СОЦИУМ

Крым, город Симферополь. В армянской церкви, в раскрытой на пюпитре метрической книге приходского священника была произведена очередная запись: Веандзнуи, дочь Григора, из рода Ташчян. «По имени Веандзнуи, а душой пусть будет эта девушка веандзн[1]«, – пожелал ей крёстный отец.

Родители не забыли этого пожелания, наоборот, позже они убедились, что оно было не обычным пожеланием, а пророчеством, сделанным в 1923 году.

Те, на чью голову должна была разыграться буря, её начала не заметили. Где-то вдали заладился свист ветра, взвился лентой, подобно змеёнышу, выпрямился и удлинился, потом закрутился, от размаха вращения воздух стал видимым, и те, над чьими головами должна была взорваться буря, увидели, как ветер стал заглатывать стебли и листья. От мощи круговерти и кручения были поглощены и встретившиеся на пути цветы, кусты, песчинки, и уже невозможно было всё это предотвратить. Рёв жестокого сатанинского ветра распространился повсюду: ву-у-у, ву-ву-ву… – он свистел и шипел, стелился по земле, и люди стали свидетелями катастрофы: змеёныш вырос, превратился в дракона, и, набрав силу, оторвался от земли, поднял в воздух всё, что попало в его пасть: село, город, музей, пшеничное поле, скрипку, лес, детсад, мост… Снёс с лица земли и всё другое, что было связано с жизнью человека, оторвало от земли, чтобы всё это сбросить с непомерной высоты – с наперёд задуманной целью разрушения. Обычно так завершается пиршество дьявольского ветра.

«Когда началась война, мне было восемнадцать лет».

Она уже после должна была понять, что её восемнадцатилетняя жизнь смешалась-стёрлась-испарилась в пороховом дыме и за колючей проволокой в плену.

К сожалению, мало времени прошло, но в 14-ом году ей было уже сорок один. Для некоторых цифры 1 и 4 просто поменялись местами, а мать Веандзнуи Ташчян потеряла Байбурт всего 27 лет назад.

«Имя моей матери – Брабион».

А знает ли уроженец Симферополя, что означает Брабион?

Да, знает, это вид цветка. Однако кто в Симферополе может произнести Брабион, Веандзнуи или юхабер? Вот и быстренько заменили: Поля, тетя Поля, Вера, Верочка, Юлия…

Землемер города Байбурт – Гарегин Вардересян – первый муж Брабион, был третьим в списке. А список был невероятно длинным: Веандзнуи разводит руки больше чем на полметра! А откуда ей было известно, что список был более чем полуметровый? «Моя мать сказок не знала. Сказки моей матери были о Байбурте».

Однажды ночью, когда на улицах Байбурта стонал дьявольский ветер номер один, землемер Гарегин Вардересян орал на жену: «Отдай мой маузер, меня позвали, пойду посмотрю, чего они хотят». Жена противилась: «Оружие накличет беду на твою голову». Шестилетний Арутюн сзади незаметно подошёл к отцу и маузером коснулся его пояса. Отец почуял жёсткость оружия, схватил его, засунул за пояс и выбежал из дома. На следующее утро стало известно, что список целиком сожжён, а третий номер в нём ушёл в мир иной, как мужчина. Впоследствии все родичи окрестили Арутюна «Байбуртец», и Вера, рассказывая о своей Одиссее, часто повторяла: «Он, которого моя мать привела из Байбурта». В 1917 году, когда семья после двухлетнего скитания, из смешанного Байбурта добрались до благоустроенного Симферополя, просто невероятно: «там смешанно, здесь благоустроенно», и новорожденную дочь назвали Харнушен[2]. Это была именно та, которую позже были вынуждены дома звать юхабер, а вне дома – Юлия…

«В прошлом году меня навестила моя подруга из Симферополя. Я ей сказала:.

– У нас есть некое заветное место, я тебе покажу».

