• «Ереванская цивилизация». Необходимые комментарии к публикации книги
• Феномен Еревана. Ереван как воплощение героического мифа. Живущие в империях. Миф о Ереване. Воплощение мифа
• Традициология как наука о Ереване
• Как функционирует этническая культура. К теории формирования традиции
• К теории формирования традиции. Функционирование социокультурного организма

ПРАЗДНИК ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ

(Опыт культурного перевода)

Пролог

Автор: Светлана Лурье

Объяснить становление Еревана в ХХ веке с помощью социологии, политологии, экономики невозможно. Поэтому мы попытаемся объяснить его с помощью культурологии, опираясь на приведённые выше теоретические посылки. Не будем останавливаться на том, что армяне в начале ХХ века пережили величайшую катастрофу — она предшествовала формированию нового Еревана. Формирование Еревана фактически стало ответом на пережитый геноцид.

Итак, 1922 год, Лозаннская мирная конференция. Армянский вопрос в повестке дня не стоит. Армяне рассеяны по всему миру, а иные даже стараются скрывать своё армянское происхождение. Единственный армянский островок — Ереван и область в Закавказской Советской республике, где у власти большевики… Не приходится удивляться тому, что многие культурные традиции армянского народа оказались нарушены, произошло катастрофическое крушение его старой картины мира, возникло чувство конфликтности с человечеством, ощущение враждебности всего мира. Четверть века после этого ушло на переживание смуты и на разрозненные попытки собраться с остатками сил.

Что происходит в армянском этносе в течение первых десятилетий коммунистической власти в Советской Армении? Народ попал из огня да в полымя. Однако, пусть и вяло, идут процессы самоорганизации этноса по консервативному типу.

Напомним, что это такое. Консервативная самоорганизация этноса происходит, когда он попадает в новые для себя исторические условия, к которым ему необходимо адаптироваться, а более верно сказать, защитить себя от новшеств, поскольку у народа нет сил и желания жить по-новому, а обстоятельства, между тем, давят. В таких условиях этнос, стремясь как можно меньше меняться в своём ядре, выставляет как бы защитный барьер между собой и внешним миром. Таким защитным барьерам становится внутрикультурная группа, которая искренно или не очень принимает ценности, диктуемые внешним окружением, и становится между внешней социокультурной средой и массой народа. Эта внутрикультурная группа выполняет коммуникационные функции между двумя средами, которые разделяет, то есть передаёт информационные послания. Задача защитного барьера — минимизировать контакт двух сред, внутренней и внешней, преломляя и искажая ту информацию, которая через него транслируется. Таким защитным барьером стала армянская компартия, которая осуществляла контакты с руководством СССР, стараясь по мере сил, насколько в то время это было возможно (а возможно было не всегда) предохранить народ Советской Армении от внешних влияний.

С другой стороны, на народ Советской Армении до поры до времени влияла очень активная армянская диаспора, которую разрывали страсти. С одной стороны до советских армян глухо доходили и не оставались без ответа преполненные мести и жажды деятельности призывы дашнаков. С другой, старались подольститься рамкавары, видевшие в Советской Армении надежду на армянское возрождение и оправдание своего существования. Но всё шло в разнобой, не было ни общего плана, ни мало-мальской согласованности в действиях.

Армению, казалось, тянули лебедь, рак и щука. Таманян уже начертал свой план, но до поры до времени воплощался он медленно, и Ереван оставался захолустьем. И было ему, казалось, на роду написано таковым и оставаться, поскольку армяне к активным действиям тогда были мало способны. Народ, казалось, морально был уничтожен. Ничто не предвещало возрождения…

Какая судьба ждала Армению и Ереван? Вероятнее всего Ереван вырос бы в большой город по законам советской гигантомании, и был бы одним из советских городов, символизировавших «дружбу народов». Без особой изюминки и даже без особой культуры, с чертами химеры. У армян, казалось, мало что было этому противопоставить.

Конечно, острый кризис, пережитый армянами, не длился бы вечно. Как говорят, время лечит. Как правило, в разных кризисных ситуациях армяне конфликтность, если так можно сказать, экстериоризируют. Поясним. Как можно преодолеть конфликтогенный фактор? Его можно либо включить внутрь себя в качестве внутренней альтернативы, одного из возможных путей собственного видения мира, и там внутри себя победить-преодолеть. А можно всё зло вынести вовне, отнести к внешнему миру, себя от зла отгородив, а с внешним злом расправиться любыми подручными методами. Армяне часто поступают именно так. Так они клеймят турок, требуют суда над ними, а то и прибегают к мести, даже к терактам, но ничего не желают исправить внутри себя.

Но в середине ХХ века было не так. Как-то вдруг всё стало не так. Армяне начали кардинально менять себя. Нет, не потому что кто-то к тому призывал, кто-то очень умный понял, что надо работать над собой. Никто ничего такого не понимал. Да, армяне захотели построить свой город: просто город, чтобы в нем жить. Просто этого захотели сразу все армяне, и, как только представилась возможность, строить город и обустраивать свою страну (такую маленькую, что можно было бы говорить о городе и окрестностях), и поехали. Ехали, преодолевая все препятствия и рискуя, потому что нередко дорога лежала через Ереван транзитом в Сибирь. Всё равно ехали: то ли не знали, то ли не понимали, то ли не могли не ехать. Так бывает, когда понимаешь, что это последний шанс. Иначе — этническое самоуничтожение, погребение себя под обломками катастрофы, в отчаянии, тотальном неверии и полном одиночестве.

А спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих. Благо было в том, что Советская Армения имела мощнейшую защиту от нападений извне, и армяне были уверены, что, хотя они строят город под самым носом у турок, в немногих километрах от турецкой границы, туркам тут ничего не обломится.

«Мне сказали тогда, погляди,
Как близка к Еревану граница,
Стоит только Аракс перейти,
И твой город, твой дом загорится.
Я сказала: не сыщут путей,
Слишком времени минуло много,
От турецкой земли до моей
Чрез Москву пролегает дорога»,

— писала поэтесса Сильва Капутикян.

Как-то возникла идея — в Советской ли Армении, в диаспоре ли, — что этот клочок земли с Ереваном в центре станет родиной всех армян, откуда бы они ни происходили. Вот, собственно, доминанта, идея, которая зародилась у армян. И они начали её воплощать. Воплощали, но не понимали до конца, что происходит, какие грандиозные дела вершатся. Не понимали, что создают свою совершенно новую культуру, новую традицию, новую цивилизацию. Вопреки равнодушию всего мира, вопреки сталинскому тоталитаризму, вопреки — и это самое главное — самим себе. Поскольку надо было действительно внутренне изменить себя, не зацикливаться на мести, не думать о ненависти, не заниматься пустым самопревозношением, не упиваться своими несчастьями или золотыми мечтами из далёкого прошлого. Надо было вообще меньше думать о том, что во внешнем мире, о том, что в прошлом, а думать о дне сегодняшнем и о тех конкретных задачах, которые он ставил.

Кажется, в эти годы бурного этнического культурного развития армяне не очень много рефлексировали. Статистика, демографические и социологические данные ясно говорили: идёт бурный внутрикультурный процесс, формируется новая социальная среда, которая усложняется и становится более плотной. Выше я цитировала фрагменты из книги «Формирование Еревана» 1986 года издания, которая вся была посвящена тому, как развивалась, переливаясь красками, социальная среда Еревана. Но даже авторы книги не поняли сути явления, не поняли, что формировался новый социум. Когда я прочитала эту книгу, то оттолкнувшись от неё, написала свой очерк «Феномен Еревана» о том, как почти из ничего, на месте глухой провинции возникла новая жизнь, новая цивилизация. [Очерк «Феномен Еревана» написан в 1989 году. В новых изданиях он получил названия «Ереван: воплощение героического мифа» (он вошел в качестве главы в мою книгу «Историческая этнология» — М.: Аспект-пресс, 1997, 1998. М.: Академический проект: 2004. С. 624) и в несколько измененной редакции приводится в этой книге.] В свою очередь, авторы «Формирования Еревана» были удивлены, прочитав мою статью. Социолог и этнограф Рубен Карапетян, автор ряда глав той книги, признался, что её авторы вплотную подошли к пониманию произошедшего, но последнего шага так и не сделали, не поняли, какое громадное качественное, а не количественное изменение произошло с армянским этносом. Я рассказываю это к тому, что армяне отлично понимали, что происходят большие изменения, что их жизнь преображается, но они не поняли, что сформировалась новая армянская традиция. А формировалась она у всех на глазах. Процесс, мы видим, отчасти рефлексировался, но не до конца, масштаб и глубина его не осознавались. Формирование новой традиции было стихийным процессом, и как стихийный мы его в этой книге и покажем.

И это поистине золотая жила для культуролога: редко кому удается наблюдать, как формируется культура. И так мы шаг за шагом, глава за главой будем вместе с вами, наш читатель, наблюдать чудо. Ибо рождение новой культурной традиции — это чудо, которое редко кому доводится наблюдать. Хотя, думаем, процесс это не редкий, он, по сути, таков, что слабо рефлексируется, редко имеет своего историка, а если узнается, то уже тогда, когда завершается. Да и тогда крайне редко понимается как что-то необычное: у людей слишком замылен взгляд, а мир слишком хаотичен и суетлив. Вот появился какой-то яркий социальный феномен, и хорошо, если его заметил поэт и описал в своём произведении. Наука не настроена такие яркие социальные феномены фиксировать, поскольку средствами науки социологии (тем более экономики или политологии) их часто не объяснишь, а культурология — наука только зарождающаяся.

Явление, о котором мы говорим — феномен Ереванской цивилизации, — культурологическое. Изучая её, мы будем одновременно с помощью этой молодой науки разъяснять явления и, параллельно, развивать саму эту науку.

Итак! Собственно, Еревана как города, имеющего некое своеобразие, в 1940-е годы, не было…

Мой дополнительный комментарий к разделу «Пролог»

Автор: Олег Гаспарян

Сразу обращаю внимание читателя, что для него автор-культуролог начинает разворачивать «праздник формирования культуры». Так не напрасно назван этот главный раздел книги именно потому, что появление того Еревана объяснить и правильно описать «с помощью социологии, политологии, экономики невозможно»!  Ещё заметьте, что первые намётки и публикации автора об этом Ереване были ещё в 1989 году — 35 лет назад! И несмотря на уникальность такого наблюдения Еревана, отмеченного и армянскими историками ещё тогда, сама книга, и её значение, до сего дня остаётся вне поля внимания не только научного сообщества, но и самих ереванцев, армян. Почему так? Потому что они сами себя так и продолжают видеть в своей «картине мира», которая уже в очередной раз изменяется опять же по «катастрофическому сценарию», который в этой, в очередной раз изменяемой «картине мира» опять же слабо согласуется с геополитическими реалиями.

