ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша среда» продолжает публикацию исторического романа Роберта Цатуряна «Не стучитесь в открытую дверь»

Глава 1

Глава II.  Затмение

Карс встречал Зарвард радостно. Узкие улочки, через которые проезжал их экипаж, были залиты солнцем. И, казалось, от этого лица заполнявших их людей светились в улыбках. Под трехарочным мостом, соединявшим две части города, шумела река Ахурян. И под стать ей слишком шумными показались Зарвард жители этого города.

Карс чем-то напоминал Шуши, но был более густонаселенным. Дома располагались плотно друг к другу. Многие из них находились на внушительных холмах. Здесь было много памятников, красивых фонтанов. Бессчетное количество лавок, чайных, бань – от всего этого у человека, впервые попавшего сюда, могла закружиться голова. Отовсюду слышны были звонкие голоса торговцев, зазывавших к себе покупателей.

Проезжая через мост, Зарвард наслаждалась прекрасным видом церкви Сурб Аракелоц. Она органично вписывалась в местный пейзаж и в то же время выделялась среди остальных построек. И сложно было оторвать от нее глаза.

Улицы, по которым проезжали Зарвард и Арам, были вымощены крупным булыжником. По обеим сторонам стояли в основном простые одноэтажные либо двухэтажные дома из темного камня. Наконец их экипаж остановился напротив двухэтажного дома. Он был построен из черного камня и имел богатое убранство.

На втором этаже дома был большой балкон, светлые тона которого контрастировали с внешним обликом строения. Тонкая ажурная ковка придавала всему изысканный вид. Сбоку было еще два балкона поменьше, выполненных в том же стиле. Массивную входную дверь украшала красивая резьба – армянский орнамент, вырезанный рукой талантливого мастера.

Внутреннее убранство дома составляли предметы, характерные как для европейского, так и для восточного стиля. Мебель была привезена из Парижа, Венеции и других крупных городов. Большое количеств ковров необычайно красивых узоров и старинных армянских предметов придавали уют и тепло дому. Изысканная лестница вела на второй этаж, где находились три огромные комнаты, которые были еще не полностью обставлены.

– Вот в этом доме вы будете жить, – обратился к молодым Петрос. – Надеюсь, он тебе понравился, Зарвард? Мы с Рипсиме решили, что вам будет лучше иметь свой собственный дом. Пусть это будет нашим свадебным подарком. Но вы в любой момент можете переехать к нам. Мы всегда будем рады видеть вас в нашем доме.

– Спасибо вам огромное. Мне очень понравился дом. Мы с Арамом тоже всегда будем счастливы вас видеть.

– Ладно, мы вас оставим. Вам надо обустроиться и отдохнуть. Завтра мы ждем вас у себя. Мы созовем гостей, чтобы поделиться с ними нашей радостью.

Для Зарвард было неожиданностью, что им с Арамом придется жить в собственном доме. Обычно молодожены поселяются в доме родителей жениха. Зарвард и Арам еще не привыкли друг к другу, и оба были немного смущены. Чтобы заполнить возникшую паузу, Арам предложил поднять приданое Зарвард и разложить все ее вещи в одной из верхних комнат.

Потихоньку молодые люди пытались преодолеть скованность по отношению друг к другу. Чуткий ум и прекрасное образование обоих позволили провести остаток вечера за интересной беседой. Это общение сблизило их, и незримый барьер, который все еще присутствовал между ними, словно растворился. До этого Зарвард и Арам и не догадывались, сколь многое их объединяет.

В первое совместное утро Зарвард проснулась очень рано, чтобы приготовить своему мужу завтрак. Арам высоко оценил кулинарные способности жены. А иначе и быть не могло, ведь и мать Зарвард и ее бабушка Тамар были прекрасными хозяйками и все свои умения передали любимой дочке и внучке.

Днем они направились в дом родителей Арама. Сюда пришли многочисленные родственники, друзья семьи и Арама. Все было организовано прекрасно. Расставленные в огромной гостиной столы ломились от обилия еды. Приглашенные музыканты усиливали атмосферу праздника, ничем не уступающую настоящей свадьбе. Гости веселились, пели, поднимали тосты во здравие молодоженов. Обстановка была очень душевной. Все приняли Зарвард с радушием и теплотой, приглашали в гости. Следуя традиции, дарили ей дорогие подарки. Лишь далеко за полночь, изрядно повеселившись, гости начали расходиться.

Дом, в котором жили молодожены, с первого же дня понравился Зарвард, и она все больше и больше привязывалась к нему. Она, конечно же, скучала по родным, по отчему дому. Но с ней рядом был Арам, который окружил ее заботой. Ее чувства к нему с каждым днем крепли. И когда тот уходил по делам, она с нетерпением ждала его возвращения.

Карс был очень уютным городом, с узкими мощеными улочками. Расписные балконы, свисавшие с каждого дома, создавали ощущение тесноты. Город был укреплен мощной крепостью, и поэтому его жители чувствовали себя защищенными. На улицах было шумно, а на многочисленных базарах велась бойкая торговля. Продавцы наперебой зазывали в свою лавку покупателей. У Арама тоже была здесь лавка, однако он не пользовался услугами зазывал, потому что на его товар и без того был спрос. В магазине продавали изделия из серебра: украшения, посуду и прочую утварь. Арам был, пожалуй, самым искусным серебряных дел мастером во всем Карсе и даже взял на обучение несколько учеников.

В то время как Арам занимался торговыми делами, Зарвард управлялась по хозяйству в их просторном двухэтажном доме, который находился недалеко от центра города. Иногда к ней заходила жена аптекаря Завена Юзбашяна ханум-Гаянэ или жена школьного учителя Айка Саркисяна ханум-Асмик, и они вместе пили кофе, делясь последними новостями. А когда Араму удавалось выкроить свободное время, они вместе с Зарвард навещали родителей, и те были очень рады их приезду.

Зарвард писала письма матери, бабушке. Рассказывала обо всех своих радостях и переживаниях. А те, в свою очередь, делились новостями тех мест, где прошло беззаботное детство Зарвард.

Саак, отправляясь в свои торговые путешествия, конечно, не мог не пользоваться возможностью навестить дочь. И она всегда была очень рада встрече с отцом. И Саак замечал, как преобразилась Зарвард, превратившись из примерной дочери в примерную жену.

А когда родился долгожданный сын, то все большое семейство Гароян приехало в Карс, чтобы увидеть первенца счастливых супругов. Гости намерены были задержаться здесь вплоть до крещения. Таинство крещения, столь важное для армян, должно было пройти в главной церкви города – Сурб Аракелоц. Еще до рождения сына Зарвард почти каждый день посещала эту церковь. Она была хорошо знакома с ее настоятелем Тер-Тадеосом, человеком мудрым и обладавшим невероятной духовной силой. Он всегда находил время для беседы с прихожанами. Понимая, насколько тяжело обустроиться в чужом городе, Тер-Тадеос проявлял к Зарвард особую заботу. Тем более он увидел, насколько чистым сердцем та обладает.

Зарвард с малых лет любила бывать в церкви. Особенно ей нравилась маленькая церквушка, которую посещали жители деревни Дзорагет. Ее аскетичные, ничем не приметные стены вызывали в ней душевный подъем и успокоение одновременно. Она ничем не могла объяснить свое состояние, но хотела ощущать его. Так как путь до часовни, название которой никто из жителей не мог вспомнить и все называли ее Сурб[1], был нелегок – он лежал через опасные горные перевалы и ущелья, – отец всегда противился тому, чтобы его маленькая дочка ходила туда со всеми. Однако Зарвард знала, что у нее есть сильная заступница в лице бабушки. Человек глубоко верующий, Тамар считала, что никто не должен препятствовать желанию посетить божий дом и там обратиться к Богу. Поэтому желание внучки почти всегда удовлетворялось. Тамар обязательно каждое воскресенье посещала часовню, и никакие природные катаклизмы и хвори не могли помешать ее священному ритуалу. Она часто беседовала со священником Тер-Гукасом, который проводил все богослужения в церкви. Тамар жертвовала большие средства на нужды церкви, и Тер-Гукас с благодарностью принимал их, приобретая церковный инвентарь и сооружая различные пристройки, необходимые для проведения службы.

Зарвард особенно любила бывать в церкви, когда Тер-Гукас служил праздничные мессы. Его звонкий голос во время исполнения патарага[2], унаследованного от Нерсеса Шнорали[3], ласкал ее слух, и тогда ей казалось, что она слышит пение ангелов. Время от времени юный Саркис, сын местной жительницы Сатеник, отданный на служение, в благодарность за то, что Бог услышал ее молитвы и избавил ее отрока от страшной хвори, взмахивал кадилом[4], и запахом ладана наполнялось все пространство.

Особенно Зарвард любила праздник освящения винограда. Тер-Гукас держал над гроздьями винограда, принесенными в обилии прихожанами, большой серебряный крест и звонким голосом произносил молитву. «Тер вохормя, тер вохормя, тер вохормя…» Смысл многих слов был недоступен Зарвард, но она ощущала их глубокое духовное содержание. В конце Тер-Гукас читал «Hayr mer», после чего обращался с приветственным словом к постоянным прихожанам. Зарвард всегда ждала этого момента, ведь иногда упоминалось и ее имя. Затем наступало время вкусить сладкий как мед виноград.

И вот наступил день проведения обряда крещения. К удивлению собравшихся, за все время таинства мальчик, которого нарекли Григором, ни разу не всплакнул. Даже когда Тер-Тадеос три раза окунул младенца в воду, тот всего лишь сморщил личико. Закончив церемонию, священник, вопреки обычаю, поцеловал малыша в лоб и, закутав в полотенце, передал родителям. При этом он воскликнул:

– Славный сын земли армянской вырастет из него.

Все души не чаяли в Григоре. Все мысли и все внимание семей Симонян и Гароян было направлено на малыша. Даже содержание всех писем, получаемых из Арцаха, сводилось к расспросам о Григоре. Теперь у Арама и Зарвард было практически все, о чем только можно мечтать.

Естественно, Григор был окружен заботой и вниманием со стороны родителей. Петрос и Рипсиме приходили почти каждый день, чтобы понянчить внука. Любое малейшее изменение во внешности и поведении малыша воспринималось с восторгом и трепетом.

Зарвард часто пела Григору колыбельную, которую слышала от матери, «Арна орор», и малыш засыпал. Точно так же, как они с Арсеном засыпали под бархатистый материнский голос.

Арама беспокоила лишь неопределенность, в которой находились армяне из-за агрессивно настроенных турок. Конфликт между этими двумя народами длился уже несколько веков, и в последнее время ситуация стала обостряться. Появилось ощущение, что судьба армян больше не принадлежала им самим. Они вынуждены были мириться с тем, что на их родной земле являются, по сути, чужаками. К тому же уже долго не было вестей от Арсена, ушедшего на фронт.

До Арама, конечно, доходили слухи о массовых убийствах армян, но он, как и большинство жителей Карса, надеялся, что слухи преувеличены и являются следствием войны. Он не верил, что турки могут задаться целью уничтожить его народ. Арам надеялся, что вскоре все станет на свои места и его семья, как и многие другие, будет жить в мире и спокойствии. Он иногда задумывался о том, правильно ли сделал, что привез Зарвард в Карс. Но Арам любил свой город. Да и Зарвард, несмотря на то, что иногда скучала по родительскому очагу, тоже полюбила Карс и была счастлива рядом с мужем и маленьким Григором.

Впрочем, у армян Карса, в том числе и у семьи Симонян, не было повода для беспокойства. Они имели влиятельных покровителей, среди которых были и городские чиновники, слыли щедрыми меценатами, а потому пользовались уважением в обществе. А русские войсковые части, расположенные в городе, были для христиан гарантом безопасности.

Однако политическая ситуация внезапно изменилась. В конце апреля 1918 года русские войска, получив приказ от нового советского правительства, покинули Карс. Никто не мог поверить, что это произойдет. Жители со слезами на глазах провожали солдат, которые олицетворяли их безопасное будущее, но должны были смириться с новыми реалиями. Многие армяне покидали город вслед за русскими, забирая лишь самое необходимое.

Вопрос «остаться или уехать?» встал и перед семьей Симонян. В доме главы семейства Петроса должны были принять судьбоносное решение. Все понимали неопределенность будущего. Но трудно было решиться оставить дом, с которым столько связано, город, в котором они прожили всю свою жизнь.

А Арам и Зарвард прежде всего беспокоились за сына, которому было чуть больше года. С малолетним ребенком нельзя было пускаться в столь долгое и опасное путешествие. И поэтому было принято решение оставаться в Карсе. Арам и Петрос надеялись, что в случае чего им удастся откупиться и турки позволят их семье жить в относительном спокойствии. А когда Григор подрастет, они переберутся в Россию либо в Европу.

Однако этим планам не суждено было сбыться. Двадцать пятого апреля 1918 года турки вошли в Карс. Заметно опустевший город ждал своей участи. В некоторых районах группы мужчин объединялись и готовились дать отпор туркам. Несмотря на то, что оружия было достаточно – русские солдаты, уходя, считали своим долгом оставить армянам хотя бы боеприпасы, а некоторые из солдат, в основном из армян, отказались покинуть город, – но силы, увы, были неравны.

Турки были хорошо подготовлены. Они не собирались упускать шанс раз и навсегда покончить с армянами. Вход в неприступную крепость им был открыт предательской политикой западных стран, боявшихся усиления сфер влияния Российской империи. Турецкие войска наводнили город, большинство жителей которого составляли армяне, и жестоко расправились с повстанцами.

Турки в сопровождении курдов врывались в дома и под дулом ружей выдворяли беззащитных людей из их домов и вели на центральную площадь, где формировали из пленных две колонны. В одной находились женщины и дети, а в другой мужчины. По мере формирования колонны направлялись в сторону западных вилайетов. Тех жителей, которые сопротивлялись аресту, убивали на месте.

Семья Симонян ждала визита турок в доме Петроса. Примерно в полдень в дом вошел турецкий офицер в сопровождении двух вооруженных жандармов.

– Мне приказано арестовать вас и доставить в Константинополь, – громко произнес седовласый турок с роскошными усами.

– Можно поинтересоваться, в чем нас обвиняют? – с тревогой в голосе спросил Арам.

– В государственной измене, – непоколебимо ответил эфенди.

– Но никто из членов нашей семьи не принимал участия в военных действиях. И мы всегда сохраняли нейтралитет. К тому же наша семья пользуется большим уважением в Карсе. И мы располагаем средствами, которыми готовы поделиться с турецкими властями, – попытался задобрить эфенди Арам.

– Слово «уважение» не применимо к армянам. К тому же нам не требуется ваше разрешение для того, чтобы получить все, что нам нужно. Все ваше имущество, так или иначе, будет конфисковано. Не испытывайте наше терпение, следуйте за нами.

– Вы не смеете выселять нас из этого дома. Я здесь родился и…

– …умрешь, – не изменившись в лице, произнес турок и выстрелил в голову посмевшему упорствовать Петросу. – Кто-нибудь желает разделить его участь?

Рипсиме с безумным криком бросилась на него. Стоявшие за спиной командира жандармы на сей раз опередили его, и кровавое тело женщины распласталось у ног мужа.

Арам готов был последовать примеру матери, но неимоверным усилием воли сдержал себя. Ведь один неверный шаг мог поставить под удар его жену и ребенка. Он не мог себе этого позволить…

Глядя на лица людей, которые так много значили для него, он думал о том, что никогда не простит себе, что не смог их защитить. Тех людей, которые всю свою жизнь посвятили ему. Он даже не сможет сделать самое малое в этой ситуации – достойно проводить их в последний путь. Затем он взглянул на Зарвард, которая крепко прижала голову малыша к своей груди, чтобы тот не заплакал. И наконец увидел смеющееся лицо эфенди… Ярость охватила Арама, и внутри себя он поклялся во что бы то ни стало выжить, чтобы отомстить.

