ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…
Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…
Глава 8. Как всё со всем связано
Глава 9. Запах Пшата
Глава 10. Встреча в Москве
Глава 11. Самое дальнее путешествие: Гетаван, Дадиванк
Глава 12. Неизвестная миру крепость
Глава 13. Город-призрак (Шуша)
Глава 14. Аббат Сэвен получает задание
Глава 15. Что там, в британской библиотеке?
Глава 16. Как я узнал о Красном Евангелии
Глава 17. В Соединённые Штаты

Глава 18. Первое путешествие в Красное Евангелие

Но вот я уже сижу в зальчике для чтения, и ми­лая темноглазая Юлия Гарднер — не принесла на ру­ках, нет! — везет на тележке, как именинный торт, толстый, габаритный манускрипт, устанавливает его передо мной на пюпитр, даёт длинные мешочки с песком, чтобы фиксировать нужные страницы и не погнуть их, не повредить рукопись.

Передо мной — Красное Евангелие. Наконец-то! Тёмно-коричневой кожи переплёт с выдавленными на нем геометрическими узорами — следы пропав­ших серебряных украшений, впрочем, кое-где вид­ны серебряные гвоздики. С трудом поворачиваю том на пюпитре, на задней крышке переплета те же следы украшений, разве что декоративных гвозди­ков сохранилось больше.

Рядом кладу книгу Аветиса Санджяна 1976 года «Каталог средневековых армянских манускриптов в Соединенных Штатах» — важнейший путеводитель. Буду сверять с ним свои «дорожные впечатления» во время путешествия в глубинах Красного Еванге­лия.

Сразу же обращаю внимание на листочек машинописного английского текста, сопровождающий ма­нускрипт. В нем, к моему удивлению, указано место, где была создана рукопись — район Дерджана, Эрзерума. Хотя в самой рукописи, как свидетельствует Каталог, отсутствует главный колофон — памятная запись. И соответственно нет указания, где создана рукопись. Среди этих «нет» еще очень важные: нет — кто писец, художник, нет — когда было переписано Красное Евангелие. И все эти «нет» — только первые из многих загадок этой знаменитой рукописной кни­ги.

В Каталоге в первых строках вижу о нём: «MS (то есть манускрипт) №949. Четвероевангелие, раньше 1237 от рождества Христова». Эта дата — 1237 год — на самом деле не дата создания, а лишь самая ран­няя дата, которую нашли среди памятных записей в самой книге. А слово «раньше» вообще очень рас­плывчатое понятие, раньше насколько? На десять лет, на сто, еще раньше? По этому поводу в сопрово­дительной бумажке есть важное указание: профес­сор Маклер, авторитетный исследователь древней армянской книжности, датирует период создания Красного Евангелия второй половиной XI века. Это серьезное указание, надо будет его иметь в виду.

Дальше события разворачивались вот как. Я развернул манускрипт и не спеша, вдумчиво перелистал его от первой до последней страницы, придержива­ясь выработанного с годами правила: не надо про­пускать ни одного листа, даже если это кажется од­нообразным делом. Хотя я знал: богатые украшения бывают в самом начале всего манускрипта и внача­ле каждой из четырех евангельских книг; в осталь­ной же части монотонно идут — разворот за разво­ротом — страницы, украшенные лишь маргинальны­ми знаками на полях и разноцветными буквицами. Это всё, конечно, относится к определенному типу рукописей — XI, XII, XIII вв., созданных на територии Великой Армении. Я понял, что наш манускрипт как раз из этого числа. Что вполне соответствовало тому, о чем я читал в Каталоге у Санджяна. А что до пере­листывания всех страниц, то это упорство и терпение неизменно хоть чем-нибудь да вознаграждаются.

При всем моем уважении к Аветису Санджяну следует сказать, что с самого начала рассмотрения рукописи мы разошлись с ним в оценке почерка. Он утверждает, что книга переписана почерком еркатагир, я же нашел, что это почерк болоргир. Я рас­сматривал среднего размера буквы, стоящие особи­цей, не связанные друг с другом, и думал: жаль, что это не еркатагир, это указывало бы на более раннее происхождение манускрипта. И можно было бы и в самом деле заговорить об XI веке как времени его создания. Вопросу почерка ещё будут посвящены специальные изыскания.

