенно вверх по лестнице или в гору.

Привез с собой замдиректора космического института: молодого, современного, в лёгких очках. Самвел обуян новой идеей. Запустить спутник — чисто армянский или совместно с Россией. Это лишь воп­рос денег. И Армения станет космической державой, притом в самой продвинутой новаторской области. Лазерное измерение расстояний до земной поверх­ности. Предсказание землетрясений.

Для этого втроем едем в Гарни, в подземную станцию слежения за землетрясениями и атомными взрывами. С нами еще зав. этой лабораторией: едем на его старенькой машине.

Заезжаем в храм Гарни. В два счета Самвел объясняет возникновение столбчатых — как трубы орга­на — структур. Я все время удивлялся, как они могли образоваться? Так остывал, оказывается, расплав­ленный базальт. Завлаб (геолог?) подтверждает. По краям базальт остывал, а в центре расплав всё под­нимался, всё остывая и по краям, труба росла.

Отъехали от храма, миновали посёлок. Показа­лась заброшенная территория когда-то процветав­шего научного учреждения. По давно не хоженным ступеням вошли в здание. Завлаб хвалится, что даже сохранил мебель в кабинетах давным-давно здесь не работающих сотрудников. Пыль на полирован­ных поверхностях, нежилой запах. Завлаб открывает двери своими ключами.

Подземный тоннель. Даже наши обычные 36 и 6 температуры тела нарушают тепловой режим. Американцы установили здесь аппаратуру для определения подземных атомных взрывов (а мы — у них). Аппаратура бесперебойно работает и с крыши посылает информацию прямо на спутник. А вот и вертикальная шахта, где можно установить маркер, на который пролетающий спутник будет посылать сигнал. Измерение с точностью до миллиметров, такова сегодня феноменальная точность! В местах, подверженных землетрясениям, где поверхность земли чуть приподнимается, это укажет на прибли­жающийся подземный толчок.

Но тут надо что-то сказать о теории плавающих под земной поверхностью гигантских тектонических плит. С этой теорией не все согласны. Оказывается, современная наука знает многое про эти плиты: их конфигурацию, с какой скоростью и куда движутся, где сталкиваются, давят, разрушают друг друга. Зем­летрясения как раз и снимают напряжение в отно­шениях налезающих друг на друга плит. Внешне на­растание напряженности сказывается в небольшом вспучивании поверхности земли над областью бу­дущих землетрясений. Конечно, требуется установ­ка не одного, а многих маркеров, отражающих луч лазера. Так что, одного в Гарни не хватит. Но пусть это будет началом. Об этом Самвел сделает доклад в Институте механики армянской Академии наук и захочет встретиться с Премьером правительства.

Из села Ванк вышли многие славные люди. Самвел с гордостью перечисляет мне имена и почти каж­дый раз, как бы осекшись, прибавляет: «умер» — Яков Григорьевич, Юра Мкртичев, к сожалению… Мардик Саркисян жив, занимается бизнесом. Это мой друг детства, дом его стоял у родника.

Вскоре к нашей машине подошел человек, назвавшийся тоже другом детства Самвела. Он был интеллигентного вида, правда, с некоторым привкусом злорадства, беспрерывно курил, рассказывая нам, как Самвел-юноша из мелкашки, мелкокалиберной винтовки, убил докучавшую всем лису, которая повадилась таскать кур.

Рядом с селом Ванк находился монастырь Спи­так Хач. Самвел вспоминает, что в церкви хранили зерно, и мальчишками они протискивались сквозь щели окон церкви, прыгали на зерно — он помнит его пыльный и особый душный запах.

Я-то его замечательно помню, этот запах по це­лине, где после Университета работал трактористом в совхозе имени Чехова, помню зерновые тока, пи­рамиды свежего зерна. А раз даже спал в сеялке, подгребая зерно под бок. Не помню, почему это я спал в сеялке? Я ведь должен был сидеть и дергать рычаги трактора. Ах, да! Ну, конечно: работали без перерыва сутками. Я и посадил временно за рычаги сеяльщика, чтобы вздремнуть часок. Зерно под бо­ком всё убывало, я проваливался. Не пойму — в сон или на дно сеялки, где безостановочно вращались шестерни, разбрасывающие зерно.