Они вышли из дома. Пройдя немного, Арам оглянулся, чтобы еще раз взглянуть на родительский дом, и увидел, как несколько аскеров[5], забежавших в дом, вытащили тела убитых на улицу и, как стервятники, злобно пререкаясь друг с другом, начали снимать с пальца его матери кольца. А один из них, не сумев снять, отрубил ей палец. Арама настолько ужаснуло увиденное, что он не мог произнести ни слова, чтобы ободрить жену и сына. Зарвард очень беспокоило состояние мужа, и она в этот момент больше переживала не за себя и малыша, а за Арама.

Арам понимал, что их, скорее всего, ждет участь намного тяжелее, чем просто быть застреленными. И что у него был шанс избавить свою жену и ребенка от неимоверных страданий. Но ведь существовал шанс, хоть и минимальный, остаться в живых. И он, во что бы то ни стало, намерен был воспользоваться им.

На площади уже скопилось огромное количество ждущих своей участи людей. Чуть поодаль, на специально сооруженных перекладинах, виднелись тела повешенных армян. В основной своей массе это были те, кто участвовал в группах сопротивления.

Зарвард с ребенком направили в колонну, которая по численности превосходила мужскую. В этот момент стойко державшаяся все это время женщина вдруг не смогла совладать с собой и заплакала. Видя это, Арам пришел в себя, крепко обнял жену и ребенка, но его оторвали от них. Вслед он лишь успел крикнуть: «Не сдавайся!»

Среди толпы Арам вдруг увидел своего друга Миграна и подошел к нему. На Миграна, который слыл весельчаком и отличался невероятным жизнелюбием, страшно было взглянуть. Его осунувшееся лицо почернело. Даже среди этих несчастных людей Мигран выделялся. Он рассеянно бродил в толпе, что-то шепча про себя, и не сразу узнал друга.

– Что с тобой, Мигран? – обеспокоенно спросил Арам.

– Они убили Вержине, мою Вержине. Они меня заставили смотреть, как распарывают ей живот. Потом эти нелюди извлекли нашего ребенка и начали кидать в него камнями.

Арама ужаснули слова друга, и он только теперь начал осознавать, до каких пределов может дойти человеческая жестокость.

– Мигран, друг мой, не смей сдаваться. Мы должны выжить, должны сопротивляться, мы не должны позволить, чтобы подобное повторяли над нашими матерями, женами, сестрами… Моя Зарвард с сыном здесь. Я должен уберечь их от расправы.

– Арам, у нас нет шансов. Боже мой! Насколько мы глупый и доверчивый народ, армяне.

– Шанс есть всегда, Мигран. Сейчас не время сокрушаться над нашей судьбой. Мы должны найти возможность уйти. Я слышал, нас везут в Константинополь.

– Мы до Константинополя вряд ли доберемся. С нами расправятся очень скоро. А женщин наверняка поведут на юго-запад, в направлении Алеппо. Но и из них лишь немногие выживут. Они вознамерились полностью стереть с лица земли армян.

Арам насторожился.

– Мигран, как ты думаешь, где они собираются с нами расправиться?

– Насколько мне удалось разведать, до Битлиса нас доставят. А там часть нашего конвоя должна будет передислоцироваться. Скорее всего, это будет нашим конечным пунктом.

– Как раз в этот момент у нас появится прекрасная возможность убежать, – сказал Арам.

– Куда ты собираешься бежать? Весь город будет наводнен озверевшими турками.

– Мы все же должны попытаться, друг мой.

Обе колонны передвигались параллельно, на некотором расстоянии друг от друга. Возможно, это было сделано специально, чтобы еще больше унизить и заставить страдать тех людей, которые в них находились. Мужчины вынуждены были наблюдать, как время от времени уводят их жен в специально сооруженные палатки, в которых ютились турецкие жандармы. Сопротивляться было бесполезно, да и силы были на исходе. А мужчин, пытавшихся прорваться через цепочку надсмотрщиков, рубили ятаганами либо расстреливали. Колонны заметно редели, особенно мужская: постоянно под разными предлогами несколько вооруженных жандармов забирали людей, и тех уже никто больше не видел.

Арама очень беспокоила судьба Зарвард и Григора. От того, что он бессилен был что-либо сделать, не находил себе места.

***

На пятый день обе колонны достигли окрестностей Битлиса. Далее женскую колонну повели в направлении города, а мужчины остались дожидаться прибытия новых сил турецких войск. Арам понимал, что медлить нельзя, их участь предрешена. Под покровом темноты им с Миграном удалось проскользнуть мимо потерявших бдительность конвоиров, с нетерпением ожидавших окончания их миссии. Их путь лежал в Битлис. Арам стремился вызволить жену и сына и надеялся найти представителей иностранных миссий и с их помощью обрести спасение. Они оба понимали, что шансы минимальны, и все же этот вариант был лучше, чем просто ждать неминуемой смерти.

До рассвета им удалось достичь города. Улицы были пустынны. Лишь иногда слышался топот коней, на которых одинокие жандармы патрулировали местность. Окна некоторых домов после учиненных погромов были разбиты. Беглецы передвигались осторожно, стараясь оставаться неприметными. Они пытались вычислить то место, где могли находиться армянские женщины и дети. И это надо было сделать до того, как рассветет. Однако все их попытки сориентироваться на незнакомой местности оказались безуспешными.

Вдруг сзади они услышали шум. Обернувшись, они увидели перед собой двух жандармов. Один из них был высоким и худым с растопыренными ушами, а второй, в противоположность ему, был низким и с круглыми формами.

– Паспорт, – произнес толстый, направив на них свое ружье.

– Но у нас нет с собой паспортов, – ответил Арам на чистом турецком языке.

– Армяне! – со злостью воскликнул длинный.

– Беги, Арам! – крикнул Мигран, грудью бросившись на турок.

Мигран повалил обоих наземь и, подобрав с земли камень, ударил им по голове лежащего рядом жандарма. Им оказался высокий, из его раздробленного черепа тут же хлынула кровь. Второй в панике быстро вскочил на коротенькие ножки и, схватив ружье, выстрелил в Миграна. Тот попытался встать, но серия последовавших за первым выстрелов окончательно свалила молодого человека.

Арам не стал медлить и, осознав жертву друга, бросился в лабиринт узких улиц. Жандарм устремился в погоню за ним. Но он не мог долго и быстро бежать, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Но на его крики сбежались другие жандармы и военные и, узнав, что случилось, бросились в погоню за армянином.

Арам не знал, куда бежать, где укрыться, к кому обратиться за помощью, да и вряд ли кто-нибудь захотел бы ему помочь. Ситуация была безвыходная. Он бежал сломя голову. Забежав в чей-то двор, он остановился, чтобы перевести дыхание. Но, похоже, это было его конечным пунктом: трое вооруженных жандармов настигли его. В момент, когда они собирались учинить жестокую расправу над набравшимся неслыханной наглости армянином, на шум вышла хозяйка. Она была в нарядном красном шелковом платье с богатыми вышивками. На ней было мало драгоценностей, но гордая осанка придавала ей величественный вид. Несмотря на преклонный возраст, от ее лица невозможно было отвести взгляд, настолько приятны были ее черты.

– Убирайтесь вон! – крикнула она туркам.

– Мы уйдем, но прежде заберем с собой армянина, – подал голос один из жандармов.

– Это не армянин, а мой племянник Юсуф. И он останется в своем доме. А вам я советую немедленно уйти, – с еще большим чувством произнесла женщина.

– Так-так, значит, вы решили укрывать у себя неверных? – не мог угомониться жандарм.

– Я вам еще раз повторяю, это мой племянник Юсуф. И если немедленно не уберетесь, мне придется сообщить о вашем поведении эфенди. Он найдет на вас управу.

– Пойдем, Ибрагим, это ханым [6] Наджат, она имеет влиятельных друзей. Мы обязательно найдем управу на этого гяура,[7] – прошептал другу другой жандарм.

– Мы уйдем, но знайте, что из-за таких людей, как вы, нам приходилось терпеть присутствие этих грязных людишек на нашей земле. Но благо нашлись те, кто перестал им потакать. Скоро некому будет за вас заступиться. Наступит и ваш черед, – напоследок произнес самый наглый из троих.

– Пойдем в дом, Юсуф, – все с той же уверенностью в голосе произнесла женщина.

Все это время Арам стоял оцепенев, наблюдая за тем, как решается его судьба. Он не надеялся на то, что этой женщине удастся отстоять его. К тому же он не понимал, почему, рискуя жизнью, она спасала его…

Они вошли в просторный чистый дом. На стенах висели фотографии, на которых были изображены люди, принадлежавшие к высшему сословию. Здесь же находилось несколько картин кисти европейских мастеров. Мебель была без изысков, но подобрана со вкусом. На дальней стене висел огромный ковер.

– Как вас зовут? – спросила женщина.

– Арам, – еще не успев полностью отойти от случившегося, немного рассеянно произнес молодой человек.

– Меня зовут Наджат… Простите, что назвала вас чужим именем.

Арам ничего не ответил, он с трудом понимал, что с ним происходит.

– Простите, но мне надо идти, – вдруг опомнился Арам.

– Вы никуда не пойдете, вас тотчас же растерзают.

– Но мне надо найти свою жену и ребенка.

– А где они? – спросила Наджат

– Я точно не знаю. Они в колонне, их гонят на юг, – обеспокоенно произнес Арам.

– Откуда вы прибыли?

– Из Карса.

– Я узнаю, где они располагаются и что с ними собираются делать. Вы отдохните, поешьте и ни в коем случае не пытайтесь покинуть дом, если хотите помочь своей семье. Армине, – окликнула женщина.

На втором этаже появилась фигура хрупкой девушки. Она была одета в скромное черное платье, а голова была покрыта платком. Она медленно спустилась по лестнице.

– Накорми, пожалуйста, этого человека и найди ему какую-нибудь одежду.

Арам был удивлен увидеть здесь еще кого-то, тем более армянку. Он присел на стул и мельком наблюдал за ней. На лице девушки, под глазом, был глубокий шрам, возможно, от каленого железа. К тому же она прихрамывала на левую ногу. Арам представил, через что пришлось пройти этой девушке.

Она не пыталась заговорить, и Арам не осмеливался спросить ее о чем-нибудь. Ее глаза показались ему безжизненными, и он испугался от мысли, что и его взгляд мог быть таким же.

Девушка накрыла на стол. Арам хоть и не ел несколько дней, но стоявший в горле ком не давал ему возможности проглотить еду. Он лишь немножко отведал суп из баранины и, поблагодарив Армине, встал из-за стола.

– Наджат очень добрая, она вам поможет. Как помогла нам: мне и двум моим сестрам. Мои сестренки были совсем маленькими, когда какой-то курд на их глазах убил наших родителей и братика. А нас он забрал и пытался продать. Но купили лишь меня, так как сестренки были хоть и красивы, но очень малы, и я оказалась в плену у некоего знатного турка. Ханум Наджат выкупила моих сестер у того курда. А затем, узнав у них про меня, нашла и меня. Мой хозяин не хотел меня отдавать, но у ханум Наджат были большие связи, и ему пришлось с этим смириться. Но прежде чем меня отдать, он оставил заметный след на моем лице. Она собиралась переправить нас в Европу, но я приняла решение остаться здесь в знак благодарности за ее доброту. Она была против этого, но мне удалось ее переубедить, хотя это было очень сложно сделать. Для меня счастьем было осознавать, что мои сестры в безопасности.

Арам почувствовал, насколько тяжело было Армине об этом рассказывать. Но, пересилив свою робость, она все же поделилась этой своей личной историей с человеком со схожей судьбой, тем самым несколько успокоив сердце.

Убедившись, что Араму больше ничего не нужно, девушка попросила разрешения подняться наверх.

Арам, присев на тахту и облокотившись на мягкую подушку, стал всматриваться в фотографии на стенах. Мысли путались в его голове. Несмотря на беспокойные чувства, терзавшие его душу, накопившаяся усталость взяла верх, и Арам задремал.

От резкого шума Арам открыл глаза и вскочил с места. В первые мгновения он не мог понять, где находится, ему показалось, что он в опасности. Но, увидев Наджат, он успокоился. Ее светлый образ казался для него таким родным, и это несмотря на то, что Арам был знаком с ней буквально пару часов. Он не знал, сколько времени проспал, и старался не подавать виду хозяйке, что задремал. Арам с нетерпением ожидал новостей от Наджат, однако не осмеливался заговорить первым.

– Я узнала, где находятся женщины. Турки организовали стоянку на окраине города. Завтра на рассвете их поведут дальше, по направлению к Алеппо. К сожалению, я также узнала, что всех мужчин перебили.

Арам опустил голову и, закрыв глаза, сморщился. Он догадывался, какая участь ожидает его товарищей, но до последнего надеялся, что произойдет чудо и они смогут выжить. Он также чувствовал себя виноватым перед другими за то, что ему удалось избежать этой страшной участи.

– Мы не можем сейчас пойти туда, – продолжала Наджат, – риск слишком велик. Мы подождем, когда они отправятся в путь, и тогда у нас появится возможность ее спасти. Я попытаюсь получить от губернатора распоряжение о праве выбрать себе армянку в качестве служанки. Он мне не откажет. Однако если мне не удастся получить нужную бумагу, то наверняка сможем подкупить алчных конвоиров.

Арам был безмерно благодарен этой женщине, которая прилагала столько усилий, чтобы спасти незнакомых ей людей, подвергая свою жизнь опасности. Но он не мог подобрать нужных слов. Однако Наджат и не нужно было этого. Она все видела в его глазах.

***

Изрядно измученные женщины, дети и небольшое количество чудом выживших стариков сидели на сырой земле. Теплое майское солнце играло лучами, наполняя светом все вокруг. Это было время надежд, новых свершений и расцвета природы. Однако у людей, находящихся здесь, не было повода для радости. Они не замечали ни солнца, ни прекрасных пейзажей, которые открывались перед ними. Их мысли были заняты ожиданием неминуемой гибели.

Некоторые женщины ждали прибытия колонны, в которой находились мужчины. У многих из них там остались мужья, сыновья, отцы. Они надеялись, что вот-вот вдалеке покажутся их родные и они вместе продолжат свой смертный путь. Но с каждой минутой их надежды таяли. Они догадывались о постигшей мужчин участи, но не хотели верить. И даже если бы своими глазами увидели их бездыханные тела, то все равно, наверное, не поверили бы. Ведь кроме надежды у них ничего не оставалось.

Тяжелый многодневный путь дал о себе знать: многие не выдержали и остались навечно лежать на обочине пыльных дорог смерти. Измотанные женщины стойко переносили все тяготы. Их ноги были покрыты бесчисленными ранами, губы пересохли от невыносимой жажды. Дети же на протяжении всех дней не умолкали. Их плачь не прекращался. Слабые ноги не могли ступать по каменным дорогам, и поэтому многие матери подвязывали своих детей к спине и с этой тяжелой ношей продолжали свой и без того нелегкий путь. Некоторые конвоиры, которые не выдерживали детского плача, застреливали детей на глазах у матерей. А особо циничные, дабы не тратить патронов, и вовсе разрубали их ятаганом. Но дети все равно не переставали плакать.

Зарвард тоже пришлось нести на себе Григора. Она мужественно несла эту бесценную ношу, невзирая на боль, усталость, голод, жажду. Григор вел себя на удивление спокойно. Он своими крепкими ручками обнимал шею матери, стойко перенося невзгоды. Его младенческий разум еще не способен был понять смысла происходящего. Малыш внимательно наблюдал за нескончаемой колонной людей, за всадниками, подгонявшими их, и в его сознании формировался новый мир, не похожий на тот, который он видел раньше. Он лишь изредка позволял себе всплакнуть, и тогда мать своим ангельским голосом пела ему древние, как разбросанные на их пути камни, песни, и он тотчас же успокаивался и умолкал.