Мои первые шаги в Красное Евангелие начались с удивления: книга начинается с миниатюр на целую страницу. Они идут разворотами, парами: «Благовещение» — «Рождество»; «Крещение» — «Преображе­ние»; «Вход в Иерусалим» без парной миниатюры; и снова пара: «Распятие» — «Вознесение». Впрочем, какое тут может быть удивление: многие рукописи, причем именно XI века, начинаются ровно так.

Между разворотами — как бы в виде их изнанки — идут чистые листы. Они важны, на них помещались памятные записи, ныне полностью или частично не читаемые. Я заметил — не только по сравнению с католикосом и замечательным ученым Гарегином Овсепяном, который держал манускрипт в руках в 1940 году, но если учесть и то, что видел и прочел Аветис Санджян — многое из частично не читаемого при нём перешло ныне в разряд полностью нераз­борчивого текста. Таких примеров несколько на чис­тых «изнанаках». Но вот, к счастью, вижу надпись: сама она желтоватая и на фоне желтеющего перга­мена уже почти незаметная, но крайне важная. Во-первых, там есть дата — 1281 год, во-вторых, назва­но место — деревня Караглух и где-то там крепость Шикакар, где наше Евангелие хранилось в церкви Сурб Аствацацин. Есть имена двух князей, братьев Марзпана и Мамикона — его владельцев.

Помните, этот факт упоминался Юрой Тер-Варданяном в его известной статье в газете «Советский Карабах». И моё воображение увлекла картина  -как при подходе монголов прятали князья Красное Евангелие и другие ценности в недоступной пеще­ре. — А нет ли опасности от воды? — задает тревожный вопрос князь. — Не зальет ли книгу в пещере, не повредит ли краски? Этот вопрос, придуманный автором, уже не теоретически, а вполне реально возник при просмотре манускрипта в Чикаго. Дело в том, что миниатюры размером на целую страницу, с которых начинается рукопись, попорчены. Такое впечатление, что они намокли и не были просуше­ны, а их краска смазалась, они слиплись при сопри­косновении листов.

Объяснение этому ждало меня в самом конце манускрипта, где стало ясно, что манускрипт намок, и конец рукописи был безвозвратно поврежден. Такое впечатление, что рукопись долгое время была снизу погружена в воду, и влага постепенно поднималась и, наконец, подобралась к начальным миниатюрам. Тут разъяснилось и наблюдение, которое я сделал во время просмотра миниатюр. Дело в том, что «Вход в Иерусалим» выглядел лучше других. И тут стало по­нятно почему: ему не было пары, это не был разво­рот. И намокшая миниатюра касалась не другой ми­ниатюры, а чистого листа, частично отпечаталась на нём, но не было смазки и обмена красками.

Еще одним обстоятельством очень важна эта начальная часть книги, эти семь листов. Под миниатю­рой «Преображение» вижу еле читаемую, закрашен­ную надпись на греческом и грузинском языке — имя художника, нарисовавшего эти все миниатюры, рассказывающие о земной жизни Христа. Это имя Абас. При чём здесь грузинский и греческий в армянской рукописи? Эта важная деталь, указывающая частич­но на место работы Абаса и частично же на время. Подумаем: для чего мастеру было писать на этих языках? Очевидно, чтобы греки и грузины, которые возьмут манускрипт, узнали имя автора столь пре­красных миниатюр. И более того очевидно, что там, где работал Абас было много греков и грузин или, по крайней мере, эти два народа были достаточно авторитетными, чтобы художник дорожил их мнени­ем. Тогда подобным местом была древняя столица Армении Ани, в свое время захваченная ромеями, и окружавшие ее монастыри Оромос, Хцконк, а еще тесно связанный с ней Ахпат, крупнейший духовный центр. Одновременно эти же места находились под сильным грузинским влиянием, армянская армия выступала под грузинскими знаменами, а армянс­кий полководец Закарэ был главнокомандующим объединенного армяно-грузинского войска.

