Где у нас столица юмора? Все — по одному экземпляру. Ереванское детство

ПРАЗДНИК ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ
(Опыт культурного перевода)

ГДЕ У НАС СТОЛИЦА ЮМОРА?

Армен Давтян

Конкуренция Ленинакана в любом вопросе досаждала ереванцам. Мало того, что за Ленинаканом числились знаменитый актёр Фрунзик Мкртчян, театральный актёр Хорен Абрамян и очень популярная в то время актриса Светлана Светличная («Стряпуха», «Бриллиантовая рука»), Ленинакан ещЁ удерживал первенство в вопросе шуток и анекдотов.

Именно в Александраполе-Ленинакане с начала ХХ века были анекдотические герои Полоз Мукуч и Цитрон.
В 1920-е—1930-е годы появились свои юмористические герои и в Ереване, причём редкостного типа: парочка женщин-клоунесс, Сулды и Булды, которые разыгрывали скетчи. Их диалоги передавали по радио и даже выпускали на грампластинках.
Но в 1960-е годы Ленинакан ещё раз подтвердил свой юмористический дар серией шуток о шалопае Варданике и учительнице «мадам Марго», или «энкер Марго» («товарищ Марго» — эту серию анекдотов в 1980-х годах перевели на русский в виде «Вовочки и Марь Ванны»).
Ереванским ответом стало «Армянское радио».

Происхождение анекдотов Армянского радио и сегодня остаётся загадкой. Шутили, что тогдашний шеф ЦРУ Ален Даллес, мол, уволил уйму разведчиков за то, что не смогли выяснить об СССР три вещи: где проживает Кузькина мать, чем занимается ДОСААФ и где находится Армянское радио.

На самом деле в Ереване было не Армянское радио, а Ереванское радио — так оно называлось, и с радио из анекдотов его никто не отождествлял. В отличие от очень прогрессивного Ереванского телевидения, Ереванское радио было весьма консервативным. Однако в душе ереванцев, особенно новоприезжих, оно было накрепко связано с тоской по Родине. Достаточно вспомнить песню бывшего парижанина Жака Дуваляна «Говорит Ереван», лейтмотивом которой стали позывные Первой программы Ереванского радио.

Если быть точным, армянская диаспора имела не менее десятка своих радиостанций в разных странах. Первым «Армянским радио» диаспоры стала коротковолновая вещательная станция Антонио Рупеняна, основанная в Уругвае в 1935 году и до сих пор имеющая слушателей в армянских диаспорах многих стран. Уругвайское Армянское радио прославилось тем, что собирало деньги для вооружения армянских полков в годы Второй мировой, помогало бороться с туберкулёзом и последствиями наводнения в Уругвае в 1950-х годах.

Что касается радио из анекдотов, попробуем высказать одну гипотезу. Скорее всего, анекдоты Армянского радио были пародией на передачу «Арц у патасхан» («Вопросы и ответы»), которая была так называемой «программой иновещания» на армянском языке, то есть советской радиопрограммой, адресованной зарубежным армяноязычным слушателям. Армянская редакция иновещания в 1960-е—1970-е годы была мощной организацией и вела передачи не только на восточно-армянском и западно-армянском диалектах, но и на русском, фарси и на трёх арабских языках.

Вспомним тогдашние экспортные печатные издания «Сто вопросов — сто ответов», в которых на прямые вопросы иностранцев о советской действительности партийные пропагандисты давали уклончиво-двусмысленные ответы или просто отшучивались, как придётся. Может, и радиопередача была в том же стиле? К тому же в целом ряде анекдотов Армянского радио вопросы как раз о коммунизме, вроде:

— Почему в магазинах нет мяса?
— А потому, что мы так быстро идём к коммунизму, что скотина за нами не поспевает!

Большинство анекдотов про Армянское радио придумано, конечно, в России. Во-первых, многие из них основаны на чисто русской игре слов, во-вторых, на русском языке анекдотов этой серии гораздо больше, чем на армянском. Наконец, вспомним знаменитый анекдот про коммунизм, возникший после речи Хрущёва, в которой он заявил: «Коммунизм не за горами».

Армянское радио спрашивают:
— Может ли в Армении наступить коммунизм?
— Не может.
— Почему?
— Да потому что коммунизм не за горами, а Армения, слава Богу, за горами!