Зарвард, прислонившись спиной к большому камню, смотрела, как на ее руках мирно спал сын. За столько дней она впервые позволила себе улыбнуться. Его лицо было настолько светлым, умиротворенным, что казалось, он спит в уютной колыбельке в полной безопасности в родительском доме и ничто не может потревожить его сон.

Вдруг стали раздаваться наводящие ужас крики женщин, они становились все сильнее. Григор открыл глаза и, увидев мать, вновь закрыл их. Зарвард забеспокоилась. Материнское сердце почуяло приближающуюся беду. Она инстинктивно прижала к себе уже окончательно проснувшегося малыша. Вскоре ее взору открылась страшная картина. Турки решили расправиться со всеми детьми, находившимися в колонне. Небольшие группы солдат и шайки их приспешников силой отнимали детей у матерей и предавали их мученической смерти. Они рубили ятаганами их пополам, брали за ноги и били головой о большие камни, сплющивая черепа, отрезали им конечности и сбрасывали в кучу, где находились как уже мертвые, так и те младенцы, кто в страшных муках дожидался смерти.

Женщины безуспешно пытались прятать свои чада, но в той местности, на которой они располагались, это было невозможно. Вся территория хорошо просматривалась и, за исключением камней, здесь ничего не было. Те, кто был постарше, пытались убежать, но их непременно настигали и расправлялись с ними. Некоторые обезумевшие от увиденного матери, крепко прижимая к своей груди, душили своих грудных детей, чтобы те не испытали адских мук.

Зарвард казалось, что она видит страшный сон, но затем она осознала, что даже самый страшный сон не может быть настолько жестоким. Она, крепко прижав Григора, укрыла его своим телом. Повернувшись лицом к камню и закрыв глаза, она обращалась к Богу, чтобы тот сделал их невидимыми. Но вдруг крепкая мужская рука потянула ее за плечо. Она увидела перед собой плотно сложенного турка, с темным лицом и выдвинутой вперед челюстью. За ним стояли еще трое. Он попытался оторвать у Зарвард ребенка, но с первой попытки у него это не получилось, настолько она крепко его держала. На удивление, Григор, не заплакал, а лишь нахмурил брови. Тот схватил ребенка одной рукой и оттащил в сторону. Зарвард остолбенела от страха и от бессилия что-либо сделать.

– Умертви гаденыша! – кричали напарники ухмыляясь.

Палач положил Григора на землю и занес над головой меч.

– Стой! – за их спинами прозвучал сильный командирский голос. Все четверо обернулись. Перед ними стоял мужчина лет шестидесяти, своими манерами и приятной внешностью отличавшийся от всех тех, кто здесь находился. Его офицерская форма была увешана многочисленными наградами, а очки придавали ему еще более благородный вид.

Солдаты тут же вытянулись перед ним в струнку. Они глядели в его глаза, желая услышать слова поощрения за проявленную ими доблесть. Полковник подошел к лежавшему на земле Григору и взглянул в его смелые глаза. Потом он нагнулся и поднял его высоко над головой, затем взглянул на Зарвард и произнес:

– Он останется жив. Я воспитаю из него настоящего патриота великой Турции, новой Турции.

Вопреки ожиданиям, Зарвард не прониклась симпатией к тому, кто только что спас ее сына от неминуемой гибели. Мысль о том, что ее сын будет воспитан в чужой вере, что он возненавидит свой народ, пугала ее больше, чем его смерть. Она возненавидела стоящего перед ней человека. Его изысканные черты стали казаться ей настолько уродливыми, что она не могла смотреть на него.

Зарвард в эти минуты успела подумать: «Как хорошо, что здесь нет Арама, он бы точно не смог стерпеть. Лишь хрупкая мать способна через себя пронести эту невыносимую боль, оставляя глубокие рубцы на сердце и безвременно поседевшие волосы».

– Вы слишком медленно выполняете порученное вам задание, – жестко произнес полковник. Я настоятельно советую вам поторопиться.

– Будет сделано, эфенди Мустафа, – в один голос произнесли солдаты.

Вскоре все было кончено. Истошные крики сменились нескончаемым плачем убитых горем матерей. А через некоторое время наступила зловещая тишина, которая в эту звездную ночь усиливала нестерпимую боль в душах этих обездоленных женщин.

***

Армине заварила ароматный чай. Наджат пригласила Арама к столу, и они втроем принялись пить горячий напиток из выпуклых прозрачных стаканчиков. На столе было много сладостей, но Арам взял лишь кусочек сахара и молча потягивал чай. Молчание длилось до тех пор, пока Армине, быстро допив чай, не попросила разрешения уйти в свою комнату, сославшись на плохое самочувствие.

– Бедная девушка, она так молода, а ей столько всего пришлось испытать. Ее раны настолько глубоки, что ни одно лекарство в мире не сможет излечить их. Я до сих пор не понимаю, почему она не уехала отсюда, где все напоминает ей о кошмарах, выпавших на ее долю. Почему не попыталась начать новую жизнь? Вместо этого она обрекла себя на муки до конца своих дней, – с чувством произнесла Наджат после того, как Армине ушла.

– Я вам так благодарен за все, что вы делаете для нас… – Арам хотел продолжить, но не мог подобрать слова, настолько он был растроган благородством Наджат.

– Это я вас должна благодарить за то, что мне выпала возможность искупить малую долю того греха, который вечно будет лежать на моем народе. В эти моменты мне хочется быть армянкой и вместе с вашим народом переносить все эти муки. Мне сейчас невыносимо больно за бесчеловечный поступок некоторых представителей моего народа. Хотелось бы верить, что этот зверский акт совершают несколько фанатиков, но, увы, почти весь турецкий народ словно сошел с ума. Если бы подобное действо совершали армяне, то их можно было бы, наверное, понять, так как турки на протяжении многих столетий подвергали их гнету на их же земле. – В выразительных глазах женщины заблестели слезы, но она продолжала: – Моя няня была армянкой, она заменила мне моих родителей, которые были постоянно в разъездах, так как отец был крупным чиновником. В ее глазах я видела искреннюю любовь ко мне. Я была для нее словно родной дочерью. И вместо того, чтобы слушать турецкие сказки, я слушала былины про армянских героев. Я грустила вместе с ней, когда она рассказывала о непростой судьбе своего народа. Она пела мне песни, которые услаждали мне слух, хотя я и не понимала слов. Она учила меня древнему армянскому языку, звучание которого у меня более всего ассоциировалось с тоской и свободой. Насколько я любила ее, настолько я полюбила и ее народ.

Мне было больно наблюдать, как пытаются уничтожить народ, который во все времена, вопреки всем обстоятельствам, проявлял неуемную жажду жизни.

Я видела однажды, как двое жандармов привели связанного по ногам и рукам молодого армянина и, прежде чем расправиться с ним, поспорили, сколько времени он будет биться в конвульсиях. Затем один из них крепко зажал пленника между ног, а другой взмахом сабли отрубил голову. Затем они достали часы и засекли время. Обезглавленное тело парня металось секунды четыре и, истекшее кровью, упало навзничь. После этого один из них подошел к телу и начал толкать его ногой, чтобы оно еще на несколько секунд подало признаки жизни, но тщетно. Тем временем второй жандарм радостно потирал руки в ожидании выигрыша.

С тех пор я поняла, что не могу сидеть сложа руки. Я обзавелась связями, используя авторитет отца. Он хоть и вхож был в высшие эшелоны власти, но всегда слыл противником столь жестоких мер. Благодаря благосклонному отношению ко мне некоторых крупных чиновников и наследству родителей мне удалось спасти нескольких армян. Но, увы, ни я, ни кто-либо другой не способен остановить эту адскую машину. Те, кто хотел, не смогли, а те, кто могли, – не захотели.

Эта женщина с сильным характером впервые за столько времени попыталась выплеснуть все свои переживания. Арам подошел к ней, встал перед ней на колени и расцеловал ее руки. С глаз Наджат потекли слезы.

– Пора спать, завтра предстоят важные дела, – взяв себя в руки, произнесла Наджат.

Она провела Арама в небольшую комнату на втором этаже. Постель была заправлена. Пожелав спокойной ночи, Наджат удалилась.

Арам лег, но никак не мог заснуть. Он ворочался из стороны в сторону. Ему не давали покоя мысли о Зарвард и Григоре. Арам никак не мог дождаться рассвета. Казалось, тревожная ночь будет нескончаемой.

Вдруг из комнаты напротив послышались прерывистые крики. Арам насторожился. Через некоторое время крики повторились. Арам встал и пошел посмотреть, что случилось. Дверь в комнату Армине была приоткрыта, и он сквозь маленькую щель увидел, что девушка в ночной рубашке, съежившись, сидит на краю кровати, а глаза ее полны ужаса. Арам не решился войти и в тяжелых раздумьях вернулся в свою комнату дождаться рассвета.

Когда ранним утром в комнату вошла Армине, Арам уже сидел одетый возле заправленной кровати. Она пригласила его спуститься вниз, чтобы позавтракать. Арам, увидев Наджат, пожелал ей доброго утра. На ней было восхитительное зеленое платье, украшенное изысканными узорами. Шею украшало изумрудное ожерелье, которое гармонировало с ее серьгами и платьем.

За завтраком Наджат рассказала о плане действий. В первую очередь она попытается получить некое письмо от важного чиновника, которое позволит ей забрать армянку. Так как Наджат не знала, как выглядит Зарвард, то, естественно, присутствие Арама было необходимым. Однако его внешность не должна была вызывать никаких подозрений. Наджат попросила Армине принести костюмы. Буквально через пару минут Армине вернулась с пятью различными мужскими костюмами. Разложив их на тахте, Наджат выбрала один из них.

– Этот подойдет, примерь.

Арам прошел в комнату, чтобы переодеться. Этот предмет одежды был изготовлен из дорогого и очень качественного материала. Исходя из того что фасон немного выбивался из нынешней моды, Арам сделал вывод, что, возможно, он принадлежал отцу хозяйки дома. Переодевшись, Арам вышел к женщинам. Костюм сидел на нем идеально. Женщины были немного удивлены таким его преображением. Да и сам Арам стал ощущать себя по-другому. К нему на некоторое время вернулось то чувство комфорта, которое он испытывал до случившихся страшных событий, ведь подобные наряды были неотъемлемой частью его гардероба.

Следующим этапом маскировки стало приклеивание бородки и усов на манер того, как носили здешние знатные мужчины. Наличие материала и те уверенные движения рук, которыми Армине добавляла на лицо Арама новые детали, дало ему повод предположить, что он не первый, кого она подобным образом преображала.

Последним штрихом, дополнившим новый образ Арама, стала феска. Взглянув в зеркало, Арам себя не узнал. Он даже немного испугался нового облика. Ему было неприятно походить на тех, кто вершил злодеяния над его народом. Но все же он не мог не согласиться с тем, что работа была выполнена идеально. Даже самые близкие люди вряд ли узнали бы его.

Удовлетворившись результатами своей деятельности, Наджат направилась за необходимым разрешением. Она также должна была узнать новости о судьбе гонимых армянок.

Приближался полдень. Арам страшно нервничал. Он ходил из одного угла комнаты в другой. С каждой секундой обстоятельства могли измениться. Армине переживала вместе с ним. И вот наконец дверь отворилась, и в дом вошла хозяйка. По ее лицу сложно было понять, каковы результаты похода.

– Я получила официальную бумагу от генерала Танера. Она должна нам помочь достичь нашей цели. Прошел почти час, как они повели колонну на Запад. Мы довольно-таки быстро сможем их нагнать. Фаэтон уже готов, собирайтесь, мы отправляемся в путь, – обратилась к Араму Наджат.

Арам не мешкая ни секунды вышел во двор. Они сели в экипаж, запряженный двумя лошадьми, и кучер тронулся с места. Армине перекрестила их и, следуя армянской традиции, выплеснула в след отъезжающим кружку воды, чтобы им сопутствовала удача.

Кучер лихо гнал упряжку по ухабистой дороге. Минут через тридцать вдалеке стали видны человеческие силуэты. Колонна показалась Араму значительно меньше той, что направлялась из Карса, и в голове появились тревожные мысли о том, что, возможно, среди этих людей не окажется его родных. И он попытался отогнать эту мысль, но у него ничего не получалось.

Арам взглянул на сидевшую рядом женщину. Она улыбнулась ему и, слегка прикоснувшись рукой к его плечу, тихим, спокойным голосом сказала:

– Все будет хорошо. Скоро ты их увидишь. Не волнуйся.

После этих слов все тревожные мысли Арама вмиг исчезли, и в нем появилась уверенность, что все действительно будет хорошо и все мучения вот-вот останутся позади.

Колонна женщин двигалась по каменистым дорогам в сопровождении всадников и курдов, подгонявших обессилевших изгнанников. То тут то там были слышны невыносимые крики и плачь женщин, потерявших самое дорогое, что у них было: детей, мужей, родителей, братьев, сестер. Зарвард, как и многие другие находящиеся здесь матери, лишилась последнего стимула, который заставлял их цепляться за жизнь. Поэтому, обессилев, они опускались на землю и отказывались вставать и продолжать путь. Тогда с ними жестоко расправлялись, чтобы это стало уроком для других. Но эти меры уже не могли остановить лишенных своих детей армянок.

Приблизившись к колонне, Наджат попросила кучера замедлить ход, чтобы Арам смог внимательно рассмотреть всех женщин. В колонне было чуть менее трехсот человек, которых сопровождали около двадцати вооруженных охранников. Арам начал внимательно всматриваться в женские лица. Ему было больно смотреть на искаженные фигуры страдалиц. Но его еще больше беспокоило то, что он не мог среди них найти свою жену и ребенка. Они медленно обошли всю колонну, не найдя Зарвард. Наджат взглянула на скорбное лицо Арама и, несмотря на большой риск быть разоблаченными, предложила еще раз внимательно присмотреться. Они повернули повозку и вновь направились к колонне. К ним навстречу прискакал солдат на черной лошади.

– Вы кто такие и что вам здесь нужно? – грозно обратился он к ним.

– Меня зовут Наджат, и у меня есть разрешение выбрать себе армянку для хозяйственных нужд, – ответила женщина, протянув тому бумагу.

Увидев подпись генерала Танера, солдат попытался не придать этому особого значения, однако все же переменился в лице.

– Мне кажется такой знатной особе, как вы, эти женщины не подходят, – произнес всадник, возвращая документ.

Затем он посмотрел на сидящего рядом с Наджат мужчину. Но взгляд Арама излучал уверенность и был абсолютно непроницаем. И это заставило избежать лишних вопросов.

– Но все же позвольте это мне решить. И я была бы вам чрезмерно благодарна, если бы вы поспособствовали нам в поиске и позволили внимательнее присмотреться к женщинам. – Наджат протянула солдату несколько серебряных пиастров.

Тот взглянул на деньги, забрал и тут же спрятал за пазухой.

– Я непременно предоставлю вам все возможности, дабы вы получили то, что вам нужно. Следуйте за мной. – И он погнал своего коня по направлению к своим сотоварищам. Несколькими жестами он дал им понять, чтобы те приостановили продвижение колонны.

Приблизившись к женщинам, которые, возможно, ожидали очередной массовой расправы, Арам и Наджат медленно пошли вдоль колонны. Арам еще более детально рассматривал женщин, которые стояли с безучастным видом. Вдруг его взгляд остановился на одной из них, стоявшей поодаль.

– Я не уверен, но… кажется, это она. Неужели это она… – Он не мог поверить, что заметно сгорбившаяся, невероятно исхудавшая женщина с искаженным лицом и есть Зарвард. Он наверняка не узнал бы ее, если бы не выразительные глаза.

Наджат попросила Арама вернуться в экипаж, дабы не привлекать лишнего внимания охранников. Арам последовал ее совету.