Мы идём, прогуливаясь, по монастырю Спитак Хач, рассматриваем надгробные камни окружаю­щего кладбища, хачкары с барельефами, расстав­ленные по территории, читаем надписи на них. Они все XIV века, а сам монастырь основан скорее всего, в XIII веке. Особенно красив изысканной резьбы хачкар, чуть закопчённый снизу от множества сгорев­ших свечей и вставленный словно драгоценность в оправу, в нишу из тёсаного камня: надпись на нём указывает на 1330 год. Вижу церковь, омегообразный портал, лёгкую колоколенку на крыше и узкие оконца, через которые протискивался Самвел с дру­зьями, чтобы купаться в зерне. И даже лестница приставлена — словно из детства Самвела. Пытаюсь представить себе то время и тех ребят, но ничего не получается.

Мне надо ещё выполнить один долг, ради кото­рого я выхожу на самый край обрыва над Гадрутом. Там, на узкой полосе кладбища, на высоком поста­менте установлен бюст женщины — у неё крупные черты лица, а её равнодушный взгляд, словно у из­ваяния острова Пасхи, устремлён куда-то в даль над Гадрутом, к до сих пор захваченным азерами армян­ским землям, к долине Аракса, к заречным персид­ским далям. Это мать Самвела Самвеловича: такой памятник он ей недавно поставил. Оглядываюсь беспомощно — где бы цветочек, хоть какой-нибудь… Уже осень, и пригорок под ногами усеян бледно-го­лубыми тонкими, слабыми цветами примулы. У нас они расцветают ранней-ранней весной, а в Армении осенью. Я сорвал несколько.

Спустя время, в Москве, когда мы праздновали 80-летие Самвела Григоряна, я подарил ему эти фотографии с памятником матери. Он заплакал и обнял меня. Как это забыть?..

Хотя осенью темнеет рано, нам предстоит ещё поездка в деревню Цор. Там хранился Чашоц 1040 года, целиком он до нас не дошёл, сохранились лишь пергаменные листы из него, используемые как защитные в совсем другой рукописи; нашел их — за­мечательно приметливый глаз!- великий армянский учёный Гарегин Овсепян. Я их посмотрел перед отъез­дом. В тексте заказчик Аристакес-кахана (священник) просит помянуть своих родителей в молитвах.

Мой друг Артюша — Арташес Матевосян — бесспорный знаток древнего армянского письма, рассказал мне, что эти листы, кроме всего прочего, важны тем, что переписчик Мхитар употреблял несколько очень древних букв, идущих прямо от Месропа Маштоца.

Три буквы от Месропа Маштоца, из шестого века! Пергамен покоричневел, будто обуглился. Ищу и на­хожу эти три буквы, о которых говорил Артюша. Но я не настолько знаю шрифты, чтобы оценить открытие Артюши.

Мы садимся в машину — поедем в Цор. С нами садится показывать дорогу «старый» друг Самвела. Оказывается, по короткой дороге проезда сейчас нет, надо двигаться по краю ущелья горы Дизапайнт. «Надеюсь, ваш водитель опытный?» Мы тоже наде­емся на нашего Марата. Ему действительно нелегко было вести «Ниву» по узенькой дорожке, по сущест­ву — тропинке на живописном краю очень глубокого ущелья, где, не дай Бог, если встретится машина — не разъедемся!

Ущелье поросло дикими фруктовыми девевьями, шиповником, непроходимыми зарослями еже­вики, Осень всё расцветила золотым и оранжевым. Несмотря на тесноту в машине, мы всё любовались картинами пейзажа, которые раскрывались с каж­дым новым поворотом. Но не останавливались, что­бы фотографировать, торопились в Цор.

Цор — древнее село, в его центре стоит очень вы­сокий храм — базилика, сложенная из грубо наколо­того камня, на известковом растворе. Хотя надпись относит её к X веку, то есть ко времени, когда созда­вался Чашоц 1040 года (в это время храм уже сущес­твовал, и в нём мог работать переписчик), специа­листы всё же относят его к позднему времени, когда храм был уже восстановлен после разрушения.

