ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…
Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…
Глава 8. Как всё со всем связано
Глава 9. Запах Пшата
Глава 10. Встреча в Москве
Глава 11. Самое дальнее путешествие: Гетаван, Дадиванк
Глава 12. Неизвестная миру крепость
Глава 13. Город-призрак (Шуша)
Глава 14. Аббат Сэвен получает задание
Глава 15. Что там, в британской библиотеке?
Глава 16. Как я узнал о Красном Евангелии

Глава 17. В Соединённые Штаты

Итак, перенесемся в февраль 2008 года. Хотел сказать: в весну, но какая уж это весна в Москве в феврале — ветры, вьюги, мороз. Но то, что я вижу за окнами микроавтобуса — вэна — настоящая, ранняя, как сонная улыбка, весна.

Автобус идет по Лондону в аэропорт. От моей ти­хой маленькой гостиницы на этот раз свернули нале­во, на переполненную машинами и двухэтажными автобусами Юстон-роуд. Я же каждое утро сворачи­вал направо, и через какую-нибудь сотню метров ви­дел сквозную решетку ворот, искусно сваренную из повторяющегося литого имени — «BRITISHLIBRARY» — Британская библиотека. За воротами — двор, Исаак Ньютон — странный человек, склонившийся в три по­гибели и что-то измеряющий у ног.

Вход в библиотечное здание. Лифт. Тишина небольшого специального читального зала. Армянские манускрипты — один за другим, чтобы найти руко­писные книги, созданные в Арцахе или проникнутые его благородным духом. Работа кропотливая и утомительная, право!

Но в последние дни я сворачивал на Юстон-роуд не направо, а налево. По счастливому стечению обстоятельств, второй объект в Лондоне, который я должен был посетить и где хранились армянские манускрипты, была библиотека со странным названи­ем «Вэллком лайбрери», как будто она приветствует вас, говорит «Добро пожаловать!» Позже я узнал, что доброжелательное название объясняется такой фамилией отца-основателя — сэра Генри Вэллкома, а сама библиотека — крупнейшее, может быть, в мире собрание медицинских текстов различных эпох и на­родов. Санскрит, древнееврейский, древнегречес­кий, латынь и ещё многие языки — живые и мёртвые. Несколько манускриптов на армянском. Жаль толь­ко, что нет среди них Мхитара Гераци и Амирдовлата Амасиаци — армянских классиков медицины. В этом смысле Национальная Библиотека в Париже и Бри­танская библиотека, расположенная на той же Юс-тон-Роуд, значительно богаче.

Странная и счастливая встреча была у меня в Вэл-лком лайбрери. С Николаем Сериковым — Serikoff. Это оказался племянник моего товарища Саши Се­рикова, с которым мы работали много лет вместе в журнале «Огонёк». Как это часто бывает в подобных случаях за рубежом, мы сразу сблизились с Никола­ем, нашли общий язык и общие дорогие воспомина­ния, и скоро я с уважением сжимал в руках отлично изданную книгу его, посвященную коллекции манус­криптов из его «родной» библиотеки; было там не­большое количество и армянских манускриптов. Ни­колай позволил мне оперативно проглядеть их. Но ничего интересного для этой моей арцахской книги я не нашел.

Но вот сегодня я снова повернул налево — к аэро­порту Хитроу, потому что улетаю в Америку.

…Едем по утреннему городу, который равнодуш­но провожает нас. Солнце стекает из боковых улиц, перегораживает наш путь ослепительными барьера­ми, а то жарко бьёт в глаза, вызывая дрёму от всего этого раннего утра. В ярком небе белыми вымпела­ми летят по ветру растрёпанные облака. А когда мы въехали в край одноэтажных одинаковых домиков, в палисадниках царили густо усыпанные цветами и от­того кажущиеся пухлыми ветви деревьев японской вишни-сакуры. Цвел миндаль. И яблони готовились распустить свои бело-розовые бутоны с кисловатым ароматом.

Я выразил удивление: февраль месяц, не рано ли? В моем представлении Лондон — это что-то бо­лее северное. Сидевший за рулем Овик сказал: это нормально. Здесь виноград растет и даже инжир, правда, не вызревает, тепла мало. Такая здесь уди­вительная природа.

Я подумал: чего ж удивительного. Римляне были не дураки селиться здесь, в Британии.

— Такая здесь природа, я сам не ожидал.

В голосе Овика вместе с гордостью — вот, мол, в каком месте он теперь живет — слышится ностальги­ческая нотка: в Абхазии, откуда армянские родители его бежали во время грузино-абхазской войны, ин­жир еще как вызревает и абрикосы тоже, и гранаты, а какой виноград! — Изабелла. Сухое вино Изабелла пили?