Вот и судите сами, могли ли армяне сочинить такой анекдот? И для кого Армения была «за горами»…

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Армянский юмор тесно связан с образом «Я» ереванца 1960-х. Это образ человека празднующего, радостного, таким радостным и праздничным был ереванский первообразец — улица Саят-Нова. Ереванский смех звучал на фоне отходящей в глубины памяти трагедии, которая ещё недавно была столь остра. Это смех человека, который выздоравливал после тяжёлой болезни и радовался просто тому, что остался жить, что обрёл свой дом и вожделенную безопасность. Ещё бы! Армяне построили свою Столицу.

ВСЕ — ПО ОДНОМУ ЭКЗЕМПЛЯРУ

Армен Давтян

Армяне построили свою Столицу. С Площадью, Проспектом, Озером и Монументом (даром, что это был с 1962 по 1967 годы пустующий пьедестал).

С любой точки этой столицы была видна Гора (Арарат). В трёх часах езды (по Старой дороге) было Море (так называли Севан). У армян были свои «варпеты» (мастера): Художник (Мартирос Сарьян), Композитор (Арам Хачатурян), Певец (Ованес Бадалян), Певица (Гоар Гаспарян), Клоун-мим (Леонид Енгибарян), Фокусник (Арутюн Акопян), Чтец (Сурен Кочарян), Учёный (Виктор Амбарцумян), Шахматист (Тигран Петросян), Cкульптор (Ерванд Кочар), Гимнаст (Альберт Азарян).

Позже к ним добавились футбольная команда «Арарат», пятиборец Игорь Новиков и другие.

Интерес ереванцев был направлен на то, чтобы обрести свой собственный образчик ещё кого-нибудь или чего-нибудь. Пусть — только один! Второй, считали, даже ни к чему. Лучше иметь по одному в каждой области!

Все «первые достопримечательности» окружались любовью, часто овеянной легендой или ритуалом. Гора Арарат была «первой из первых». Когда самолёт взлетал из Ереванского аэропорта «Западный» (ныне — «Звартноц»), армянский лётчик непременно делал круг с таким расчётом, чтобы пассажиры, сидящие по обоим бортам, могли попрощаться с Араратом. Обычный пригородный автобус, выезжая из Еревана в северном направлении, останавливался, чтобы все посмотрели на Арарат через Арку Чаренца. Если на запад — автобус останавливался у мемориальной беседки «20 лет Советской Армении», от которой на Арарат открывался незабываемый вид. Подчеркну, что те арка и беседка существовали давно, а вот искреннее желание поддерживать традицию появилось только в 1960-е годы.

Проводник поезда, выезжающего из Еревана, подвергался атаке пассажиров, желавших проверить, заправлены ли баки именно ереванской водой. А по прибытии поезда в Ереван возникала давка у единственного на вокзале питьевого фонтанчика — все прибывающие хотели сразу же попить ереванской воды, ещё до того, как выйти с вокзала в город. (Впрочем, «давка» я сказал фигурально. Настоящей давки, когда кто-то мог кого-то толкнуть, в Ереване в те годы быть не могло.)

Дорога на озеро Севан довольно однообразна. Её не забыли украсить двумя бетонными чайками, отмечавшими примерно половину пути. Несчастных аляповатых чаек стали изображать на открытках, на стенах гостиниц, на севанских прогулочных катерах: именно этих чаек, которые стояли на дороге.

На Севан армяне перенесли и легенду о девушке Тамар, которая с факелом в руке ждала своего любимого. По легенде, эта история случилась на озере Ван (и вполне реальный остров Ахтамар находится именно там), но в 1960-е об этом накрепко «забыли», стремясь как бы уместить мифологию всей Армении на территории Армянской ССР …

В Ереване стали появляться микрорайоны, носящие названия исторических областей, где в прошлом жили армяне, только с приставкой «новый»: «Новый Зейтун», «Новая Киликия», «Новая Бутания», «Новая Себастия» … Ереван хотел отразить в себе историю и окружающий мир.

«Канонизированный» список достопримечательностей каждый «экскурсовод» дополнял по-своему. К «уникальным» достопримечательностям города могли отнести и городского сумасшедшего Далулэ, и даже всем известного подпольного владельца табачной торговли Еревана инвалида Пуртула. Своеобразие личности считалось достаточным условием для того, чтобы быть отмеченным.