Естественно, о столь далёком прошлом люди ни­чего не знают, зато с удовольствием рассказывают о двух танках, которые стояли в селе, и об их водителях-украинцах (стыдно слушать — братский, вроде, народ). Силы обороны села отрезали (подорвали) путь отступления танкам. Украинцы убедились, что на танках они не уедут, и без лишнего шума сдались. Так мирно закончилась оккупация Цора.

Обратный путь наш был отдан фотографирова­нию. Природа блистала, звенела, била в медные, зо­лотые и серебряные бубны. За каждым поворотом нас ждали выставочные фото. Ранняя темнота скрыла от нас ущелье Дизапайнта и весь его сказочный осенний мир.

Глава 10. Встреча в Москве

Бесконечно затянувшаяся весна никак не может перейти в летнее тепло. Памятное мне метро «Университет», я жил когда-то здесь, на улице Строителей.Студенческое многолюдье при переходе через проспект. Девушки, ребята текут, не уступают дороги автомобилям. Слава Богу, здесь установили светофор.

Еду в троллейбусе, затиснутый меж двух рослых молодок, не замечающих меня.

Остановка троллейбуса «Площадь Индиры Ганди». Нависающее над половодьем машин на отшибе от университетского городка, здание Института механики МГУ. Базальтовая лестница, мудро устроенные ступени: каждый марш начинается с четвертинки, удобно ступать. По привычке начинаю считать свои шаги. Всегда считаю их, когда в Ереване поднимаюсь по лестнице в Матенадаран — 98 ступеней. Вот и здесь.

Представляю, как каждое утро поднимается по этим ступеням академик Самвел Самвелович Григо¬рян. И ему по дороге приходят в голову светлые мыс¬ли, может быть, даже решения задач.  Может быть, с этих базальтовых площадок (подобно яблоку, падающему на голову Ньютону) ему открываются миры, которые так поразили меня. Что-то меня тянет сегодня на трафаретные мысли, на штампы: Ньютон с его приевшимся яблоком, светлые мысли на лестнице.

Вспоминаю, что Самвел очень редко всходит по ступеням, он подъезжает на своей машине — прямо ко входу. Сбиваюсь со счета, бросаю это дело. Автомобиль ему подарила дочка, великолепная скрипачка, которая сейчас живёт в Германии.

На третьем этаже, как всегда, иду не в ту сторону направо, возвращаюсь налево. Говорят: «Самвел Самвелович ушел в столовую, подождите». Жду.

Оглядываю длинный, какой-то неряшливый даже не кабинет, а просто лабораторный угол с доской, на которой что-то написано, видно, с трудом, плохим мелом, который ее исцарапал. Бюст Самвела работы знаменитого Фрида Согояна стоит как-то нелепо в стороне, на шкафу. А как же он еще должен стоять? На пьедестале? При живом-то хозяине?.. Что ещё вижу?.. Телевизор. Рукомойник. На столе, не письменном, а просто доска и четыре ножки,  разложены требования представить отчетность об итогах работы лаборатории, которой руководит Самвел.

Многие годы он был директором (и хорошим!) института, но ханжеское руководство нашло повод, чтобы его унизить и снять с должности. Уничтожить? Но не так-то просто сломить карабахца, да ещё из Спитак-хача!

Вот Самвел пытается открыть ключом уже открытую дверь, обнимаемся. Рассматривает подарок — мою новую книгу, я очень её люблю и горжусь: большая, красочная. Но он с ходу находит в ней небрежность — отсутствие запятой в первом же письме спонсора. У него цепкий редакторский глаз, глаз-ватерпас, как говорят. От греха подальше откладываем рассматривание книги на потом. Долго говорим о здоровье. Вспоминаем.

