ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Мы возвратились в гостиницу и приготовились к приятному отдыху, сдобренному сознанием, что день был потрачен не зря: прибыли, устроились, повстречались-представились. Но в поздний час, в
десять вечера, позвонили из администрации президента: прямо сейчас нас может принять Левон Айрапетян. Оказывается, он срочно улетает в Москву и в США, сегодняшний вечер – единственная возможность для нашей встречи.
Такое приглашение нам не надо было повторять дважды. И вот мы уже мчимся по новому шоссе Север-Юг, построенному на средства армян диаспоры. Справа и слева ничего не разберешь, мелькают лишь
призраки деревьев да в свете фар бегут навстречу,загораются и гаснут столбики ограждения.
Я уже знаю, что Левон Айрапетян, человек богатый, в своем родном селе Ванк выстроил больницу, первоклассную гостиницу очень оригинальной архитектуры, им самим придуманной – в форме корабля.
Кое-кто из друзей там побывал, им восхищались.
И вот мы с Суреном в гостинице-корабле ждем хозяина и заодно рассматриваем вестибюль, украшенный морской атрибутикой – якоря, цепи, морские звезды, раковины и прочие знаки подводного царства. Стойка-reception, где принимают гостей и выдают ключи, глядит на ожидающих своими ярко освещенными аквариумами. Среди водорослей замерли, стоят или медленно, с достоинством движутся крупные экзотические рыбки. Я очень люблю созерцать подводный мир: в нем такая нездешняя красота, такая отрешенность от наших забот, что я всегда успокаиваюсь. В молодости – было такое! – «водил рыб»,
как тогда говорили. Живородящих. Но подобной красоты и разнообразия тогда, конечно, не было.
Но сейчас я бы не сказал, что рыбы успокаивают – где же Левон?
Наконец в вестибюль входит человек среднего роста, на голове род ковбойской шляпы, но не с твердыми, а с мягкими полями, они слегка обвисли, потеряв классическую форму. Выражение лица у человека несколько сонное, не очень приветливое. Левон сел напротив и вопросительно взглянул на меня, мол, что привело вас, в чем дело?
Я начал рассказывать о том, какую книгу собираюсь написать. Говорил как-то без воодушевления, тем более, что не видел ответного интереса.
В этих случаях, я обычно пытаюсь нащупать – что может заинтересовать собеседника? Сказал, что много слышал о нем и при этом намекнул, что Вы, мол, будущий герой книги. «Ну, это вообще не нужно!» – услышал в ответ, сказано было это с какой-то даже досадой. Я явно промахнулся. Такие люди мне особенно нравятся – те, кто не ловятся на подобные приманки. Левон Айрапетян был явно из таких, но, видит Бог, это трудные собеседники.
Не помню как в нашем разговоре прозвучало, что мы оба выпускники Московского Университета, он философского факультета. И так потянулась ниточка в прошлое. Левон сказал, что много лет назад
он выпускал журнал «Собеседник» (не понял, в качестве кого). Помню ли я этот журнал? Еще бы! Яркий, интересный, демократичный, острый журнал. Очень популярный.
Я сообщил Левону, что в то же самое время или чуть раньше работал в журнале «Огонек». – «Я тоже там работал, при Коротиче.» – «А не знали вы такого Гуркова?» – «Генриха?»
Боже! Он назвал очень дорогое для меня и почти забытое всем миром имя. Это был мой близкий друг. Сколько с ним связано! Меня всколыхнули воспоминания… И я не заметил, как оживился Левон. Его глаза ласково сощурились, превратились почти в щёлки:
– Это был и мой друг. Очень близкий человек. Да и вас я, кажется, вспоминаю. Нас Генрих познакомил, не помните? Сидели, ели раков. Пили пиво. Не помните? В Домжуре. (То есть, в Доме Журналистов, в Москве на Суворовском бульваре).