У подруги, которая была историком, по возвращении будет много чего рассказать, а теперь она стоит перед самой большой рукописной книгой в выставочном зале Матенадарана, и Веандзнуи хочется, чтобы кто-нибудь рассказал что-то важное об этой огромной книге. В это время к большой книге – Мшо Тонакан – подходит группа в сопровождении искусствоведа Эммы Корхмазян. Душа Веандзнуи возрадовалась, поскольку подруга слышит, рядом с какой чудесной книгой они стоят, написанной на пергаменте, живописной, возраст – восемь веков, весом 28 кг, содержание – самое богатое из всех рукописных книг, а судьба… Эмма Корхмазян говорит. Заказчик книги «Мшо Тонакан» – Аствацатур из Байбурта», «Ой, Байбурт – город моей мамы». Впоследствии Веандзнуи двустороннюю связь между ней и Эммой Корхмазян интерпретировала так: «Во-первых, от неё я узнала, что большая книга написана на родине моей матери, и, во-вторых, Эмма была специалистом армянской миниатюрной живописи Крыма. Крыма, то есть моего места рождения». А Эмма, встретившись со мной, сказала: «Я хочу познакомить вас с одной женщиной, который не может говорить о войне без слёз».

Рёв дьявольского ветра я услышала с того момента, когда Веандзнуи сказала: «Началась война, мне было восемнадцать лет. Мы не успели эмигрировать, поскольку регистрационные формы распределялись в определённом порядке. Пока очередь дошла до нас, Симферополь уже был захвачен».

Но до того как попасть во вражескую блокаду, молодёжь города, и Вера вместе с ними, вступили в народное ополчение.

«Мы должны были защитить ту землю, на которой родились».

Хлеб получали с механического завода, там работал отец. Обстрел начался на полпути, и мы без хлеба побежали домой, чтобы узнать, кто жив, кто погиб. Ещё издали было видно, что дом стоит на своём месте. А когда подошли поближе, встретили крёстного отца, Киракоса Купеляна, который был партийным, из подпольного кружка. Купелян хорошо знал свою крестницу, бесстрашную и ненавидящую фашистов. А главное – её надёжность. С этого дня, как только наступала темнота, Вера вместе с другими развешивала на стенах листовки, чтобы люди верили, что мы победим.

Фашистов даже просто увидеть – уже было жутко. Даже быстро шагать мимо них было невозможно. Сердце холодело. Но «мало-помалу и к ужасу привыкаешь». Как-то крёстный отец снова позвал её: «Вера, есть одно дело, может, поможешь мне? Но прежде чем рассказать, о каком деле идёт речь, Вере припомнился свой отчий дом, который находился поблизости от армянской церкви и кладбища. Дом был красивым особняком, был у них и сад: с абрикосовыми, сливовыми, вишнёвыми деревьями. Был и огород. А подвал превратился в убежище, отец давал приют здесь беглым пленным и больным солдатам. На какое время? Пока становилось возможным убежать в лес, присоединиться к партизанам.

За городом находился «Посёлок картофеля», а поскольку дьявольский ветер иссушил поля, то картофельные склады заполняли привезёнными из Севастополя тысячами пленных. Жители знали, что рано утром по улицам потечёт поток пленных. Ночью жители выносили на улицу бочки и наполняли их водой. Пленные, выжатые и иссохшие, не в силах были ходить, многие падали на бочки, смачивали головы и пили воду. А кто обессилевши падал на землю, тот не мог добраться до «Посёлка картофеля», к шарканью ног примешивался дым пороха. Из-за ограждений, в бесконечные ряды пленных жители, подобно случайным каплям дождя, бросали хлеб.

Ташчян – это ташох[3], шлифовщик. Так объясняла Вера значение своей фамилии. Все в роду были каменотёсами. На армянском кладбище Симферополя есть много надгробий, которые отец вытесал. И в детстве местом для наших игр было именно кладбище. Все до единого надгробия, который высек отец, я знаю. Сколько дорогих памятников было там, с очень древних времен, с красивыми надписями армянскими буквами! В особенности один уголок был заветным: место упокоения рода Александра Спендиаряна.

Офицеров и лётчиков, которые упали на горящем самолёте или спрыгнули на парашюте, но сбиты не были, не отвозили в «Посёлок картофеля», их держали отдельно.

«Вера, я могу только тебе доверить, пойди попроси, чтобы тебя взяли на работу на кухне, чтобы помочь лётчикам, мы рекомендовали тебя через одного человека «.