Ереванец любил отмечать все «самые-самые» объекты среди имеющихся у него городских богатств.
Где находится самый высокий городской мост в Союзе? В каком городе расположен первый в Европе двухзальный кинотеатр? О любимом кинотеатре «Москва» знали даже, что барельефы на нём (со сценами из «Чапаева», «Броненосца «Потёмкина», «Пэпо» и других фильмов) — это «первое в мире изображение героев кино в другом виде искусства».
Армяне настолько увлеклись поисками «первых», что судьба «вторых», «третьих» оставалась вне внимания все 1960-е годы. «Второй» город Ленинакан упорно «загонялся в тень», гору Арагац подчёркнуто не замечали (в отличие от отстроенной на её склоне Бюраканской обсерватории, которая входила в список «первых» достопримечательностей).

Такие талантливые люди, как композиторы Арно Бабаджанян, Тигран Мансурян, учёные Сергей Мергелян, Андроник Иосифян, Беник Маркарян, Григор Гурзадян, художник Минас, да и многие, многие другие выдающиеся личности долгие годы были в тени. Некоторые — до ухода со сцены «первых варпетов». Другие так и не дождались достойной их известности … Часть из них уже обрела всесоюзную славу, были и мировые знаменитости, сделавшие имя на чужбине. И только родина отказывалась их замечать — в душе ереванцев не было лишних вакансий!

Вот одна история, которая известна мне из рассказа очевидца. Она подчёркивает, как давно и истово ереванцы защищали преимущество «первых» варпетов. В военном 1944 году проводился конкурс на лучшую мелодию Гимна Армении. На текст, который написал поэт Сармен, было предложено несколько вариантов музыки. В их числе один, принадлежавший Арно Бабаджаняну, очень понравился комиссии, и мелодию ещё за неделю до подведения итогов несколько раз передавали по радио.

Но почему «первый варпет» — Арам Хачатурян — не участвует в конкурсе? — возмущались ереванцы. Хачатурян был в это время в Ереване, и как-то через знакомых до него довели народное недоумение …

… В день подведения итогов конкурса на площади собралось множество народа. Тихо переговаривались, ходили туда-сюда. Уходили — и опять возвращались … Ждали не итогов конкурса: ждали Хачатуряна. Наконец, прошёл слух: «Принесли ноты Хачатуряна». Комиссия приняла поданный в последний момент вариант музыки единогласно. Услышала ли стоявшая на улице толпа мелодию нового гимна в тот первый день? Не знаю. Вряд ли. Но разошлись все с огромным облегчением: автором Гимна стал «первый варпет»!

Список достпримечательностей Еревана непрерывно пополнялся за счёт новых строек и памятников, улиц и фонтанов. Пополнялся и «джентльменский набор» легенд и мифов об Армении: частью правдоподобных, частью — совершенно фантастических. Правда, нельзя сказать, что ереванцы сознательно лукавили перед гостями. Сам образ Еревана создавался по этой же схеме, через фантазию, был выдуман и претворён в жизнь «на ходу».

Как и увлечение поисками «традиций», увлечение демонстрацией Еревана стало всеобщим хобби. Привезти в Ереван гостей из Москвы или Парижа, из Сибири или Лос-Анджелеса было настолько желанным, что на угощение очень часто тратились последние деньги. И гости приезжали. Ереван расцветал под взглядами гостей, наряжался фонтанами, новыми улицами, кафе, ещё более ярким и вычурным освещением.

У каждого ереванца имелся в доме целый арсенал сувениров, открыток, альбомов, книжек об Армении. Ни один гость не уезжал без книжки Геворка Эмина «Семь песен об Армении», без гравюры, чеканки, альбома Сарьяна и кофейника-джезве.

Если в 1956 году в Ереван приехало 6000 организованных туристов, то к 1968 году их было уже 60 тысяч. А уж людей, которые приехали к кому-то из ереванцев в гости, было во много раз больше. Причём до одной трети и гостей, и туристов приезжали из-за рубежа. К 1968 году, когда на «Дом негасимых огней», «Маленькую копию всего мира», «Город ярче роз», «Сладостный кров», свалилось ещё более богатое наследство — 2750-летний юбилей Эребуни, Ереван напоминал огромный музей с населяющими его сотнями тысяч фанатичных экскурсоводов …

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

В Ереване шёл процесс переноса на все уголки его пространства сформированного ранее первообразца, экспансии сценария-этоса ереванской культуры. Как это происходит? На заре Ереванской цивилизации возник образец коммуникации, из которого вырос образец социальности и образец организации пространства. Последний и организует локальные пространства. За ним следует символическое «раскрашивание» всей территории функционирования социокультурного организма.