– Зарвард, – окликнула ее Наджат, убедившись, что рядом нет никого из сопровождающих колонну, но та не проявила никакой реакции.

– Зарвард, – снова окликнула Наджат.

Женщина повернулась и неспешным шагом подошла к ней.

– Вы меня знаете? – спросила она.

– Я тебя заберу отсюда. Пойдем, я тебя провожу в повозку.

Но при попытке повести ее в сторону повозки Зарвард оттолкнула Наджат и направилась обратно к остальным пленницам.

– Арам ждет тебя, – услышала она вслед на армянском.

Услыхав имя мужа, отрешенные глаза Зарвард засияли. Она повернулась и словно завороженная последовала за незнакомкой.

Наджат помогла обессиленной Зарвард подняться в кабину. Увидев находившегося там мужчину, Зарвард испугалась и попыталась слезть. Но его взгляд остановил ее. Арам хотел обнять ее, но не мог, так как это могли заметить турки.

– Арам! – вдруг воскликнула Зарвард, все еще не веря, что этот человек ее муж.

Арам приложил палец к губам, глазами указывая в сторону конвоиров.

– Где Григор? – тихим тревожным голосом спросил он.

– Его здесь нет, – ответила жена.

– Что с ним? – негодующе продолжил Арам.

– Его забрали еще в Битлисе…

Зарвард не успела договорить, как к повозке прискакал знакомый всадник.

– Я надеюсь, что оказался вам полезен, – обратился он к Наджат. – Я бы хотел обратиться к вам с просьбой. Меня зовут Нурхан Кайонлу, не могли бы вы походатайствовать обо мне генералу Танеру. Мне бы хотелось проявить себя в более важных делах, чем сопровождать горстку грязных армянок. Находясь здесь, у меня нет возможности в полной мере применить все свои навыки.

– Я непременно вас порекомендую ему. Я уверена, что из вас получится отличный офицер, – решила потешить его самолюбие Наджат.

– Если вы позволите, я буду сопровождать вас на обратном пути. Здесь порой бывает очень опасно. Пару дней назад несколько вооруженных армян напали на жандарма и выпустили несколько пуль ему в спину. Благо наши бравые солдаты с ними быстро расправились. Одного из них я лично застрелил, а то кто знает, скольких мирных жителей они бы убили. С ними надо окончательно покончить. Мой опыт борьбы с армянами обязательно пригодится генералу Танеру, – все не мог угомониться всадник.

– Благодарю вас, Нурхан. Нет необходимости нас сопровождать. Ваше присутствие здесь важнее. Не сомневайтесь, в скором времени вас вызовут к генералу, – попыталась отвязаться от назойливого солдата Наджат.

Согласившись с доводами женщины, в хорошем настроении он поскакал к своим. И не дойдя до них, жестом дал понять, что им пора продолжить путь. Те в свою очередь начали подгонять женщин, которые толком не успели отдышаться. Зарвард посмотрела вслед тем, кто шел дорогой смерти, и не могла еще до конца поверить, что ей удалось свернуть с этой дороги. Ей со стороны было тяжелее наблюдать за шествием этой колонны, чем находясь внутри нее.

Когда они заметно отдалились, Арам крепко обнял Зарвард. Как долго он ждал этого момента. Порой он думал, что ему больше не доведется взглянуть в ее глаза. Его счастье в этот момент омрачало лишь отсутствие их сына. Сидя рядом друг с другом, на протяжении всего пути они не проронили ни слова. Невозможно было так быстро отойти от всех ужасов. Арам понимал это и лишь крепко сжимал руку Зарвард в своей ладони.

Даже оказавшись дома у Наджат и услышав от мужа, что они в безопасности, Зарвард долго не могла в это поверить и с тревогой оглядывалась по сторонам, ожидая прихода жандармов. Только несколько часов спустя она заговорила. Все это время Арам не находил себе места, он хотел узнать что-либо о судьбе сына.

Зарвард, еле сдерживая слезы, рассказывала о том, как турки поступили с армянскими детьми. Армине, не дослушав, вся в слезах устремилась к себе в комнату. Рассказывая о Григоре, Зарвард не удержалась и разрыдалась. Наджат принесла ей воды и попыталась успокоить. Успокоившись, Зарвард назвала имя и описала внешность полковника, который забрал у нее сына. Это имя отпечаталось в ее памяти: Мустафа Назим-бей.

– Ты уверена, что верно назвала его имя? – переспросила Наджат.

– Именно так обращались к нему солдаты. Я точно запомнила, – подтвердила Зарвард.

– Вы его знаете? – спросил Арам, обращаясь к хозяйке дома.

– Нет, но я обязательно раздобуду информацию о нем.

Наджат, конечно же, знала этого человека. Она была наслышана о невероятной жестокости полковника. Мустафа старался всеми способами добиться ареста Наджат, но высокопоставленные покровители до сих пор пресекали все его попытки. Хотя и сам полковник не был обделен знакомствами в высших кругах. Поговаривали, что одно время он был близким другом и соратником самого Энвера паши, однако, испугавшись амбиций полковника, тот постарался отстранить его от политических кругов. Несмотря на это, полковник Мустафа обладал непререкаемым авторитетом среди солдат. Его побаивались даже офицеры, обладавшие более высокими чинами.

Наджат понимала, что возвращение Григора родителям почти невыполнимая задача. Однако она не стала расстраивать их и лишать надежды вновь обрести своего сына. Она пообещала сделать все от нее зависящее, чтобы найти и вернуть Григора. Арам и Зарвард всем сердцем поверили, что произойдет еще одно чудо, ведь Наджат стала для них воплощением ангела-спасителя.

Супруги постоянно жили в страхе, ведь охота на армян не прекращалась. Арам и Зарвард каждый день с надеждой ждали прихода Наджат. Но женщина, так много сделавшая для них, все же не была всесильной. Она узнала практически все о теперешней жизни Григора, который получил новое имя – Али. Но как она могла обо всем этом поведать его родителям, перенесшим столько страданий?

Кроме этого, Наджат готовила для Арама и Зарвард паспорта, чтобы вывезти их в Европу, где они будут в безопасности. Возможно, они догадывались, что их покровительнице что-то известно о судьбе Григора, но она скрывает это от них. Однако они не смели подвергать сомнению искренность человека, так много сделавшего для них. Они видели, как Наджат и Армине всем сердцем сопереживают им и вместе с ними несут эту непосильную ношу страданий.

Наджат, так много сделавшая для армян, изо всех сил пыталась найти выход из сложившейся ситуации, но все ее усилия оказывались тщетными. Она не могла вступить в открытую схватку с полковником Мустафой, так как понимала, что у нее мизерные шансы одолеть его. К тому же для полковника это будет отличным поводом раз и навсегда избавиться от ненавистной турчанки. Поэтому Наджат приходилось быть особенно осторожной, ведь она не столько опасалась за свою жизнь, сколько боялась, что необдуманный шаг поставит крест на ее деятельности по спасению армян, для которых она была последней надеждой.

Эти каждодневные попытки истощали ее силы. Но это было не физическое опустошение, а скорее моральное. Возвращаясь домой, она прятала свои глаза от умоляющих взглядов живущих у нее армян. Она чувствовала себя виноватой в том, что не может помочь им. И это несмотря на то, что сделала и продолжала делать для этих людей очень многое. Наджат была полностью опустошена, и поэтому ей тяжело было находиться рядом с Зарвард и Арамом, поддерживать их моральный дух. Она понимала, что в этом состоянии лишь усугубит их душевную рану. Поэтому, приходя поздно вечером домой, она направлялась в свою комнату, чтобы принять снотворное после мучительных попыток уснуть, а рано утром вновь отправиться обивать пороги тех, кто сейчас считал себя вправе вершить судьбы других.

Спустя двенадцать дней после освобождения Зарвард Наджат вернулась домой с двумя паспортами. Они были сделаны на имя подданных Франции Эдмона и Мари Савини. Под этими вымышленными именами должны были предстать Арам и Зарвард Симоняны. Эти две бумажки должны были стать билетами в их новую жизнь. Жизнь, в которой возможность физического существования не освобождала их от духовного умирания.

– Мне удалось раздобыть паспорта для вас. Вы сможете в ближайшее время уехать, – объявила супругам Наджат.

Это событие не обрадовало их. Они надеялись, что, когда наступит этот момент, рядом с ними будет их сын и они вместе смогут отправиться в путь.

– Мы не можем уехать. Мы не имеем права оставить здесь Григора, – произнес Арам.

– Вы не можете здесь оставаться. Существует серьезная угроза для вашей жизни, и с каждым днем она увеличивается.

– Наша жизнь теперь ничего не стоит. Наша судьба изначально была предрешена, и зря мы пытались ее изменить.

– Вы ошибаетесь и не имеете права так говорить после всего пережитого. Вы должны рассказать миру и будущим поколениям о том, через что вам пришлось пройти. Это ваша миссия. Чтобы впредь подобное не повторилось, – сказала турчанка. – Завтра утром с моим другом вы отправитесь в Константинополь. Там он посадит вас на корабль, который отправляется в Марсель. Вас встретят и обеспечат всем необходимым. Я обо всем позаботилась. Вам лишь нужно запомнить ваши новые имена. Я вам обещаю, что ни на минуту не оставлю попыток найти Григора и, как только мне это удастся, тот час же доставлю его к вам.

Арам и Зарвард с тяжелым сердцем вынуждены были согласиться с доводами Наджат и отправились спать, чтобы на рассвете отправиться в их последнее путешествие к свободе.

В пять утра Супруги спустились вниз. Армине уже была на ногах. На столе их ждал завтрак. Молодая девушка собирала провизию на дорогу. Наджат же вышла во двор, чтобы встретить человека, который должен был их сопровождать.

Позавтракав и поблагодарив Армине, они ждали сигнала, чтобы отправиться в путь. Неожиданно входная дверь открылась, и вместе с хозяйкой в дом вошел высокий худой мужчина, обладатель рыжей шевелюры. Он был одет с иголочки. Его ботинки были начищены до блеска, сюртук сидел на нем идеально, а все движения были настолько выверенными, что казалось, он часами репетировал, чтобы достичь такой четкости.

– Знакомьтесь, Эндрю Мортимер. Именно этот джентльмен будет сопровождать вас, – представила своего знакомого Наджат.

– Будьте уверены, со мной вы будете в полной безопасности. Турецкие власти находятся в зависимости от Британской империи. Тем более что я обладаю дипломатическими полномочиями, – не преминул подчеркнуть Эндрю.

Арам не усомнился в словах человека, с которым только что познакомился. Ведь тот своей уверенностью, своими манерами сразу же внушил доверие. И то, с каким спокойствием говорил гость, и даже то, как уважительно пожал руку Араму и поцеловал руку Зарвард, все более убеждало Арама в том, что этому человеку можно доверять.

На улице было еще темно и довольно прохладно. Лишь изредка слышалось чириканье птиц. Арам и Зарвард в последний раз взглянули на дом, к которому за эти дни порядком привыкли и который стал для них надежной крепостью. В нарядах, которыми обеспечила их хозяйка, они выглядели истинными европейцами и вряд ли кто-то, учитывая их французские паспорта, смог бы распознать в них армян.

Это расставание было тяжелым для всех. Но тяжелее всего в этот момент, пожалуй, приходилось Армине. Жизнь немногословной молодой армянки, обретшая в эти дни некий смысл, вновь должна была утратить его. Она настолько привыкла к этим людям, с которыми ее объединяли древние корни, что не смогла сдержаться и разрыдалась. Судьба Армине была живым воплощением трагедии армянского народа.

Зарвард подошла к стоящей в сторонке Армине и крепко обняла ее. Она предложила ей уехать с ними, но та отказалась. Арам тоже обнял девушку. Он взглянул в ее светлое лицо, стараясь запомнить его. Страшный шрам на ее лице не способен был исказить ее нежные черты. Армине, не дождавшись отъезда кареты, убежала в дом, чтобы там, вдали от посторонних глаз, предаться нахлынувшим чувствам.

– Пора, – коротко произнесла Наджат.

Все стояли в оцепенении, не решаясь сдвинуться с места. Наконец Наджат нашла в себе силы и подошла к Зарвард и Араму, чтобы обнять их. Она тоже не смогла сдержать слез.

– Простите, – тихо произнесла женщина. – Простите, что мне, турчанке, дозволено жить на вашей родной земле, а вам, армянам – нет. Возьмите эти книги. – Наджат протянула Араму две книги. Это были древние армянские рукописные книги. На лицевой стороне одной из них был серебряный крест и драгоценные камни. На краях креста были вставлены четыре больших рубина. Вторая книга была украшена бесподобными миниатюрами самого Тороса Рослина[8]. – Здесь они будут в опасности. К тому же они должны принадлежать армянам.

– Мы вас никогда не забудем, ханум Наджат, – сказала на прощание Зарвард.

И долго еще Наджат глядела вслед уезжающей карете. И даже когда экипаж растворился в темноте, она не уходила, застыв в безмолвной печали. Она задумалась о судьбе народа, который тысячелетиями создавал культурные и духовные ценности, который все это время доказывал свое право на существование и в одночасье предстал под угрозой полного уничтожения.

Дипломатический паспорт Мортимера и в самом деле обладал почти сверхъестественной силой. На протяжении всего пути их несколько раз останавливали турецкие солдаты, но при предъявлении документа с британской печатью те даже и не досматривали повозку. Тем самым путь до Константинополя оказался не таким сложным, как предполагалось изначально.

В Константинополе почти ничего не напоминало о происходящих в стране событиях. Арам, прежде часто бывавший здесь, не заметил практически никаких перемен. На улицах, как обычно, было многолюдно. Торговцы со всех сторон зазывали прохожих в свои лавки. Седовласые турки в фесках, расположившись на террасах многочисленных кофеен, курили кальян, наблюдая за прохожими. Повсюду слышалась иностранная речь. И лишь большое количество людей в военной форме выдавало нынешние реалии в стране.

В порту было многолюдно. Толпы людей пытались пробраться на суда, отправляющиеся в различные страны. И порой казалось, что этим обезумевшим людям было безразлично, на какой корабль садиться. Несмотря на то что у большинства из них были иностранные паспорта, не всем удавалось пробраться на борт. Порой солдаты, пропустив вперед нескольких членов одного семейства, остальных задерживали, не позволяя им следовать за родными. А когда те, кому удалось попасть на корабль, пытались сойти с него, то их не пускали. И никакие уговоры, рыдания и вмешательство иностранных граждан не могли заставить турок сжалиться над несчастными армянами.

Заметив обеспокоенные лица Арама и Зарвард после увиденной ими картины, Мортимер поспешил их успокоить, заверив, что подобной ситуации с ними не произойдет.

У пристани стояло несколько кораблей. Среди них были как пассажирские, так и грузовые суда. Несмотря на свое основное предназначение, последние тоже пытались принять на свой борт желающих покинуть страну, так как их было гораздо больше, чем могли вместить пассажирские корабли.

– Вот на этом корабле вы поплывете, – констатировал Эндрю, указав на один из них. На его борту латинскими буквами было написано «Elizabeth». На нем развивался британский флаг.

В сопровождении Мортимера, пробравшись сквозь толпу, Зарвард и Арам подошли к трапу, перед которым стояли турецкие солдаты. Они яростно пресекали все попытки людей попасть на корабль, иногда даже стреляли в толпу.

Поначалу они пытались отогнать подальше от трапа и Мортимера и его спутников. Однако Мортимер предъявил им свой паспорт, и вновь эффект оказался удивительным.

– А эти двое? – спросил один из турок.

– Эти французы со мной, – с невозмутимым видом ответил англичанин.

В подтверждение слов своего попечителя супруги предъявили свои паспорта, но турок лишь вскользь взглянул на них ради проформы, так как уверенные слова Мортимера для него были гораздо убедительнее всяких бумажек.

