ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Окончание. Фреска первая. Фреска вторая

ДВУНАДЕСЯТЫЕ ПРАЗДНИКИ. ФРЕСКА ТРЕТЬЯ

***

Сколько нам, мальчик милый, надо ещё пройти?
Сколько дорог постылых на загривке — перенести…
На площадях-сковородках — сколько казней узреть…
Плакать горько и кротко под похоронную медь…
В Рай ты меня ведеши. Только земля — не Ад.
Не поверни, мой Боже, не поверни назад.
Мы лишь вперёд шагаем, пяткой, голой ступнёй.
Мы, опьянённы Раем, Аду кричим: долой!
Сколько же нам брести вот так в железной нашей зиме?..
Ни за понюх, ни за пятак — живому сгореть в огне.
В горьком жаре молитвы. В зверьем костре войны.
Пламенем боли палимы, снятся о счастье сны.
Как я устала, мальчонка, Ангельчик мой святой!
Плачу тепло и тонко о жизни полынной, простой…
Сколько нам спотыкаться на сизом озёрном льду?
Тихо… воспомню Святцы… читаю, инда в бреду…
Титлов не зрю и точек… рвётся ткань бытия…
Ты мне скажи, сыночек: долго ли мука сия?
Больно так, крепко руку сжал мне. Тесней оков.
Разве назначено муку втиснути в часослов?
Молча вёл обреченну мя — лишь вперёд, вперёд.
Земли разымалось лоно. Вставали воинства вод.
Рушились пылью горы, сахарной головой.
Целовал арфу бора ветра голос живой.
Шли в сердцевине взрыва. Вспышка слепила зрак.
Дух колосился нивой. Веры мерцал маяк.
И так отвечал Ангел-странник мне — через сто веков:
«Радость — печатный пряник: съеден — и был таков.
Горечь — огню приправа, тракта вьюжного вой.
Жизнь — не яд, не отрава, а Солнце над головой.
Только Райское Солнце в царской оправе льда.
Нежной овцою, кротцей, бреди, любовь, в никуда.
А там, за ветхим заплотом, другу молись, врагу,
Там, за поворотом, яблонь, цветуща в снегу.
Снова чудо Господне, Божия благодать.
Больно, горько сегодня — завтра зла не видать.
Воссияют Завета ветхие письмена.
Для объятия Света плоть уже не нужна».
И я глядела: светились на темени — кольца кудрей.
Мой Ангел. На паперти милость. Шёпот Царя Царей.
Мой херувим запечный, горбушка, солью свята,
Холщовый мешок заплечный, паломников красота.
Он вёл меня через страны, курганы, рельсы и сны.
Он вёл меня без обмана на свет полночной Луны.
И я отражалась, плача, идя по судьбе, тоске,
В его затылке ребячьем и в каждом его позвонке.
Крепко сжал мою руку, и я, шагая во тьму,
На радость и на разлуку улыбнулась ему.

МОЛИТВА О ЗАБЛУДШИХ ОВЦАХ
Господи, спаси, я заплутала… и другие заблудились рядом со мной… Нас было много, не начать сначала… тьма восстала дождливой стеной… и мы расползлись, рассыпались, разбросались зёрнами, пуговицами оборванными, содранной чешуёй… Мы потеряли путь! Обняла нас усталость… Обвила нас к себе жалость скользкой змеёй…
Господи, мы всего лишь заблудшие овцы — да, Отче, Пастырь Добрый, овцы твои! Старец ли, юница, жена ли, отрок — все взыскуют, Боже, Твоей любви. Да только сами-то… не ударили палец о палец… грешили пьяно… жгли время в дым… Забыли, как надо кричать: Осанна!.. — когда вспыхнет Небесный Иерусалим… Мы шьём и порем! Мы врём и каемся! Сыр-в-масле катаемся — иль варим гниль… Бичуем праведников! С убийцами знаемся! Мы заблудились, Господи, истёрлись в пыль! Мы овцы заблудшие… мы хотели, как лучше… мы потерялись… мы разбрелись… Шепни мне, Господи: тебя прощаю… от края до края… молчи… молись…

***

Я-то пекла-пекла да на кухоньке пироги
Я-то прала-прала да на реченьке бело белье
Вышла в ночь да тамо не видати ни зги
Я-то пела-пела про судьбу всё про нее
Я-то в путь далекой снарядилася пошла-побрела
Семь железных сапогов не хитро износить
Семь рубах на плахе ветра сожечь дотла
Сохранить от них на память единую нить
Семь языков ведала а может семь-десять и ещё семь
До семисот семижды семи раз прощай своему врагу
Прощевай родна сторонка не вернуся совсем
Инда с небес вернусь жемчугами росы в стогу
Инда возвернусь птичьим криком
зверьим следом вомнусь в песок
А пока иду-бреду и конца-краю нет пути
Ты только не покинь Свою скиталицу Бог
А мне всё равно долго коротко ли идти
Счастье — лишь ход на восход
ход поёт ход мощно звучит
Ход зимний хор радужный лёд птичий лёт
Ход да пусть меня Господи обымут горе и стыд
А ход к Тебе и немыми устами шепчу: вперёд
Это только губы Бог косноязычны корявы слепы
Они лишь музыкой вдохом времена страшные зрят
Иду и губами незряче леплю на кромке судьбы
Мгновенный отчаянный заревой звукоряд
Иди-иди хожалка живая в помощи жалкой
жужжи снежная прялка бреди-бреди
Видишь там под горой баба на речке стирает бельё
Пусть тебя скрутят ветра посекут дожди
Иди ход это память и забытьё
Ход Боже это народа всего во одной мне многокровное бытиё
Ветер бьёт в лицо отразится весь мир в слезе на щеке
Я иду а после умру а после воскресну во Имя Твоё
И никто не вспомнит усталую бабу с корзиной белья
на быстрой реке

РОЖДЕСТВО ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней: из Тебе бо возсия Солнце Правды, Христос Бог наш, и, разрушив клятву, даде благословение, и, упразднив смерть, дарова нам живот вечный.