Пил, конечно. У меня на сей счет свои воспоминания: как однажды по дороге в Армению — дело было ещё в советские времена, и я не раз ездил в Армению на своей машине — у меня полетело сцеп­ление. На автосервисе в Гаграх армяне быстро почи­нили машину, а потом повезли ее обкатать в горы, в деревню, и там мы пили эту самую волшебную Изабеллу. А потом я без сил и без желания когда-либо подняться с земли лежал на голом пригорке и смотрел в крупные звёзды, сверкающие прямо над головой.

Конечно, об этом я не стал ему рассказывать. Также, как и он, мне не стал говорить о том, как они, бросив всё, бежали из Абхазии, хоть это и благосло­венный край, где вызревает инжир.

Меня усадили у иллюминатора, и мы еще дол­го ехали по бесконечно огромному аэропорту Хитроу мимо целой крылатой цивилизации, мимо предста­вителей незнакомых мне стран и даже,показалось мне, планет. Но взлетели точно по расписанию, что было удивительно, учитывая мой опыт полетов род­ными отечественными авиалиниями.

Мелькнула изогнутая как натянутый лук Темза. Показались уже знакомые мне с земли семейства домиков с их крохотными участками, разделённые улочками, ставшими с высоты нитяными. Чем выше, тем ряды домиков всё более напоминали бусы, на­низанные на нити. Потянулись поля за городом, оди­нокие дома на холмах, песчаные проплешины на пашнях. Постепенно вся картина стала затягиваться высотным туманом, сначала едва заметным, но пос­тепенно белёсая пелена густела и наконец вся Бри­тания потонула в испарениях весенней земли, как бы ушла в прошлое.

Много лет я не летал на дальних международ­ных линиях, да к тому же на современных лайнерах. И мне был удивителен вид некоего устройства, уста­новленного передо мной на спинке переднего крес­ла. На экранчике можно было смотреть фильмы, слушать концерты, но всего больше меня привлек­ла движущаяся карта нашего полета. Вот крохотный самолетик (наш!), не залетая в Шотландию, покинул Англию, миновал Ирландию и вышел на просторы Атлантического океана, устремился к Гренландии.

Как говорится, свершается мечта идиота! Я лечу в Чикаго, чтобы увидеть Красное Евангелие.

Сначала об этом полёте мы не договаривались с карабахскими друзьями, которые финансирова­ли мою зарубежную поездку. Более того, я сначала сказал постоянному представителю Арцаха, послу в Армении Карлену Ишхановичу, что поездка в Соеди­ненные Штаты мне не нужна. Во-первых, я там был и видел армянские манускрипты в различных библио­теках, а, во-вторых, поездка слишком дорогая. За эти деньги можно многое увидеть в Европе, посетить несколько стран.

Буду откровенен. Вот такой, зарубежный, аспект поддержали два президента Арцаха. Сначала Арка­дий Гукасян, а потом и нынешний президент — Бако Саакян. Им понравилось моё намерение поездить по европейским государствам, разыскать армянс­кие манускрипты, созданные или сохранявшиеся в Арцахе, показать, каким уважением они окружены в разных странах, как исследуют их ученые, что даёт их присутствие в западной культуре. Короче говоря, я хотел поставить дары арцахской духовности в ев­ропейский контекст. Ведь в конце концов моя книга именно о духовной составляющей Арцаха. Я глубоко убежден, что духовная сила народа, его историческая память, его вера, язык, его храмы и древние книги, отчие могилы — всё это в неразрывном единстве нахо­дится в основе всех остальных «составляющих» — по­литической, экономической, военной, какой ещё?..

В соответствии с этим намерением я перерыл литературу, каталоги, просиживал штаны в читаль­ном зале Матенадарана и только после закрытия, едва ли не последним уходил в мою квартирку, рас­положенную в пяти минутах ходьбы от Матенадарана, над «Пончиконоцем» — всему Еревану извес­тному «Миру пончиков», любимому месту встречи школьников, студентов. И счастливых родителей, ко­торые гордо ведут исвоих чад в сладкий пончиковый рай. А я гляжу на них со своего третьего этажа и ра­дуюсь. И немного даже завидую: где-то сейчас мои две внучки? Старшая ходит в школу, в третий класс. Младшая, недавно научившись ходить, осваивает премудрости взрослой жизни.