Но несколько слов следует все же сказать, как так случилось, что молодой неизвестный ещё учёный — Светлана Лурье — «свалился на голову» ереванцам из далёкого Ленинграда, хотя много известных людей ереванцы тогда уже знали и восторженно принимали на, казалось, беспрерывно продолжающихся многотысячных митингах на площади Свободы, как тогда назвали эту площадь между таманяновским зданием Оперы и балета им. Спендиарова и «Лебединым озером». (Довольно напомнить только Галину Старовойтову тоже из Ленинграда-Петербурга.) А дело было почти конспирологически поставлено, но об этом в другом месте.

Так вот в 1989 году уже после развернувшегося Карабахского движения и страшного Спитакского землетрясения Светлана Лурье, тогда всего лишь м.н.с. Ленинградского филиала института социологии АН СССР (ныне  СИ РАН — филиал ФНИСЦ РАН) и по совместительству сотрудник Московского института востоковедения РАН последним направляется в Ереван. Так было положено начало многолетнему изучению и исследованию истории и культуры Еревана, естественно, и Армении. И уже в том же году пошли соответствующие публикации. После, на протяжении почти четверти века была и жизнь в Ереване подолгу, со временем и на своей городской квартире и даче в Анкаване, и работа в НИИ истории (НАН) и преподавание своего спецкурса в университете (ЕГУ). Светлана настолько полюбила и вжилась в тот Ереван, что называла себя «русской ереванкой» до конца дней своих.

На рубеже же веков случай свёл её, уже маститого молодого учёного, к.и.н. и доктора культурологии с Арменом Давтяном из Москвы. (Армян ведь где только не встретишь?) Но Армен оказался родом из советского Еревана, а корнями из Тбилиси, отличным учёным-прикладником и — замечательным наблюдательным рассказчиком. Потому Светлана и предложила ему написать нарратив для такой вот научно-популярной книги. Ереванцам выпал необыкновенный и неповторимый пока случай получить не просто очередную книгу о Ереване, но и культурологический анализ самого необыкновенного и неповторимого Города-столицы всех армян! Да, тогда Ереван действительно стал столицей всех армян, и читатель непременно в этом убедится, продолжая читать эту книгу.

Повествуя о Ереване с начала 1920-х годов, культуролог задавалась вопросом: «Какая судьба ждала Армению и Ереван?». И вот спустя век не я один, полагаю, задаюсь тем же вопросом. Вот такая циклическая метаморфоза произошла с Ереваном за последние 30-40 лет. Я сам, увы, не нахожу в этом «диалектического развития» в лучшую сторону, хотя Ереван вырос и остался большим городом. Но он утратил свою обретённую было к 1980-м годам особенную «плотность культурной среды». Он не имеет сегодня, как тогда, пусть и в рамках советской доктрины «дружбы народов», за спиной своей надёжного защитника. (Да и какая сегодня «дружба» меж некогда «братскими» народами?..) И перед Ереваном все та же граница с не менее недружественной Турцией. Она совсем недавно с Азербайджаном буквально с кровью оторвала от Армении Арцах, так же безжалостно и жестоко вытеснив оттуда всех армян… Тот самый Карабах, с которого, казалось, началось возрождение «новой независимой Армении». Хуже, над её сегодняшней «независимостью» буквально висит «дамокловым мечом» все та же Турция со своим воинственным вассалом Азербайджаном…

Конечно, и сегодня острый кризис, переживаемый армянами, не будет длиться вечно. Но залечит ли время и на сей раз раны так, что армяне сумеют-таки самоорганизоваться и включить себя в такую «картину мира», где бы они смогли в Ереване опять воссоздать ту «столицу всех армян», которой стал тот Ереван из «Ереванской цивилизации»? Ведь сегодня уже нельзя с такой же уверенностью повторить, как тогда Сильва Капутикян отметила: «От турецкой земли до моей, // Чрез Москву пролегает дорога»… Сегодня Москва не просто далека, да ей просто не до Еревана, да ещё такого, что и не поймёшь, как и зачем, для какого своего будущего живут сегодняшние ереванцы. Да и культурная среда Еревана стала такой рыхлой — и этнически, и политически. Да и понимают ли армяне всего света, что творится вообще в мире, и сумеют ли они создать свою совершенно новую культуру, новую традицию, новую цивилизацию? Ведь мир по-прежнему равнодушен к ним. Армения для «сильных мира сего» лишь инструмент, настраиваемый против России. А Россия сегодня вся занята Украиной и нешуточным, судьбоносным противостоянием с Коллективным Западом. Это вообще отдельная большая и больная тема.