Крестный отец, Киракос Купелян, хотя с виду притворялся верным, взорвал уже два немецких поезда. Веру приняли на работу. Она чистила картофель на кухне, мыла посуду, подметала двор. После того, как пленные умывались, она срочно отправлялась мыть-убирать, и забирала оставленные под мылом записки. Рано или поздно дьявольский ветер станет бить её по стенкам, а теперь Отто обед разливает, а наши бомбят сверху. Отто жалуется:: «Свиньи, тошнит меня от вас, а ещё должен обед вам давать… Вера стоит рядом: «Позвольте я буду разливать». Отто отдаёт ей половник и становится рядом с ней. Днями, неделями следил, чтобы она вдруг не налила больше нормы. Потом это ему надоело, он стал следить издалека. Вера вместо одного хлеба два выдавала, обед густо наливала. Каждое утро заключенные приходили чай получать, чайник был посеребренный, красного цвета. К счастью, вся чайная посуда – «бидоны» – были похожи друг на друга. Вера заранее один из бидонов до половины заполняла сахаром и ставила его на пол. Забирая из рук пленного пустую посуду, сразу нагибалась, будто ей необходимо поправить чулок, а на самом деле мгновенно заменяла чайную посуду, и заключенные уходили, забрав с собой не мутную воду, а густой сироп. Пленные стали доверять Вере. Однажды оставили даже под мылом записку: «Мы не ожидали, что девушки могут помочь солдатам в плену». А Вера просила их: «Снимите ваши медали, я боюсь. Только из-за одного этого они будут более жестокими по отношению к вам».

Если бы Вера не работала, её забрали бы в Германию, как забирали многих, тысячи молодых женщин и девушек. Вот сегодня настала очередь её семнадцатилетней сестры. Она должна пойти на экзамен. Останется ли? Или, ветер с тысячами других занесёт её в глубь Европы. «Если Бог существует, то она останется», – сказала мать. Сестра выпила три литра воды, намазала солью живот и покрыла его пчелиными укусами. Ещё два литра воды взяла с собой, чтобы выпить перед тем, как зайти к врачу. В приёмной, даже не осмотрев её, сказали: «Годная». Девочка заплакала и показала живот. Немецкий врач посмотрел и заорал от ужаса: «Убирайся отсюда, ты вся из себя настоящая инфекция!». И девочка она побежала домой, крича во всё горло: «Мамочка, Бог есть!».

В «Посёлке картофеля» свирепствовал голод. Молодые люди ходили по домам и собирали сухари, хотя и хлеб был по книжкам, но один-два сухарика давали. Молодые люди наполняли мешок сухим хлебом и вечером отправлялись в «Посёлок картофеля». Как только патруль удалялся, они забрасывали мешок за двойную колючую проволоку. Однажды патруль поймала Веру, и, схватив её за волосы, стал бить её ногами, и Вера кубарем упала на землю. «Хорошо, что не убил. Я думала, убьёт как собаку».

«Тогда я была очень бесстрашной, а теперь вспоминаю – и мурашки по коже бегают».

Если бы заметили, не только Веру, но и всему роду-племени досталось бы – пустили бы всех по ветру.

«Когда лётчики приходили забирать обед, я плакала от волнения. Слёзы свои прятала, но не утирала их, чтобы Отто издалека не увидел и не подумал: «Ах, значит, ты плачешь? Твоё сердце болит за этих свиней?!».

Вера приобрела доверие, дорогое доверие, которое нельзя было потерять из-за слёз. И она примешивала к слезам воду, пригоршнями опрыскивая водой лицо, платье на груди, будто задыхается от жары. А теперь снова плачет: капли впитываются в шерстяную ткань платья, и вместе с Верой слышим рёв ветра дьявола: ву-у-у, ву-ву-ву…. И от сильного мощного взрыва бомбы старшая сестра – Титаник – ударилась об стенку.

«Её привезли из госпиталя, где она работала медсестрой.» И с этого дня кровать Титаник надо было перенести к окну, потому что до конца её жизни, до 1943 года, она оставалась прикованной к постели, и ждала, когда придёт ходячее радио, то бишь Вера, которая в один прекрасный день могла прийти и объявить, что война закончилась. Впоследствии отец – Григор Ташчян – будет очень сожалеть, что назвал дочь Титаник, по названию того судна, которое, ударившись об океанический ледник, потерпело крушение в год рождения дочери. А жених Титаник – Гурген Багдасарян – через много лет после демобилизации испросил у матушки Брабион разрешения жениться на другой.

Сумел бы крёстный отец – Киракос Купелян – вырваться из когтей дьявольского ветра? Нет. Он был похожим на человека, бегущего по горячему костру. И сгорел 6 апреля 1944 года, когда взрывал то ли мельницу, то ли железную дорогу. «Тот ли ты, кому мы доверяли? Вот получай за это!».

«Мы и не поняли, как пришлось отступить».