Что же в результате мне удалось найти, какие арцахские ценности в Европе? В Германии наме­тился город Галле, где хранится иллюстрированное Евангелие из Арцаха, следует побывать также в Бер­лине и Мюнхене, там есть любопытные кандидаты-рукописи, надо их посмотреть на месте. По дороге, у истоков Рейна, в Швейцарии в городе Базеле, по некоторым сведениям, находится архив из арцахской Шуши, бывшей столицы Карабаха. Архив прина­длежит евангелистам, которые ещё в середине XIX века переселились в Арцах, в основном, это были немцы. Они отправились в далёкий Карабах в ожи­дании предсказанного конца света, но он не насту­пил, а евангелисты с немецкой основательностью пустили корни на новой земле. Развели сады, стали делать вино. Но большевики изгнали их, слава Богу, что в лагеря не заключили. Так вот архив их, говорят, в Швейцарии.

А еще до Германии и Швейцарии следует мне завернуть в Бельгию и Голландию: по моим предварительным данным, там тоже в различных библио­теках находятся один-два армянских манускрипта с неясным происхождением, похоже, что из Арцаха.

Вот такой был мой, прямо скажем, небогатый улов. И от него надо было отказаться ради Чикаго, ради Красного Евангелия, истратить деньги на путе­шествие в США. Почему?

Я специально еще ничего не говорил о том, как украшена эта рукопись. Но в той памятной статье Юры Тер-Варданяна было напечатано несколько чрезвычайно интересных иллюстраций, правда, по-газетному слепых. Там же Юра писал о работе не­скольких художников над книгой. По этому поводу у меня возникли вопросы и желание самому во всем разобраться. Когда же я обратился к каталогу Аветиса Санджяна «Армянские манускрипты в США», за­мечательному исследованию, но без иллюстраций, я убедился, что Красное Евангелие — шедевр книж­ного искусства, вызывающий множество предполо­жений и вопросов. Составить о них своё мнение я мог, только взяв рукопись в руки.

Из Лондона в Чикаго лететь восемь часов, но я не замечал времени. Маленький самолётик на экра­не передо мной медленно двигался над глубинами Атлантики. Упрямо держал курс к Гренландии, а по­том направился в сторону полярной Канады. Когда же мы были над ее закованными в снег и лёд пространс­твами, стала видна земля — без единого следа пребы­вания человека на ней. Я вспомнил наши полярные дали — та же картина. В своей гордыне человечество хочет осваивать Луну и Марс. Вот они, Луна и Марс — под самым боком со всеми своими сокровищами.

В Чикаго оказалась зима, да еще какая — с креп­кими морозами, с пронизывающими кинжальными ветрами. Недаром Чикаго так и зовется — «город, пронизанный ветрами». Я поселился на берегу озе­ра Мичиган, одного из Великих озер, в тот период замерзшего, по крайней мере у берега, где я имел возможность это наблюдать.

Это был самый центр города, как раз неподалеку от друзы небоскрёбов (самый высокий небоскреб в Америке, оказывается, здесь), близ богатой картин­ной галереи, здесь она называется Институтом ис­кусств. Чикагский же университет и интересующая меня библиотека находятся на окраине.

Каждое утро я отправлялся туда на городской электричке, вознесенной над поверхностью города, над его неприглядной изнанкой. А потом еще уст­ремлялся в 57-ую стрит, шел в толпе студентов мимо улочек кампуса, хрустя ледышками и проламывая ботинками лед на лужах.

Вход в библиотеку, снег разметён на стороны. Стойка с пропусками. Вешаю шубу на плечики уже в самой библиотеке.

Предварительно мы, конечно, списались: я полу­чил по электронной почте любезное приглашение и обещание помощи. Так сначала заочно, а вскоре и воочию я познакомился с Алис Шрейер, помощни­ком Директора библиотеки по разделу Специальных коллекций и сохранения рукописей. В тоже время Алис — и это совсем для меня! — Директор исследо­вательского центра Специальных коллекций. Как я вскоре понял, именно в этих коллекциях и находи­лось, так и хочется сказать, моё Красное Евангелие.

Строгая, но способная широко и дружелюбно улыбнуться, Алис Шрейер скоро стала для меня примером, какими должны быть библиотекари, а чаще всего это «библиотекарьши» у нас на необъятных просторах России — скромные, не ахти как, по обще­му мнеию, образованные, на незавидных местах, с нищенской зарплатой. Какой там карьерный рост, «библиотекарьши» боятся потерять своё место, ког­да вокруг негде работать. Муж прокормит? Хорошо, если так…

Алис Шрейер получила серьезное гуманитар­ное образование в университете Эмори в Атланте, у нее звание доктора по английской литературе. Она хотела стать библиотекарем, поэтому в Колумбий­ском университете получила ещё специальное об­разование по темам «История» и «Собирание книг». Сначала она работала рядовым библиотекарем в том же Колумбийском университете, набиралась опыта. Что до зарплаты, она ее не волнует: если ты работаешь, ты достойно обеспечен. Так постепенно, с годами Алис добралась до Библиотеки Конгресса США, одной из трех крупнейших в мире. Работала в Центре книги, писала руководства для конгрессме­нов, путеводители по огромным коллекциям Библи­отеки. С этого престижного места работы она пере­шла в библиотеку Чикагского Университета, опять же рядовым библиотекарем. И вот уже шестнадцать лет в Чикаго, и сейчас она — директор исследовательско­го центра специальных коллекций.