* * *

Место проживания народа всегда словно бы расцвечено в разные цвета, разные места на карте страны имеют для народа различные символические значения. И чем ярче это значение выражено, чем больше таких значимых мест, чем разнообразнее символические значения, тем с большей уверенностью можно говорить о жизнеспособности народа. Принцип расцвечивания карты идёт от двух источников: от основной культурной темы и от пространственного первообразца.

Первообразец распространяется на всю территорию этноса (социума), везде проецирует свой принцип организации пространства. Основная культурная тема социума определяет содержание значений, переносимых на карту, делает территорию страны, мира объектом трансфера культурной константы «поля деятельности». Так пространство осваивается, принимая, с одной стороны, формальные, с другой — содержательные черты своей организации. Артефактам на освоенном пространстве придаётся по формальным чертам соответствие первообразцу (коммуникационному и пространственному) и по содержательным чертам — соответствие основной культурной теме. Совпадение этих черт и делает артефакты «своими».

Культурная тема ереванского социума между тем все более развивается. Тема родины, дома, защищённости логично дополняется темой детства как становящейся важной для культуры армян, и порой кажется даже, что самой главной чертой ереванцев является отношение к детям.

ЕРЕВАНСКОЕ ДЕТСТВО

Армен Давтян

Несомненно, самой главной чертой ереванцев является отношение к детям. Обычно эта черта плохо видна представителям культур других городов. Более того, почти любой ереванец сталкивался с трудностями объяснения этой своей черты. Она невероятно трудно переводится в контекст других культур. Трудно привести аналоги из литературы, тяжело найти слова для передачи важных для ереванца чувств и переживаний …

Ереванец может встретить понимание собеседника в разных своих увлечениях: футболом, рыбалкой, живописью и т.п., но к его большой печали, не найдёт понимания в своей важнейшей теме жизни — в своём интересе к детям. Попытки объяснить кому-то, в чем отличие ереванской любви к детям от чадолюбия других народов и местностей, пожалуй, набили оскомину любому ереванцу …

… Эта любовь абсолютна: дети — цель жизни и богатейший источник мотивации для городского армянина.

Во-первых, она реализована в виде личной черты характера. Это осознаваемое переживание, часть национального самосознания и содержание жизни.

Во-вторых, эта любовь совершенно одинакова у всех ереванцев, не зависит от пола, возраста, деления детей на «своих» и «чужих», на маленьких детей и на детей уже повзрослевших. Для ереванского подростка, например, непонятно высокомерное отношение его сверстников из других городов и стран к «малышне»: он, как и все его сограждане, беззаветно обожает детей! Точно так же мужчины увлечены детьми никак не меньше женщин и не в состоянии понять, почему другие народы считают эту любовь чуть ли не женской чертой характера.

В-третьих, любовь к детям у ереванцев полноценно социализована. Она находит свой выход в огромном ассортименте типичных занятий и поступков, смысл которых порой ещё труднее перевести на иной язык. Ереванцы общаются с детьми, дружат с ними, посвящают им время, силы. Ереванцы беседуют о детях, делятся способами ещё большего служения им, рассказывают друг другу об их успехах и достижениях.

Вряд ли можно представить ереванца, который каким-то путём пришёл бы к сравнению своих личных интересов и интересов детей: если есть возможность отдать — шанс ли, силы ли, средства ли — детям, то он их отдаст полностью.

Особо стоит отметить, что речь идёт обо всех детях. О своих, конечно, в первую очередь, но и о любых других — тоже. Все дети красивы, умны, они — хозяева в доме, в городе, в жизни.

Если обратиться к 1960-м годам — это было время первого поколения юных горожан: обласканных, раскованных в поступках, окружённых всем объёмом комфорта (только-только становящегося доступным). В отличие от сверстников по Союзу, они практически не ведали ни отказа в чем-то, ни наказаний, ни ограничений. Можно представить, чего это стоило большинству родителей, но дело как раз в том, что сами родители никогда не мерили, чего это стоило. И уж, конечно, никакая «личная жизнь» просто не играла роли рядом с интересами любимых детей, не говоря об «общественной» жизни.