***

Под руки Анну на родильное ложе ведут…
Вздох повитух… мечется ночь огнём…
чуткий слух ловит изморщенных уст бормотанье…
Иоаким поодаль стоит. Берег его страдания крут.
На жену взирает вынутым сетью златозелёным линём,
дрожащим козлёнком пред Пасхальным закланьем.

Ах, моя Анна, ах, жёнушка, Анна моя,
Как же тебя я молил, как же тебя лелеял,
Чтобы, древо сухое, мне родила, на краю бытия,
Розу, тюльпан, дышащу солнцем лилею!

Вот уж на жёсткую, будто стальная равнина, постель легла…
Руки поверх одеяла… молчит, таково кротко и ясно смотрит,
Что и без слов понятно: жизнь ты смиренно переплыла,
И вот оно, вот от него синеоки ключи,
хмельное последнее море.

Роды — то море. По воде, аки посуху, не пройти.
Выгнулось тело,
живот белопенной волною вздыбился мощно, внезапно.
Ты не хотела!.. а надо. А Время не удержать в горсти,
Лишь под него возлечь, как под тягость ярма,
под воздаяние, наказанье.

Лишь лечь под него, под Время безумное, как в ночи
Под горячего, ну, заплачь, возжелавшего тя супруга,
Раскидать руки-ноги, замки все отворить, и прочь ключи,
За окном то пустыня, то ливень по крышам скиний,
то вечная вьюга.

Вечная вьюга кровати! Метаться туда-сюда,
Вдруг замирать, Иоаким глядит на тебя, будто
Ты парфянский павлин, скифский меч, Золотая Орда,
В мороз — укрыться от слёз — баранья шкура, горская бурка.

Вечная крови позёмка! Так липнет к ногам,
Так алым знаменем вьётся-течёт, прожигая сугробы, гробы,
Царские баржи, наганы-винтовки, скорлупки-детские-лодки,
Ну же, Анна, рожай, не уйдёшь от судьбы,
Той, что высоко, с иконы во храме, взирает больно и кротко…

Всё же единовременно, ты знаешь, всё здесь и сейчас,
И никогда больше, ты пойми, только ныне,
И Херувимы-твои-Серафимы, и военный приказ
На избиенье младенцев, и ночное пыланье скиний,
Всё в одном чане, все пространства и все времена,
Все плещутся жидким бериллом воды в повитушьей лохани,
И Время одно у тебя, солнце, и ты у него одна,
Средь всех его песен, расстрелов, дыханий, проклятий и покаяний…

А повитухи снуют, сколько там осталось минут,
Кто там таранит, головёнкой нежной вперёд,
мой свет сумасшедший, ещё не Божий,
Муж и жена ещё не знают, что они не умрут,
И младенец их никогда не умрёт,
не сгинет палым листом в распутице и бездорожьи…

Звёздной кожей окутана, эмпиреями плечи укрыв,
Пройдёт их взрослая девочка легчайшей, пуховой стопою
Мимо небесной музыки,
где мотив и мотив
Звучат, лучами сплетясь, обо всём, что будет с тобою…

Ну же, рожай! Тебя так же когда-то мать родила!
Так же небо звёздным млеком брызжет во изарбате-лазури!
…так Анна рожает Марию-дочь,
сверкающу, как на солнце ветла
Под ветром, на морском берегу,
В виду мокрого снега, солёной бури.

И, горбатый от боли ея, утыкает лик в ладони Иоаким.
Он весь содрогается, бьётся влёт подстреленной птицей.
Он плачет один, у моря Снегов, о том, что же будет с ним,
Он молится о любви — о чём же, о чём же ещё молиться.

***

Ковыляю я, бреду, о камни спотыкаюсь.
Тихо бормочу-шепчу: каюсь, Господи, каюсь.

Близ избы остановлюсь — там жена рожает.
Крик услышу, помолюсь: може, полегшает.

А и кто это, и кто там во Мiръ является?
Снегом заметается, кровью омывается?..

А не ведаю-не знаю, средь осеннего тумана:
То рожает Божию Мать дочь Матфана, Анна…

А хоша б одним глазком поглядеть в окошко!
Да родильницу узреть, да и дочерь-крошку…

Да застыла у крыльца, спину жжет сума:
Таково долго брела, кабы не спятить с ума,

Белы поля назади, белы поля впереди,
А ты все бреди, милостыньки от людей не жди,

А и кто подаст, у того золотой глаз,
А и кто не подаст, так пусть потом, не сейчас,

Так пусть не потом, так пусть никогда,
Гляжу вдаль, а там блестит вода,

Нежная чеканка первого льда,
Иду по мосту шаткому, иду в никуда,

А за мной — из дверей — несется громкий крик:
Славьте дитя скорей! Воссиял новый лик!

…потом Ея намалюют на широких полях образов…
Споют Ей войска песен, прошепчут толпы слов…

А я-то, я всё буду так же идти,
Ремень сумы дорожной сжимая в горсти,

Моляся за весь Мiръ обочь тяжкого хода,
Между людьми не зная ни рода, ни брода,

Не ведая, светло иль темно, собою меся осеннюю грязь,
Зная лишь одно: нынче Божия Мать родилась.

ВОЗДВИЖЕНИЕ КРЕСТА ГОСПОДНЯ

Крест возносится, и демони прогоняются, разбойник Едема убо врата отверзает, смерть умерщвляется, и ныне пуста явися, Христос величается. Тем веселитеся вси земнороднии, клятва разрушися.

***

Возноситься… падать смело… падать больно со высот…
Всё метаться утлым телом по предместию невзгод.

По задворкам, по заброшкам, по упрямым чердакам.
Занесёт меня порошей. Занесёт во Божий храм.

Каменный корабль, в дух дыма, в заберег печали врос.
Тыквы куполов и дыни, и притвора дивный скос.

Притворяйтесь, что вы Божьи, плачьте из последних сил!
Сброшу платье Мiра кожей, чтоб Господь меня простил.