Дьявольский ветер повернул мою голову назад, но пока его силы не иссякли, он много чего забрал с собой, среди этого и тринадцать лётчиков. К счастью, их адреса, и войсковой части, и домашний, которые они по просьбе Веры оставили под коробками из-под мыла были спрятаны в укромным уголке. И теперь, будто волшебные птицы, трёхкрылые птицы, на крыльях которых парит сводящая с ума новость: «Ваш сын (или муж) жив, он в плену… Два года я обслуживала их, в таких-то условиях».

Было начало 1944 года. По ответам Вера должны была узнать, каким исцеляющим бальзамом были её письма для тех, кто уже получил «похоронку» на своих детей-сыновей и даже их личные вещи, оставленные в окопе до своего последнего полёта. Вера довольно поздно узнает также, что родители и жёны этих тринадцати цеплялись за её письма и из них выжимали соки надежды, чтобы выдержать до окончания войны. А теперь, на мой вопрос, какие чувства и переживания возникли у неё, когда она услышала известие о смерти войны, она самозабвенно сказала: «Когда закончилась война, мы были в Симферополе». И сразу же поправила. «Нет, нет, прошу прощения, что я говорю? Через два месяца после освобождения города, 20 июня 1944 года наш новый адрес был Кемеровская область, город Прокопьевск, совхоз Зименка «.

Синонимом слова «мир» мог быть и цветок. Не обращайте внимания на разницу звучания. Они имеют тот же аромат, то же содержание. И, особенно, то же содержание и нежность. Первый и второй вихрь двадцатого века как смерч сдавили и выжали цветок мира и к громогласному явлению «второе дыхание» примешались грубость, недоразумение и принуждение. Недоверие. Почему? Тысячи людей задавали этот вопрос сами себе, окружению и ещё непонятно кому. Для чего? Ответа почти не было, а если и был он, то: «Ждите общего распоряжения».

До того как пуститься в дорогу, Вера взяла свой маленький чемодан, какой бывает у всех 18-20-летних девочек для дорогих памятных вещей, как-то: письма, фотографии, записки, адреса… В то время Вера ещё не знала, как долго и беспрестанно придётся ей искать обратную дорогу домой. Она даже не знала, какой запас неиссякаемой энергии и жизненной силы был заложен в ней, и что его последнюю каплю она должна была выжать, чтобы доказать собственную правдивость. Так, может, эта голубоглазая изящная девушка принадлежала к тому виду людей, которые будучи подверженными испытаниям, не становятся угнетёнными, а, наоборот, закаляются и крепнут? Пожалуй, её любовь к жизни и энергия молодости должны были стать опорой в течение её скитаний? Может быть, полученное ею в советском обществе воспитание советскомобществе скитаний. , наоборот, закаляются и крепнут. , : вера по отношению к добру и красоте, что не смогла сломить даже грубость отдельных личностей?

«Во время войны нас не убили. Если бы нас убили, мы погибли бы как герои. Фактически, мы погибли потом, не зная за что. Моя душа была ранена. До сих пор моё сердце никак не успокоится».

Теперь моя очередь задать безадресный запрос: почему я познакомилась с этой женщиной? И в тот же миг, какой-то сопротивляющийся голос взбунтовался внутри. В такие повторяющиеся моменты я забывала о сидящей напротив женщине, поскольку она растворялась в массе людей, имеющих с ней одну судьбу, затем эта масса сжималась и уплотнялась, и я снова слышала голос Веры, видела её крепкие руки и капающие на её вишнёвого цвета платье слёзы. Эмма Корхмазян была права: эта женщина не могла говорить о войне без слёз.

– Успокойтесь, – говорю я, и забираю у неё из рук вчетверо сложенную бумагу – справку от нотариуса относительно отчего дома о том, что дом № 36 на Татарской улице в Симферополе принадлежит детям Ташчяна, в подтверждение чему есть печать и подпись. И это тот дом, что находится очень близко к церкви и кладбищу. И к армянской школе, в которой до её закрытия несколько лет училась Вера. Потеряв этот большой особняк, она до сих пор не получила даже соответствующую квартиру, и вместе с сыном, невесткой и двумя внуками живёт в одной комнате.