Грузинский язык в надписи, кроме того, указы­вает на время, когда работал Абас — тот историчес­кий период, когда Грузия была покровительницей армян, когда под ее защитой армяне освобождали свою землю от власти турок-сельджуков. Тому есть конкретные временные рамки — с конца XII в. до середины XIII в., когда наступавшие на Закавказье монголы не только покончили с сельджуками, но и прошлись железной метлой по Армении и Грузии, уничтожая всё живое.

Согласитесь, подобного рода соображения о том, где и когда работал Абас, слишком общи. Но это хоть что-то! А ведь он был не первым художни­ком, о нём мы вообще ничего не знаем.

Кончились миниатюры. Вслед за «Вознесени­ем» с нового разворота начинаются хораны — это, напомню, заключенные под своды арок таблицы, в которых согласовываются события, изложенные в четырех Евангелиях. С хоранов обычно начинаются армянские Евангелия. Значит, именно с них по сути должно бы начаться и Красное Евангелие. Значит то, что мы видели в начале — серию миниатюр, есть инородное прибавление. В пользу этого говорит и высказанное Санджяном наблюдение: все эти ми­ниатюры нарисованы на другого рода пергамене, он отличен от листов основного корпуса манускрипта. Я могу лишь подтвердить это наблюдение: пергамен начальных миниатюр заметно толще и тяжелей.

Но и хораны сразу же загадывают мне уйму за­гадок. В первом же развороте, как это вообще часто бывает в хоранах, в самом верху нарисованы птицы, пьющие из фонтана или из другого источника. Они символизируют души верных христиан, насыщаю­щихся из источника истины. Но в Красном Евангелии головы этих птиц срезаны! Это может означать толь­ко одно — при переплетении эти страницы с хорана­ми оказались чуть больше, чем была вся рукопись, и их подрезали — и под нож попали птицы. Значит, и хораны, которые я вижу, тоже инородное прибавле­ние к манускрипту, который по неким трагическим обстоятельствам утратил свои собственные хораны.

О том же косвенно говорит и такое наблюдение: на этих листах не видно никаких следов воды. Зна­чит, когда рукопись оказалась намоченной, этих хоранов еще не было в ее составе. А первоначальные, так сказать, родные так пострадали, что нужно было их заменить.

О чем ещё нам могут рассказать хораны? В руко­писи Красного Евангелия они, как и большие началь­ные миниатюры, располагаются на разворотах, кото­рые оставляют чистыми свои изнанки; эти листы, в свою очередь, образуют незаполненные развороты. Вижу: кто-то на них упражнялся, рисовал кресты, от­дельные буквы, прочерчивал с изнанки арки хоранов. Но самое главное — это чистое пространство за­полняют несколько памятных записей, две из них  — краткие молитвы, а третья — с молитвой просит по­мянуть Игнатиоса и Овсепа. Можно предположить, как это делают ученые, что это как раз имена худож­ников, которые нарисовали хораны. Игнатиос и его ученик Овсеп известны в истории армянской книж­ной миниатюры. Игнатиос — выдающийся художник. В мире известны семь манускриптов, подписанных этим именем. Он работал в Ани и окрестных монас­тырях Оромосе, Хцконке. Лучшая его книга, богаче всех украшенная — с множеством миниатюр, ныне хранится в Иране, в Исфагане — в монастыре Христа Спасителя. Это важнейший духовный центр армянс­кой церкви в Иране.

То, что я держал ее в своих руках, перелистывал это Евангелие 1236 года, носящее имя Евангелия Игнатиоса, стало одним из самых глубоких моих пе­реживаний. Были в нём, естественно, и хораны. Но ничего общего с хоранами Красного Евангелия они не имеют: просто совсем другая манера — наивная, на первый взгляд, примитивная, сродни народному рисунку, игрушке, узору на ковре. Но это вовсе не значит, что Игнатиос и Овсеп не могли нарисовать хораны в другой манере. Для нас важно, что хораны, которые сейчас вшиты в Красное Евангелие, не были в первоначальном его составе, они, так сказать, не от той книги. Чувствуете, сколько в связи с этим воз­никает вопросов?..