Пусть внезапно возникшее в далеком Арцахе, в вестибюле гостиницы имя – Генрих Гурков – позволит мне теперь, в этой книге, вывести из мрака забвения этого человека – обаятельного, всеми любимого
и теперь напрочь забытого. И не просто «вывести», а словно возвратить ему жизнь – такова привилегия литературы. Он был блестящим журналистом. В «Огоньке» и позже, в «Комсомольской правде», писал отличные очерки, при этом обладал даром простого увлекательного рассказа. Я лишь со временем, повзрослев, начал понимать, как трудно это даётся – просто рассказать о чем-нибудь, без красивостей, поэтических деталей, писательских штучек. И при этом уложить на скупой журнальной или газетной площади многое – сделать так, чтобы видна была ситуация, люди и всё это читалось на одном дыхании. Он делал это легко, как бы играя. Хочется сказать: по-моцартовски. Повторяю, это особый дар.
Так же легко, как бы между делом, он писал сценарии и дикторские тексты к документальным фильмам. И делал это непростое дело с таким блеском, что был буквально нарасхват самыми лучшими режиссерами. Одному из них – Владу Трошкину – он посоветовал пригласить меня в качестве автора на дикторский текст. Сам он не мог, куда-то уезжал. Я ничего не знал и не умел тогда в документальном кино – даже как расставить слова по изображению. С позором и нравоучениями, помнится, всё же что-то сделал. И произвел на Влада такое тяжелое впечатление, что и много лет спустя, когда я стал довольно популярным автором и сделал уже немало документальных фильмов, Трошкин улыбался, пожимал мне руку при встрече, но больше не рисковал со мной работать – так я его тогда напугал.
В журнале и в «Комсомолке», где мы вместе трудились, он был собкором по ГДР и ФРГ. Генрих неизменно был любимцем редакции. Обаятельный, остроумный, добрый, он искрился веселым талантом, который так привлекает людей. Его вообще любили очень многие. Среди них был Малик Каюмов, личность легендарная, сначала фронтовой оператор, потом режиссер документального кино, директор студии в Ташкенте, народный артист СССР. Генрих был его «придворным» сценаристом. Несмотря на разницу в возрасте, они дружили.
Малик даже позволил ему однажды отступить от жесткой партийной установки – создавать фильмы о рабочем классе, а особенно о хлопкоробах. И Генрих сделал блистательный фильм о простой прелестной молоденькой девушке. А Юрий Визбор, который тоже любил Генриха, написал для его фильма песню – «Живет в Ташкенте девушка, такие вот дела…»
Когда произошло ташкентское землетрясение, Генрих вместе с Каюмовым выпустил несколько короткометражных фильмов, прошедших по всей стране. И когда по его сценарию Малик Каюмов собрал
на ту же тему полнометражный фильм, ему понадобилась помощь Гуркова. Генрих был вызван из ФРГ, а на Центральной студии документальных фильмов был назначен закрытый просмотр собранного для
фильма материала. Присутствовали только одни лауреаты, народные, корифеи – Роман Кармен, Роман Григорьев, директор студии Сёмин, фронтовой товарищ Малика. Был приглашен и я (наверное, в качестве близкого друга).
Трудность фильма была в том, что самое драматичное, что обычно бывает в конце, землетрясение, было как раз в начале. А потом все шло на спад. Это понимал Каюмов и на эту трудность указал, обращаясь к присутствующим, просил их внимательно просмотреть материал, подумать, что можно сделать. Засветился экран, в полном молчании начался просмотр. Пленка тоже шла без звука: шумы, музыка не были наложены на изображение, да и длина его в три-четыре раза превышала норму.
Я сидел рядом с Генрихом, с другой стороны от меня Григорьев, дальше Каюмов, Сёмин, Кармен. Этот порядок я представляю недаром. Потому что примерно через час безмолвного созерцания послышался храп. Спал Гурков.
Я его понимаю. Вылетел рано. В самолете, наверное, выпил. В Шереметьево еще, как говорится, пивком усугубил. В Москве жара. А тут прохладно, тихо, темно, в глазах мелькает…
– Что это? Ты слышишь? Кажется, Гурков храпит, – тихо сказал мне Григорьев.