До войны отец – Григор Ташчян – в мотоциклетных гонках в Крыму занял первое место, а брат – байбуртец, который был велосипедистом в Симферополе, в окрестностях Урала в 1947 году работал тренером, попал в безвыходное положение. К соревнованиям на первенство области команда парней готова, а женской группы у него нет, и он просит сестру: «Ты сильная, если даже не достигнешь результата, я, по крайней мере, не получу ноль «. Вера соглашается, хотя её велосипед был дорожным, а не спортивным, как у девушек других команд, однако стремление помочь брату подняло её на вторую ступень пьедестала.

Дни соревнований принадлежат к числу тех редких дней, когда Вера писем не писала туда, куда надо было писать, для того чтобы узнать причину и получить ответ: «Ждите общего распоряжения». Однако всё равно и эти дни прошли, и многие другие тоже, и наступил день, когда она стала машинисткой, добросовестным работником, и её приняли в ряды комсомольцев. Она стала 24573242-й в многомиллионной молодёжной организации. Пока я рассматривала старый билет, Вера рассказывала: «Нам не было представлено обвинение, нас просто выселили. Я получила комсомольский билет и до сих пор храню его, как драгоценный документ. Этот билет дал мне силы. Я была комсомолкой, а значит, и свободным человеком. Сколько можно оставаться в неопределённом состоянии?».

Уже который раз я замечаю, что в ней есть потребность убедить собеседника. Ей кажется, что у слушателя могут возникнуть сомнения. Но в эту минуту Вера снова растворяется в толпе – спаянном верой множестве людей – которые в любую секунду ожидали, что недоразумение вот-вот поднимется, как занавес, и подобно солнечному дню, явится справедливость. Я внимательно смотрю на Верино лицо, пропитанная каплями слёз ткань платья вишнёвого цвета еще не высохла, а она говорит: «Я никогда не чувствовала себя такой сильной, как тогда, когда я получила комсомольский билет. Это моё спасение, – сказала она, – теперь я могу отправиться в Ереван».

То был 1947 год. Родители также перебрались в Ереван, и братья, и сёстры тоже. В окрестностях Урала остался только один – байбуртец.

Машинистка Гидроэнергетического Института Вера Ташчян не могла спокойно про­хо­дить мимо велотрека. Однажды она пришла туда и встретилась с Рубеном Авшаровым – основателем велосипедного спорта в Армении. Авшаров дал ей велосипед и сказал: «Попробуйте». Ему понравилось, как Вера села на велосипед, затем убрав с руля руки, стала ногами крутить педали. «Когда я подошла к нему, он говорил стоявшему рядом человеку: «из неё хорошая велосипедистка получит­ся»».

В то время Вере было двадцать пять лет, а Авшарову пока было неведомо, что перед ним стоит «Королева Армении» в велосипедных гонках, та, которая в течение десяти лет, что бы ни случилось, какие бы психологические спады и подъёмы не случались, корону не уступала никому. И Вера постепенно начинала ощущать чувство удовлетворения от предводительства своей «стаи». В течение многих лет она занимала высшие места среди велосипедистов и, при возвращении из разных городов Советского Союза, в аэропорту или на железнодорожном вокзале её встречали цветами. Её фотографии украшали страницы «Авангарда», «Советского спорта», «Коммуниста» и других газет.

Всесоюзный рекорд был установлен в 1949 году: 15 км она прошла за 25 минут 0,3 секунды.

В Ереване её конкуренткой была Зоя. Однажды до тренировки Вера была чрезвычайно возбуждена: «Я выиграю, – говорила она, – Я должна выиграть!». И держа руль велосипеда, она шагала взад-вперёд. Авшаров сказал: «А Зоя совсем недавно сказала: «Я Веру, как семечки, разлузгаю». Вера рассердилась: «Увидим». А теперь говорит: «Когда я намереваюсь победить, обязательно выигрываю». И слышны ликующие крики: «Вера впереди! Да здравствует Вера!».

Хотя Зоя была её соперницей на многих соревнованиях, но однажды ради республиканской сборной она поступила самоотверженно, позволила Зое опередить её. Соревновались спортсмены Армении, Грузии, Молдавии, Азербайджана. Около ста велосипедистов стояли на старте. Вера смотрит на подруг: «Мы победим!» Какое место, второе или третье, займёт сборная Армении, зависело от результата велосипедисток. Основная борьба шла между армянскими и грузинскими спортсменками. Вера шла впереди, Зоя и сильнейшая спортсменка Грузии – позади. Вера ощущала за своей спиной дыхание соперницы, а скорость превышала 50-55 километров в час. И прямо на крутом повороте, при большой скорости грузинская спортсменка толкнула Веру. Та потеряла равновесие, но мгновенно отпустила руль и схватила соперницу за руку: «Ты не пройдёшь!». Две девушки и два велосипеда упали кубарем, а Зоя помчалась вперёд. Случилось так, как и рассчитала Вера за несколько секунд инцидента.