В 1960-е годы был такой случай. В выпуске кинохроники показали эпизод: московский пожарный спас из огня маленькую девочку. Сам пожарный обгорел. В больнице репортёры спросили его о мотивах самоотверженного поступка. Герой ответил: «Я выполнял свой долг» … Ереванцы долго и горячо обсуждали этот факт: «Это его КГБ заставило так сказать, беднягу!». Представить себе, что человек не под пыткой согласится произнести подобное кощунство, они не могли. Назвать своим мотивом абстрактный «долг» вместо очевидного: «Там был ребёнок!». А уж представить, что пожарный мог вправду помнить о долге, а не о ребёнке, входя в горящий дом, автор этих строк тоже не в состоянии.

Воспитание в семье в Армении (и об этом армяне любят рассказывать) в корне отличается от воспитания в семьях европейских народов. В отличие от них, дети в городской армянской семье представляют вершину, «господствующий класс». Семья сама по себе понимается как организация удовлетворения желаний детей.

В России, как и в европейских странах, ребёнок зависит от старших по той «естественной причине», что он мал. Его воспитание начинается с запретов и с ответственности перед родителями за соблюдение «детских» правил поведения. С возрастом он начинает искать, с боем добывать себе право самостоятельности, право оторваться от родителей. Наконец, право осуществлять свои собственные желания, которые в детстве оттеснялись желаниями родителей («ты мал ещё!», «у взрослых — своя жизнь» …).

Родители, преследуя цель «не избаловать, чтобы «на шею не сел», добиваются своего: ребёнок, повзрослев, уходит из семьи, а родители сосредотачиваются на своей личной жизни («мы ещё молоды»).

В Армении ребёнка не приучают к трудностям. Не без основания считают, что трудное детство может примирить его с плохим, с грубыми, обеднёнными отношениям с людьми, с воспроизводством в будущем недостатков нынешней жизни. Поэтому детей старшие тщательно оберегают от любых неприятностей, стремятся сохранить их чистое, доброе отношение к окружающим. При этом старшие в общении с детьми перенимают для себя их детское отношение к жизни, фактически перенося его из желаемого будущего в своё собственное далёкое от совершенства настоящее. Поэтому общение с детьми приносит старшим чувство, схожее с облегчением: оно лирично и мечтательно. Для мечты армянину нужны дети, с которыми он дружит: младшие братья и сёстры, племянники, свои дети и внуки. За неимением их — ученики, соседские дети: тогда они становятся для него «своими».

В советское время в Армении инстинктивно отталкивали от себя все идеи о «закаливании» детей как средстве уберечь их от простуды: армянские учителя, доходя до подобного пункта спущенной сверху «программы» или «инструкции», обычно застенчиво мямлили что-то вроде: «ну, это у нас не обязательно» или даже открыто выражали несогласие: «чтобы дети не простыли, надо, чтобы всегда было тепло!». Логика та же: приспосабливать не детей к действительности, а наоборот — менять условия для большего удобства детей.

Спортом армянские дети занимались только из интереса, а родители поддерживали их в этих занятиях, только когда видели их страстное желание или имели повод гордиться их успехами. «Для здоровья», для «готовности с труду и обороне» и «закалки» мучить себя (тем более — детей) никто не соглашался. Точно так же в Армении не было случаев чьего-либо желания пойти (или послать сына) в армию, «чтобы окреп», «привык к трудностям», «стал мужчиной». Что в армию! Даже в лучшие пионерлагеря отправлять жалели (только в случае крайней нужды, или когда совсем не с кем оставить ребёнка), поэтому в пионерских лагерях большинство детей было из сельской местности (у взрослых — летняя страда, куда денешься).