Эти коллекции представляют собой огромное богатство. Среди редких книг (а их 260 тысяч!) — изда­ние Галилео Галилея с пометками его рукой, ранние издания прозы Джейн Остин и ранние же издания нот Фредерика Шопена. Особый интерес для меня представил раздел манускриптов, где хранятся фраг­менты папируса IIв., прекрасно иллюстрированные Часословы XIV-XV вв. из Франции, 65 греческих, си­рийских, эфиопских, арабских и армянских мануск­риптов Нового Завета.

Ведь Красное Евангелие — это как раз Новый За­вет, часть его. Выяснилось, что в коллекции Чикаг­ского университета есть еще одна армянская руко­пись из круга карабахских манускриптов, которые меня особенно интересуют — из Шамхора. Теперь эта абсолютно закрытая прифронтовая часть Азер­байджана была когда-то густо населена армянами, жили там и немцы-евангелисты. И в своё время она составляла часть равнинного Карабаха.

В коллекции Чикаго из Шамхора было Евангелие Хубана, названное так по имени его заказчика и пер­вого владельца Хубана, сына Саркиса и Тилихан. Она не очень древняя, эта рукопись, XVII века. Как говорит­ся в ее памятной записи, была переписана в 1670 году дьяконом Иованнесом. Мне показалось, что Красное Евангелие надо оставить, так сказать, «на десерт» и начать с более скромной шамхорской книги.

Я не мог рассчитывать на постоянное внимание Алис Шрейер, учитывая ее многочисленные обязан­ности и занятость. В первый день она недолго побы­ла со мной, передав меня библиотекарю Юлии Гард­нер. И вот милая темноглазая Юлия усадила меня на свободное место в читальном зале и уже несет мне небольшого размера манускрипт.

Евангелие Хубана — в коричневой кожи пере­плете с оттиснутым на нем рисунком. Начинается оно не с привычных хоранов, как я ожидал, а прямо с текста Евангелия от Матфея. Портрет Евангелиста отсутствует. Потом я узнал, что нет и других портре­тов Евангелистов. О чем это говорит? С некоторым допущением можно предположить, что в создании манускрипта не участвовал художник (недаром он не упомянут в памятной записи); им, правда, мог бы быть и грич-переписчик текста дьякон Иованнес, ко­торый украсил манускрипт заставками, декоратив­ными знаками на полях, небольшими рисунками — в основном, это птицы. Но, видимо, он не считал себя достаточно профессиональным художником, что­бы нарисовать портреты четырех Евангелистов или изобразить обычно искусно украшенные арки, пор­талы, так называемые хораны; в Евангелиях в них помещаются таблицы Согласования, помогающие читателю найти одинаковые события в четырех кни­гах о земной жизни Христа.

Но это предположение чисто умозрительное. С ним вполне равноправно может существовать и другое: Евангелие предназначалось для частного лица, Хубана, который не был князем-меликом или богачом, а создание манускриптов в то время стоило немало — и бумага, и переплет, и труд переписчика. Вот и решили, наверное, заказчики заказать книгу поскромней, подешевле — обойтись без портретов Евангелистов, без хоранов, иными словами — без оп­латы труда художника. Правда, сами таблицы Согла­сования существуют в рукописи, однако же не в виде торжественно оформленных хоранов.

Вспомним, что это конец XVII века, время, мяг­ко говоря, не самое благоприятное в Армении, да и в Арцахе для создания роскошных рукописей. На огромных территориях бесчинствуют турки, уже за­хватившие Константинополь. Их соперничество с Персией (Ираном) идет в основном на территории Армении, поделенной между ними. Это эхом отзы­вается и на Карабахе, где армянские владетели со­храняют относительную, вассальную независимость. Недостаток средств чувствуется и в архитектуре цер­квей, особенно сельских — я представил себе целый ряд их, они строятся почти без применения тёсаного камня: грубо ломают каменные плиты, из них вы­кладывают стены, густо связывая известковым рас­твором глыбы разных размеров. Такая ведь точно и церковь Кармир Аветаран, которую мы увидели на высоко вознесённой окраине села Керт.