Подсчитать количество шрамов и в спорте нелегко. Разница в том, что это шрамы победы, и о них невозможно говорить без улыбки. Падение на повороте стоило Вере перелома руки, но это не помешало ей на следующий день в больничном халате выйти на улицу, остановить первое попавшееся такси и сказать: «На велодром». Соревнования продолжались там; по пути, узнав, что к чему, водитель не только не взял плату за проезд, но и впоследствии стал страстным фанатом велосипедных гонок, и спортсмены часто видели его сидящим в первых рядах на велодроме.

Председатель физкульткомитета, Григор Симонян, увидев спортсменку с забинтованной рукой, от волнения прослезился, и ещё большее удовольствие принесла всем новая победа велосипедисток, которой они достигли без Веры, но с её помощью.

«На велосипеде я проехала по всему Союзу, и в 1949 году, когда была в Риге и вновь заняла первое место, моя фотография была опубликована в газетах, я получил известие от сестры:

– В Ереван не приезжай. Сразу отправляйся на Урал.

– Почему? – спрашиваю я.

– Не могу объяснить, езжай прямо на Урал.

– Я себя сумею защитить.

С противоположного конца телефонной линии она пытается меня убедить:

– Не приезжай! – говорит, – езжай на Урал, к Арутюну».

В то время «Армянская королева» велосипедного спорта ещё не знала, что сразу по прибытии в Кировакан, ​​как только сойдёт с поезда, некоторые люди станут бросать ей в лицо следующие слова: «Аферистка, где только мы тебя не ищем, а твоя фотография печатается на первой странице газеты».

Вера, конечно, узнает позже, что её выдала именно эта фотография, под которой была надпись «Мастер спорта СССР, победительница чемпионата в Риге, многократная чемпионка Армении». Процесс предоставления оправданий неизвестно за что длился пять с половиной месяцев. Она рассказала, что свалилось на её голову. Показала письма, полученные ею от матерей тринадцать лётчиков, листовки, записки. Среди следователей нашлись люди, которые были поражены тем, как можно на протяжении стольких лет хранить записку с написанным на поблекшей коробке махорки предложением, с адресатом внизу: лётчик Григорий Кузьмич. И все другие адреса в сделанном вручную блокноте. В центре всего этого билет 24573242 с серой обложкой – самый дорогой документ из маленького чемодана.

Если бы не злополучная фотография, пожалуй, не было бы этой новой волокиты для неё самой и её семьи. Вера только недавно вышла замуж, и должен был родиться ребёнок, и только представленные бумаги помогли получить разрешение жить в Ереване. А родители, брат и семья сестры снова взяли курс на далёкие места. В эти дни муж сказал: «Я не хочу, чтобы на мне оставалось пятно». Спустя некоторое время стал сожалеть об этом, понимая, что жена не виновата. Однако было слишком поздно: несгибаемая Вера приняла окончательное решение: «Если в самый трудный момент моей жизни ты заметил «пятно», значит, возврата быть не может».

Оставшись одной, отправляясь в разные города на всесоюзные соревнования, она брала с собой своего сына – грудного ребёнка, и физкульткомитет с ней отправлял няню, чтобы чемпионка республики могла бы, как подобает, участвовать на тренировках и соревнованиях. И так три года подряд. Прошедший закалку на спортивной арене грудной ребёнок восемнадцать лет спустя, в Ленинграде, примет участие во всесоюзной спартакиаде школьников и займёт первое место по стрельбе.

«До 1958 года война для меня ещё продолжалась. Только в 58-ом мы все собрались вместе».

На столе редакции лежит большой альбом. Листаю страницы и с удивлением и восторгом рассматриваю каждую «мелочь», которая связана с победным шествием Веры. Скольжу взглядом по строчкам вырезанных из газет статей и смутно помню, что было время, когда мы радовались успехам Веры и Тиграна Ташчянов. Сестра – велосипедистка, а брат – велосипедист-мотоциклетист. Как много газетных статей, которые одновременно рассказывают об успехах и достижениях их обоих.

Одна из страниц фотоальбома хранит фотографию Рубена Авшарова и некролог. О нём Вера говорит с глубоким уважением: «Он был моим первым тренером».