Я отчаянно толкнул Генриха. Но после паузы он всхрапнул еще громче. И без того высокий голос Каюмова буквально звенел от обиды:
– Кито-то харапит?!
Храпел автор сценария, специально вызванный из Западной Германии. Ему все прощалось… Вспомнил я и еще немало случаев, забавных и трогательных.
Но обо всем этом ничего не сказал тогда Левону Айрапетяну, зачем? Он и без меня многое знал. Мне захотелось рассказать ему единственное, о чем он знать не мог – о смерти, о похоронах Генриха.
Не помню, было ли ему тогда пятьдесят. Он жил как с женой с одной милой женщиной, редактором с Центральной студии документальных фильмов. Как и многие женщины, которые прошли через его жизнь (вернее, он прошел через их жизнь), эта женщина любила его и к тому же заботилась о нем, как может только бескорыстно любящая женщина, уже в возрасте, к чувствам которой примешивается нечто материнское. А он частенько бывал беспомощен, прибаливал. Болезнь его была известно какая, российская, от водки.
Но умер он из-за врачебной ошибки, вызвали скорую, врач сделал не тот укол, не спросивши об аллергии. И Генрих мгновенно умер.
К тому времени мы редко виделись. Сам я готов был встречаться с ним хоть каждый день, ведь я любил его. Но не хотел навязываться. А у него всё не было времени для меня. Так что вместо встречи с
ним, живым, я попал на похороны.
Что меня поразило. Помню какую-то клумбу, но без цветов. А вокруг собралась – хотел сказать – толпа, но нет, жидкая группка людей. Никого из знакомых. Где друзья его – известные кинодеятели, журналисты, редакторы газет? Где всякого рода приятели и друзья – ведь у него были обширные знакомства! Его все знали и он знал всех. Где они? Никого нет. На одной стороне клумбы в окружении настороженных и незнакомых мне людей стоит высокая, плоская, подсушенная возрастом первая жена Генриха, с которой он расстался много лет назад и не имел с тех пор ничего общего. И рядом их взрослый сын. Слово «сын» как-то не прикладывалось к уже солидному мужчине.
На другой стороне клумбы вижу одинокую фигуру его последней жены, потерянной, с потекшей краской ресниц на заплаканном лице.
Когда я подошел к ней и стал рядом, она буквально бросилась мне на шею. Хотя мы вовсе не были близки. Заплакала, долго не отпускала. Как будто мы родственники и встретились после долгой разлуки
по ужасному, трагическому поводу.
– Вы не представляете, – зашептала мне она, кивая на другую сторону, – они требуют у меня вещи Генриха. Говорят, я незаконная и ни на что не имею права. Да разве я претендую? Хочется что-то сохранить на память… Грубят. Будто я хочу присвоить себе наследство. Где его сберкнижки, где деньги? – говорят. А какие у него деньги? Последнее время у него совсем не было заработков, жили на мою зарплату и на мамину пенсию.
Так это деление на две группы (к нам еще кто-то присоединился) и сохранилось на протяжении всего тягостного обряда похорон. Когда, уже в городе, все прощались, она подошла к жене и сыну и пригласила их и всю группу к себе на поминки к семи вечера.
Я пришел ровно в семь. Вошел в маленькую небогатую квартирку в стандартном московском доме на окраине. Посмотрел на стол во всю длину комнаты, с тесно поставленными на нем тарелками. С двойной шеренгой белоснежных салфеток. Ни в полвосьмого, ни в восемь никто не пришел. Вообще никто! Мы сели, выпили не чокаясь. Помянули. Горечь во рту от этого вечера помню до сих пор!
Левон слушал меня и качал головой.