Нет. Грешна пред той Иконой на колени я вставать.
Зрю иные батальоны, зрю иную благодать.

Новых войн идут солдаты. Всё ряды, ряды, ряды.
Всех убьют. Видать, так надо. Молчаливы. Не горды.

У Николы возрыдаю. У Луки иных времён.
Крест суровый воздвигаю — из меня сработан он.

Растопыриваю руки. Мученик, молись, виси!
Под ногами — смерти люки, над затылками — венцы…

Я — твое живое древо. Слышишь шум моих ветвей?!
Не Лилит я и не Ева, не кормилица зверей!

Я стою в пустынном храме, ноги прямо, руки врозь,
Я как черненькая курочка с седым жнивьём волос,

А вокруг полиелеи, а вокруг мя ектеньи,
А вокруг мя Литургии незакатные слои!

Ах, пошто, раскинув крылья, не могу-могу взлететь?!
Пойте! трогаю в бессильи демества златую сеть!

Разорву судьбу кондаком! Ночь стихирою взорву!
Шире, шире руки, страхом полнюсь… Крест я — наяву…

Крест, ведь, людие, он мертвый! Это древо, постучи
Кулаком темно и мерно, в холода сожги в печи!

Крест, ведь, людие, он твёрдый! Твёрже стали! Что алмаз!
Вот крестом седая тётка встала, людие, меж вас…

Крест… ведь это я… как больно… Господи… зачем Ты так…
Господи… не буду больше… наведи на мя Твой зрак…

И повисните на жизни, все живые, на моей —
Все, кого приговорили к лютой казни средь людей,

Все, ко мне приколочёны тяжким ржавым гвоздевьём,
Ненавидящи, влюблённы, в одиночку ли, вдвоем,

Прянет мощною толпою, робко никнет ко Кресту
Тьма, на свет волчино воя, грязь, проклявши чистоту,

Клевета, ударив правду и наотмашь, и тишком,
Радость, мандарином Рая, и тоска, к ребру ножом,

Все ко мне и льнут, и липнут… я ж кричу, немая, в ночь:
Я страданье ваше, люди! от меня бегите прочь!

Лучше буду я сиротий, жгучий Крест сама себе,
Руки раскидав в полёте, как плясунья во гульбе,

Лучше я в родных замёрзну, в умирающих полях,
Звёздной полночью морозной, при зальделых ковылях!

Больно!..
…от любови больно в этой жизни завсегда.
Тяжким звоном колокольным прожжены мои года.

Храм. Сажусь я прямо на пол, на гранитную плиту.
Не стыжусь я выть и плакать, подносить ладонь к лицу.

Утирать огонь шелками, слышать вьюги призрак-визг,
Никакой не Крест, а девка, вся зарёванная вдрызг.

Просто баба, уж старуха, надо мной смеётся клир.
Завывает завируха, крестит снегом бедный Мiръ.

Иерей вздыхает рядом. Шепчет: Господи, спаси.
Чадо, детонька, отрада, до конца свой Крест неси.

ПОКРОВ

О великое заступление печальным еси, Богородице Чистая, скорая помощнице, спасение мира и утверждение, милости пучина, Божия мудрости источниче, миру покров, воспоем, вернии, светлый омофор Ея хваляще неизреченно: обрадованная радуйся, с Тобою Господь, подаяй миру Тобою велию милость.

***

Успеть бы огонь из груди выбормотать горечью…
кто там друзья, кто враги…
Воздохня пред Владыкою Господом, накинь платок да свечку зажги.
Эта свечка — в виде сердечка. Ах, милая, что ж словесами жжёшь,
Что ж вся трещишь, как зимняя печка, катишься, что медный грош.

Я тебя не хочу ни в чём винить. Ты мимо бредёшь. Ты сама себя повини.
Всяк грешен, аз есмь многогрешна тож. Превращаю душу в огни.
Измочалена, издырявлена, исчёркана ветром вдоль-поперёк —
А единою песней восславлена: песнь во мраке поёт мне Бог.

Ах, Царица Небесная… синевы осенняя сила… да я сама себя повиню.
Сколько раз в году я грешила! Сколько раз на дню!
Ах, моя родная душа, да ведь нету души родней…
Как, когда и где, не знаю, обнимемся, не дыша, ты добеги, успей…

Покров Богородицы. Очи всезрячие. А ланиты белы как мел.
Знать, замёрзла… Ей люди плачутся, текут рекою в Ея придел.
А на улице буйство золота! На ветру — отчаянны дерева!..
А жизнь моя, о Пречистая, расколота на безмолвие и на слова.

На рыдания — и хохотание. На мои слёзы, чужие смешки.
На восстание и заклание живущего — жалости вопреки.
Ах, подруженька! Ах, лисиченька! Ах ты волченька!.. ах, сова…
Нет, брось, ты соловеюшка-птиченька, и солнечна твоя голова…

Ты мой Агнец. Мои ты праздники — и люблю, и дышу едва:
По снегам, по траве — без боязни: от Пасхалии до Рождества.
Мы, подруга, русские люди! Бабы русские, вот беда!
Ты мне боль тащишь на иззолоченном блюде —
я тебе праздник: хлеб, вино — навсегда.

Мя ты охаяла… довольно. Успокойся!.. а впрочем, нет,
Живи как знаешь… я привыкла: больно, тучей траура застится свет.
Благодарна тебе, целую твои руки, твое бешено-бурное сердце,
И Покров Богородицы, осень святую, на плечи наброшу: согреться.

О, Превечная Богородице! Каково под платом златым тепло…
Люди за друзей и врагов молятся. Клеветы разобьется стекло.
И стекают тихие слёзы на вороний, средь ледяных веток, грай,
На Вселенские наши морозы, на шкатулку бедную, дощатый сарай.