Эндрю разместил своих подопечных в удобной каюте и наказал им, чтобы с любыми просьбами обращались к капитану. Капитан Джордж Хиггинс оказался весьма добродушным человеком. Судя по теплому общению, они были хорошими друзьями с Эндрю Мортимером. Капитан, как и все бывалые моряки, обладал внушительной седой бородой. Белоснежный китель был ему к лицу и великолепно сидел на его подтянутой фигуре.

Мортимер передал Араму письмо, чтобы тот в свою очередь предъявил его другу, который должен был их встретить в Марселе и оказать всестороннюю поддержку в первое время пребывания в стране. Он также дал Араму листок бумаги, на котором было написано имя этого человека – Анри Жильбер.

Эндрю Мортимер тепло попрощался со своими знакомыми, к которым за короткий срок пути успел прикипеть душой. Он также оставил им немного денег, хотя те долго сопротивлялись и не хотели брать, так как Эндрю и так оказал им неоценимую помощь. Но все же англичанин убедил их принять деньги, сказав, что их просила передать Наджат.

Корабль медленно отплывал от берега. Арам и Зарвард наполненными грустью глазами глядели на пристань, где толпы людей в поисках спасения пытались покинуть страну. Они же с тяжелым сердцем оставляли эту землю. И главной их болью, не дававшей им покоя, оставалась судьба сына.

****

Глядя на зоравара[9] Андраника[10], невольно в голове возникала мысль о том, что именно таким, наверное, Бог задумывал человека. Все в его внешности было совершенно: необычайно глубокий взгляд, могучее туловище, широкий лоб, правильный нос – все в нем было идеально. Его невероятно прямая осанка, аккуратно зачесанные назад густые волосы и чуть изогнутые кверху усы органично гармонировали с его природными талантами, создавая идеалистический образ человека. Кроме того, Андраник был личностью с богатым внутренним миром.

Этот сильный образ служил для Арсена Гарояна примером еще с тех пор, когда Андраник впервые прибыл в военное училище, где учился молодой человек. Этот эпизод стал одним из самых сильных впечатлений в его жизни. Он часто вспоминал, как, выстроившись в шеренгу в числе других юных кадетов, он с изумлением наблюдал за шествием Андраника и двух других офицеров российской армии верхом на лошади. И как померкли те двое перед харизмой армянина. И никто из значимых политических и военных фигур, посещавших это место до и после, не производил такого впечатления, как Андраник.

Арсен, естественно, был наслышан о подвигах этого воина. О том, как Андраник отомстил Бшаре Халилу, курдскому аге, состоявшему на турецкой службе, за смерть Ахбюра Сероба. И особенно о том, как он со своим малочисленным отрядом без потерь ушел из окружения в хорошо укрепленном монастыре Аракелоц в окрестностях города Муш. И это несмотря на то, что им противостоял турецкий полк численностью в шесть тысяч солдат.

И не случайно, когда годы спустя, в сентябре 1914 года, Арсен узнал о намерении Андраника создать армянскую дружину для борьбы против турок, он приложил все усилия, чтобы оказаться в ее составе. И несмотря на то, что русское командование разрешило Андранику возглавить добровольческий отряд, состоящий лишь из армян, не имевших российского подданства, а также российских армян, не подлежавших призыву, Арсен оказался в ее составе. Когда решалась участь его Родины, он не мог оставаться в стороне. И не имело никакого значения, что он давал присягу российскому императору. Несмотря на свою молодость, Арсен блестяще проявил себя в нескольких боях. Русское командование возлагало на него большие надежды, тем более в свете разразившейся мировой войны. Арсен не допускал мысли, что ему не придется участвовать в освобождении армянского народа от турецкого ига.

В составе отряда Андраника он участвовал во всех боях. Он не ожидал увидеть настолько удручающей картины. Масштаб зверства турок против его народа переходил все мыслимые и немыслимые границы. Прошедший обучение в русской армии, Арсен стал связующим звеном между Андраником и русскими военными частями, которые были задействованы на турецком фронте. И армянский командир не мог не заметить храброго и смекалистого молодого человека, который вскоре стал практически его правой рукой.

Бои были жестокими, но угроза уничтожения целого народа, их народа, придавала им силы, и они одолевали значительно превосходящие силы врага. Невероятная мощь была сконцентрирована в каждом из этих воинов. Можно было долго удивляться, как горстка людей, ощущавшая острую нехватку оружия, успешно сражалась с вооруженной до зубов регулярной армией противника. Особенно жестокими выдались бои за город Ван. Больше месяца удавалось армянскому населению города противостоять осаде турецких и курдских войск. Город подвергался постоянным обстрелам, и только чудо помогало повстанцам удерживать его. И когда, казалось, силы были на исходе, отряд Андраника вместе с русскими частями пришел им на помощь – 16 мая 1915 года город был освобожден. Но этот факт не давал повода для радости ни Андранику, ни его воинам, так как армянский народ подвергался массовому уничтожению. А подобные успехи армян лишь еще больше развязывали руки турецким деспотам.

Не имея должной теоретической военной подготовки, Андраник тем не менее умело командовал своим войском. Эффективность его стратегических решений не подвергалась сомнению. Он обладал непререкаемым авторитетом. Андраник блестяще ориентировался на местности. Он наносил удар по врагу там, где тот меньше всего этого ожидал. Знал практически все уязвимые стороны противника.

Следующим пунктом появления войск под руководством армянского полководца значился Эрзрум. Андраник должен был этой вылазкой нанести максимальный урон турецким войскам. Его наступление было согласовано с командованием российских войск и лично с генералом Юденичем[11], штаб которого готовил широкомасштабное наступление на город. Эрзрум был важным стратегическим пунктом на кавказском фронте и его захват мог стать для русских ключевым моментом к перелому в войне. Взятие Эрзрума открывало путь к Трапезунду и Ризе на севере и к Мушу и Битлису – на юге. Для Андраника же это была очередная возможность прийти на помощь своему народу. Он знал, что во многом и от его действий зависит успешность операции российских войск, а значит, это приблизит избавление армян от турецкого ига. В труднодоступной местности, в ущелье, они организовали штаб. Операция должна была быть хорошо подготовлена, ведь после успеха армян в Ване турки еще усиленнее укрепляли свои позиции. Но для Арсена намечалась не просто важная битва. Он давно ждал возможности оказаться в окрестностях Эрзрума. И вот вплотную приблизился к цели, которая уже много времени не давала ему покоя. Он непременно должен был спасти Арпине.

Арсен вместе с другими командирами ломал голову над планом удара по противнику. Но он был рассеян, и мысли его были направлены в другое русло. Это не давало ему возможности сосредоточиться. Андраник, стоявший чуть поодаль, заметил это и легким кивком головы подозвал Арсена к себе.

– Что с тобой Арсен, у нас впереди важные дни, а ты не можешь полностью сосредоточиться? В чем дело?

– Простите, генерал. Возможно, здесь решается участь моего народа, а я не могу разобраться с собственными проблемами. Я понимаю, как это низко, но я ничего не могу поделать с собой. Я должен забрать Арпине. Она недалеко отсюда. Я предупредил ее, что ночью приду за ней.

– Арсен, ты с ума сошел. А если тебя схватят? Ты представляешь, что с нами будет? Мы лишимся важной части наших сил. Это крайне неразумно с твоей стороны.

– Я все спланировал, ничего не случится. Я вас не подведу, я не могу поступить иначе. Если я не пойду за ней, то все время буду думать об этом и тем более не смогу быть вам полезен.

– Я знаю, что тебя не переубедить, ты упрямее меня.

– В наших краях все такие, – ответил, улыбаясь, Арсен.

У карты разгорался спор, голоса становились все громче. Арсен принял участие в обсуждении плана и стал активно вносить свои коррективы. Его доводы показались убедительными, и Андраник поддержал его. Все разногласия вскоре улеглись.

Наступал долгожданный момент, и Арсен явно нервничал. Он не мог дождаться встречи с Арпине. План был разработан со всей тщательностью. Он поддерживал связь с Арпине через немецкого офицера, с которым познакомился в Петербурге. Они часто переписывались, и даже война, заставившая их, офицера российской армии и немецкого офицера, оказаться по разные стороны баррикад, не могла внести раздор в их дружбу. Франц, хотя и проявлял свое крайнее возмущение турецкой политикой, однако беспрепятственно и вне подозрений мог находиться среди турок. Согласно плану Арсена, они с Арпине должны были встретиться в церкви. Благодаря ходатайству американского миссионера Брэдли Смита удавалось не допустить расправы с Тер-Аведисом, и церковь все еще принимала ограниченное количество прихожан. Арпине давно знала Тер-Аведиса, который был одним из важных звеньев плана. Он уже приготовил рясу священника для Арсена и лохмотья для Арпине. Затем они должны были проследовать в миссионерский лагерь, откуда Арпине должны были эвакуировать, а Арсен возвратиться к Андранику.

Было уже довольно поздно, и утомленные воины погрузились в сон. Лишь Арсен, усевшись на большой камень у скалы, глядел в охваченную темнотой даль. Вдруг его ухо уловило тихий звук. Он обернулся. В сумраке вырисовывался мужской силуэт. Шаги становились все ближе. И наконец Арсен смог разглядеть черты приближающегося мужчины. Это был Андраник. Увидев генерала, молодой человек привстал и машинально вытянулся в струнку. Андраник, видя некое смущение своего соратника, рукой дотронулся до его плеча, пытаясь снять напряжение.

– Мне не спится Арсен. Ты не будешь против, если я немного посижу с тобой?

– Напротив, командир. Мне будет приятно находиться рядом с вами.

– Знаешь, я не одобряю твоего поступка, но пусть в твоем сердце не будет сомнений в правильности принятого решения… Арсен, ты боишься смерти? – неожиданно спросил Андраник.

– Боюсь, конечно. Я не верю тем, кто говорит, что не боится смерти. Как можно не бояться лишиться возможности увидеть мать, родную землю, любить…

Лицо Андраника изменилось. Его взгляд, казалось, одновременно вобрал в себя всю неиссякаемую силу и все слабости армянского народа. Арсен осознал, что этот человек не имеет права на проявление страха, усталости, милосердия. На него была возложена почти невыполнимая миссия – спасение нации от полного уничтожения. Он вглядывался в лицо, возможно, самого мужественного человека на земле и, возможно, самого несчастного.

– Я не имею права проявлять чувство страха или жалости, иначе мой народ исчезнет. Война не мой выбор. Я не родился солдатом, но я точно умру им. Я не хочу продолжать войну, но я не имею права ее прекращать. Турки должны чувствовать страх. Страх от того, что не могут сломить наш дух. Они потому и убивают армян такими жестокими способами, чтобы добраться до их душ. Но души им не покоряются. И это приводит их в бешенство. В глазах армян они не видят сломленности. И не увидят никогда. Никто не увидит. Мы слишком гордая и сильная нация. Возможно, это и приводило к черным страницам нашей истории, коих было слишком много. Много для такой небольшой нации. Но мы не умеем учиться на собственных ошибках. Сколько раз мы наступали на одни и те же грабли, но вновь с упорством наступаем на них. И боюсь, в сознании будущих поколений армян в корне ничего не изменится. Таков наш менталитет, выработанный веками.

Бывало, я приезжал в армянские селения, чтобы предупредить их о надвигающейся опасности. Хотел призвать народ сопротивляться туркам, а не ждать своей участи. Но они меня прогоняли, говорили, что если турки узнают, что я приходил к ним, то их всех вырежут. И я уходил. Но я готов умереть за них, потому что они мой народ. Я не могу поступить иначе.

Придет время, возможно, наши потомки не вспомнят о нас. Но мы сейчас не должны думать об этом. Я хочу быть самым смелым, самым жестоким, самым гордым и самым сильным из армян. Каждый из нас должен стремиться к этому. Но не потому, что это обеспечит нам славу, а потому, что лишь таким образом мы сможем посеять в глазах противника еще больший страх. И если мы выживем, этот страх будет передаваться из поколения в поколение.

Арсен внимательно слушал и впитывал каждое слово своего генерала.

Затем Андраник запел. Арсен впервые слышал, как он поет. Он пел так же, как и воевал, – вдохновенно. В его песне говорилось о бесстрашных воинах, сынах земли армянской. А о чем еще мог петь Андраник в эти дни!

***

С помощью многочисленных знакомых Арсен добрался до церкви. Было без четверти два. Он пришел раньше условленного времени, и у него была возможность полюбоваться отточенными архитектурными элементами церкви, выполненными искусной рукой древнего зодчего. При свете луны церковь казалась еще величественнее. Он призадумался над тем, что, возможно, он один из последних, кто оценит этот шедевр, и что церковь постигнет судьба большинства армянских храмов, расположенных на этих землях.

Затем он взглянул на небо. Оно было усыпано звездами. И ему вдруг показалось, что на него с высоты смотрят невинные жертвы турецких расправ, застывшие в молчаливом укоре. И в этот момент его одолело неизвестное доселе чувство – страх.

Будучи поглощен этими мыслями, Арсен не заметил, как наступило назначенное время. Выйдя из-за холмика, он осторожным шагом направился к воротам церкви. Он постучал условленным образом и спустя считанные секунды двери отворились.

Перед ним стоял худощавый человек, облаченный в черную рясу. Часть его недлинной бороды была охвачена сединой. Его ничем не примечательные черты лица тем не менее обладали неким магическим притяжением. Глаза выдавали в нем человека, который вытерпел многое на своем веку. Но, несмотря на это, было видно, что это глаза человека несломленного, более того, они были полны решимости бороться.

Арсен сразу же узнал Тер-Аведиса. Ведь Арпине так подробно описала его в своем письме. Тер-Аведис был для Арпине больше чем священник. Она доверяла ему все свои тайны, переживания. К нему первому она обращалась за советом. Она тайком ходила к нему, так как ее муж Ялчин был категорически против ее встреч с армянским священником. Он не мог допустить, чтобы жена правоверного мусульманина позорила его и ходила к священнику. А для Арпине Тер-Аведис был единственным звеном, связывающим ее с родиной. И если бы эта связь прервалась, она, наверное, не смогла бы жить.

Ялчин, зная непокорный характер своей жены и потеряв надежду превратить ее в правоверную мусульманку, пытался всячески оградить ее от всего армянского. Когда он узнавал, что Арпине ходила в церковь, то избивал ее или лишал еды на целые сутки. И лишь сердобольная домработница Хамида жалела Арпине, тайком принося еду и сопереживая ее страданиям. Хотя Ялчин внутренне восхищался красотой своей жены и был горд, что является обладателем истинного сокровища, тем не менее он не распространялся о происхождении своей супруги, зная отношение турок к армянам. К тому же его дети должны были вырасти правоверными мусульманами, истинными патриотами Турции, и о предании огласке их армянских корней не могло быть и речи.

От Тер-Аведиса Арпине узнавала о новостях с ее далекой родины, через него передавала и получала письма. Она, естественно, не могла забрать с собой адресованные ей сообщения. И поэтому Тер-Аведис выделил у себя в комнате специальный ящик, в котором хранились все письма Арпине, после того как она их прочитывала. И каждый раз он утешал ее, когда она плакала над очередным письмом. Он говорил ей, что все скоро изменится и она вновь сможет увидеть родные земли, обнять мать. И Арпине верила ему, настолько убедительно звучали слова этого человека. Она и представить не могла в те минуты, скольких, таких как она, приходится утешать Тер-Аведису и переживать вместе с каждым новым прихожанином перипетии их судеб.

Несмотря на то что Тер-Аведис всем, кто к нему приходил, старался уделить должное внимание и не выделять никого, к Арпине он испытывал особую симпатию. Он проникся огромным уважением к этой хрупкой красавице, обладающей невероятной силой духа. Он особенно остро сопереживал ее трагедию и во что бы то ни стало хотел помочь ей вырваться из плена.