Однако, оставим гипотезы, обратимся к самой рукописи: она отмечена ярким талантом своего со­здателя — ясные гармоничные краски радуют глаз, общий тон весёлый, праздничный. Манускрипт не­большой, размеры украшений в нём и того меньше, но всё четко, резко, почерк мелкий и ясный, легко читается. Портретов Евангелистов нет, но этого не замечаешь: каждое Евангелие открывается изыскан­ным заглавным листом. Он заполнен ярко раскра­шенными крупными буквами, блещет инициалом — сложно декорированной, самой крупной начальной буквой текста. И всё это покрыто словно драгоцен­ным ковром прямоугольной заставкой. Рядом, на полях вырастает огромный, во весь лист маргиналь­ный знак с крестом на вершине.

Такое общее наблюдение. Когда только начи­наешь перелистывать новый манускрипт, многое сперва не замечаешь. Не понимаешь — что же самое характерное именно для этой рукописи? Что фор­мирует впечатление от общения с нею? Но потом происходит какая-то вспышка, зрение проясняется. Такое произошло со мной, когда пролистав всё Еван­гелие от Матфея и затем полюбовавшись заглавным листом следующего Евангелия от Марка, я углубился в текст. И заметил оранжевый цвет. Он мне встре­чался и прежде в рукописи, только я не обращал на него внимания. Я перевернул листы, вернулся на­зад, затем прошелся дальше по тексту и увидел, что оранжевый в одних случаях был поставлен рядом с салатовым цветом, а в других случаях — с цветом малиновым. Это было необычайно красиво, такое гармоничное и благородное сочетание! И я начал замечать его везде — и в заглавных листах, и в мар­гинальных знаках — рисунках на полях рукописи. А иной раз — на пустынном развороте, где был толь­ко текст, без рисунков: его однообразие исчезало, потому что небольшие буквицы, обозначавшие на­чало стихов, были попеременно то оранжевыми, то малиновыми. Эта цветовая особенность, найденная талантливым переписчиком дьяконом Иованнесом, освещала собой весь манускрипт, делала его неповторимым.

В моем поле зрения возникла Алис Шрейер, ко­торая тихо вошла в читальный зал и глянула на меня с молчаливым ожиданием. Я посмотрел на часы — Боже мой, рабочий день почти закончился, я и не за­метил! Мы договаривались, что Алис зайдет за мной и покажет кое-что из внутренней библиотечной жиз­ни книг.

Мы зашли за стойку, за которой милые и любез­ные очень молодые люди принимали требования на литературу, выдавали книги. Наше действие, скорее всего, напоминало проникновение за прилавок ма­газина, когда заходишь в подсобку, на склад. И как там, здесь не было ничего особенно интересного — столы сотрудников с удобными лампами, ящиками для бумаг, стойками для книг, компьютерами. На от­крытых металлических полках вдоль стен — книги с закладками, между ними для удобства проложены красные картонные разделители. Дневной свет, лью­щийся из ламп на потолке, не создающий теней.

В практически пустом зале мы коротко познакомились с единственными присутствующими обита­телями — библиотекарем и ее подопечной, курносой симпатичной студенткой. То ли она, будущий гуманитарий, была здесь на практике, то ли уже сдела­ла выбор, решила целиком посвятить себя библио­течному делу. Внешне одна не походила на другую, сходство их было в скромности облика: прямом, мы бы сказали, «деревенском» проборе волос, в про­стых очках от близорукости, однотонной одежде. И ещё в явном нежелании чем-то внешне выделять­ся, вообще довольно редком для женщин качестве. Тем они мне живо напомнили наших родных «биб­лиотекарш», которых неласковая судьба разбросала по необъятным российским просторам.

Я несколько раз заговаривал с Алис Шрейер о том, что мне нужно получить не только сведения о манускриптах, но и снимки их для иллюстрации бу­дущей книги. Самому мне она не разрешила фото­графировать рукописи. Даже очень долго не давала разрешения, чтобы я снял ее портрет. Наконец, она завела меня в лабораторию, где пожилой мастер фо­тографировал отдельные листы из разброшированного манускрипта. Он хлопотал вокруг специального стола, на котором с великой осторожностью был по­мещен разворот неизвестной мне бумажной рукопи­си, долго устанавливал освещение, то открывая, то прикрывая металлические заслонки, регулирующие потоки света. Взяв в руки небольшую резиновую гру­шу, что-то сдувал с листов, какую-то пыль, не знаю! Над столом был укреплен большой фотоаппарат.