Сумеют ли армяне действительно внутренне изменить себя так, чтобы опять не зацикливаться на мести (сегодня, интересно, мести кому ещё?), не думать о ненависти, не заниматься пустым самопревозношением, не упиваться своими несчастьями или золотыми мечтами из далёкого прошлого? Если раньше, т.е. в советское время, возможно было вообще меньше думать о том, что во внешнем мире, о том, что в прошлом, — на то была Москва-защитница, — то насколько возможно сегодня армянам не думать о дне сегодняшнем и о тех конкретных задачах, которые встали вдруг ещё в 1990-х? А сегодня вообще не понятно, есть ли адекватные руководители или лидеры в Армении и диаспоре? Да и сами армяне в Армении и диаспоре представляют ли себе своё будущее в реале, а не в фантазиях очередных? Вопросов много…

Но у нас таки есть опять редкая возможность наблюдать, как формируется культура, но на сей раз пока в жёстких и безжалостных кризисных — я полагаю, опять катастрофических — условиях. Ибо, как бы то ни было, рождение новой культурной традиции — это чудо, которое редко кому доводится наблюдать. И сегодня наука не настроена такие яркие социальные феномены фиксировать, поскольку да, средствами науки социологии (тем более экономики или политологии) их не объяснишь, а культурология — наука всё ещё только зарождающаяся, да и переживающая свои кризисы становления. К тому же все сегодня вертится вокруг и внутри геополитики, что только ещё более запутывает культурную жизнь человека вообще, а не только армянина или только ереванца. А без культуры, направленной к Богу, человек совсем хиреет как Образ Божий — он все больше становится роботом, запрограммированным на бездушный трансгуманизм.

И да, то, о чем будет разговор в этой книге — феномен Ереванской цивилизации, — будет разговором культурологическим. Изучая его, мы будем одновременно с помощью подхода автора, который к тому же был и трезвым геополитическим аналитиком, стараться разъяснять для себя явления, происходящие не только вокруг Еревана, но и в мире тоже немало. Иначе сегодня просто невозможно находить хоть какие благоразумные частные решения в нашем всеобщем безумном, безумном, безумном мире.

***

От себя, тоже ереванца, буду добавлять по нескольку штрихов, по мне, дополняющих складывающуюся довольно плотно мозаичную картину Эривана-Еревана уже после Великой Отечественной войны, поскольку только после ВОВ Генплан Таманяна стал действенно воплощаться настолько, что он очень скоро превзошёл и «гигантизм» от Таманяна — город стал быстро расти и к 1970-м — 1980-м годам многократно превзошёл все параметры таманяновского Генплана. И вот, что я считаю немаловажным подчеркнуть ещё.

 В Ереван стекались не только армяне со всего Союза и мира. Так после ВОВ, в начале 1946 года в Ереван из Венгрии была передислоцирована 7-я Гвардейская Красная Армия, вернулись части советских войск из северного Ирана, на строящиеся новые промышленные объекты стали направляться специалисты со всего Союза. Автор нарратива этой книги, Армен Давтян, был ереванцем, но и сыном армян-родителей из Тбилиси. И да, при этом он оказался очень наблюдательным и не без литературного дара человеком, да ещё неплохо изучившим историю города, в котором родился и прожил до миллениума. А я, Олег Гаспарян, сын бывшей русской военнослужащей 7-й Гвардейской КА, — сироты-киевлянки — «волею судеб» попавшей в Ереван и тут оставшейся на всю жизнь, и нового армянина-ереванца — сына армян из сел Парага́ и Цхна, что в Нахичеване (древнем Гохтанге, откуда пошел «граба́р», язык Маштоца для армян-христиан!), — тоже вырос и прожил в Ереване до 2012 года. Я сам тоже воспринимал Ереван «душой и сердцем» потомка не только отца-армянина с древней и трагической историей, но и русской матери с не менее драматической судьбой. Мои комментарии в этой книге будут привносить особенные штрихи не менее любознательного ереванца, интересы которого были усилены и опытом восприятия Еревана русской матери, и дополнительным видением ереванских традиций мной, как выяснилось уже после, экспериментальным, практическим «культурологом», которым я был всю свою жизнь тут, вольно или невольно наблюдая «катрину мира» глазами не только армянина, но и не менее русского человека.

ПЕРВЫЕ СТРОЙКИ

Автор: Армен Давтян

Собственно, Еревана как города, имеющего некое своеобразие, в 1940-е годы, не было. Существовали с 1920-х — 1930-х годов заложенные архитектурные образы Таманяна (площадь Ленина). В послевоенное время стали появляться и другие — мосты «Киевский» и «Победа», которые строили военнопленные немцы и увольняющиеся в запас солдаты, монумент и парк Сталина, здание Оперного театра, проспект Сталина… Однако эти образы национальным сознанием воспринимались как командно-административная данность.

В начале своего изложения я вынужден дать некоторое пояснение. Дело в том, что ни в историческом прошлом, ни потом, в 1950-х — 1980-х годах, строительство не могло не быть для армянина частью его национального сознания. Архитектурные образы, судьба стройки, окружающее пространство — важные факторы жизни, связанные с национальной самоидентификацией. Новаторский, отходящий от традиционного облик советской площади Ленина вызывал поначалу скрытое недовольство. Особенно сильно отложилась в памяти людей попытка поставить памятник Ленину в бронзе. После долгих дебатов решено было, вопреки воле скульптора, изготовить памятник из кованной меди. Но в рассказах людей осталась некая «страшилка»: хотели, мол, у нас поставить памятник из бронзы! Представляете?!

Глухое неприятие непрошеных, неясных по функциональности строек привело к тому, что памятник Сталину (равно как и парк) стали называть «Монумент» (без указания имени), проспект Сталина — просто «Проспект», а площадь Ленина — просто «Площадь».