Помимо Тер-Аведиса, Арпине в церкви встречалась с другими армянами, которые видели последнюю надежду на спасение в Боге. Многие прихожане очень сблизились между собой и старались всячески поддерживать моральный дух друг друга. Для таких людей, как Арпине, общение в церкви позволяло не сойти с ума от тех ужасов, с которыми они сталкивались в обыденной жизни. Но с каждым днем прихожан в церкви становилось все меньше.

На улицах города средь бела дня жандармы и солдаты жестоко расправлялись с армянским населением. И эта участь могла постигнуть каждого.

Однажды, направляясь в храм, Арпине стала свидетелем следующей картины. Посреди улицы стоял оцепеневший от ужаса массовой расправы старик, не знавший, что ему делать. Он также не видел, как на него с огромной скоростью летел всадник с занесенной над головой саблей. Казалось, через мгновение старик расстанется с головой. Однако в этот момент лошадь встала на дыбы, сбросив своего наездника наземь. Тот, ударившись головой о камень, остался лежать замертво. Лишь в этот момент старик осознал происшедшее. Он с нежностью подошел к своей спасительнице и поблагодарил лошадь поцелуем, одновременно нашептывая слова благодарности. Он был уверен, что лошадь совершила данный поступок осознанно, ведь глаза столь невинного существа не обманывают. И старик в эти минуты забыл о тех ужасах, что творились вокруг него, он вспомнил свой дом, родных, друзей. Однако другой промчавшийся мимо всадник не оставил старику шансов на жизнь, и его глаза на отсеченной голове застыли, глядя куда-то вдаль сквозь время. Затем палач попытался забрать лошадь убитого товарища. Но лошадь отказалась следовать за ним. Тот еще сильнее стал тянуть за уздцы, но животное не сдвинулось с места. Она грустно склонила голову над бездыханным телом старика. Разозленный турок схватился за наган и несколько раз выстрелил в голову лошади. Огромное тело свалилось наземь рядом с обезглавленным телом старика. Так и остались лежать два абсолютно разных, но таких близких существа.

Казалось, от всех этих ужасов люди сойдут с ума. Тер-Аведис из последних сил старался поддержать моральный дух своих прихожан. Трудно было представить, откуда этот человек находил силы быть выше всех обстоятельств и сохранять мужество, чтобы самому не впасть в отчаяние после гибели большого количества людей, которых он знал близко. Каждая новая трагедия поражала своей жестокостью.

Арпине очень сблизилась с одной худощавой женщиной чуть старше ее. Она часто приходила в церковь и, одиноко стоя в сторонке, тихо молилась, после чего незаметно исчезала. Это продолжалось при каждой встрече, пока однажды Арпине не подошла к ней. Она узнала, что женщину зовут Анаид и что та одна воспитывает сына, после того как ее мужа убили турки. Анаид была отнюдь не красавицей, но черты ее лица обладали сильной притягательностью. Ее тихий бархатистый голос имел удивительное свойство умиротворенно воздействовать на собеседника.

Анаид приходила в церковь почти каждый день в одно и то же время. Она привычно стояла в одиночестве, устремив глаза кверху. Дождавшись завершения молитвы, Арпине каждый раз подходила к ней, и они подолгу разговаривали, с каждым днем все лучше узнавая друг друга. И в этих беседах скованность Анаид исчезала, оставались лишь ее скромность и деликатность.

Но вот уже три дня как Анаид не появлялась в стенах церкви. Арпине стала беспокоиться, не случилось ли чего. Лишь на пятый день она поинтересовалась у Тер-Аведиса, не знает ли тот, почему Анаид перестала приходить в храм.

Тер-Аведис изменился в лице. Он знал, что рано или поздно Арпине задаст ему этот вопрос.

– Боюсь, Анаид больше не переступит этот порог, – тихо сказал священник.

– Что случилось, айрик? – с тревогой в голосе спросила Арпине.

– Ее постигла судьба многих наших соотечественников, и, скорее всего, нам тоже ее не избежать, – впервые в голосе этого мужественного человека послышались нотки отчаяния. И он начал рассказывать историю Анаид.

«Анаид спешно передвигаясь по улочке, завернула в одну из многочисленных лавочек.

– Акоп, – обратилась она к седовласому мужчине, – мне нужны гранаты.

– Приходи завтра, Анаид, я привезу.

– Мне нужно сейчас. Мой Варданик заболел, и ему захотелось гранатов.

– У Исмаила есть, но не советую к нему заходить, ты же знаешь, как они озлоблены на армян. Я думаю, что вскоре и мне придется закрыть свою лавку. Все равно ко мне никто не заходит, – попытался предостеречь свою знакомую Акоп.

– Я все же зайду, сын ждет.

Попрощавшись с торговцем, Анаид зашла в лавку Исмаила. Там было человек пять, которым хозяин с гордостью расхваливал свой товар. Дождавшись своей очереди, Анаид обратилась к лавочнику:

– Мне три граната, пожалуйста.

Исмаил достал из-под прилавка три подгнивших граната и протянул женщине.

– Но они же гнилые, – промолвила Анаид.

– Вы, армяне, совсем обнаглели. Бери, что дают, и проваливай.

– Но я не для себя, я для сына. Он болеет.

– Крысенышу и это сгодится, – ехидно произнес турок.

– Мой сын не крысеныш! – возмутилась женщина.

– Как ты смеешь мне перечить!

Анаид схватила два граната, выложенных на прилавке.

– Я возьму эти, – уверенным голосом произнесла она.

– Ах ты воровка! – крикнул Исмаил и что есть силы ударил ее по лицу.

Анаид рухнула на землю. На нее набросились покупатели, находящиеся в лавке, и начали жестоко избивать. Собравшаяся на улице толпа с интересом наблюдала за происходящим.

Услышав шум и заподозрив неладное, к месту событий прибежал Акоп. Он хотел помочь Анаид, но его не пропустили. Акоп в отчаянии упал на колени и закрыл лицо руками. Через несколько мгновений все было кончено.

– Уберите ее отсюда, – скомандовал Исмаил.

Несколько крепких мужчин вынесли обезображенное тело из лавки и бросили посреди улицы. Удовлетворенная зрелищем толпа быстро разошлась. И только Акоп оставался неподвижен. Придя в себя, он поднялся с колен и подошел к телу Анаид. Он не мог поверить, что перед ним лежит та же женщина, с которой он несколько минут назад беседовал, настолько изуродовано было ее лицо. Ее пальцы мертвой хваткой вцепились в два граната. Он поднял окровавленное тело и унес на своих худощавых руках».

С огромных глаз Арпине ручьем потекли слезы. Священник взял ее за руки и попытался успокоить. Тщетно.

– Я не вернусь домой, – сквозь слезы произнесла Арпине.

– Но это, наверное, твой единственный шанс выжить.

– Я не хочу жить.

– Ты должна, хотя бы ради своих детей. Кстати, у меня для тебя письмо. Мне сказали, что оно очень важное. – Тер-Аведис достал из-под рясы конверт и протянул его Арпине.

Женщина безучастно развернула его и начала читать. Вдруг ее лицо изменилось, в глазах появился блеск. Тер-Аведис с нетерпением ждал момента, когда она поделится с ним содержанием письма. Но этот момент откладывался. Арпине несколько раз перечитывала письмо, будто не веря тому, что там было написано.

– Это действительно важное письмо, – стараясь скрыть свое волнение, произнесла Арпине.

– И что же в нем такого важного? – попытался разузнать подробности священник.

– Оно от Арсена. Он готов вызволить меня отсюда.

– Я помогу вам, – без колебания произнес Тер-Аведис.

– Боюсь, нам без вашей помощи не обойтись, – сказала женщина.

Арпине ознакомила Тер-Аведиса с деталями предстоящего освобождения. Затем Арпине надежно спрятала письмо под подолом одежды, несмотря на предостережения священника, впервые решив забрать письмо с собой. Она мотивировала это тем, что может упустить какую-то важную деталь и все сорвется. Спорить с ней было бесполезно.

Арпине возвращалась домой с двойственным настроением: с одной стороны, она узнала об ужасной судьбе своей подруги, с другой – услышала радостную весть, которая должна была изменить ее жизнь и жизнь ее детей.

Али не было дома, лишь Хамида с улыбкой встречала свою хозяйку у порога. Арпине зашла в комнату сыновей, которые сладко спали в своей кроватке. Она долго наблюдала за близнецами, мечтая о том, что свои первые слова они произнесут на армянском.

В комнату вошла служанка. Она встала рядом с хозяйкой и также с улыбкой наблюдала за младенцами, которых очень любила и о которых заботилась в отсутствии матери.

– Ах, Хамида. Ты единственный человек в этом доме, кто относится ко мне с заботой, – с грустью произнесла Арпине. – Я буду скучать по тебе.

– Я всегда буду рядом с вами, госпожа, – поспешила успокоить хозяйку Хамида.

– К сожалению… вернее, к счастью – нет, – продолжила Арпине, – завтра меня уже не будет в этом доме.

Арпине поделилась с Хамидой, к которой всегда относилась с душевной теплотой, своими чувствами, возникшими в связи с предстоящим скорым освобождением.

– А что же будет с детьми? – взволнованно спросила домработница.

– Я заберу их с собой, – ответила Арпине.

И в этот момент в душу Арпине вдруг закралось сомнение в правильности своего поступка. Она не учла, что Хамида была привязана к малышам и угроза расставания с ними могла заставить ее всеми способами помешать Арпине осуществить задуманное. От этой мысли вдруг ей стало не по себе. Но все же она надеялась, что Хамида, которая с первых дней была так добра к ней, не предаст ее. Тем более что Арпине заставила Хамиду поклясться, что та сохранит этот разговор в тайне.

Однако надеждам Арпине не суждено было сбыться. Служанка все рассказала Ялчину. Он забрал у нее письмо и сверил его содержание со словами Хамиды. Взглянув на ненавистные ему армянские буквы, нанес сильный удар по лицу своей жены. Настолько сильный, что та отлетела к стене. Из ее носа тут же хлынула кровь, но на лице не было растерянности. В комнате раздался детский плач. Али подошел к колыбели и в порыве гнева начал душить собственных детей. Увидев эту страшную картину, Арпине, почувствовав прилив сил, набросилась на него, стремясь предотвратить ужасное. Но его нельзя было остановить. К тому же он оттолкнул жену и та, ударившись головой о стенку, потеряла сознание. Через некоторое время в колыбели лежали бездыханные тела двух младенцев. Придя в себя, Арпеник уловила страшную тишину в комнате. Ей хотелось верить, что все произошедшее было лишь кошмарным сном. Но высохшая кровь на ее лице указывала на обратное. Она, еле волоча ноги, с надеждой подошла к колыбели. Но увиденное ввергло ее в истерику. Звериный крик охватил комнату. Но ничего нельзя было уже изменить. Закрыв лицо руками, она рухнула на пол.

Служанка открыла дверь. Увидев мертвых младенцев, она тоже впала в истерику. Хамида рвала на себе волосы, билась головой о стену. Только в этот момент она осознала содеянное ею злодеяние.

***

– Здравствуйте, тер-айр[12], – произнес Арсен.

– Храни тебя Господь, сын мой. – Тер-Аведис крепко обнял Арсена, и Арсен почувствовал невероятное душевное тепло, примерно такое же, как когда его обнимала мать.

Прежде чем переступить порог церкви, Арсен достал из кобуры наган, затем снял с пояса шашку и надежно спрятал в кустах перед входом. Затем он трижды перекрестился, прикладывая каждый раз руку к груди по армянской традиции, и вошел в храм. При тусклом свете свечей невозможно было оценить все великолепие внутреннего убранства церкви. Однако Арсен, застыв и слегка прищурившись, вглядывался в ее стены, не в пример традиционно аскетичным армянским храмам богато расписанные великими мастерами, пытаясь сохранить в памяти каждый квадратный сантиметр пространства. Внутренний и внешний облик церкви Сурб Аствацацин были настолько гармоничны, что, казалось, это творение, было нерукотворным.

– Правда, он великолепен? – сильный голос священника вернул Арсена с небес на землю. – Я не представляю своей жизни вне стен этого храма. Брэдли мне много раз предлагал уехать. Я знаю, какая меня ждет участь. Но у меня не хватает храбрости, чтобы отказаться от всего этого и не видеть того, что наполняет мою душу. И меня одолевает страх, что мы можем потерять все это. Надеюсь, этот храм проживет намного дольше, чем я.

Арсен вслушивался в мудрые слова этого человека, к которому он проникся огромной симпатией. Он подумал про себя, что мало встречал людей на своем пути, которые обладали такой же добродетелью, как Тер-Аведис.

– Я каждый день молюсь за вас, за наших защитников, за нашу единственную надежду. Благодаря вам у нас есть шанс восстать из пепла. Тяжелая миссия выпала на вашу долю. Но я верю, вы справитесь. Мы справимся. Мы ведь не зря столько пережили, чтобы сейчас просто взять и исчезнуть, – в раздумье произнес Тер-Аведис.

Уже прошло семь минут от условленного времени, а Арпине все еще не было. Арсен начал волноваться. По лицу было заметно, что и Тер-Аведис заметно нервничал. Они молча глядели по сторонам.

Вдруг в ночной тишине послышался топот копыт приближающихся лошадей. Арсен понял, что его план, который он так упорно тщательно разрабатывал и держал в секрете, провалился. Он молча ждал своей участи.

– Пока не поздно, ты должен бежать. Здесь есть тайный ход, – шепотом произнес священник.

– Это ни к чему. Я должен с достоинством принять свою участь. Я предполагал, что события могут развернуться подобным образом. Но я не мог не пойти на этот шаг, – сказал Арсен. – Простите, тер-айр, что и вас тоже в это втянул.

– В последнее время я только и делал, что утешал вконец отчаявшихся людей. Мне было тяжело нести это бремя, но я не мог поступить иначе. Все, кто ко мне приходил, уже смирились со своей участью. Признаться, я и сам перестал верить, что можно что-то изменить. Но ты возродил мою веру. Веру в то, что остались еще армяне готовые бороться до конца. Как же после этого я могу в чем-то тебя укорять.

Шум становился все сильнее. Спустя мгновения всадники окружили церковь. Арсен почему-то в этот момент подумал об Андранике и его реакции на эти события. Ему стало не по себе от того, что он подвел своего командира.

– Выходите! – вдруг послышалось снаружи.

Арсен и Тер-Аведис медленно двинулись к дверям храма. Первым вышел настоятель церкви. Два гордых силуэта освещались лунным светом в окружении почти сотни всадников. Тер-Аведис в своей черной рясе выглядел не менее воинственно, чем одетый для маскировки в немецкую военную форму Арсен.

Трое крепких солдат двинулись в их сторону. Когда оставалось шагов двадцать пять, Арсен резко нагнулся к кустику и достал припрятанный там наган. Он произвел несколько выстрелов, и все трое упали на землю.

– Не стрелять! – скомандовал юзбаши[13].

Толпа солдат ринулась на непокорных армян. Арсен успел еще два раза выстрелить, и оба раза точно. Затем они были схвачены.

Турки оттащили тела четырех убитых и одного раненого. Они явно не ожидали подобного развития событий. Схваченных армян подвели к командиру.

– Ах ты, грязная свинья, – произнес юзбаши и со всей силы ударил по щеке Арсена металлическим прутом. Кровь потекла по идеально гладкому лицу фидаи[14], окрасив рубашку в алый цвет.

– Арсен Гароян? – обратился он к стоявшему перед ним солдату. – Отвечай!

Но Арсен был безмолвен.

– Знаменитый Арсен, здесь не может быть ошибки. Вот это удача. Ялчин, – он обратился к одному из стоящих в толпе, и к нему тут же подбежал худощавый турок в гражданской одежде, – ты даже не представляешь, какую услугу нам оказал. Ты будешь щедро вознагражден.

– Я рад быть полезен вам, – льстиво ответил тот.

– Арсен, прости меня! – вдруг послышалось в темноте.