Вся обстановка и объяснения, которые мне дал мастер по просьбе Алис Шрейер должны были убе­дить меня (и убедили!) что в библиотеке могут сде­лать прекрасную копию, причем сразу в цифровом виде то что мне было нужно. И скоро не надо будет приезжать в Чикаго и обращаться в Университет, чтобы познакомиться с рукописями. Оказывается, в библиотеке начато важнейшее дело — они намере­ны оцифровать всё самое ценное из своей коллек­ции и выставить на всеобщее обозрение в Интерне­те. И они уже начали эту работу.

—   А что-нибудь из армянских уже готово?.. Алис назвала Евангелие Хубана, над которым я трудился всё утро.

—   А Красное Евангелие?

—  Пока нет… Вы сами увидите, это особый слож­ный случай. Но мы дойдем и до него. А Вы. Вы смо­жете с ним познакомиться и без Интернета.

Значит, Красное Евангелие будет завтра! Я вер­нулся в свой номер отеля в центре города, смотрел в окно на молчащие ночные небоскребы. На ряды светящихся окон в жилых домах с их неизвестной мне жизнью. Слушал нарастающий и убывающий железнодорожный шум проходящих недалеко от гостиницы поездов электрической дороги, вознесён­ной над асфальтом, светофорами, перекрестками. Завтра она снова приведет меня в Чикагский универ­ситет. Сидя в своем номере у окна, я немного подго­товился к встрече с Красным Евангелием. Перечитал ксерокопию давней статьи Юры Тер-Варданяна, еще раз внимательно — с ручкой в руках, подчёркивая нужные места, проштудировал всё, что есть о Крас­ном Евангелии у Аветиса Санджяна в его знамени­том каталоге.

Когда человек живет долго и долго занимается чем-то одним, то для него каждое название извест­ной книги по специальности, каждое имя из научно­го круга тянет за собой ассоциативную цепочку вос­поминаний, иногда даже живых картин, хотя, к со­жалению, с годами воспоминания всё чаще бывают связаны с уже ушедшими. Вот и Аветис Санджян…

Моя встреча с ним и наша короткая деловая связь тянутся из трагического декабря 1988 года, ког­да в Армении произошло землетрясение. И мы гада­ли: ехать — не ехать в Америку? Полетели. И увидели, как потрясло это несчастье с Арменией всю Америку. Тогда мы снимали серию фильма «Матенадаран» об армянских манускриптах в США и куда мы ни приез­жали, мы были невольными свидетелями всеобще­го сочувствия и желания помочь бедствующей стра­не. А были и такие поступки, от которых у нас слезы подступали к глазам. Об этом маленьком мальчике, например, нам рассказал в церкви св. Марии в Ва­шингтоне священник Тер-Вртанес: мальчик принес ему копилку со всеми своими сбережениями. И в те дни у него побывало немало ребят, которые принес­ли подаренные родителями деньги им на подарок на Рождество (дело было как раз в декабре). Я и сам видел двух молодых чернокожих, которые пришли в церковь — там в задних помещениях паковали по­сылки для Армении, и парни сказали: у нас нет денег, но есть свободное время; мы готовы помочь, только скажите чем. Мы не чуждаемся любой работы. Что-­нибудь запаковать, принести-отнести, отправить?.. А каким трогательным был бесконечный поток пи­сем с вложенными в них долларами, который шел в адрес Армянского Всеобщего Благотворительного Союза!.. Мы видели это и снимали…

В Соединенных Штатах оказалось много армян­ских манускриптов. Каждый университет — а их в Америке множество! — считал делом чести хранить в своей библиотеке хотя бы одну рукописную книгу из Армении. Богачи, собиратели исторических и худо­жественных ценностей нанимали специалистов, и те разыскивали и приобретали для них подлинные ше­девры, которые я видел в Нью-Йорке в библиотеке Пирпонта Моргана, в Балтиморе в галерее Уолтерса, в Вашингтоне в художественной галерее Фриера.

Но самое большое собрание армянских манускриптов в Америке — 190! — было в Лос-Анджелесе, в библиотеке Университета Южной Калифорнии. Кро­ме рукописей, там было ещё более 20 тысяч различ­ных книг армянского фонда. Руководил всем этим богатством как раз Аветис Санджян, он же заведовал в Университете арменоведческой кафедрой, которая готовила специалистов по армянскому языку и куль­туре.

На вид Аветис — типичный армянин. Я хотел привести пример, почему именно он — «типичный», но затруднился. Слегка удлиненное лицо, чуть свисаю­щий нос? Мягкие очертания фигуры, соответствую­щие уже не молодому возрасту, но не толст. Умное, доброе выражение лица, постоянная готовность что-то сделать для вас. Это всё, согласитесь, черты совсем не только чисто или типично армянские. Но вот в чем он именно армянин — это по судьбе: Аве­тис потерял свою семью в 1915 году, его шестеро братьев были убиты во время геноцида армян. Он рос в лагерях беженцев в Ливане, Сирии, учился в Иерусалиме. Здесь он сделал первые шаги как ис­следователь и историк, арменовед. В Калифорнию он приехал уже известным ученым. Наше знакомс­тво с Аветисом Санджяном совпало с волнующим и ответственным периодом его жизни. Он привез из Ирана целую библиотеку армянских манускриптов и старопечатных книг, которую по его рекомендации приобрел его Университет за 200 тысяч долларов. Теперь надо было всё это изучить, освоить.