Можешь ядом изойти неистово. Можешь колючку-ругань вязать.
А ликом — повтори-ка Пречистую! Повтори, баба, Божью Мать!
Отзеркаль Ея взор звездноокий! Отрази Ея уст огни!
Оботри ты пред Ней мокры щёки, в покаянии тяжко вздохни…

Я простила тебя. Простила. Ох, не надо, не надо слов.
Я на волю так отпустила батогами забитую любовь.
Всё, что было — всё лишь во благо. Хоть кричи, а хочешь — молчи.
Пеплом улетает бумага из раскрытой настежь печи.

Вижу лунный купол Иного Времени. Занесённую вижу косу.
То Покров мой, и я меж всеми моё сердце в ладонях несу.
Всё, родная, всё только будет!
…мёрзнет лилия в озере чистой души.
Мы всего лишь бабы. Всего лишь люди.
Распри умерли. Радость, дыши.

И настанет тот день осенний… или зимний… в жару-дыму
Всех отчаянных песнопений — всей душой тебя обниму.
Расставанием всем. Любовью. О, всем завтра и всем вчера.
И воссяду у твоего изголовья — мать ли, дочь ли, подруга, сестра.

За тебя я буду молиться, чтобы от света — ни шагу назад.
А ты будешь, будешь мне сниться… кружевной Богородицын плат…
Мы из сердца страданье вынем, мы заплачем: о, что слова?..
И вино Галилейское за здравие выпьем в праздник нежного Покрова.

Божья Матерь, всевидица, ступи на паперть, о, накинь омофор Твой на нас, сестёр.
Божья Матерь, вот снега скатерть, вот берёзовый малахит-костёр!
Вот весь Мiръ пред нами, всё наше время… так не потеряем ни часа, ни дня…
Под Покровом Твоим. Под кровом. Под сенью. Под летящим крылом огня.

ВВЕДЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ ВО ХРАМ

Нескверная Агница, и Чистая Голубица преведеся обитати в дом Божий, яко Непорочная, пронареченная быти Мати Божия.
В храм законный входы совершает Храм Божий, Небесная Скиния, из Неяже нам сущим во тьме Свет возсия.
Младенствующи плотию, и совершена душею, святый Кивот в дом Божий входит, воспитатися Божественною благодатию.
От всяких искушений и бед душевных, свободи ны притекающия к Тебе, Всепетая, Твоими мольбами, Мати Христа Бога.

***

Эту крохотную девочку
Сквозь потоки моих слёз-дождей
Веселой детскою припевочкой
Запомни, прошу, меж чужих давних людей!
Кто в митрах, кто в накидках, кто в плащах…
А она-то маленькая, как праща…
Ты за ручку её возьми, возьми…
Поковыляет, малютка, чрез ночи и дни,
За метелью побежит, от удара колокола задрожит,
А парчовый древний сарафанишко на ней
Жарче храмовых огней,
Жарче паникадила горит…

Ты за нежную ручку её веди, веди!
Коли встанет-замрёт — ты её подожди!
Жди… круглое лунное личико обернёт,
Крылья улыбки, очей полёт,
Да она ж просто птичка,
Красотка-невеличка,
И ты ей шепни: ну, дитя, давай же пойдём вперёд…

Вот он, храм! Ах, девчонка!
Громадный ковчег пустой.
…нет, изба. И родитель там плачет твой.
Нет, отец твой, малютка, умылся святой водой,
А теперь по льдяному озеру бредёт, брадатый, седой,
Поскользнулась на льду твоя матерь, его жена,
Да валяется-кричит, Времени не нужна,
А собачий тулуп на ней штопаный,
а в кармане рыбья блесна,
А карбас вмёрз в заберег, и звенит тишина,
А ты зришь, прищурясь, любимых вдали,
На краю инакой земли.

Дети видят всегда, всегда Мир Иной.
Дети знают всё, что там случится с тобой.
И со мной.
Они маленькие, весёлые пророки.
Исполняются сроки.
А эта девочка? По зеркально-тревожному льду
Входит во храм, застылый на ином холоду,
Во храм сосен-елей в метельном бреду,
И за руку вводят её туда раз в году,
А что такое год, как не скорбный отчёт
Изжитых мгновений, так длинно Время течёт,
Молочной струёй,
Хмельною рекой,
Счастием и тоской,
Иноземная речь да родная речь,
Озеро ледяное в оправе кедров-чёрных-свеч,
Озеро, и старик тот, снег ему льётся в рот,
тот, в костре пурги, протопоп,
По льду гусём ковыляет и всё крестит лоб,
А вон детки его бегут, вместо хлеба жмых,
И ты там снуёшь, девчонка… скользишь меж них!

…Ты везде, Богородица! Ты везде!
На санном пути, в ледяной борозде,
На стрекозиных страницах тяжелых книг,
Кровью страдальца — под крюками вериг!
Ты везде, Преблаженная, всюду Ты,
О, малютка предивной, неземной красоты,
Доченька моя нерождённая, тонкие персты,
Матерь моя опочившая, на кладбище кресты,
Родовица, во земле спящая, и Новаго Века черты,
Превыше судьбы, преглубже маяты,
Тебя за руку держим, и сквозь человечий бедлам
В последней надежде вводим во храм,
В неубитой надежде, в вере святой,
В любви, обрызганной живою водой,
И горит ладья храма неистовством свеч,
Под ветром соснами гудят пенье и речь,
Архиерей выходит Тебе навстречь,
И поёт тихо, панагия лучиста,
Слёзы ль, пот на губе:
«Ей, гряди, Пречистая, слава Тебе».

РОЖДЕСТВО ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА

Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи слава Тебе.