И при этом в годы карабахского конфликта, спитакского землетрясения, холодных и голодных зим бывшие «неженки» показали удивительную стойкость, самопожертвование и альтруизм: стали высокоорганизованной и стойкой армией. Даже девушки и женщины ночи напролёт проводили в спасательных отрядах и в больницах у постелей раненых, селили у себя дома осиротевших детей и стариков, кололи дрова и носили еду ослабевшим от голода соседям…

Ереванский ребёнок растёт в обстановке почти полного отсутствия слова «нельзя», каких-либо ограничений, тем более — связанных с возрастом. Даже в тех случаях, когда его неразумные действия могут стать опасными (например, ребёнок лезет под машину), его вряд ли резко осадят. Старшие постараются устранить опасность, не привлекая внимания ребёнка, отвлекут его, даже обманут — лишь бы не создать в нём дополнительного (даже полезного!) рефлекса опасности, страха.

Наставление ребёнку делается очень осторожно, чтобы он, часом, не воспринял это как «команду» со стороны старших. Вообще ереванские «разъяснения» — особое искусство. Они всегда личностны и иносказательны («Я бы огорчился, если бы узнал, что кто-то из наших знакомых сделал так-то и так-то»). В них принципиально избегают апелляции к «общим принципам» (Например, сказав «Нельзя этого делать, и всё!» или «Что будет, если все будут нарушать правила?!», человек рискует больше «не отмыться» от метки «чужака»).

Что терпят старшие ереванцы от юных соотечественников, трудно передать! Хотя как «измывательство» это воспринимает только человек извне. Например, Андрей Битов описал свои «ужасные мучения» от «невоспитанных» армянских детей в книге «Уроки Армении». Хотя тот же Битов первым из неармян обратил внимание, что с возрастом, как это ни странно после «балованного» детства, армяне приобретают всё большую ответственность, связываются все большим числом ограничений и рамок.

В самом деле, взрослея, армянин всё чаще выступает в роли старшего, берет на себя бремя заботы о любимых людях, становится мягче и заботливее по отношению к окружающим. Если же такого не происходит, то это воспринимается как личное несчастье, неуспех. Особо отмечу, что глубоко переживают это в равной мере и мужчины, и женщины.

В Армении практически нет «переходного», «трудного» возраста, когда подросток рвётся обрести свободу от родительской опеки. Из того детства, которое дарят юному армянину его родители и другие старшие, не хочется бежать сломя голову. Взрослеет армянин постепенно, по мере принятия на себя новой и новой ответственности, по мере роста своих сил и угасания сил старших. Это не очень радостный процесс, и только любовь к младшим подвигает его на взросление. Любовь, за которую будет платой такая же любовь и признательность за заботу и усилия.

Само по себе взросление понимается в армянской среде как приобретение предмета опеки, чаще всего, младшего: братишки или сестрёнки, далее — своих детей, учеников, внуков. Кроме младших, объектами опеки становятся и постаревшие бабушки и дедушки, родители, больные родственники. Другими словами, «взрослый» для армянина означает «опекающий», и никакой иной причины для взросления он не признает.

«Взаимоотношения взрослых и детей» в городской Армении лучше было бы назвать «взаимоотношениями всех людей и детей». Ещё точнее — «взаимоотношения старших и младших», поскольку какой-то чёткой грани между взрослыми и детьми не существует. Зато соблюдаются отношения старшинства, зависящие только от физического возраста и не зависящие от социального положения, должности. Порядок возраста, пожалуй, единственный, который соблюдается неукоснительно.

Что несёт с собой положение «младшего»? Максимальную свободу, отсутствие даже частичной доли ответственности за что-либо, если рядом есть «старший». Старший не только отвечает за всё, но и почти всё делает сам за младшего. Он не привлекает их при организации деятельности — скорее, сам делает все за двоих. Ни о каком «командовании» не может быть и речи. За привилегированное положение младший платит доверием к старшему, вниманием к его советам.

Очень характерный случай реакции. Идут двое — старший и младший или мужчина и женщина (очевидно, мужчина тут «за старшего», даже если это мальчик-подросток рядом с матерью). Младший (или, соответственно, женщина) обращается к прохожему с вопросом (узнать время, как пройти куда-то и т.п.). Реакция окружающих армян почти однозначна: или старший просто немой, или эти двое не армяне (хоть, может, и говорят по-армянски).

В семье и в «большой семье» отношения старшинства заданы раз и навсегда, и сохраняются в любом возрасте. Более того, они очень общественно значимы как для старших, так и для младших. Прежде всего, как бы странно это ни звучало, они важны для их социализации в среде сверстников: важно иметь хороших детей и самых замечательных маму и папу.