Когда сейчас я просматриваю свои записи, смот­рю на них сугубо «арцахскими» глазами: мне из всего богатства хочется выделить всего один манускрипт. Но какой! И Аветис Санджян нашёл его таким рари­тетом, что решил осуществить его факсимильное из­дание. Поскольку меня отделяет от той встречи с Санджяном более двадцати лет, могу сказать, что было потом: сначала вышла книга, целиком посвященная исследованию этой самой, одной-единственной рукописи. А затем было и ее факсимильное издание.

…Но тогда, к моменту нашей встречи, еще только шла подготовка к фотосъемке манускрипта: он был разброширован, отделен от переплета, разобран по разворотам. И мы вместе рассматривали уже не це­лую книгу, а частями, отдельно переплет с лаковыми миниатюрами персидской работы, отдельно листы с хоранами, отдельно портреты Евангелистов, отде­льно миниатюры в тексте, а их было очень много.

Позднее я узнал из книги две вещи, которые очень запомнились мне: во-первых, был произве­ден тонкий химический анализ красок, которыми были написаны миниатюры. И состав их отличался от византийских красок и красок латинского Запа­да — они были армянскими. Во-вторых, над украше­нием рукописи работали не один, а пятеро художни­ков. И самое главное: среди них впервые в истории армянской миниатюрной живописи встречаются ранние работы Тороса Таронаци. Собственно о Таронаци упоминал еще при нашей встрече Аветис Санджян. В книге было дано научное обоснование этому открытию. Работы Тороса Таронаци в рукопи­си указывают сразу на два обстоятельства: на время создания манускрипта — в начале XIV в. (молодость художника приходится на этот период) и на место создания — знаменитый Гладзорский университет. Там среди других факультетов был художественный, где обучали мастеров книги — писцов, миниатюристов, может быть, переплётчиков, чеканщиков, ювелиров. Там среди учеников был и молодой Торос, которому суждено было стать одним из крупнейших мастеров армянской миниатюры.

В мире, к счастью, сохранилось немало его книг. Я видел их в Венеции и в Лондоне, в Исфагане и в Вене. А среди богатого собрания книг Тороса Таронаци, хранящихся в Матенадаране, даже есть одна, где художник нарисовал свой портрет.

Естественно, тогда, двадцать лет тому назад я восхищался ранними миниатюрами Таронаци, уга­дывал в них уже заметную индивидуальную его ма­неру. Что же заставило меня сегодня вновь взглянуть на манускрипт уже «арцахскими глазами»? Конечно, история его скитаний.

Созданная в Гладзорском университете, позже эта рукопись попадает к владетелям тех мест, князь­ям Орбелянам, наверняка, в их духовный центр Нораванк. Потом была она захвачена войсками Тамер­лана — вот тут-то ее путь пролегал через Арцах — На­горный или равнинный Карабах. Сколько лет прове­ла рукопись на арцахской земле? В какой церкви или монастыре хранилась? Об этом манускрипт хранит молчание. Неведомо каким путем оказался он затем в Грузии. И вот там его отыскали и выкупили монахи знаменитого монастыря Айриванка — Гехарда.

С тех пор эта рукопись хранилась там как великое сокровище — в стенах этого заглублённого в скальную толщу монастыря. На страницах книги была сделана потрясающая надпись, Аветис Санджян показывал мне её. По мере сил постараюсь ее перевести:

«Мы, слуги Господа и вардапеты из монастыря Айриванк, перед Богом даем клятву: никто — ни кня­зья, ни миряне, ни духовные лица не имеют власти вывезти эту книгу из Гехарда в качестве ли подарка или кражи. А кто посмеет продать рукопись, пусть его судят Бог и все Святые. Наравне с Каином и Иу­дой, и вероотступниками пусть его мучает Сатана, и будет он навечно проклят людьми…»

Кто же не побоялся и нарушил эту страшную клятву? Как манускрипт попал в Иран? Надписи в ру­кописи этого не объясняют. Так или иначе, армянин, продавший свою библиотеку в Америку за крупную сумму, только один манускрипт подарил Санджяну, самый ценный — именно это Евангелие. Денег не взял, испугался древнего проклятия.