– Никто мне не сказал, что Генрих умер, да и не было меня уже в Москве в то время. А то бы на поминки ты пришел не один…
После этого он положил мне руку на колено – «Пойдем!» А когда мы встали, положил руку на плечо – «Пойдем, я покажу, как я живу. И вообще…»
Далее всё развивалось по логике сна… Мы вышли в темноту. И скоро впереди вспыхнул свет, из темноты возник странный корабль с острым носом. Некий Ноев Ковчег в центре горной страны – Арцаха. Семь пар чистых?.. Семь пар нечистых?.. Ряды темных иллюминаторов показывали, что в гостинице не было гостей. Журчание воды… Откуда? Мы зашли за корабль и увидели, что он причален к берегу озера.
Сквозь него шел поток, журчали, шелестели мелкие водопады и каскады. За озером над озером нависла эстрада. Послышалась музыка, зазвучал чистый голос. Откуда-то я знал, что это музыкальный конкурс.
Вот и амфитеатр кресел для зрителей. Вижу, они заполнены. Когда и где я видел эту видеозапись? Неужели в эту ночь на экране телевизора? Не помню. И еще откуда-то я знал, что здесь раньше был грязный овраг, куда жители Ванка сбрасывали мусор. Левон распорядился – и овраг очистили, отвели часть реки. И зажурчало, заплескалось. И корабль-ковчег пристал к берегу озера.
Снова было темно, мы шли совсем недолго и пришли на завод. Молчали производственные здания. И я с эстрады попал на деревообделочный комбинат. Вот ангар, а в нем итальянское оборудование для сушки дерева. Вот цех с производственной линией из Германии – всем управляет компьютер. Задашь программу, и начнется изготовление наборных паркетов и прочих чудес любой самой сложной конфигурации – объемных фигурных деталей, модных окон, причудливых дверей. Прямо как у бравого солдата Швейка: на одном конце отчаянно визжащая свинья, а на другом – выходят сосиски с капустой.
Но никаких сосисок. Новейшее итальянское и немецкое оборудование простаивает. Левону обещали вначале обеспечить сырьем комбинат. Потом выяснилось, что сырья нет в достаточном количестве, надо сводить леса Карабаха. Как в страшном сне: голые холмы вокруг и компьютер беспечно трудится посреди обезлесенного мира. Ну и что? Разве мало мы подобных примеров видим?
Но Левон родился в этих местах, и отец его, учитель, отсюда, и происходят они, по слухам из рода владельцев этих мест. И Левон сказал: пусть оборудование стоит, черт с ним. Что-то все же делают
для местных нужд – обрешетку для крыши, окна для строящейся школы, двери. Помнится, мне очень хотелось спросить, а во сколько ему обошлось оборудование, с доставкой, конечно? И наладка с приглашением специалистов из-за рубежа, и обучение местного персонала.
Но нас прервали, подошел какой-то человек в шапке, напоминающей воронье гнездо. Что-то сказал, Левон что-то недовольно ему ответил. И мы снова оказались в темноте. «Привезли горного козлёнка, говорят, для зоопарка. Убьют на охоте, а мне везут медвежат, волчат… – голос Левона звучал ворчливо, – уже целый зоопарк образовался. Двух орлят привезли… «В это время мы проходили мимо высокой клетки, где, действительно, неподвижно сидели две большие птицы». Корми их…»
Рядом с видавшим виды газиком стояла молчаливая группа людей. Увидев Левона, все почтительно расступились. Я подошел к брезентовому боку машины, заглянул в окошко. Там на длинных дрожащих ножках стояло крохотное существо, этакая детка, сосунок с едва проклюнувшимися рожками. Как это ни странно, он не боялся, с любопытством принюхивался, пытался и меня через стекло обнюхать. Сердце мое дрогнуло от жалости. Левон распорядился принять нового обитателя в свой зоопарк.
На следующий день я пошел посмотреть зоопарк. Там был волк с перешибленной капканом лапой. Он хромал по дворику. И каждый раз, когда он проходил мимо клетки с камышовым котом, тот угрожающе шипел. Так они и живут рядышком круглые сутки: один бродит, другой шипит. А тем временем, в зарешеченном загоне ленивый медведь, выросший из забавного медвежонка, обнимает автопокрышку.
Там, неподалёку, есть красивая стенка, вся покрытая бывшими азербайджанскими номерами автомобилей, очень декоративно и неожиданно.