Это было в летние месяцы, когда мы с ним не виделись. Несколько раз он лежал в больнице в предынфарктном состоянии, несколько раз выходил из этого «пред-» и снова впадал в него — увозили на скорой. Наконец, случился инфаркт. Встал вопрос о коронографии: узнать, какие артерии у сердца сузились? Теперь можно их расширить, вставить протезы. По большому ходатайству он попадает в кардиологический центр, ему делают это исследование на самом высоком уровне. Результаты не утешительны: у него из артерий, питающих сердце, открыта только одна, остальные закупорены. Вот почему его мучают аритмии, вот почему их не удается снять.

Консилиум на высшем уровне рекомендует сделать шунтирование. Его будет делать Акчурин, когда-то его сделавший Ельцину. Но это вопрос и его занятости, его отсутствия в Москве, постоянных поездок. То есть речь идет о будущем годе — январе-феврале. А ведь до этого надо ещё дожить!

Перед Самвелом этот вопрос стоит реально: он сознает, что завтра опять, может быть, начнется аритмия, и случится инфаркт, может быть, последний. В таком вот состоянии, в больнице, он совершает свое открытие. Он еще раньше мне рассказывал о своей работе, где дает новое объяснение загадочным объектам в космосе, именуемым «черными дырами». В свойственной только ему манере объяснять сложные и загадочные явления простым способом, основываясь на хорошо известных в науке законах, он и здесь таков же. Вспоминаю его объяснение фи¬зической природы шаровой молнии.

Кстати, может быть, здесь мне следует припом¬нить, откуда у меня у самого интерес к физике элементарных частиц и в целом к космогонии. На самом деле, я увлекался астрономией еще в десятом классе. И не пошел в этом направлении из-за своей слабости в математике: хотя получал пятерки, но с великим трудом. Потом в моей жизни был отдел науки журнала «Огонек», поездки в Дубну, на разные международные конференции по физике элементарных частиц и т.д. Даже поспорил с академиком Мигдалом о том, скоро ли будет создана единая теория мироздания.

Но возвращаюсь к Самвелу. Я зову его так, это в книге он Самвел Самвелович.

Так вот, ответив на вопрос — из чего состоят эти черные дыры, притом безо всяких усложнённых эйнштейновских допущений, без использования его ОТО — общей теории относительности, он также показал, что в данном конкретном случае эйнштейновская ОТО не применима, вполне достаточно старика Ньютона с его законом всемирного тяготения. Самвела даже стали упрекать в том, что он замахивается на Эйнштейна. Он все время задумывался над тем: а как они живут, черные дыры? И в результате открыл круговорот — только не воды в природе, а материи в космосе. От холодных чёрных дыр — к горячим взрывам. И от них вообще — к великой космогонии, где нет первовзрыва, где огромные массы «темной» материи — это сгоревшие звезды, которые в свой срок снова зажгутся. То есть увлекшая меня несколько лет назад его теория строения всего мира, а не только нашей вселенной, у него наполняется конкретным содержанием.

Он вел технические дневнички в больнице — какое давление, какие лекарства принимает и т. п.

И там он записал: нельзя умирать, пока не закончу статью. Теперь эта статья уже у машинистки. Но она печатает не ее, а торопится-печатает годовой отчет их лаборатории, несколько раз приходила, смотрела на меня выразительно: мешаю, отнимаю горячее время. Я откланялся через два часа встречи с Самвелом Самвеловичем.

Вышел и с высоты пригорка увидел в весенних сумерках медленно движущийся поток автомобилей с зажженными фарами. Еду в автобусе, затертый студентами, вглядываюсь в лица ребят, думаю об их молодости, серьезности. Поколение, которого не знаю, но от которого многого жду.

Зимой мы с Самвелом пошли и отыскали деревце пшата в снегу. Перевезённое сначала из Персии в Армению, а затем в Москву, оно терпеливо ждало весны, чтобы вновь зацвести и заблагоухать. Помните, как в стихотворении Аполлона Майкова «Емшан» от одного запаха пучка этой сухой степной травы хан возвратился на родину, «в благоухающие степи»:

Ему ты песен наших спой, —
Когда ж на песнь не отзовётся,
Свяжи в пучок емшан степной
И дай ему — и он вернется.

Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед

Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.

Продолжение