***

Павлинья радуга свечей, и Лира — всем несчастным,
И Лебедь тянет шею к югу, и ложится на крыло…
Ты знаешь, Ты однажды станешь — Добрый Пастырь,
И будет так тепло, и будет так светло.
И побредёшь, скользя по припорошенному насту,
Едва за воздух удержась на чёрном льду,
Овечка на плечах Твоих заблеет страстно,
Охотница Артемис в облаках дрожит на холоду.
Ещё Ты крохотный. Ты золотая кроха.
И вкруг Тебя — Орёл, и Лев, Вол,
И человек, ему то хорошо, то плохо,
Он от судьбы ушёл, и он к судьбе пришёл,
И вот судьба, набиты сеном ясли,
И звон колоколов, откуда, не пойму,
Пустынные Цари подходят без боязни,
Роскошные дары — на ветхую рогожку, на кошму.
Павлин клекочет на плече у смуглого Таора.
Принц Мангалурский, он не знает Твой язык,
Да сам Ты, гусеничка звёздного простора,
Не шепчешь символов, рождаешь тонкий крик.
Не складываешь рот в печатку рокового знака,
Не ловишь зраком россыпь звёзд в дыре окна —
Хрустальное то, хрупко-хищное созвездье Рака,
А Мать над Новорожденным от радости пьяна…
Какая ночь! Какое воссиянье! Света кромка
Вокруг тюрбана и короны странника-Царя.
Священная корова так вздыхает громко,
Гудящим воздухом по-человечьи говоря.
Орёл, и Лев, и Вол — Цари степные, чабрецовы боги.
Волхвами притворились лишь они,
Чтобы людскую жизнь прожечь, лить слёзы при дороге,
Монетами считать святые ночи, дни.
Младенчик!.. Ты лежи, лежи, раскидывай ручонки.
Выпрастывайся из пелён, ножонками сучи.
Ты слышишь, как скулит полынно-горько, тонко
Собака пастухов в израненной ночи,
Истыканной навершиями звёздных копий,
Исколотой иголками заоблачной швеи,
Исхлёстанной плетьми ветров… и плачут кони,
То значит — тихо ржут во сне, во забытьи.
Цари молчат, стоит во тьме Иосиф,
Лежит Мария, пламя будущих держав,
Идёт зима, а снега нет, как будто осень…
Лежит, Сыночка крепко ко груди прижав…
И я стою, стою, как бы во храме,
Прощай, картонный призрачный вертеп,
Прощай же, смоляное небо в золочёной раме,
И покаянное вино, и брачный хлеб,
Я так ловлю всей плотью и душой родные реки
Пустынные, текущие всезвёздною молвой,
Мы просто боги, просто человеки,
С песочным Временем, с душой живой,
И не возьмешь её, не затолкаешь в торбу
Походную, не вздёрнешь на крыла —
Лежит Ребенок в яслях, плачет тонко,
И плачу с ним, как будто не жила,
А только лишь сейчас, да, вот сейчас родилась,
Вертеп по улице серебряной плывёт,
Такое Рождество, ах, Боже, сделай милость,
Пускай никто в войне грядущей не умрёт,
Мы ходим все по наледи, по краю,
Детей рожаем, шепчем старикам: живи, живи!..
А я, а я, мой Добрый Пастырь, умираю —
Да, только от любви, всегда лишь от любви.

КРЕЩЕНИЕ ГОСПОДНЕ. ХОД НА БОГОЯВЛЕНИЕ В ВАСИЛЕ

Иoрданския струи Тебе источника прияша, и Утешитель в виде голубине схождаше. Приклоняет верх, Приклонивый небеса. Зовет и вопиет брение Зиждителю: что ми повелеваеши, яже выше мене? Аз требую Твоего крещения. О безгрешный Христе Боже наш, слава Тебе.

***

Валенки в инее… Сердца все вынем
В тесной, к источнику шествующей толпе.
Вечно, всегда, присно и ныне —
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

Я — со всеми в медленном ходе.
Боль неисходна. Печаль велика.
Прижимаю к тулупчику, при народе,
Бидон старинный для молока.

Лица мимо плывут, загораются,
Вспыхивают, исчезают: мороз
Накрывает их кружевною вьялицей,
Ледяным подзором непролитых слёз.

Но нынче… ах, радуются, как все ликуют!
Батюшка машет кропилом в выси.
Водосвятье сельское. Крылами целует
Меня — голубка белая в небеси.

Ах, снежный голубь, ах, нежный ветер!
Господи, как же блаженна я средь вас —
Люди, единственные на свете,
Жарко живущие здесь и сейчас!

Я вам — во служенье. Вы мне — в даренье.
В шали пуховой старуха поёт:
«Иорданския струи…» Богоявленье
Светлосияющее, по снегу ход

Невероятного, родного народа,
Каждый в толпе — своей жизни святой,
Крест купели, синие воды,
Небо индиговое, как под пятой

Ангела, будто бы все мы, гурьбою,
Дивно клубяся, морозом дыша,
По небу широкому идём за Тобою,
Ныне крещаемым, и голубка-душа

В дымной лазури парит над нами,
Валит изо ртов пар, из ноздрей,
Словно мы лошади, и везём пламя,
Везём в телегах пьяненьких рыбарей,

Ряженых в радуги коров и козляток,
Диких зверей, приручённых птиц,
Век живой воздушен и краток,
Ангел взирает из-под ресниц

На толпу, что важно течёт рекою
К бьющему середь леса ключу,
Я с бабкиным бидоном, с убитой тоскою,
Сердцем от радости громко кричу,

Вот он и батюшка со щёткой кропила,
Брызги серебряные летят
Мне в лицо, это Божья сила,
Летит тропарей белокрылый ряд,

О, Херувимы, о, Серафимы,
Вы мои вздохи, мои года,
Вы мои сельчане, вы мимо, мимо,
Вы в моем сердце, о, навсегда,

Это сияние, неистленье,
Этот сквозь иней радужный луч,
Праздничный ход на Богоявленье,
Лес кружевной, Супротивный ключ,

Я подставляю сосуд под рокот
Войн, перемирий, счастья, беды,
Я подставляю жизнь под ропот
Синей, холодной, святой воды,

И я во снег встаю на колени
Перед иконой, чья в жемчуге скань —
Здравствуй, Крещение из Крещений,
Радуйся, родимая иордань,

Радуйся, Бог наш, Господь Вседержитель,
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе,
Только живите, люди, только живите,
Все, кто со мною идёт в толпе,

Кто изморщенный, кто румяный,
В катанках теплых, с кистями платках,
В нежном забвении, в памяти ранах,
Ныне и присно, и там, в веках.

СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Да отверзется дверь небесная днесь: безначальное бо Слово Отчее, начало приим под леты, не отступль Своего Божества, от Девы яко Младенец четыредесятодневен, Материю вольне приносится в церковь законную: и Сего на руки приемлет старец, отпусти зовый раба Владыко: ибо очи мои видеста спасение Твое. Пришедый в мир спасти род человечь, Господи слава Тебе.

***

Я шла по льду, и на руках ребёнка
Несла я моего, несла, несла —
В безумный Мiръ, по заберега кромке,
В виду карбаса, якоря, весла;
Ступала, спотыкалась и шагала,
Летела, крепче тельце ко груди прижав,
Притиснув вопль конца, и лепеты начала,
Венчание на Царство, ночь держав,
Сверкающие в пальцах брачные бокалы,
Стаканы в подворотне, чтоб швырнуть,
Разбить у ног… я лучшей доли не искала,
Она взяла мя в плен и потянула в путь,
И вот бреду, и к сердцу прижимаю
Все голода тиски, все дыбы канонад,
В виду иной вражды слепая и немая,
А надо всё вперёд, и никогда назад,
По улицам, где не вздохнуть от смога,
По лязганью всех войн, по ульям всех трущоб,
Шепча себе: не падай, о, ещё немного
Преодолей, забудь и пир, и трон, и гроб,
О, Мати, не рыдай Мене, во гробе сущу,
Так выстонет мне Сын тот выдох мощевой,
Иди по заберегу, мёрзлым тальникам, алмазным кущам,
Пусть лютый колотун дымком над головой
Седой висит, рыбацким табаком, неутолимым нимбом,
Мороз мандорлой, шубой инея обнимет телеса,
Орел белёсыя пурги летает низко,
На дальнем берегу невнятны голоса,
А жмурься, ковыляй, бреди, ещё не вечер,
Младенец твой уснул, в мехах жара, тоска,
Ему твой лоб, щека — отчаянные свечи,
Горящие у тьмы, у неба, у виска,
Иди, прозрачный лёд голубизною тонок,
Он голубем парит, опасен и крылат,
Как сладко дремлет Мiръ, твой снег, ребёнок,
Не возвращайся никогда назад,
Там, впереди, метельной мошкарой толкутся люди,
Они так ждут тебя, ты песню им пропой,
На ледяном всевидящем, Эдемском блюде
Неси себя, дитя, крик вольный над толпой,
Звенящий систрами, кимвалами и арфой,
Киннором пламенным, и балалайкой, и
Гармошкою, жалейкой и кифарой,
Всем, что взахлёб поёт в рыданьи и любви,
Визг смерти, вопль роженицы, стон битвы,
Неистовое, пьяное «ура!»,
Иди, тебе ни мантии, ни митры,
А только зимний ход, до ночи, до утра,
До прошлой гибели, до будущаго века,
До всех богов и после всех людей…
Иди… сегодня обещали много снега…
Ни озера, ни хижин, ни полей
Не видно…

…всё валит, и засыпает тропы,
А я иду, сын дремлет на руках,
Перебредаю войны и сугробы,
И воскрешённых во разъятых пеленах,
Всех Лазарей дрожащих мимо, мимо,
И мимо хризантем, Иаира дочерей,
Вдовиц Сарепта обочь, забываю имя,
А помню лишь одно: иди, иди скорей,
До храма донесу, там ждет великий старец,
Древнее только снег, он пышен, чист и бел,
Я распахну тулупа меховые ставни,
Войду в огнистой лавою рыдающий придел,
Ко мне шагнёт старик, из рук ребёнка вынет
И будет так стоять, без слова, без числа,
И буду так молчать, живой тоской навылет,
Смиренна и светла, я сердце родила
От бессердечья обезумевшему Мiру,
На плечи шаль ползёт, мех валится с плеча,
Чадит в ночи святая плошка с жиром,
И я стою, горю, горчайшая свеча,
Огонь летит и рвётся, догораю,
Превыше всех судеб, прощений и обид,
И пламя вбок и вверх, от края и до края,
И спит ребёнок, о, пока ребёнок спит…
А снег сребром валит, всё гуще, всё сильнее,
Всё полог падает, сияющий в веках,
И я стою одна, и тихо пламенею
Пред зимним стариком с ребёнком на руках.

МОЛИТВА НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Тихо… больше ни шагу вперёд. Стойте! За руки возьмитесь все. Стой, не ступай дальше, многокрылый народ. Время больше не свищет в твоём колесе. Время застыло. Сгрудились ночи, дни, года в толпу молчащую часов и минут. Впереди — обрыв. Куда вы, куда! Замрите. Берег безумия крут. Молитесь! Я за вас молюсь, как могу. Да, за каждого. И совокупно — за всех. Сердце мое — другу, владыке, врагу бьёт и бьёт поверх усладных утех. Да уж нету нынче друга, врага. Не делятся люди на овец и козлищ. Перед нами — пропасть. Воет пурга. Царский Мiръ стал внезапно горек и нищ. Боже, Господи!.. и, Богородице, Ты, о Царица Пресветлая, взойди во зенит! Мы застыли — все — у последней черты. Мы собою Времени заплатили мыт. Люди, люди!.. любимые!.. не надо туда. Разобьётесь! Бог не склеит сосуд земляной, речной… и бормочет вода, и поёт нам песню про Страшный Суд. Может быть, он праздник. А может, беда. Гулко бьёт под ребрами последний час. Вы замрите, люди. Не ступайте туда. О, Господь, Богородица, спасите нас.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

В Назарет ныне град пришед, град Тя одушевлен Царя Христа Гавриил лобызает, вопия Тебе: радуйся, Благословенная Богорадованная, приимеши во утробе Твоей Бога воплощаема и Тобою человечество на древнее блаженство за благоутробие призывающа. Благословен чрева Твоего Божественный Плод безсмертный, подаяй миру очищение и велию милость.