Спешу рассказать, что я увидел дальше, углубля­ясь в рукопись. Вслед за хоранами начинается текст Евангелий, и первым идёт, естественно, Евангелие от Матфея. Открывается портрет Евангелиста, но за­главный лист, с которого, как правило, начинается сам текст, с начальной его частью — отсутствуют. На­чиная со следующего Евангелия от Марка и вплоть до последнего, Евангелиста Иоанна, вижу и портре­ты и рядом заглавные страницы. Очень важен пере­ход от Марка к Луке: там на чистом листе, на обороте портрета Евангелиста Луки на трех языках — гречес­ком, грузинском и армянском — стоит имя художни­ка. Это снова, как и в начальных миниатюрах, имя Абаса. По-армянски сказано так: «Помяните худож­ника Абаса, недостойного священника».

Что же получается? Абас, получив в свое распоряжение «раненую» рукопись — без части текста, с вырванными портретами Евангелистов, дополнил её своими художественными работами. В любом слу­чае, чтобы в составе Евангелия появились портреты, надо было разброшировать манускрипт и вставить их в соответствующих местах. Почему бы тогда Абасу было не воспользоваться этим случаем, поместив миниатюры, пусть не в самое начало, а после хоранов, как того требовал обычай? Вот вопросы, на ко­торые следует искать ответ…

По ходу текста Евангелия несколько раз встре­чается просьба помянуть его владельцев Григора и Вардана. Когда же священный текст заканчивается, идет довольно обширная памятная запись, не везде годящаяся для прочтения, но, тем не менее, из неё становится известна очень важная вещь: в 1237 году Красное Евангелие появляется на земле Арцаха, в Гандзасаре, его выкупили два священнослужителя — братья Григор и Вардан.

В 1281 году оно оказалось в руках двух братьев-князей Марзпана и Мамикона, которые и подарили его церкви в крепости Шикакар.

Вот тут я призываю вас задержать внимание. Хочу кое в чём повиниться. И высказать несколько общих соображений. Да, я много раз бывал в Арцахе и очень многое повидал в нём. Но никогда не был в крепости Шикакар. Мне казалось: с ней и так всё ясно — это один из бастионов, защищавших Гандзасар и вообще столицу Хачена. Из источников я знал, что в селе была церковь, а, может, церковь также была и в самой крепости — на это как будто указы­вали следы в ней, развалины, остатки фундаментов. И даже пещеры были там, на обрывах, при подходе к крепости. Прекрасная возможность спрятать там Красное Евангелие. Чего ж нам боле? Казалось бы… Но судьба — и уже не в первый раз — заставила меня убедиться в том, что обязательно надо всё видеть своими глазами.

…Пришла осень 2008 года. Вторая половина сентября. Большая группа писателей и журналистов выезжала в Армению на Дни русского слова, которые проводило Общество дружбы и сотрудничества с Арменией. Я бы мог не лететь в Армению, тихо сидеть и писать (что почему-то у меня получалось тогда не ахти как). Но моему другу Сурену обязательно нужно было попасть в Карабах, он был обуян очередным наивным проектом, как помочь Арцаху, как привлечь из Москвы финансирование важных промышленных проектов. Тогда еще мы ничего не слышали о миро­вом экономическом кризисе, но маловероятность реализации благородного проекта Сурена уже тогда была ясна всем, кроме него. Он обязательно хотел поехать в Арцах, притом со мной, чтобы мы могли встретиться с премьер-министром республики и за­ручиться его поддержкой. Я не мог отказать другу, хотя мне и не очень улыбалось играть роль подсад­ной утки в предстоящих визитах. Я утешал себя так: зато поеду и увижу крепость Шикакар.

Время в Ереване летело незаметно: встречи с друзьями, приемы, презентация книг, которые из­дало наше Общество дружбы. И когда мы, наконец, выехали в Арцах, тут-то я понял, что уже слишком поздно — слишком глубоко мы зашли в осень: в Ка­рабахе наступает (или уже наступило) время неус­тойчивой погоды. Самое страшное — не морозы, не снегопады, до них еще далеко. Но туманы!.. С ними мне уже приходилось сталкиваться. Особенно не­проглядны они в Шуше. Но нам-то нужен Шикакар.