Вот и это Евангелие, с молодым Торосом Таронаци в нём, в скитаниях своих не избежало Карабаха, разделив арцахскую судьбу очень многих важней­ших манускриптов. И среди них, конечно, Красного Евангелия.

Об этом я размышлял вечером в своем гостинич­ном номере, прислушиваясь к нарастающему, как накат волны, звуку поезда, мчащегося по эстакаде почти под окнами гостиницы — по вечернему Чикаго, уже затеплившему бесчисленные огни в многоэтаж­ных башнях.

А утром во время завтрака в гостиничном кафе я рассматривал солнечный мир снаружи — через окно шло жаркое сияние, и всё там казалось мне празд­ничным — нарядный парк напротив вел прямо к ту­манной дымке, к берегу озера Мичиган. Потоки си­яющих лаком автомобилей замирали на красный и резко брали на зеленый, мчались мимо моего окна по чистому, мягко светящемуся асфальту, словно размягченному от жары. Празднично трепетал крас­но-белый со звездами американский флаг, словно рвался в полёт к яркому небу. Впечатление было не зимнее, а прямо-таки летнее. Но когда я вышел на воздух, то задохнулся от ледяного ветра. Не знаю, сколько уж там было градусов мороза, но пока я до­шел до входа в тихую подземную станцию электрич­ки, весь закоченел.

Напротив, кампус университета встретил меня затишьем и уже знакомыми студенческими забегаловками, крохотными книжными магазинчиками, уютными коттеджами с аккуратно заметёнными дорожками. Ледяные лужицы на асфальте казались голубыми оконцами, и даже льдышки под ногами не так оглушительно крошились, а мирно хрустели как льдинки в стакане с добрым джином с тоником.

Здание библиотеки с именем Регенштейна пропускало сквозь свой крутящийся тамбур веселых сту­дентов, я уже знал это имя благотворителей, собирателей книг, патриотов Чикагского университета: Хе­лен и Руфь Регенштейн, например, подарили целую библиотеку редких книг.

Может быть, как раз здесь следует рассказать о своем наблюдении более общего характера. Ког­да знакомишься с историей библиотеки Чикагского университета, с именами дарителей — такими, как Людвиг Розенбергер с подаренной им «Библиоте­кой Юдаика», Джоном Криером с его обширным да­ром — коллекцией изданий по истории науки и меди­цины, и наконец, восходя к истоку самого Чикагского университета, узнаешь имя его первого президента Вильяма Харпера, который приобрел в 1891 году для только еще начинающей жить библиотеки так назы­ваемую «Берлинскую библиотеку» — 300 000 книг, редчайшее и богатейшее собрание, включающее в себя уникумы, которых не было ни в Королевской библиотеке Берлина, ни в лондонской библиотеке Британского музея.

Так вот, прошу обратить внимание на время со­здания университета, организации библиотеки — XIX-XX вв. И вообще все эти американские университе­ты, библиотеки, музеи, включим сюда также церк­ви — очень недавние, по сравнению с европейскими, просто как бы основанные вчера. При этом во всем видно стремление строить под старину. В кампусе Чикагского университета это церковь, высоко подни­мающая свою англиканскую башню, это здание под готику, связанное с именем Рокфеллера, оно стоит как раз на моей дороге.

Я вспомнил кампус знаменитого Принстона — уз­кое пространство двора, застроенное псевдоста­ринными зданиями факультетов и библиотеки с её обширным собранием книг, включающим 16 армян­ских манускриптов. Это подражание старине, староанглийским университетским традициям, включая плащи и плоские шапочки, которые надевают выпускники во время торжественного вручения им дипло­мов, — это всё стремление молодой нации пересадить в новую почву корни, оставленные на далекой прародине в Европе.

А готический собор в Вашингтоне в то время, когда я был в нём, почти достроенный? В притворе был выставлен обширный набор обработанных кам­ней, и каждому из присутствующих предлагалось ку­пить хотя бы один из них, чтобы он обрел имя и был вставлен в здание.

И античная римская Вилла Пола Гетти — недале­ко от Лос-Анджелеса. Её купил миллиардер и камень за камнем перевез из Европы в Америку. Теперь она стоит на берегу Тихого океана, как раньше стояла перед лиловыми водами Средиземноморья. Очень похожее есть у Тарковского в «Солярисе»: внезапно возникший в глубине космоса родной дом, дорогой сердцу уголок земной жизни. Вилла Пола Гетти для меня — это такое же ностальгическое моделирова­ние иной жизни, Европы, откуда родом — из Италии, из Римской империи судя по фамилии Пол Гетти или его предки.

Это всё вызывает у меня сочувствие и понима­ние.

Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед

Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.

Продолжение