Например, взрослый человек, сделавший в квартире ремонт, в разговоре с друзьями подчеркнёт (может, даже слукавив), что всем заправлял его отец (т.е. он всё так же силён и умён), а дети ему во всем помогали (они растут преданными семье), хотя он им и не позволил ничего серьёзного делать («успеют ещё, пусть их детство продлится подольше»).

Дружбу старших и младших, конечно, в каждой семье наполняют совершенно различным содержанием (точно так же, как разной бывает любовь в разных любовных парах). Это не только вопрос культуры, но и просто личностный, интимный вопрос. По отношению к социуму играет роль внешняя «оболочка» — сама значимость наличия межвозрастного общения: «успешный» человек тот, которому есть к кому обратиться за советом.

Схема взаимодействия «старший-младший» практически полностью описывает и отношения супругов, в которых женщина, с одной стороны, свободна от многих обязанностей, лежащих на женщинах в России или в европейских странах, а с другой — очень не самостоятельна. Хотя и соблазна обрести самостоятельность в европейском смысле у неё чаще всего не возникает. Если конфликты в семье приводят к тому, что женщина или мужчина остаются одинокими, то окружающие реагируют на это острой жалостью: потеря заботящегося, как и потеря предмета заботы — это самая глубокая трагедия.

В 1960-е годы, как только появилась такая экономическая возможность, увеличился возраст вступления горожан в браки: в продлении детства были заинтересованы как молодые люди, так и их родители. Более того, массовое переселение в малогабаритные квартиры могло ухудшить общение в «больших семьях», на что население ответило увеличением рождаемости (которая с 1920-х годов все время падала).

Интересно, что немногочисленные русские в Армении с 1960-х годов стали активными сторонниками «ереванского стиля» воспитания детей. Этому способствовало отсутствие у русских каких-то изолированных от армян общин, а также наличие хороших «переводчиков» в лице русскоговорящего слоя армянской интеллигенции.

Отношения «старший-младший» перенеслись в 1960-е годы и на служебные взаимоотношения. Типичным был приход молодых образованных инженеров на производство, где работало старшее поколение рабочих. Все наладилось по естественной для семейных отношений схеме: «желание» младшего (например, директора), выраженное в просьбе (не дай бог — в приказном тоне!) охотно и с душой брались выполнять его старшие друзья (рабочие). Никакой зависти к положению начальника, совсем наоборот: «Это наш мальчик, надо обеспечить его успех, надо помочь ему продвинуться!».

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Отношение к детству — самое яркое отражение взаимосвязи позитивного начала в ереванской традиции с трагическим. Значение его в армянском менталитете выросло так сильно именно как ответ на геноцид. Стали ценить молодёжь как будущее Армении: армяне должны увеличиваться числом, чтобы восполнить потери народа во время геноцида. Дети становились целью жизни, её смыслом. Ещё в недавнем прошлом никакого любования детьми не было. Исследователи в Восточной Армении XIX века, наоборот, поражались пренебрежением армян по отношению к детям. Тем более поразителен этот поворот в армянском сознании. Дети 1960-х — первое поколение таких особенно обласканных детей-кумиров.

1960-е годы в Ереване также и время возникновения новых образов мужчины и женщины.

Мой дополнительный комментарий к разделам «Где у нас столица юмора?», «Все — по одному экземпляру» и «Ереванское детство»

Олег Гаспарян

Пожалуй, последующие разделы будут насыщены противоречиями, вызванными разным видением одних и тех же явлений. Это, полагаю, будет иметь немало и полезных особенностей, позволяющих читателю при анализе прочитанного сверять свои знания или ожидания с тем, наверняка и неожиданным, почерпнутым в этой книге. Напомню, что книга эта не столько мемуарно-историческая, сколько культурологическая. Причём, профессиональный, академический культуролог Светлана Лурье (Смирнова) предлагает свой авторский метод культурологического анализа на нарративе хорошего рассказчика Армена Давтяна, вольно или невольно предлагающего и свою версию подобного анализа. Свою же роль комментатора я намеренно свожу к критическому уже своему анализу, предлагаемых тут наблюдений и выводов, не без совершенно необходимых уже и геополитических, хотя бы по минимуму, предсказаний.