Опять же я не терял надежды, которая, как известно, умирает последней…

Мы ехали по хорошо знакомой дороге. Длинная, утомительно скучная, она казалась невыносимой. А туман — вот он, машина ныряла в нем как в озе­ре. Погружалась как в соседнее облако. Без дождя по ветровому стеклу бежали струи воды, работали дворники. Обычно за нами из Арцаха присылали хорошую «Волгу», сейчас же мы ехали на вездеходе иностранной марки с передней и задней парой ве­дущих колес. Я невольно сравнивал его плавный ход с тряской манерой моей зелёной «Нивы». Не говоря уже об удобствах салона, машина была построена с заботой о человеке. Не сравнить с моей зеленой, сильно проржавевшей красавицей со шрамами на боках, с заложенным конструкторами наплеватель­ством к удобствам шофера и пассажиров: едете — ну и ладно, и на том скажите спасибо!

Но всякой самой занудной дороге наступает ко­нец. Мы разместились в гостинице, созвонились. И уже через час в моей комнате появился улыбаю­щийся Слава Сарксян, Славик, как все его зовут. Хочу объяснить: в таком звучании этого имени нет ничего уменьшительно-ласкательного или специально добродушного. Так он зовётся на армянский лад. Есть еще Овик (так он по паспорту) и есть Ованес — это два разных имени. Был знаменитый актер Фрунзик и так далее.

Славик по-прежнему улыбается какой-то раскованной, как я про себя называю гусарской улыбкой, такой же я называю его манеру держаться. Вот есть люди, непохожие на свою должность, Сла­вик из таких. Он продолжает заведовать в Карабахе изучением и сохранением памятников, а им несть числа. Деньги государство отпускает ему крохотные, транспорта у него своего нет; ума не приложу, как он ухитряется восстанавливать церкви, делать обме­ры новых своих находок исторических памятников, развешивать таблички, мол, охраняется государс­твом и т.п. В этом смысле Арцах — благодатная земля с множеством белых пятен на карте. Кстати сказать, эту самую карту составил он, я всё время пользуюсь ею. У всех увлеченных людей есть свои слабости. Его слабость и одновременно научная специализа­ция — замки Арцаха, он даже выпустил книжечку, им посвященную. Могу себе отчётливо представить, сколько сил ему понадобилось, чтобы добраться до этих гор (а замки, как правило, стоят на вершинах), да ещё взобраться на них! К тому же сколько нужно здоровья!

В первое наше знакомство он сводил нас с Жо­ресом Хачатряном в один из мало известных замков. Воспользовался тем, что у нас была «Нива», и таким образом решил свою проблему транспорта. История очень любопытная. Первый разговор с ним о Шикакаре для меня был хорошим уроком. Славик, ока­зывается, много раз бывал там, много фотографи­ровал, исследовал крепость, окрестности, хачкары. Деревня Караглух ныне покинута жителями — они спустились к подножью, где жить легче, где больше удобств, да и дороги круглый год. Церковь, где хра­нилось Красное Евангелие — всего одна, не было еще одной церкви в крепости. И она покинута, разруша­ется — никакой табличкой не помочь. Церковь много раз восстанавливалась и сейчас вид у нее не тот, что в VII-VIII веках во время арабских завоеваний.

Славик сказал, что Шикакар упоминается в «Истории страны Агванк» Мовсеса Каганкатуаци. Уже дома, в своей деревне я открыл перевод и вот что там прочел. Речь идет о событиях, происшедших после 750 года, когда в арабском халифате произош­ла смена династий. Пришедшие к власти Аббасиды непосильными налогами подвели Армению и Агванк (это Кавказская Албания) к самому краю ги­бели. «Наступило время насилия, как предупреждал святой Павел: «Судия стоит у дверей». Близок час ужасный, день жестокий и справедливый. Так озве­релые исмаильтяне-агаряне завладели всеми блага­ми земли — и море, и суша покорились предтечам Антихриста — сыновьям погибели». И далее: «…из Партава (захваченной арабами столицы Агванка) тайком выступили отборные воины тачиков, они ог­рабили весь гавар Амарас, захватили в плен около тысячи человек и укрепились в местечке, называе­мом Шикакар. Тогда мужественный и величествен­ный Сахли, сын Смбата, князь Ераншахиков, вместе со своими храбрыми братьями, во главе войска, ран­ним утром напал на тачиков. Многих они сразили наповал, а остальных разогнали, вызволив пленных, как добычу из пасти льва».