ЛИЛИЯ

Я ухожу от чашек на столе.
От фонарей в полночной дикой мгле.
От призрачно горящего экрана,
Где всё болтают, всё клекочут, всё…
Катится каждодневья колесо.
Я ухожу. Не поздно и не рано.

Я вовремя опомнилась, мой люд
Любимый. Твёрдо знаем: все умрут.
Да только нет, не я, не я… Не я ли?
Не я ли, мой Господь, волью сей яд
Во Твой кувшин, где пьют, едят, галдят,
Пасхальну Агнцу кости обсосали…

Очухалась. Расписан мой фронтон,
Апсиды все; там аспид, злой питон,
И яблоня, и голизною Ева
Слепит Адама, обнимает за
Плечо, и льнёт, и так глядит в глаза
Светло, любовней Райского напева.

Очнулась. Мною ваш расписан храм.
Я в ночь уйду, к себе, к иным ветрам,
Себя на прочность звёздами проверю.
На мощь косноязычия. На твердь
Лба, кулака. И на любовь и смерть:
Собой, собой их глубину измерю.

Пойду. Куда? Идти уж нету сил.
Веди меня, архангел Гавриил.
Я за тобой. За лилией твоею.
Цветок ты крепко держишь. Так держал
Окурок во дымах, во мгле зерцал
Морских, отец, на палубе косея

Среди орудий, выстрелов, смертей.
Веди меня во царствие детей,
Всех нерождённых, на войне убитых.
Зажми, как факел, лилию в кулак.
Она горит в ночи, как белый флаг.
Вослед иду, невидима, забыта.

Веди меня в горящий Назарет.
Веди мя в Вифлеем, его уж нет,
Где на мечи насаживал младенцев
Чудовища-царя латунный полк,
И рыскал меж домов небесный волк,
И некуда от смерти было деться.

Да от нее не деться и теперь.
Не спрятаться. Открой вот эту дверь.
Я за тобой войду, тиха, незрима.
И девочке, что там прядёт, в углу,
И кошкой льнёт ко хлебному теплу,
Вручи символ весны неутолимой.

Ей протяни сияющий цветок.
И я беззвучно крикну: с нами Бог!
Тебе Его родить! А мне — склониться
Перед Тобой, пускай не видишь, нет,
Как плачу, как даю любви обет,
Как в лилию желаю превратиться.

Что стоит, Гавриил, тебе? Ни дня
Без радости. Ты обрати меня
В мерцанье лепестков, в тягучий стебель,
Чтоб я благоухала, чтоб жила
Лишь миг один, чтоб обнимала мгла,
Безверие, забвение и небыль.

Блаженство тронет твой печальный рот.
Мария тихо лилию возьмет
Из рук твоих. Поймают легкий ветер
Девичьего дыханья — лепестки.
Дрожу. Сияю. Плачу от тоски.
Я лилия твоя. Одна на свете.

Я лилия твоя. Я лишь цветок.
Увяну завтра. Сгину. Выйдет срок.
Ты видишь, я навеки одинока.
Прижми меня к груди. Клади у ног.
Мне всё равно. Родится завтра Бог.
А я уйду. Но я прославлю Бога —

Святою снежной лилией долин,
Полетом над безумьем лбов и спин
В архангельской пурге, в ночи безлунной,
Над адским градом, кузнями пустынь,
Я лилия, меня Ты не покинь,
Целуй, гляди мне в лик золотострунный,

Меня до дна, пьянящую, вдыхай,
Ласкай, любуйся, зраком осязай,
И трогай сердцем, как вино губами;
И все страданье, что стерпела я,
Истает на сиянье острия —
Луча звезды, рыдающей над нами.

ВХОД ГОСПОДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМ. ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Радуйся и веселися граде Сионе, красуйся и радуйся Церкве Божия: се бо Царь твой прииде в правде, на жребяти седя, от детей воспеваемый: осанна в вышних, благословен еси, Имеяй множество щедрот, помилуй нас.

***

Ах, управьте, управьте мя, мой Господь, жарко сверкающий во полночных ризах, да Богородица Царица, радуйся в огневицах палящих! Поддержите мя, по миру летящу, сверху и снизу, да не возжелаю я дерзостно тяжких крыл настоящих! Крыла у птичек, крыла у синичек, крыла у Ангелов, юных и ветхих деньми, да ведь летать по небу, такой давний обычай, а ты усердней молись, в половицы уткнись коленьми. Нынче праздник такой — распрощайся с тоской: Вербное нынче Воскресенье, веселие птичье!
Все во руках пучки вербы тащат… шествую, яко на парад, от батюшки просфорой принять благословенье! Увидать желанное, живое виденье… Когда-то давно, вижу, как пью вино, Исуса верхом на осляти! Он скачет-трясется, а народ округ смеется, ветви пальмовы бросает любви ради!
Да всё на свете белом ради любви! Я живу, и ты, брат, живи. Времена прейдут — я спою о тебе, брат, былину. Как гнал ты меня! Как жёг печатью огня! А нынче ненависти твоей нету и помину. Да што ж это в Вербное Воскресенье стряслося с тобой? Пот да слёзы блестят над губой… Што мне бормочешь? Песню, молитву? Надо склониться… да слушать невмочь… недавно ты мне вопил: вон! прочь! Захлопывал предо мною калитку…
Што ж это нынче с тобой? С твоею судьбой? Видать, ты сменил гнев на милость? А все в кулаках прутики вербы несут, и пускай грянет трубой Страшный Суд — наша ненависть нам, милый, приснилась…
Вошёл, вошёл Исус наш Господь во град Иерусалим! На осляти въехал… и завился дым за копытами смешного ослика, за огненным красным хитоном… Ну же, звоните разом, колокола… Жизнь прогремела грозою, прошла… смехом неистовым, слезою влюблённой…
Вербное Воскресенье, радуга-дуга! Весна идет в бой на зиму-врага! Бой не кончен! Только не мой он… немой… навеки безгласный… Ты, братец, держи-ка вербочку, домой пушистую неси… пощады ни у кого не проси… лишь Господу нашему молитву возноси не напрасно…

***

Сияющая верба
В стакане на столе.
Любовь моя и вера —
Сегодня на земле.