Вот снесли вполне функциональную баню с часами, построили рядом непонятную башню и на ней установили те часы. Прошло немного времени, и у часов почему-то заменили циферблат. Почему? Должны же люди дать всему объяснение!

Говорят, дело было так… Девушка, жившая напротив той башни, смотрела на часы и ждала времени свидания с любимым. А на минутной стрелке уселась ворона, стрелка под её тяжестью замерла, и девушка опоздала на свидание. Хватилась, а уже поздно! Кинулась бедняжка к недостроенному ещё мосту «Победа», чтобы с горя броситься с него в ущелье, но — догнал, вернул её любимый, пришёл на Площадь с ружьём и давай палить по засидевшейся на часах вороне! Вот циферблат и попортил — пришлось новый ставить…

Неизвестно, правда ли, что от тех влюблённых пострадали главные городские часы… Ворона эта увесистая вызывает сомнение. Не было, честно говоря, в Ереване никаких ворон… Но что люди горячие были, это точно. Не то что часы ― и злополучный мост «Победа» мог от таких пострадать! Реальность обошлась с тем мостом суровее любой выдумки: он обвалился во время строительства…

Обвалился и второй большой ереванский мост — «Киевский». В те годы люди тайком вспоминали историю Николаевского моста. По легенде, посланный царём Николаем I инженер спроектировал и построил мост. По окончании строительства инженер встал с семьёй под мостом, а по мосту проехала конница… Такое «мужское» поведение царского чиновника в народном сознании разительно отличалось от поведения тогдашнего Первого секретаря ЦК КП Армении, который, стремясь отчитаться к сроку, повелел лить очередной слой бетона поверх не подсохшего ещё предыдущего. В результате мост рухнул, погибло около 30 военнопленных, которым население сочувствовало. Причём, в немалой степени из-за того, что «немцы хорошие строители». По такой же причине рухнул и мост «Победа», погубив 6 солдат из числа выполнявших «дембельский подряд» работу, досрочное окончание которой означало скорейшее увольнение в запас.

Итак, город начал строиться — вопреки пониманию жителей, в стороне от их жизненных потребностей. Но вскоре строительство стало важнейшей составляющей в культуре ереванцев. О чём писали в то время газеты? О стройках. Что в городе со стабильным климатом заменяло жителям разговоры о погоде? Обсуждение строек. Поэтому даже со случайным знакомым можно было начать разговор с фразы: «Не знаете, когда собираются построить… театр, улицу, район?..».

Чем хороший руководитель отличался от плохого в глазах армянина-горожанина? Тем, что при нем город успешно строился. План Таманяна был известен всем, оставалось только ждать и наблюдать за набирающей темп стройкой, смело менявшей привычное расположение улиц и площадей…

Комментарий культуролога

Автор: Светлана Лурье

Итак, армяне переживали глубокий кризис, но… Как больной, только начинающий поправляться, вдруг словно случайно проявляет к чему-то интерес, так возник интерес у ереванцев к плану строительства города, который был начертан архитектором Александром Таманяном еще в 1920-х (тогда Ереван насчитывал едва ли 30 тысяч населения и имел только одну по-настоящему городскую улицу – Астафьевскую) – и который начал активно воплощаться в конце 1940-х. Началось массовое строительство, и возможно, размах его акцентуировал в армянах старинный стереотип: армяне традиционно веками считали себя строителями. Ни какой-то идеи ещё у рядового армянина, ни планов-надежд не было. Активна и бестолкова была, казалось, жизнь армянской диаспоры, которая хотела повлиять на жизнь советских армян. Скован и испуган ещё житель Еревана, избежавший или не избежавший репрессий. Но продолжалась жизнь, и ереванец осматривался… Наверное, с этого все и начинается.

Нет, начинается, конечно, с другого. Кто-то стройками руководил, кто-то их планировал, кто-то строил прожекты развития республики, кто-то стремился оградить её от назойливого вмешательства вышестоящего советского руководства, кто-то писал стихи, наконец. Но наш герой — рядовой ереванец, который думает о девушке, которой ворона помешала успеть на свидание. Часы, ворона, весна…

Главное же было в том, что менялась, быстро менялась среда вокруг. Она приходила в соответствие с идеей человека, который этот город выдумал, — Александра Таманяна. И идея эта ереванца поглощала. В мечтах своих люди жили уже не в старом городе, а как бы внутри ещё не реализованного до конца плана. Чьи-то окна выходили на «Плани́ глух» («Голова Плана»), площадь Абовяна, прозываемую так потому, что на чертежах Таманяна она располагалась вверху. Ереванцы попадали как бы в новое измерение. Ведь до того облик Еревана определяли не отдельные парадные постройки, а одноэтажные каменные домишки армян, строившиеся вдоль коротких улиц…

ФОН ПРОЕКТА ТАМАНЯНА

Автор: Армен Давтян

В основном облик Еревана определяли не отдельные парадные постройки, а одноэтажные каменные домишки армян, строившиеся вдоль коротких улиц, и глинобитные дома азербайджанцев, располагавшиеся в основном бесформенными соседскими группами — «майлами» («подворьями», чаще так назывались азербайджанские поселения) и «тагами» («околотками», чаще — армянские). «Майлы» и «таги» были армянскими и азербайджанскими только по причине родственных связей, а не ввиду национальных противоречий. «Майлы» тоже формально считались улицами, причём по масштабу они были довольно большими.