На следующее утро не медля долее я решил отправиться в Шикакар. Проснувшись, по привычке глянул в окно и не увидел противоположной сто­роны улицы. Вчера там был продовольственный магазин, мы с Суреном туда зашли, хотя ничего нам там не было нужно. А теперь на противоположной стороне улицы стояло густое облако тумана. Словно все заволокло молочным влажным дымом, какой валит, когда в костер бросишь зеленой травы. Пока я подыскивал ему сравнения и обдумывал проис­шедшее, вошел Славик со своим плёночным фото­аппаратом, готовый к походу. Он поглядел в окно и только покачал головой:

—   Думаете ехать? Боюсь, ничего не увидим.

—   Почему?.. Поднимемся на гору, туман останет­ся внизу.

—   Сейчас узнаем!

Схватив телефонную трубку, Славик стал звонить в районный центр знакомому — в управление куль­туры. Сведения были неутешительными: и там всё было в тумане.

—   Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно, — заключая тему, произнес Славик эту неизвестно как залетевшую к нему поговорку времён Крымской вой­ны.

Но я не хотел сдаваться.

—   Да, и еще они говорят, что туда только на «Ниве» можно проехать. Или верхом. Дорогу дела­ют, бульдозеры глины намесили.

—   А наш заграничный внедорожник чем плох?

—   Это паркетный внедорожник. А «Нива» — рабо­чая машина.

Я снова с благодарностью вспомнил свою зелё­ную машину и ее расположенный ближе к полу ко­роткий рычаг: включил — медленно, но везде про­едешь. У нашего здешнего внедорожника такого ры­чага нет, это только сейчас я вспомнил. Да и зачем он, право, там на западе? Кто там поедет по разво­роченным, чавкающим глиной дорогам? Там поло­жат какой-нибудь временный настил для легковых машин, пока дорога не просохнет.

А нам-то что делать? Решаем подождать до за­втра. Вся надежда (слабая, как сказал Славик) на то, что к завтрашнему утру туман рассеется. Я тоже ни­каких надежд не возлагаю, ни на что не рассчиты­ваю, кроме своего везения. Никогда еще из Арцаха я не уезжал с пустыми руками.

На следующее утро туман стал еще гуще. Такое впечатление, что наша гостиница стоит на краю молочного поля. Явился Славик, принес фотографии Шикакара, СД-диск, тоже с фотографиями. В допол­нение к фото, которые опубликованы в его книге, это большое богатство. Это всё происходило в ноябре 2008, а сейчас в апреле 2009 сижу в своей деревне и рассматриваю материалы, как будто я в Шикакаре. Большой экран моего новенького ноутбука показы­вает то, что можно рассмотреть сквозь двери забро­шенной церкви. Вглядываюсь внутрь. Виден там ка­кой-то хачкар, нет, больше похоже на пилон, подде­рживающий кровлю. Кровля поддерживается явно плохо, потому что насколько можно различить через вход в глубине церкви на полу, усеянном каменны­ми осколками, кругом солнечные пятна: бесхозная кровля прохудилась в нескольких местах и пропус­кает свет и воздух. Если бы я мог быть там, я бы, ко­нечно, попытался найти место, где хранили (могли хранить) Красное Евангелие. Если бы я там был.