Арсен повернул голову и увидел Арпине. У нее было бледное лицо со следами побоев. Он никак не мог отвести от нее взгляд.

– Арсен, это был бесценный дар. Ты подарил мне надежду. Они думают, что сломили нас. Но, видимо, плохо знают наш народ. За столько лет они так и не поняли нашу сущность. Все унижения и лишения делают нас еще сильнее, еще сплоченнее, – успела произнести Арпине, прежде чем ее заставили замолчать.

– Вскоре лишь безумцы посмеют упоминать об армянах. В людской памяти не останется и следа об этом ничтожном народе, – гневно произнес командир и обратился к Тер-Аведису: – Теперь ни один американец или англичанин не посмеет запретить нам уничтожить эту обитель бандитов и их пособника.

– Вы думаете, что подобными поступками сможете уничтожить культуру, которая создавалась тысячелетиями. Я понимаю, что вам, кочевникам, невозможно оценить всего величия этих творений. Вы способны лишь разрушать. А армянский народ – это народ созидатель. И если даже вы уничтожите все наше наследие и выживет хотя бы несколько армян, мы вновь будем создавать. Создавать во имя наших предков, во имя тех, кого вы истребили, во имя не родившихся детей, во имя нашей веры.

– Сжечь церковь! – скомандовал турок и вновь повернулся к Тер-Аведису: – Я великодушно позволю вам быть с ней неразлучным и разделить ее судьбу.

Тер-Аведис в сопровождении двух турок, которые ждали сопротивления с его стороны, уверенными шагами проследовал к входу в церковь. Перед тем как войти, он перекрестился и посмотрел на небо.

– Ялчин, ты можешь увести свою жену. Пусть это станет одним из наших поощрений тебе.

– Она мне не жена, – пробурчал Ялчин. – Я хочу, чтобы она разделила участь священника.

– Смелое решение, оно достойно истинного турка, каким ты, безусловно, являешься, – резюмировал юзбаши.

Услышав приговор, Арпине улыбнулась. Для нее смерть была спасением. И даже перспектива быть сожженной заживо пугала ее гораздо меньше, чем необходимость постоянно находиться рядом с убийцей ее детей и с тем, кто обрек на смерть людей, которых она любила, Арсена и Тер-Аведиса.

Арсен молча наблюдал за происходящим. Несмотря на нанесенные ему тяжелые увечья, он крепко держался на ногах. Обстоятельства научили его держать удар. Но все же резкая боль пронизывала всю его душу, но не сломила дух. Он хотел в этот момент оказаться в церкви и вместе с Арпине и Тер-Аведисом, разделить их судьбу. Но Арсен знал, что его ему уготована иная участь.

Несколько османских головорезов взяли в руки факелы и подожгли храм. Все пристально наблюдали, как пламя быстро поглощает стены строения, годами тщательно выстраиваемые древним мастером. Ровный столб дыма устремился ввысь. Казалось, душа храма обратилась к Всевышнему.

Командир приказал сохранять абсолютную тишину, дабы были слышны крики, молящие о пощаде. Но, вопреки ожиданию, из горящего храма не раздалось ни единого звука. Вдруг все пространство вокруг заполнил звонкий голос. Это Тер-Аведис возносил Слово Богу. В ночной тишине его пение приобрело особый эффект. Юзбаши явно не ожидал такого развития событий. Хотя он стремился это скрыть, но на его лице появилась некая растерянность. Арсен упал на колени. Залитыми кровью глазами он взглянул вдаль. Туда, за Арарат, и перед его взором возник образ матери, которая, стоя на коленях, молилась о нем. Она улыбнулась ему, и он улыбнулся ей в ответ. Улыбка озарила искаженное лицо Арсена.

Выполнив миссию, юзбаши развернул своего коня и взмахом руки повел всадников за собой. Связанного Арсена посадили на лошадь, и колонна двинулась. В голове командира мелькали радужные мысли о щедрой похвале со стороны высшего руководства за столь важного пленника. Более того, у него закралась мысль о том, что он удостоится приема у самого Энвера-паши, который являлся для него образцом для подражания. Но эти сладкие грезы сменялись беспокойством и страхом перед тем, что товарищи Арсена попытаются освободить его. И поэтому время от времени он оглядывался по сторонам. Иногда, услышав посторонние звуки, он останавливал свою роту, приказывая взяться за оружие. Но все опасения юзбаши оказались беспочвенными, и им благополучно удалось добраться до ставки турецких войск в Эрзруме.

Несмотря на раннее утро, молодому юзбаши хотелось как можно скорее представить бинбаши[15], который всегда недооценивал его, своего пленника. Уверенным шагом он направился к кабинету, где сидел его командир. Тот явно не ожидал увидеть посетителя в столь раннее время и мирно дремал в кресле. Феска на его голове сползла на глаза, а руки, сомкнутые на его огромном животе, поднимались и опускались в такт храпу, заливавшему всю комнату. Открыв глаза и увидев перед собой подчиненного, он накричал на него и приказал, чтобы тот немедленно убирался. Но юзбаши остался стоять на месте. Бинбаши удивился наглости офицера и еще громче заорал на того.

– Эфенди[16], я по очень важному делу, – спокойным голосом произнес молодой офицер.

Он направился к двери и приказал ввести в комнату связанного пленника.

Бинбаши не понял, что за человек стоит перед ним, и недоуменно смотрел то на Арсена, то на юзбаши.

– Это Арсен Гароян, – воодушевленно заявил офицер.

Бинбаши спросонья не сразу понял, о ком идет речь. И вдруг он резко поднялся с кресла.

– Тот самый Арсен? – не поверил старик. – Ты не ошибаешься?

– Ошибки быть не может. В ходе прекрасно спланированной операции мне удалось схватить его. Это была сложная миссия, но мы проявили исключительный героизм при его поимке, – попытался в лучшем виде представить собственную заслугу юзбаши.

Постаревший полковник был несказанно рад этой удаче. Ведь в последнее время до него доходили слухи, что генеральный штаб не совсем доволен его действиями и рано или поздно его могли отстранить от занимаемой должности. И вот у него появился уникальный шанс не только сохранить свое место, но, возможно, подняться по карьерной лестнице.

Вдруг замечтавшийся бинбаши спохватился.

– Нам нужно организовать мощную охрану, так как эта грязная кучка бандитов попытается отбить его. Ну что, свинья, – обратился он к Арсену, – скоро вам всем придет конец.

Арсен усмехнулся, за что толстяк ударил его сильно по лицу. Арсен устоял на ногах и вновь, улыбаясь, взглянул на турка.

– Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда тебя повесят на глазах у всех, в том числе и твоих соотечественников, которым еще посчастливилось оставаться в живых.

– Меня вы повесите, но останутся живы те, кто непременно накажет вас за все злодеяния. Вас бросает в дрожь даже при упоминании их имен. И правильно, бойтесь. Ибо месть за убитых матерей, детей, за отнятую Родину будет страшной.

– Убери этого грязного ублюдка с глаз долой! – крикнул налившись весь алой краской бинбаши. – Проследите, чтобы даже ни один комар не смог проскочить к нему.

– Позвольте мне сообщить в генштаб о его поимке. – Попытался взять инициативу в свои руки молодой офицер.

– Я сам об этом доложу, а ваша главная задача – обеспечить полную сохранность пленника.

Не совсем довольный юзбаши вывел Арсена из комнаты. Оставшись наедине, бинбаши долго ходил из угла в угол, размышляя над словами дерзкого армянина. Затем он вызвал к себе солдата и приказал тому срочно доставить письмо в Константинополь.

Арсена привели в подвальное помещение. В темном пространстве пахло сыростью, стены были обветшалыми. Видимо, оно долгое время не использовалось, а раньше, в эпоху султанов, служило местом для предварительного заключения преступников.

Юзбаши отрядил аж двадцать вооруженных людей, которые должны были глаз не спускать с пленника. Также он строго-настрого запретил наносить физические увечья армянину, но отнюдь не потому, что проявлял заботу об Арсене, а преследовал цель представить высшим чинам Иттихада[17] одного из тех людей, кто входил в число главных врагов Османской империи, в презентабельном виде, чтобы еще больше повысить свою заслугу. Арсену дали похлебку и кусок хлеба, но тот даже не взглянул на еду.

Арсен знал, что его будут использовать как приманку для поимки его товарищей. Он искренне надеялся, что фидаи будут руководствоваться холодным рассудком и не попытаются его вызволить. Это был его осознанный выбор, и никто не должен пострадать из-за него. Зная Андраника и его отношение к нему, Арсен все же опасался, что тот даст о себе знать.

Из Константинополя прибыла внушительная делегация. Они направились в кабинет бинбаши. Тот начал льстиво заигрывать с высокими гостями, стараясь при каждом удобном случае сделать акцент на своей заслуге при поимке Арсена. В письме, направленном в Иттихад, бинбаши и слова не упомянул о юзбаши, указав себя в качестве разработчика плана операции и командующего войсками, схватившими Арсена.

Предугадав подобное развитие ситуации, юзбаши в свою очередь послал собственное письмо, который его верный помощник Эркан доставил гораздо раньше, чем было доставлено сообщение бинбаши. Поэтому, несмотря на крайне обходительное отношение последнего с гостями, те первым делом объявили о том, что постаревший офицер отстраняется от выполнения своих обязанностей и новым командующим назначается Юсуф, который с этого момента будет носить чин бинбаши.

Это ввело в замешательство бедного старика. У него случился сердечный приступ. Он тяжело дышал, лоб обильно покрылся потом. Упав на кресло, он пытался лихорадочно расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, но его пухлые пальцы пальцы не слушались его. Однако никто из присутствующих не обращал внимания на конвульсии старика.

Юсуф стоял в центре комнаты, задрав подбородок. В этот момент он ощущал себя центром мироздания. Лучшим умам османской армии предстояло биться над планом захвата кучки армян, которые посмели бросить вызов великому народу великой империи, и главным их козырем должен был стать Арсен. И то, что этот козырь им предоставил он, юзбаши Юсуф, возвысило самооценку новоявленного бинбаши до небывалых высот.

Решено было провести публичную казнь, чтобы было как можно больше свидетелей. Особый упор делался на многочисленные группы армян, которые ждали так называемой депортации. Этот публичный акт должен был стать свидетельством несостоятельности сопротивления турецким властям и окончательно сломить дух и без того отчаявшихся армян.

Вокруг места предполагаемой казни были сконцентрированы огромные силы. Помимо турецких солдат и жандармов присутствовали военные в гражданской форме и даже те, кого внедряли в колонны армян, дабы не упустить ни одной детали, касающейся возможного появления группы Андраника.

Турки были уверены, что Андраник обязательно попытается спасти Арсена. Нельзя было упускать реальный шанс раз и навсегда покончить, по сути, с единственной реальной помехой, которая мешала осуществлению главной цели турецких властей – полному истреблению армянской нации.

По замыслу османских военачальников, информация о месте и времени казни должна была просочиться в массы, чтобы заставить армянских фидаи появиться там.

На центральной площади Эрзрума спешно был возведен широкий эшафот, который должен был стать сценой триумфа османского духа. Народ постепенно стягивался, и к одиннадцати часам вся площадь была заполнена. Наряду с турецким населением, жаждавшим зрелища, в окружении солдат стояла большая группа армян. Многие из них не знали, по какой причине их привели сюда. Некоторые предполагали, что схватили самого Андраника, а некоторые и вовсе думали, что в руках турок оказались все фидаи во главе с их командиром.

На площади также присутствовали некоторые представители иностранных государств. Им, обвинявшим турок в истреблении мирного населения, должны были представить истинного преступника и тем самым подтвердить обоснованность применяемых по отношению к армянам мер.

В 11.42 по коридору, проделанному солдатами в толпе, в окружении вооруженной охраны повели человека с мешком на голове и завязанными сзади руками. Идя к эшафоту, он несколько раз спотыкался и падал на землю.

Лицо человека, стоявшего перед толпой, было по-прежнему скрыто. Около него находились Юсуф, полковник Ариф и генерал Асик. Последний снял с головы Арсена мешок. Толпа возликовала, хотя большинство из них и не догадывалось, кто перед ними стоит.

– Позвольте представить – Арсен Гароян, – громко воскликнул генерал. – Это один из тех преступников, кто посмел бросить вызов нам – туркам. Но вот настал час расплаты. И такая участь ждет каждого, кто попытается встать на нашем пути. Никто не смеет убивать турок. Мы вместе должны очистить нашу великую родину от преступных элементов, которых породили армяне. Они делают героями тех, кто окропляет свои руки священной турецкой кровью. И поэтому им нет места на нашей земле.

Каждую фразу генерала толпа встречала овацией. Вся его пламенная и длинная речь была преисполнена ненавистью к армянам. Он ждал, когда же появится Андраник со своей сворой, чтобы еще более возвеличить свой триумф. Он представил Юсуфа, назвав того героем и истинным патриотом Турции. Он обращался к иностранным представителям, упрекая, что те пытаются оказать на них давление, заступаясь за армян. Он то и дело указывал на Арсена, говоря, что вот оно, истинное лицо армянина. А меж тем это было гордое лицо. Арсен вглядывался в глаза стоящих в толпе армян. Своей невозмутимостью и непоколебимым духом вселял надежду в потерявших веру людей. Единственное, что смущало Арсена, – это внушительная щетина. Он всегда старался поддерживать свое лицо в подобающем виде. Эта привычка выработалась у него задолго до знакомства с генералом Андраником, который тоже считал, что солдат и офицер должны всегда найти возможность побриться. Однако не относился слишком строго к тем фидаи, которые предпочитали отпускать бороду.

Речь генерала Асика принимала характер некой пародии. Генерал всячески растягивал момент казни, но фидаи не давали о себе знать. Толпа начала требовать зрелища, и тянуть больше не было смысла.

***

В комнату Андраника вошел молодой фидаи.

– Разрешите доложить, командир. Арсен схвачен турками, – с некоторой робостью в голосе отрапортовал молодой человек.

После этих слов Андраник замер на месте. Кровь прильнула к его голове. Но он совладал с собой и после секундного замешательства четко скомандовал:

– Азат ес![18]

Оставшись один, он подошел к столу и со всей силы ударил кулаком по нему. Он не почувствовал последствий удара, так как душевная боль превосходила физическую. Он сел на стул, и его одолело чувство безысходности. Андраник вспомнил, как впервые увидел Арсена. Это было в Петербурге, в кадетском корпусе. Проходя перед шеренгой будущих солдат, полковник императорской армии Андраник сразу приметил небольшого роста паренька, который выделялся среди остальных своих сверстников четкой выправкой, чистоплотностью и невероятно решительным взглядом. Все эти качества были необходимым условием, для того чтобы стать настоящим офицером. Он взял его под свою опеку и окружил поистине отцовской заботой. И молодой человек с лихвой отплатил за это. Впоследствии Андраник не раз убеждался в недюжинной храбрости и светлом уме Арсена. И он нисколько не удивился, когда узнал, что Арсен родом из Арцаха. Эта армянская область испокон веков славилась своими храбрыми воинами.

Спустя некоторое время Андраник позвал к себе Сероба. Все уже были в курсе случившегося, и поэтому в лагере царило тревожное настроение.

– Сероб, как ты думаешь, у нас есть возможность освободить Арсена? – практически с ходу спросил Андраник у своего соратника.

– Мне кажется, у нас нет никаких шансов, командир. Они будут готовы к тому, что мы можем попытаться это сделать. Мы лишь потеряем людей, а нам нельзя рисковать, слишком многое поставлено на карту, – откровенно ответил Сероб.

– Хорошо, Сероб, можешь идти.

Андраник и сам знал ответ на свой вопрос. Однако он до последнего пытался убедить себя, что он ошибается и что все же есть хоть малейший шанс спасти своего любимца.