Так, «улица» Мустафа Субхи тянулась от нынешнего начала пр. Сая́т-Нова́ через нынешнюю улицу Туманяна до летнего зала кинотеатра «Москва» (на месте которого была церковь Святого Петра V-VI веков) [Тут при чтении может показаться, что без карты трудно понять описания города и изменений в нем. Однако напомним, что целью автора было показать культурные преобразования, а не представить сколько-нибудь достоверный путеводитель по городу. Хотя ереванцы легко сориентируются, а любознательному туристу нетрудно будет повнимательнее изучить и карту, читая этот текст — О.Г.]. Другая зона «майл» располагалась на пространстве от нынешней станции метро «Площадь Республики» до памятника Вардану Мамиконяну. Примерно посередине её (на месте нынешнего Вернисажа) стояла высокая мечеть.

Ещё одна серия азербайджанских жилищ тянулась от нынешнего зоопарка вдоль реки Гета́р (собственно, река называлась по-азербайджански, Геда́рь-Чай, «бродячая река»), мимо Университета, через улицу Кривую и до Шилачи́ (там, где теперь цирк).

В 1930-х годах Гетар был настолько полноводным, что во время одного из разливов затопил дома до уровня вторых этажей, залив все одноэтажные дома от того места, где ныне Дом шахмат, до середины нынешнего проспекта Саят-Нова.

Старейшие и наиболее устойчивые армянские соседские поселения располагались действительными улицами: это, во-первых, улица Абовяна (бывшая Астафьевская), несколько улиц, отходивших в разные стороны от центральной площади (точнее, от «бани с часами», что была на месте памятника Ленина). Исключение составляли Айгеста́н (рядом с ул. Чаре́ца), Антараи́н (высокий «берег» проспекта Баграмяна), Норк, Сари́-таг и Конд. Эти исключения и были, собственно, «тагами». В частности, ныне сохранивший свой облик Конд был значительно больше. Он тянулся от низкого «берега» проспекта Баграмяна до знаменитого «Рыбного магазина» в конце проспекта Машто́ца (прежний пр. Сталина, потом переименованный в пр. Ленина). Располагался Конд вдоль ныне пересохшей реки, которую бесхитростно называли просто Гетак («речка»). Таким образом, в Ереване соседствовали речки с похожими названиями — Гетак и Гедарь, но этимология их названий была различной. Позже, когда Гетака не стало, Гедарь переименовали в Гетар, как-бы «поближе» к армянским словам «гет» (река) и «ару» (канава, арык).

Наиболее «восточным» и «торговым» был район возле нынешней площади Шаумяна. В начале века там располагался рынок «Старый Ганта́р». Да и весь окружающий район состоял из торговых рядов с лавочками — от керосинных до шорных и продуктовых. Поблизости, на месте Детского парка, исторически располагался «Золотой базар» (до революции там торговали, в частности, золотом) и даже караван-сарай. В 1940-х — 1950-х годах на этом месте то разворачивался цирк-шапито, то выступали самодеятельные «кяндрбазы» (канатоходцы), то стоял деревянный цилиндр аттракциона «Мотогонки по вертикальной стене». А ряд частных лавок (превратившись в ряд магазинов) долго ещё служил торговым центром, пока его не перевесил Центральный универмаг (в дальнейшем «Детский мир») в начале улицы Абовяна.

Район нынешнего кинотеатра «Россия», цирка и Армэлектрозавода носил название «Шилачи́». Вдоль этой части реки Гетар селились люди одной профессии — красильщики. Район получил своё название от свойства их знаменитой «сильной» красной краски: забивать почти любую старую краску («Шилачи́» — «забиватель», «ослепитель»).

В другую сторону от «бани с часами» (по направлению от Площади к Проспекту) был довольно живой район «вечернего времяпровождения». До революции здесь были и турецкие бани, и публичный дом (примерно с тыльной стороны здания Русского театра), и клуб эмансипированных женщин под названием «Самовар» (около нынешнего перекрёстка проспекта Маштоца и Главного проспекта). В 1940-е — 1950-е годы это был чисто жилой район со смешанным (армянским и азербайджанским) населением.

Большая же часть нынешнего Еревана представляла собой обыкновенный сельский ландшафт. Некоторые районы, вошедшие уже в черту города, продолжали оставаться, по сути, сёлами. Не только такие «дальние» места, как Канаке́р или Чарба́х. В некоторых местах город ограничивался левым берегом реки Гетар. За Гетаром, там, где стоит ныне памятник Вартану Мамиконяну, было одинокое здание «гжано́ца» («сумасшедшего дома») и далее шли голые пустыри, и к сегодняшней улице Нар-Доса примыкали сельские дома, сады и виноградники…

Строительный план Таманяна, осуществлявшийся с 1920-х годов, сохранил, фактически, только одну из осей старого Еревана — улицу Астафьевскую. Странно было выбрано доминантное направление для большого города: с северо-востока на юго-запад.

Всё остальное подлежало полной перестройке, включая снос самых высоких зданий, узловых перекрёстков и площадей. Осуществление плана шло медленно, было прервано войной и возобновилось после неё. Психологически жители уже жили не в старом городе, а как бы внутри ещё не реализованного до конца плана. Например, площадь Абовяна, расположенную в дальнем конце улицы Абовяна (той самой бывшей Астафьевской) называли (и называют до сих пор) «Плани глух» («Голова Плана»), имея в виду, что на чертежах Таманяна она располагалась на самом верху. Для ереванцев проект Таманяна значил больше, чем расположение стран света: никого не беспокоило, что в верхней части плана должен, по норме, быть все же север, а не северо-восток. Наоборот, этот выбор Таманяна был для них понятен и естественен: ведь в направлении на юго-восток сиял Арарат, и такое расположение оси города открывало вид на него со многих улиц.