Мы заночевали не в корабле-отеле, а в гостевом доме с обширной комнатой, хочется сказать «залой» для приёмов, с камином и столом, набранным из декоративных полудрагоценных камней, и паркетом,
сделанным на своем деревообделочном комбинате.
Но прежде чем отправить нас спать, Левон подвел нас к небольшому дому в тени.
– Это я построил для дочери. Рассчитывал, что будет жить со мной, полюбит село, нашу родину. Но знаете, какая сейчас молодежь? Захотела учиться в Америке. Теперь пишет, что скучает: «Папа, приезжай!» Вот завтра и поеду…
Левон что-то включил, и мы увидели перед домом систему мелких озёр между камнями. В осветившееся пространство поплыли нам навстречу толстые рыбы. Разевали розовые рты, как будто жадно глотали воду и не могли напиться.
– Вот и рыбок завёл для нее… Думал, понравится… – Левон вздохнул. Вздохнул и я, став невольным свидетелем такой понятной мне отцовской проблемы.
– И вот это вам тоже будет интересно…
И снова Левон включил незаметный источник света, и мы увидели фантастическое зрелище: где-то вдали засветилось нечто, похожее на облако. Через секунду стало понятно, что это светился монастырь
Гандзасар.
Вчерашнюю машину мы отпустили, Левон дал свою. И на обратном пути мы решили заехать в Гандзасар. Шофер Левона, большой апологет своего хозяина, подчеркнул, что дорогу до самого монастыря
заасфальтировал Левон. Дорога была, действительно, высшего качества. По ней мы споро добежали до монастырских стен. Прежде чем пройти через знакомый портал, я обратил внимание на мемориальную доску, она – так и хочется сказать – «гласила», что спонсором реставрации монастыря был Левон Айрапетян.
А мне он ничего не сказал!
Сначала мы вошли в храм, перекрестились нашим православным крестом. В конусе света, падающем на пол, на потёртом коврикe стоял на коленях и молился под куполом мой друг, духовный глава арцахской епархии. Вот кого бы я хотел в душе своей возвести в мои духовники, кому б я открыл бездну грехов моих. И обрёл бы у него отпущение грехов, облегчение души.
Чтобы не мешать ему, мы вышли. Как всё изменилось здесь со времени моего первого давнего посещения монастыря. Сегодня он был похож на дом, только что убранный к празднику!
Была обустроена специальная смотровая площадка, откуда открывался привольный вид с высоты на необозримые дали вокруг. На лесистые горы, которые когда-то служили защитой княжеству Хачен и его славному князю Гасану Джалалу Дола. Непосредственно внизу скопищем крыш виднелось родное село Левона – Ванк (что значит монастырь, обитель), видна была резиденция Левона Айрапетяна и его отель-корабль. Стоя на этом возвышении, я вдруг понял главную черту его характера, творческую жилку – беспрерывно что-то выдумывать, изобретать на благо своей родной земли. То, что сегодня зовется модным словечком «креатив». Левон – великий креативщик, творческий человек! Сын Карабаха, типичный для этого неутомимого самобытного племени, на особенность которого когда-то обратил внимание Сергей Городецкий: «Широкий размах, беззаветная храбрость, склонность к риску, уверенность в себе, своеобразное упрямство, прямолинейная настойчивость, патриархальность в семейном быту…» Как будто сказано о Левоне Айрапетяне!
Несколько раз я гостил у Левона, видал его в разном настроении и состоянии духа и здоровья. Он личность вполне легендарная. И даже прогремевшая в семь сотен пар свадьба в Арцахе, которую
он устроил и финансировал – это не просто зрелище, парад. Это забота о том, чтобы росло население Карабаха (проблема, острейшая для республики), то есть, это, безусловно, патриотическое дело. А
то, что он вкладывал миллионы в строительство, в обустройство родного села Ванк как раз тогда, когда азеры рвались к Степанакерту, и был неясен исход борьбы! Для Левона исход был ясен: враг не пройдёт. Он рисковал и победил, потому что верил в свой народ и победил вместе с ним.