Разведка доложила, где и когда намечена казнь Арсена. Она должна была состояться на центральной площади при массовом стечении народа. Турки вознамерились устроить показательный карательный акт, дабы нанести очередной чувствительный удар по сознанию армянского народа. Безусловно, Арсен был известной личностью. О его успехах в отряде Андраника были наслышаны все, от мала до велика. И казнь одного из тех, кто был призван спасти армянский народ от уничтожения, по замыслу турок, должна была развеять миф о непобедимости в том числе самого Андраника, которого многие всерьез считали неуязвимым.

Наступала кульминация. Генерал Асик сделал демонстративный жест правой рукой. Через мгновение к нему подошли двое солдат крепкого телосложения. Они взяли под руки Арсена и опустили его на колени. Новоиспеченный бинбаши передал палачу небольшой меч, хотя у того слева в ножнах располагалось собственное оружие. Асик вознес руки над толпой, как бы давая знать, что скоро произойдет священное действо. Толпа в неистовстве возликовала. Левой рукой он ухватился за волосы Арсена и потянул его голову кверху. Затем приставил меч к шее и потянул его к себе. Но, вопреки ожиданиям, кровь не хлынула с шеи Арсена. Видимо, устроители казни решили, что простое отсечение головы будет слишком легким наказанием для столь ненавистной персоны, какой для представителей турецких властей, безусловно, являлся Арсен Гароян. И поэтому было решено, что его будут умерщвлять тупым лезвием. Каждое движение руки генерала доставляло неимоверные муки Арсену. Он инстинктивно дергался, но крепко державшие его солдаты не давали ему помешать Асику выполнить свою миссию. Спустя примерно минуту наконец удалось пробить гортань Арсена, и кровь мощной струей вырвалась наружу. Генерал сделал шаг назад, чтобы ненароком не испачкать свою парадную форму кровью неверного. Он потянул голову армянина кверху, с целью еще больше усилить его страдания. Зрачки Арсена устремились вверх, оставляя под собой лишь белую пелену. Многие в толпе армян, не выдержав столь ужасающей картины, падали в обморок. И это несмотря на то, что смерть стала для них повседневностью. Стоящий на коленях перед ликующей толпой человек все еще боролся со смертью. Невыносимая боль пронзала все его тело. Жадно хватая ртом воздух, Арсен едва дышал. При этом издавал страшный хрип. Он не контролировал себя, не понимал, что вокруг происходит. Его уши наполнились столь сильным шумом, что, казалось, голова вот-вот лопнет. Он хотел, чтобы всему этому пришел конец, но не мог ничего сделать. Арсен настолько ослабел, что, даже если бы его не держали с двух сторон мускулистые руки, не был в состоянии шевельнуться. Постепенно его разум помутился. Перед глазами стали возникать образы родных ему людей и тех, кого он ни разу не видел. Одни плакали навзрыд, другие безудержно хохотали. Затем он увидел себя со стороны. Он был полон сил, хоть и изрядно поседел. Его окружал счастливый народ. Это были армяне. Они пели, танцевали, и он радовался, глядя на них. Арсен обернулся – и за его спиной вырос величественный армянский храм. Перед входом стоял Тер-Аведис. Арсен улыбнулся ему, а тот молча осенил его крестом. Несмолкаемо зазвучал звон колоколов.

Генерал с нескрываемым удовольствием довершал начатое действо. Он не прочь был бы целый день здесь стоять и тешиться восхищенными возгласами толпы. Однако дальше продолжать не было смысла, так как Арсен уже обрел мученическую смерть. К тому же рука генерала уже устала совершать постоянные движения по шее тупым лезвием. Поэтому Асик передал меч стоящему сзади офицеру и, достав из ножен острый меч, одним движением отсек голову Арсена, болтавшуюся на кусочке кожного покрова.

Генерал Асик в очередной раз захотел увидеть себя в лучах славы. Он высоко поднял голову казненного фидаи и, подобно собравшимся в римском Колизее зрителям, когда их любимый гладиатор побеждал очередного беспомощного раба, собравшиеся взорвались в едином порыве. В этот момент блаженство генерала достигло максимального предела.

Голова Арсена Гарояна должна была стать отличным подарком Энверу паше, в чьем непосредственном подчинении находился Асик. Обезглавленное тело рухнуло в лужу крови. Стоявший безучастно Юсуф подошел поближе к генералу Асику и выдвинулся на передний план, считая, что истинным триумфатором должен быть он, ведь именно он схватил Арсена. И хотя в момент казни он не был в центре внимания, это сильно не расстраивало его, так как он получил свою порцию славы и достиг заветной цели – стал бинбаши. Тем не менее он не мог удержаться от соблазна внести свою лепту в казнь Арсена. Он пнул ногой бездыханное тело, и оно свалилось с пьедестала. Буквально сразу же на тело набросились бродячие собаки, коих в Эрзруме было немало, и стали жадно поедать его.

Не успев еще спуститься с пьедестала, группа высокопоставленных офицеров столкнулась с солдатом, на лице которого было заметно возбуждение. Он впопыхах вручил генералу некое сообщение. Умиротворенное лицо генерала резко изменилось. Он был в растерянности и стал хаотично метаться вперед-назад. Затем, взяв себя в руки, устремился вниз и приказал всем солдатам построиться.

В то время как на центральной площади происходила казнь Арсена, отряд Андраника совершил нападение на казармы, в которых располагалось несколько сотен солдат, бывших ранее в подчинении смещенного с должности бинбаши. Их решили не стягивать к центральной площади, так как боялись, что они в знак протеста за снятие с должности их командира подведут во время важной операции – при поимке Андраника, появления которого ждали именно на месте казни. К тому же по тайному приказу генерала неблагонадежных, как ему казалось, солдат под разными предлогами решили разоружить, оставив им лишь незначительное количество единиц оружия, дабы те не устроили вооруженный бунт. Это обстоятельство упростило задачу фидаи уничтожить турецкие части. Но если бы даже турки были во всеоружии, то итог был бы тем же, настолько молниеносной и неожиданной оказалась атака армян. Лишь немногим туркам удалось спастись бегством. И то это был некий жест армянского командования, дабы как можно скорее дать знать турецким офицерам  о совершенном возмездии.

Когда основные турецкие войска, находящиеся в Эрзруме, во главе с генералом Асиком добрались до места событий, они увидели лишь уничтоженные огнем казармы и поле, усеянное трупами солдат. У генерала был соблазн устремиться в погоню за врагами. Он сначала последовал этому инстинкту. Но, опомнившись, остановился. Он понимал, что Андраник именно этого и ждет от него. В горах, куда успел увести свой отряд армянский командир, у турок не было ни единого шанса на победу. Но самолюбие генерала было сильно задето, и это не оставляло ему другого выбора, кроме как устремиться в погоню и наказать дерзких армян. Он перестал руководствоваться здравым смыслом.

Солдаты ждали решения командира. Они надеялись, что генерал не поведет их вслед за непобедимым отрядом Андраника. Их душевное состояние было в явном упадке. Но после некоторого колебания генерал принял решение, которое вызвало явное недовольство у большинства солдат, находящихся в его распоряжении. Он разделил войско на две части. Во главе малочисленной, которая насчитывала три сотни наездников, он поставил бинбаши Юсуфа и приказал им следовать в восточном направлении. Сам же повел основные войска численностью около полутора тысяч человек на запад. Хотя Юсуф понимал всю опасность данной кампании, тщеславие подсказывало ему, что он получил очередной шанс проявить себя. В его мыслях вновь поселились радужные надежды. На сей раз они возводили его еще выше. Проанализировав последние события, он сделал вполне адекватный вывод, что фортуна явно благоволит ему. Он искренне верил в то, что именно ему удастся раз и навсегда покончить с Андраником – главным врагом Османской империи. Он настолько вознесся в своих мечтах, что поставил себя в один ряд не с кем-нибудь, а с самим Александром Македонским. Сладкие мысли настолько его окрылили, что он мчался по ухабистым путям, ведя за собой своих солдат и совершенно потеряв бдительность. Придя в себя, он обнаружил свой отряд на широкой поляне, окруженной деревьями, над которой нависли невысокие скалы. Прежде чем он успел задуматься о возможной угрозе, со всех сторон на них были направлены ружья фидаи.

– Слезайте с коней и бросайте оружие! – послышался громкий приказ.

Турки находились в оцепенении, они ждали реакции своего командира. Юсуф был настолько ошарашен, что не мог понять, что произошло. Он слез с коня, машинально опустил винтовку на землю, затем достал из кобуры немецкий револьвер и тоже бросил его рядом с винтовкой. Затем, упав на колени, стал просить о пощаде, уверяя, что ни в чем не виноват и лишь выполняет приказ. Что ни в коем разе не одобряет убийства армян. Видя капитуляцию своего командира, солдаты слезли с коней и разоружились. Несколько молодых ребят вышли из тени деревьев и быстро собрали трофейное оружие. Коней же они погнали в лес, и те разбрелись в разные стороны.

Около трехсот турецких солдат, которые недавно были задействованы в казни Арсена Гарояна, дрожа от страха, ждали своей участи. Они, никогда не щадившие ни одной армянской души, не делавшие исключения ни для стариков, ни женщин и детей, ждали милости от армян, так ловко их пленивших. Они, жившие заветами Мохаммеда, уповали на христианское милосердие и умение прощать. Но имели ли право прощать те, чьих жен насиловали, затем жестоко убивали, чьих еще не родившихся детей умерщвляли в утробе, чьим матерям была уготована жестокая и мучительная смерть? Если бы турок простили, то самим простившим не было бы прощения.

Совсем уже поникший Юсуф окинул своим жалостливым и умоляющим взглядом всех сорок восемь фидаи, которым удалось окружить его отряд.

– Среди вас резчики есть? – на русском произнес все тот же голос.

На сей раз турки могли сполна оценить не только тембр голоса, но и внешний вид его обладателя. Это был плотного телосложения человек, облаченный в русскую форму. Из-под его папахи на лоб пробивалась седая прядь волос. Обладатель голубых глаз и выделявшейся на подбородке ямочки, то и дело поглаживал свои шикарные усы.

В душе Юсуфа, понявшего, что перед ним не армянин, а русский, затеплилась надежда на спасение. Не осознав смысла произнесенных командиром слов, он обрадовался возможности договориться с человеком, над которым не довлело чувство мести. Но двое крепких светловолосых солдат и один тощий армянин с вынутыми из ножен саблями направились к нему, и у Юсуфа вдруг онемел язык, и он не смог ничего произнести. Он пытался что-то пролепетать, но из его гортани исходило лишь мычание. Вскоре Юсуф и вовсе умолк, когда лезвие ножа перерезало ему горло.

– Отставить! Долго! – вновь последовал приказ. – По коням! Рубить!

Командир, стоя в сторонке, наблюдал, как его подопечные, армяне и русские, наносили удары саблями по остолбеневшим от ужаса туркам. Он не собирался останавливать бойню, так как перед его глазами стояли те зверски измученные тела армянских детей, которые он встречал повсюду. И каждый раз он испытывал лютую ненависть к тем, кто был причастен к этому безумству. Он воспринимал боль чужого для него народа как свою личную.

Помимо командира за расправой сверху, спрятавшись за большим скальным камнем, наблюдали и двое мальчишек, которым удалось избежать резни турок. Они несколько дней жили в этих труднодоступных местах, пытаясь найти убежище.

Все утихло. Долина вдоволь насытилась кровью. Бездыханные тела турок во главе с командиром Юсуфом застыли в разных позах.

– Уходим, – последовал приказ командира, и сорок восемь всадников последовали за своим вожаком.

Никому не удалось выжить в этой бойне. И лишь зоркий мальчишеский глаз углядел чуть заметное движение. Ребята стремглав устремились к месту расправы. Один из них, подобрав лежащий на земле турецкий меч, кольнул в бок того, кто спрятался под телом товарища. Турок дернулся. Мальчишка, не колеблясь, проткнул того в сердце. Издав короткий звук, турок окончательно распрощался с жизнью. Второй мальчишка, заметив блеск, приподнял рукава рубашки убитого ими турка. На обеих руках, вплоть до локтя, были надеты золотые часы, видимо, отнятые у армян. На некоторых из них были выведены армянские буквы – инициалы владельцев, которых наверняка уже не было в живых. Мальчишки сорвали с рук турка все часы. Не ради наживы – для них кусок хлеба представлял сейчас гораздо большую ценность, чем килограмм чистого золота, – просто они не могли смириться, что семейные реликвии их соотечественников опоясывают руки врага.

Мальчишки кружили вокруг турецких тел, стараясь выискать тех, кто, возможно, выжил после учиненной казни. Но тщетно, все были мертвы. Это их даже немного огорчило, так как в них не остыло чувство мести за убитых родных. Да и вряд ли когда-нибудь остынет. Им, столь рано повзрослевшим и перенесшим неимоверные страдания, хотелось выплеснуть всю накопившуюся ярость. В их детских сердцах поселилась ненависть, а единственной целью стала месть.

Закончив обход, мальчишки подбежали к лошадям, которые не умчались вслед за своими собратьями, а мирно щипали травку, не подозревая, что их прежние хозяева уже больше никогда не сядут на них. Оседлав лошадей, юнцы устремились вслед за отрядом русского командира, надеясь догнать его. И тогда, возможно, несмотря на их возраст, командир зачислит их в состав своих войск и их борьба обретет более осмысленные очертания.

Не успел генерал Асик вместе со своим войском покинуть центральную площадь, как жителей города охватила паника. Слух о том, что Андраник где-то рядом распространялся с неимоверной быстротой. Несмотря на все уверения офицеров, что жизни турецких жителей города ничего не угрожает, страх за свою безопасность их не покидал. Тем более что в город вернулось гораздо меньше солдат, чем направилось навстречу армянскому отряду. Энвер был крайне недоволен действиями генерала Асика, который вынужден был с остатками войск бежать, дабы окончательно не потерять всех своих людей, и распорядился направить в Эрзрум несколько воинских частей, ранее располагавшихся в южных провинциях империи. Но это было неким шагом отчаяния, так как отряд фидаи, скорее всего, был уже далеко от Эрзрума. И где нанесет свой очередной удар Андраник, никому не было известно.

РОБЕРТ ЦАТУРЯН

Окончание

[1] Святыня.

[2] Название музыкального сопровождения христианского богослужения в армянской церкви (литургии, обедни).

[3] Нерсес IV Шнорали (ок. 1098 – 1173). Армянский католикос (1165), святой Армянской апостольской церкви (ААЦ). Известен как поэт, музыкальный теоретик, композитор, философ, богослов и летописец. Один из образованнейших людей своего времени. Автор шаракноца (сборника духовных песнопений) и патарага для ААЦ.

[4] Церковная утварь, используемая в большинстве богослужебных обрядов для священного курения ароматических веществ.

[5] Солдат (тур.).

[6] Вежливое обращение к женщине.

[7] Враг (тюрк.)

[8] Армянский миниатюрист, представитель киликийской школы

[9] Полководец (арм.)

[10] Андраник Торосович Озанян (1865-1927) – один из лидеров армянского национально-освободительного движения, национальный герой армянского народа. Национальный герой Болгарии. Известен как Зоравар Андраник, Генерал Андраник, Андраник-паша. Генерал русской армии (1918)

[11] Николай Николаевич Юденич (1862-1933) – генерал от инфантерии. С января 1915 года командующий кавказской армией.

[12] Обращение к священнику (арм.)

[13] Начальник отряда в турецких войсках.

[14] «человек, жертвующий собой ради идеи» (перс.) – добровольные участники вооруженной борьбы армянского народа против иностранных захватчиков.

[15] Турецкий начальник батальона, полковник.

[16] «Господин», «повелитель» (перс., араб., тур., тат.). Титул и офицерское звание в Османской империи.

[17] «İttihâd ve Terakkî» («Единение и Прогресс») – политическая партия турецких буржуазных революционеров-младотурок.

[18] «Свободен!» (арм.)