Не было ничего важнее этой оси координат!

Жители стали спокойно относиться к тому, что вскоре среда их обитания изменится до неузнаваемости: они уже неплохо ориентировались в своём будущем городе.

Комментарий культуролога

Автор: Светлана Лурье

Итак, начался этнокультурный процесс, самоструктурирование этноса (социума), спонтанная самоорганизации системы. И она как-то спонтанно получает миф, вокруг которого и вертятся все события. И через миф, выражением которого стал план Таманяна, в ереванцах формируется готовность принять новое: новую среду, новую систему отношений, в конечном счёте — новую судьбу.

Новый миф не часто обсуждали. Что можно было сказать, когда город только нарождался? Миф, может быть, был даже не вполне вербальный, а эстетический, содержал ещё не слово, а чувство: будущий город будет красив. Важна была акцентуация Арарата как доминанты плана. Образ древней горы символизировал лежащую за ней потерянную страну. Мифологема города сразу заключала в себе в качестве подтекста тему возрождения армянской культуры взамен утраченной, обретение новой истории взамен прошедшей, полной несчастий.

Символическое значение плана Таманяна едва ли не преобладает над градостроительным. Но, говоря объективно, это был план из разряда советской «гигантомании». И только совпав с внутрикультурным процессом армян, став стержнем формирования нового традиционного социума, он обрёл ярко индивидуальные черты и потребовал постановки новых масштабных целей.

А пока… Город строился, но ещё новое строительство 1940-х годов часто повторяло в пятиэтажном исполнении замкнутые дворы «майл», объединявшие соседей некими полуобщинными отношениями…

Мой дополнительный комментарий к разделам «Первые стройки» и «Фон проекта Таманяна»

Автор: Олег Гаспарян

Собственно, Еревана как города, имеющего некое своеобразие, в 1940-е годы, не было. Именно, что так. И город этот именовался Эриванью (Эриваном), был центром всего лишь Эриванского уезда, упразднённого только в 1930 году. Да и столицей он стал при роковых стечениях обстоятельств, после распада Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР) в мае 1918 года, просуществовавшей всего-то чуть более месяца. Население города составляло не более 30 тыс. человек (возможно, и чуть больше из-за нескончаемого потока беженцев из Западной Армении, но в городе, с начала притока этих беженцев, потом послереволюционной разрухи и гражданской войны, был страшный мор от всяких эпидемий, и люди гибли как мухи) и армян в нём было меньше половины. По весне, бывало, разливалась бурным полуселевым потоком Геда́рь-Чай, не зря татарами прозванной «бродячей рекой» (они и селились «майлами» по её низким берегам; потом уже, после ВОВ, русло полупересыхающей летом этой речушки углубили, поместили в глубокий и широкий канал с каменными высокими стенами). Через Эривань глубоким ущельем протекает единственная, тогда относительно полноводная, река Занга (Раздан), через которую под самой крепостью был переброшен старинный каменный мост (после ВОВ он утратил своё значение, поскольку построили два больших моста — «Победы» и «Киевский», — и постепенно разрушился).

Александр Таманян впервые попал в Эривань на патриотическом порыве только после Октября в Петрограде, где он был давно и куда более известен, а перед роковыми событиями там возглавил «Союз художественных учреждений». Потом Таманян берет на своё попечение охрану памятников старины Москвы и Петрограда, которые после Февраля подвергались опасности, а после Октября и вовсе бездумному уничтожению. Но «пролетарская революция» фактически вынудила его бежать в дашнакскую Республику Армения, где он сразу начинает работать над Генпланом новой столицы, а с художником Акопом Коджояном даже создаёт герб Первой республики. Но в 1920-м и в Армению приходят большевики, и Таманян бежит в Тебриз. В 1923 году по приглашению и настойчивым просьбам Александра Мясникяна (Мясникова), председателя Союзного Совета Закавказской Социалистической Федеративной Советской Республики (ЗСФСР), секретаря Закавказского крайкома ВКП(б), Александр Туманян вновь направляется в Эривань и продолжает творить Генплан столицы Второй Армянской, но теперь Советской Социалистической Республики. Тогда запланирован был город на 200 тыс. населения. По тому времени это была, да, гигантомания и почти фантастика!