И еще одна легенда, а, может быть, и быль! В Москве строился армянский собор, строился плохо, медленно. Денег постоянно не хватало, все только обещали, но не давали. А что одни давали, то другие прикарманивали. Вот тогда, говорят, Левон собрал богатых людей и, чтобы не разводить долгую говорильню, объявил: «Кто дает меньше миллиона, прошу покинуть помещение». Все ушли, кроме двенадцати человек. Финансирование собора было обеспечено. Армянский собор ныне гордо поднял свой крест над Москвой.
Мне довелось много поездить по Арцаху, особенно по так называемым освобожденным районам, которые ранее широкой полосой земли разъединяли Карабах с Матерью Арменией. Правительство республики много делает для того, чтобы население в Арцахе росло. Но я убедился, что армянское село начинает прочно жить лишь там, где есть церковь и школа.
В соответствии с этим народным духом, Левон Айрапетян строит в своём родном селе школу. Сейчас она уже давно работает. А я был в ней накануне начала занятий, когда устранялись последние недоделки. Но окружающая территория была уже приведена в порядок, красиво распланирована и в ее центре был поставлен бюст отца Левона – Гургена, который был здесь учителем, директором школы. Воспитал такого замечательного сына!
Мы с Суреном и верным нашим фотомастером Акопом Берберяном шли по гулким пустым коридорам, заходили в полные эха компьютерные классы, в ёмкую библиотеку, где девушки уже расставляли книги по полкам и в шкафах. Всю школу на уровне второго этажа окружает прогулочная галерея, а в торце пристроен бассейн со спортивными водными дорожками. Неподалёку расположились теннисные корты. Думаю, что такой школы нет не то что в Степанакерте, но и в Ереване.
Временами я задумываюсь, что бы сделал, если был бы богат, на что бы тратил свои деньги? Вероятно, примером мне бы послужил Левон Айрапетян. Конечно, у меня цель затрат была бы иная. Это были бы хосписы, а ещё приюты для брошенных детей. Повысил бы зарплату для тех рядовых работников, которые выхаживают деток и беспомощных больных стариков. Вот так бы, наверное. Но, как говорится, бодливой корове Бог рог не даёт…
В заключение скажу о той оценке, которую дал Левону Айрапетяну мой друг Сос Саркисян, народный артист СССР, в своей талантливой книге «Разорванное время». Они с Левоном не были знакомы. При встрече Левон предложил стать спонсором руководимого Сосом театра. Но главное в том впечатлении, которое на Соса произвел Левон. Послушаем Соса:
«Почти неделю мы провели вместе – эти дни навсегда запомнились мне. Общаться, беседовать с Левоном доставляет огромное удовольствие, потому что имеешь дело с благороднейшей, образованной, глубоко эрудированной личностью. Из ночного мрака смотришь на собор и кажется, что в свете, парящем в небе, плещутся красивые, блестящие звёздочки.
Когда совсем стемнело, мы вместе поднялись в Гандзасар. Я не могу выразить тех загадочных и бурных ощущений, которые в этот момент охватили меня. «Левон, – сказал я (независимо вырвалось), Левон, лучше погибнуть всей нацией, чем отдать это чудо туркам… и это отдать?»
Левон ничего не ответил, иронично усмехнулся,задумчиво так, мол, что за мысли.
Потом, когда уходили, повернулся ко мне и с металлом в голосе произнёс: «Всё, что мы тут строим, строим для себя, пусть об этом знают все!»
Левон делает дело, он делает революцию, культурную. Крестьян, живущих в горах Арцаха, он обучает культуре быта, учит их, как надо себя вести, как добросовестно работать, учит порядочности и
честности, трудолюбию, преданности семье, земле, стране. Он ставит человека на путь сегодняшней цивилизации. Двигайтесь вперёд…
Какая светлая личность для подражания.»
Ты, как всегда прав и мудр, Сос!
Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед
Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.
Фото Виктора Коноплева