Вот страница газеты «Красный Крым», с фотографией рабочего механического завода, стахановца Григора Ташчяна, который удостоился этой чести ещё до войны, за выполнение рабочей нормы труда на двести процентов…

Теперь мне надо продолжить эту историю, но боюсь опечалить читателя. Должна написать одно грустное предложение, всего лишь одно, после чего описываемые случаи будут сравнительно спокойными.

«12 февраля 1978 года в моём доме начался пожар».

Уже позже Вера должна была отсортировать, что надо сохранить, а что – выбросить. Для хранения почти ничего не осталось, наполовину сгоревшие книги, среди которых была и книга Наргиз Воскерчян «Наш Байбурт». Брабион Ташчян раз пять уже прочитала эту книгу и после своей смерти оставила дочери в наследство. Но когда среди опалённых бумаг всплыли адреса тринадцати лётчиков, она нашла то, что для неё было дорого. Радость и удивление перемешались друг с другом:

«Мне казалось, что адреса не должны были остаться, потому что я все мои хорошие записи и справки сдала, когда необходимо было представить факты моей жизни».

И сейчас, поскольку адреса нашлись, она решила разыскать лётчиков – тех Тринадцати.

– Назовите имена некоторых из них.

– Евгений Абраменко (полевая почта), Григорий Кондратьев (Ростовская область), Василий Косцов (г. Куйбышев), Василий Попов (г. Казань), Владимир Соколов (г. Рыбинск), Иван Канашкин (Орловская область).

– Достаточно, – говорю я, – и так далее …

А она:

– Нет, их тринадцать человек, среди которых ещё: Игорь Эммери (Ташкентская область), Яков Чачин (Ленинградская область), Иван Битюков (г. Новоузинск), Юрий Чулков (г. Краснодар), Иван Резник (Казахстан), Иван Ведёрников (г. Космодемьянск).

И письма были разосланы по всем тринадцати адресам.

«Каждый год я езжу в Симферополь».

Несмотря на все усилия, отчий дом им не вернули, но дом притягивал её. До того как разразился Ветер дьявола, до её восемнадцати лет, она была безмерно счастлива. Ничего, что главным местом прогулок было армянское кладбище: отшлифованность надгробных плит, их чистота и древность были торжественными и родными. Для симферопольских детей это было своеобразным местом для прогулок, а также местом, где можно по высеченным на камням буквам выучить алфавит родного языка. Но теперь с каждым годом и камней становится меньше. По крайней мере, Веандзнуи ходит туда, как пошла бы навестить старых знакомых. Затем проходит мимо того двухэтажного дома, где жили пленные лётчики. Вот забитое планками окно их пристанища: вот кухня, где она раздавала еду, вот родник, возле которого умывались лётчики. Ей припомнилось, как по одному удобному случаю лётчики сказали ей: «Когда мы уйдём, под полом оставим пакет. Разберите пол и заберите его». А что надо будет взять, не сказали. Но Вере не привелось кому-либо сказать об этом. Теперь думает: что могло быть у них, чтобы оставить там, видимо ордена или партбилет, либо полученные из дому письма или фотографии… И завет лётчиков Вера письменно сдаёт военкому, во исполнение данного обещания.

В Симферополе корреспондент газеты «Крымская правда» посоветовал ей: «Напишите письмо лётчикам, если они подтвердят эти адреса, я напишу очерк». Но Вере не нужно было, чтобы о ней написали очерк, она искала облегчение душе своей: «Осадок остался, на душе тяжело». И это многослойная тяжесть постепенно таяла с помощью единственного бальзама – очередным письмом одного из Тринадцати.

«Первым мне ответил Яков Чачин».

Шёл 1979 год, прошло тридцать пять лет. И то, о чём не было сказано тогда, будет сказано теперь. Письма, полученные на адрес работницы капитального строительства производ­ст­венного объединения «Армэлектродвигатель» Веры Ташчян, рассказывают следующее:

«Я жив-здоров, вернулся из мучительного фашистского плена. Безмерно благодарен, что в 1944 году выполнили мою просьбу и отправили весточку моей матери. Ещё раз благодарю вас, что помогли нам в то время и морально, и в бытовом смысле. Помню бак с водой, окно кухни, из которого были видны ваше лицо и руки. Помню красный чайник и заколоченное окно на втором этаже. Нас четверых из тринадцати увели по одному направлению. Я прошёл страшную дорогу. Концентрационный лагерь. В марте 1943 года я бежал из Западной Германии».