Параллельно Таманян начинает изучать и осваивать богатое наследие зодческой культуры армянского народа. В этом ему помогает действительно непревзойдённый патриарх науки о традициях армянской архитектуры Торос Тораманян. Они оба трудятся бок о бок в «Комитете по охране исторических памятников», который Таманян в 1924 году возглавил, приняв на себя и заботы председателя «Общества работников изобразительного искусства Армении». В 1925 году Таманян, завершив генпланы городов Ленинакана (Гюмри), Нор-Баязета (Камо, Гавара), приступает к претворению в жизнь амбициозных планов: проекты по строительству Ереванской гидроэлектростанции (ЕРГЭС-1), Театра оперы и балета (в 1938 г. театру было присвоено имя А.А. Спендиарова), Дома правительства. Он также работает над генеральными планами малых городов — Ахта (Раздан) и Эчмиадзин (Вагаршапат), — проектирует и закладывает фундаменты ряда зданий в Ереване: анатомикума Медицинского института, обсерватории Госуниверситета, Публичной библиотеки, Высшей сельскохозяйственной школы, Зооветеринарного, Политехнического, Физиотерапевтического институтов. А ещё он проектирует и строит посёлок Нубарашен в пригороде Еревана (на пожертвования широкой души бизнесмена, мецената и благотворителя, египетского армянина Погоса Нубар-паши)… и так много ещё. Его преследовали смерти близких, болезни изнурённого трудами тела. Тучи сталинского лихолетия сгущались и над ним самим… Его не стало 20 февраля 1936 года, и говорили: «Счастливец: умер в постели». «Счастливец» — мол, сам ушёл из жизни, а не «ушли его». Через год-другой в мясорубку сталинского режима угодят милые его сердцу друзья-товарищи, их таки «ушли»…

На примерах того, как в Первой и Второй Республиках старались трудиться на благо своей Армении многие лучшие представители армянской интеллигенции из-за рубежа самой Армении и СССР можно наблюдать, как самоорганизовывался этнос, несмотря на сильную его расслоенность по разным ценностям, да ещё после страшной трагедии Мец Егерна (Геноцида в Турции). Можно наблюдать и такую смешанную — консервативную и креативную — схему самоорганизации этноса после катастрофы, когда армянской большевистской номенклатуре удавалось тогда отградить от тоталитарной идеологии ВКП(б) основную массу армянского народонаселения, собравшегося в Армении после страшного Геноцида и революционных катаклизмов в России, создать особенные, относительно благоприятные условия жизни и творчества для многих армянских интеллектуалов и культурный деятелей и даже сотрудничать с богатой зарубежной армянской диаспорой.

И вот малый уездный городок стал все настойчивее мыслиться как Большая столица, прежде всего, всех армян, несмотря на далеко не превалирующее поначалу армянское население в нем, да и в самой Армянской ССР было немало кавказских татар (азербайджанцев, курдов с езидами), молокан и «прочих греков». (Следует отметить, что такое далеко не исключительно армянское народонаселение новообразованной Арм. ССР и аукается сегодня в агрессивных декларациях азербайджанских соседей-недрузей об азербайджанских-де и Еревана (Эриван), и озера Севан (Гохча) с Сюником-Зангезуром. Нахичеван (древний армянский Гохтанг) еще в советское время стал азербайджанским полностью, да ведь и клан Алиевых из Нахджевана.)

Город начал строиться, вопреки недопониманию творящегося его новыми и старыми жителями, немалой отвлечённости от их жизненных и непосредственных потребностей. И этому способствовало то, что довольно скоро народ вспомнил: он же по истории своей и строитель! Строительство стало важнейшей составляющей в культуре эриванцев. О стройках говорили на всевозможных собраниях разных уровней, да и просто в «майлах» и «тагах», писали в газетах. Стройки и их обсуждение становились главной доминантой жизнедеятельности пробудившегося полусонного города.

Активна и бестолкова, казалось, была и жизнь армянской диаспоры, которая помогала Советской Армении, несмотря на непримиримость дашнаков с коммунистами. Репрессии немало сковывали и пугали эриванцев, но жизнь продолжалась, и жители Эривани постепенно осматривались и приживались. А облик Эривани пока определяли не отдельные парадные постройки, а одноэтажные каменные домишки армян и глинобитные дома азербайджанских татар, как их тогда называли. Эривань пока разбита на «майлы» и «таги». Большую часть города занимает обыкновенный сельский ландшафт. Генплан Таманяна, осуществлявшийся с 1920-х годов, сохранил от старого города, фактически, только одну из его осей — улицу Астафьевскую (ныне Абовяна). Казалось, был странным такой выбор доминантной оси города — с северо-востока (тут располагалась вершина-голова Генплана — «Плани́ Глух») на юго-запад. И да, так сохранялось главенство Арарата: незыблемый образ древней Библейской горы символизировал лежащую за ней утраченную армянскую родину. Жители стали спокойней относиться к переменам в городе, республике и весьма преуспели в нем ориентироваться, несмотря на разительные намечаемые изменения. По мере роста город, тем не менее советский, украшался прямо таки гигантскими памятниками вождей революции — Сталина, Ленина, Шаумяна. Все они были творениями другого известного «армянина», скульптора-монументалиста Сергея Меркулова, грека, родившегося в Александрополе (Ленинакан, Гюмри), известного еще и тем, что он снимал посмертные маски с Толстова, Ленина…

Так начался этнокультурный процесс самоструктурирования народа (социума) — спонтанной самоорганизации системы. И она спонтанно получила миф, вокруг которого и завертелось все. Миф был о новой судьбе будущего красивого города, он заключал в себе «главную тему» — возрождение народа, его культуры, обретение новой истории взамен утраченной и прошедшей, полной несчастий. Символическое значение плана Таманяна, ставшего тут предтечей советской «гигантомании» и воплощения армянской мечты, совпало с внутрикультурным процессом армян, и Генплан стал этосом — стержнем формирования нового традиционного социума! Он обрел ярко индивидуальные черты и потребовал постановки новых масштабных целей.

А пока… город строился.

Продолжение