И вот нам говорят, что «конкуренция Ленинакана в любом вопросе досаждала ереванцам». И это понятно, хотя бы потому что Ереван (Эривань) стал городом-столицей советской Армении, и то не сразу, в первой четверти ХХ века, имел мало что примечательного, разве что разрушенную ещё Паскевичем в начале XIX века Эриванскую крепость. Александраполь-же, ставший при большевиках Ленинаканом, был давно немалым экономическим, военным и культурным центром ещё со времен царской Армянской области. Ереван ещё до Великой Отечественной, а после неё ещё быстрее рос, обретал значимость и обрастал самыми забавными и невероятными историями и легендами. (О больших легендах мы будем говорить позже.) На становление этого нового Еревана и распространение легенд о нём немалую роль сыграли и армяне-иммигранты в Ереване, и обширная диаспора армян по всему миру. А на (или о) Ереванском радио, ведущем тогда программы на многих языках, сложились и вовсе забавные истории, например, о коммунизме:

— Почему в магазинах нет мяса?

— А потому, что мы так быстро идём к коммунизму, что скотина за нами не поспевает!

Шутки шутками, а иммигранты и ускоренное, действительно исключительно особенное развитие Еревана ещё сыграют свою деструктивную роль … при обратном оттоке, эмиграции армян в конце ХХ века, после бурного движения «Миацум», войны в Карабахе. И тогда … придётся признать, что бурное и скорое развитие не всегда бывает только креативно-полезным. А пока, да: «Армянский юмор тесно связан с образом «Я» ереванца 1960-х. Это образ человека празднующего, радостного, таким радостным и праздничным был ереванский первообразец — улица Саят-Нова. Ещё бы! Армяне построили свою Столицу», — как метко отмечает культуролог. А я добавлю, что многое оказалось … и призрачным, но об этом потом …

Ереванец сам городил свой Ереван! Достопримечательности Еревана непрерывно множились и прибавлялись, строек было много, строили не только дома по улицам, но и фонтаны, памятники. Придумывались легенды и мифы об Армении, да так, что вымысел с фантастикой отличить от правды становилось всё труднее. Ереван на глазах превращался в огромный музей с заселившими его сотнями тысяч фанатичных ереванцев-экскурсоводов … Вспомним улицу Саят-Нова, и вот — заключение культуролога:

«Первообразец распространяется на всю территорию этноса (социума), везде проецирует свой принцип организации пространства. Основная культурная тема социума определяет содержание значений, переносимых на карту, делает территорию страны, мира объектом трансфера культурной константы “поля деятельности”. Так пространство осваивается, принимая, с одной стороны, формальные, с другой — содержательные черты своей организации. Артефактам на освоенном пространстве придаётся по формальным чертам соответствие первообразцу (коммуникационному и пространственному) и по содержательным чертам — соответствие основной культурной теме. Совпадение этих черт и делает артефакты “своими”» …

Читатель спросит, зачем я привожу так подробно это заключение? Забегая вперёд, скажу, что такая самоорганизация пространства и времени хороша, захватывающа, живительна,.. пока ереванец и армянин живёт под надёжной защитой Москвы, и путь «любого турка» в Ереван лежит только и только через Москву. Вспомним слова светлой памяти Сильвы Капутикян …

А вот ещё одна особенность, высвеченная культурологом:

«Отношение к детству — самое яркое отражение взаимосвязи позитивного начала в ереванской традиции с трагическим. Значение его в армянском менталитете выросло так сильно именно как ответ на геноцид. Стали ценить молодёжь как будущее Армении: армяне должны увеличиваться числом, чтобы восполнить потери народа во время геноцида. Дети становились целью жизни, её смыслом».

***

И тут я замечу, что детей своих армяне таки избаловали. Роковая «перестройка» для всей Большой страны обернулась ужасами войны и вновь геноцидом для армян в Арцахе (Карабахе) …

Но не всё так сразу. Впереди у нас ещё праздник на улицах Еревана. Насладимся пока вот необыкновенной ЕРЕВАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ, короткой и такой светлой! Но главное — постараться понять, как же культура складывается, вбирая традиции старые, формируя традиции новые, наконец, метаморфозируя их до неузнаваемости и полной несовместимости с жестокой геополитикой.

Продолжение

Наша Среда online

Где у нас столица юмора? Все — по одному экземпляру. Ереванское детство