Письмо от Ивана Резника.

«Незабываемая Вера, примите сердечные приветы от меня и моей жены. Ваше письмо лежит на моём столе. Не верится, что после стольких лет не забыто то, что прожито нами вместе. Вспоминая ваш поступок, хочу представить какая Вы теперь: мне кажется, Вы и сейчас такая же молодая. Ваше письмо, написанное моей матери, помогло ей вернуться к жизни, поскольку похоронку на меня она получила загодя до Вашего письма. ваш поступок больше чем порядочность. До сих пор меня удивляет на какой риск Вы шли. Преклоняюсь перед Вами.

Письмо от Игоря Эммери.

«Вам пишет бывший лётчик. В своё время мои родители получили Вашу записку. В плену я очень измучился. 9 мая советская армия освободила нас. После возвращения я занялся учёбой, теперь я главный инженер. А Резник – хирург. Благодарю Вас за 1943 год. Покорнейше прошу, приезжайте к нам гости. Вы – наш дорогой друг».

Письмо от Василия Попова.

«Как я рад Вашему письму! Поверьте, я прослезился. С благодарностью и поцелуями».

Письмо продолжает жена Попова, Полина.

«Я жена Василия. Мы прочитали ваше письмо со слезами на глазах. Василий Иванович плохо видит, ходит с тростью…».

Письмо жены Ведёрникова – Нины Арсентьевны.

«Ваше письмо было для меня неожиданностью. Письмо с необычной просьбой. Мой муж действительно был в плену. Моя свекровь ещё жива, она вспомнила: да, они очень давно получили известие о том, что сын попал в плен. Маме 86 лет, а мой муж умер. Мой муж не любил говорить о войне. Поэтому мы очень мало знали о том времени, когда он находился в плену».

Письмо двоюродного брата Ивана Ведёрникова – Ивана Сорокина.

«Я знал, что в годы войны девушка по имени Вера написала письмо моей тёте. И мама переслала мне эту новость. В первый день взятия Берлина я встретил Ивана. Он мне сказал: «В Крыму, когда я был в плену, одна девушка помогала нам. Она обещала написать моей маме письмо». Я обрадовал его, сказав, что она действительно написала».

Письмо жены Ивана Канашкина – Марии.

«Ваше письмо очень взволновало меня. Жаль, что моему мужу не удалось прочесть его. На моём столе присланная вами фотография, смотрю по нескольку раз в день. На ней мой муж, с его густыми бровями. Очертания его лица, уха, руки… У нас не было этой фотографии, и вообще, не было фотографии моего мужа в военной форме. Мой муж был очень красивым: 180 см ростом, скромным и опрятным. И на присланной вами фотографии он такой же. Мой любимый Иван был очень честным, но после войны ему некоторые не простили: «Ты был в плену«, из-за чего он очень мучился. Вместе с нашими войсками он участвовал во взятии Дрездена. Спасибо вам, что вы кормили его. Может быть, именно потому он прожил ещё тридцать лет…».

Веандзнуи, по прозвищу Вера. Неужели тебе было нужно пережить всё это от начала до конца? Теперь ты молча сидишь, уставшая, а в моих ушах звучат недавно сказанные тобой слова: «Война оставила очень глубокий след во мне». Теперь я беззвучно читаю письма, и думаю, войной полнится то пространство человеческой души, которое предназначено для радости. И издалека, из далёкого далека до меня снова долетает рёв ветра Дьявола, который так безжалостно окружил человечество колючей проволокой. И должно было пройти ровно тридцать восемь лет, прежде чем в Краснодарском крае, в станице «Восточная» произошла счастливая встреча. Встреча переживших и выживших – по поводу 36-летия окончания войны. Игорь Эммери спросил:

– Это наша Вера?

Иван Резник ответил.

– Глаза Верины! Голубые и добрые.

P.S. Прочитала русский перевод этого моего очерка. И вновь в моих ушах раздался разрушительный голос, дошедший до меня с полей войны: ву-у-у, ву-ву-ву… И я снова пережила всю эту историю до конца, до писем оставшихся в живых пленных лётчиков и их родных…

Прошёл 31 год…

Марго Гукасян

Май 2012 г.

Перевод Эринэ Бабаханян

__________________

[1] С армянского переводится как благородная, великодушная.

[2] Составлено из двух слов, в переводе на русский «смешанный» и «благоустроенный».

[3] В армянском звучании.