В окне моего дома видна путаница веток черему­хи. Апрель пока стоит тёплый, и ствол черемухи уже пожелтел и позеленел, а само дерево окутал тончай­ший зеленоватый дым — скоро оно выпустит листоч­ки. В ветвях полно шевеления, быстрых перелётов туда-сюда (любимое выражение Славика). Мои зять и дочь повесили кормушку на черемуху и к ней сле­таются окрестные синицы — очень бойкие. Большие, действительно крупные, с белыми щёчками, в чёр­ных шапочках, с заметными жёлтыми боками. Дру­гие синички держатся скромнее — чёрные с белыми щёчками московки, зеленушки. А может быть, и ла­зоревки с их ярко-голубыми шапочками и зелёной спинкой. Прибывает поползень. Поблизости при­страивается дятел, стучит-постукивает. Парочками присоединяются к общему обеду какие-то розовые птички. Воробьи градом сыплются то на кормушку, то на землю под ней, склевывают всё, что обронили неаккуратные синицы. Иногда под черемухой не спе­ша проходит любимый кот Анны Васильевны, серый в полоску Лис, идет, якобы не обращая внимания на птичье сообщество, с видом льва — царя зверей, об­ходящего свою территорию. Идет, демонстративно не глядит ни на птиц, ни на кусочки сала, развешеные на ветках.

Но чтобы всё это увидеть, мне надо поднять­ся с места, оставить работу. Стоп! Нет уж! Вокруг в природе так много нового, весеннего, волнующего, манящего. Но нельзя отвлекаться! И тут гаснет свет, в деревне выключили электричество. Перерыв! Ско­рее выключаю компьютер — не сели бы батареи! И с легким сердцем выхожу.

Эта весна для меня стала весной птиц. Постоянно наблюдаю, кто прилетел к кормушкам. Тоже и Миша: увидев какую-нибудь новую гостью, он громко зовёт Дашу, совсем как грибник первым нашедший бе­лый гриб. Мои Миша с Дашей повесили кормушки по обе стороны от нового дома. Приобрели солид­ный том «Определителя птиц России». С лёгкой руки моей внучки, англоговорящей Юли, выпускницы МГИМО, мы узнали, что любимая забава англичан — это сидеть в своих усадьбах и разглядывать птиц в бинокль. Блестящая идея! Миша купил 8-ми кратный бинокль неподалёку, в городе Алексине. Теперь мы вооружены!

Но смотрю, свет зажегся, снова надо взяться за фотографии Шикакара. Они очень любопытны и о многом мне говорят. Во-первых, никакой недоступ­ной вершины, где якобы расположена крепость. Ти­пичный, по моим наблюдениям, армянский пейзаж: лезешь, лезешь из последних сил. Ну, думаешь, до вершины недалеко. А долезешь и оказываешься на плоской равнине, на ровном столе. Здесь и де­ревенька стоит, и церковь, и кладбище привольно раскинулось надгробными камнями и хачкарами. Два хачкара, гляжу, стоят как раз у входа в церковь. У центрального входа, у портала. На левом хачкаре — крылья креста соединены плодами граната, а справа от входа сам хачкар окружен причудливой резьбой, плетёнкой. На первый взгляд, они не очень старые, эти хачкары, может быть XII-XIII века, а стены церкви и того новее.

Не раз за всю историю церковь разрушали, а затем много раз восстанавливали. Думаю, не поща­дили ее арабы, обосновавшиеся здесь в VIII веке и затем изгнанные, как пишет Мовсес Каганкатуаци, мужественными князьями. А сельджуки, а монго­лы? А новейшая — уже в наше время — антирелиги­озная борьба и пропаганда? С особым, я бы сказал мстительным, удовольствием её вели мусульмане-азербайджанцы. Но жители села Караглух были ве­рующими: хотели крестить детей, отпевать усопших, венчать молодых, и они поднимали церковь из руин, не давали ей разрушаться, покрывали ее новой кров­лей. Теперь с уходом жителей она прохудилась. Об­ращаю внимание на кладку стен церкви: она грубая, из ломаного камня, рядом с глыбами — мелкие ка­мешки. И всё это так искусно уложено, чтобы свести к крыше в прямую линию. И таких церквей в Арцахе очень и очень много. Не раз я думал, на что похожа эта кладка? Что-то в ней было мне знакомо. Скорей она напоминает стенки, ограды, которыми хозяева обозначают свои владения — поля, огороды, дворы. У нас в России для этого служит дерево, в Армении — ломаный камень.

Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед

Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.

Продолжение