Сияющая верба
Под небом голубым.
Я знаю: я не вечна.
Растаю, аки дым.

Сияющая верба.
Возьми ее, возьми
И понеси доверчиво
Меж Богом и людьми,

По улицам шумящим,
Во тьму или во свет,
К той жизни настоящей,
Которой больше нет.

ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДНЕ

На горах святых зряще Твое вознесение Христе, сияние славы Отчи, воспеваем Твой светообразный лица зрак, кланяемся страстем Твоим, почитаем воскресение, славное вознесение славяще: помилуй нас.

***

Земля младенцами опять населится
от Воскресения до Вознесения
ах всех зверей убьют все люди вырастут
все птицы нам споют страданье выпоют
мученье высвистят ах соловеюшкой
опять война идет за снеговеями
я в четырёх стенах судьба зеркальная
от смерти спасена не зарекалась бы
никто не знает что взвопят по радио
то ли в убежище то ль Богородице радуйся
я зрю правдивое я вижу лживое
я вижу как мертвы как снова живы мы
как снова молимся как снова любимся
как на развалинах опять целуемся
как врём и врём опять что жаждем мира мы
как Мiръ мигает нам в отрепьях дырами
а я тебя люблю мой человеченька
паникадило-моё-многосвеченька
горишь — и вьётся дым медовым вервием
стань пред иконою на веки вечные
молись за общее наше спасение
сегодня помнишь праздник Вознесения
тоска двунадесятая и боль двунадесятая
Он улетает ввысь к инакой радости
а мы все здесь стоим дрожим под выстрелами
нас обнимает дым дыханьем призрачным
нас обнимает огнь руками неистовыми
а на меня с иконы — очи пристальные
глядят мне в сердце глядят мне в душеньку
ах Боже Господи меня послушай-ка
да мимо мимо Он в зенит возносится
тимпан болит-звенит а Мiроносицы
идут-идут в ночи а Богородица
всё видит как реву да при народе я
лицо все залито и громко всхлипываю
кондак звучит в ночи мольбами-хрипами
а Он возносится к немым созвездиям
в иную музыку во тьму-безвестие
в любовь всеобщую во все объятия
во все дыхания мы их истратили
во всё биение иного времени
ах грудничок мой родничок на темени
и я стою свечу держу как палицу
не плачь себе шепчу не плачь рыдалица
таков земной удел боль безответная
а Он уж улетел в обитель светлую
так пусть хоть Он один средь нас не мается
и в небе нежном том навек останется
с улыбкой на устах рубцами-стигматами
один презревший страх меж нами щенятами

ТРОИЦА ЕДИНОСУЩНАЯ

Вся подает Дух Святый, точит пророчествия, священники совершает, некнижныя мудрости научи, рыбари богословцы показа, весь собирает собор церковный. Единосущне и сопрестольне Отцу и Сыну, Утешителю, слава Тебе.

***

детское становится враз недетским в чёрной воде скользит блесной
санный путь становится крестным одной шёпотом молитвой сплошной
старые руки на кухне держат за деревянный хвост чугун сковороды
старые веки слепые вежды дым зимы застилает следы
снова стряпни моей коммунальной детский запах горелый пирог
снова страдание изначально дышит хоругвью дальних дорог
семь железных башмаков износи на здоровье семь крапивных рубах издырявь
может музыкой станешь любовью святым ароматом иссохших трав
живая ожог плащаницы кровавой жар Пасхального серебра
живое блюдо тебя со славой в народ несут завтра вчера
ты плачешь сегодня а время — Троица Бог Отец Бог Сын Бог Дух Святой
идёшь босиком тропа снегом колется январь слепит бородою седой
идёшь июнем зелёны березы Троицын день Духов день
роса на щеках озёрные слёзы звёздный венец в виду деревень
веник вяжи дверца бани открыта обожги кипятком ночи и дни
россыпь даров малахиты-нефриты в шайку окуня до дна окуни
радугой — брызги Троица жизни живи умри восстань свежим листом
снова родись снова плачь на тризне снова застынь оловянным крестом
снова шелести на юру безумной берёзой косы зелёные расплети
слава Духу Утешителю сладкие слёзы свеча исплаканная — в нежной горсти

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Твоего, Христе, пришествия непостижимаго трепетни бывше апостоли древле, ниц на землю падше, Божественней Твоей дивляхуся силе: солнца просияв светлее, Блаже, неизреченною силою Твоею.

***

Они восстали надо мной,
Три солнца в тишине ночной,
Три вспышки — радугой-дугой,
Три света:
Трисветлый снеговой хитон,
Далматик синий, нежный сон,
И плащ — огнем кометы.

Разверсты печью небеса.
Мой сон навек, на полчаса.
Готова спать я
Хоть вечность, только б видеть их
Во небеси, да, всех троих,
Вне диких распрей всех земных,
Войн и проклятий.

Я видела до жизни вас,
Да, до того, как родилась,
До осознанья
Себя; забвения себя;
До лютых корчей, где судьба
Плывет сквозь крики и гроба,
Через молчанье.

Да… зренья не было тогда.
Вились подолами года
В зените звёздном:
Исус, Илья и Моисей
Над возрыданьем жизни всей,
Над роком грозным.

До-жизнь, какая ты, преджизнь…
Преображение, держись,
На все безумье наложись
Ты поцелуем.
Торжественный, любимый Бог!
Шаг на небесный Твой порог,
Как, невесом, цветёт цветок,
Непредсказуем.

Метель — хитона край — ловлю…
Ко рту прижму… Тебя люблю…
Так это дерзко, во хмелю,
Что мне осталось:
Преображаться и любить,
Преобразиться в шёпот: пить,
В гайтана порванную нить,
Рыданье, жалость.

Преобрази меня — в меня,
В язык предвечного огня,
В косноязычье
Великое, как ужас Твой —
Креста и звёзд над головой,
Как Ты в Эммаусе, живой,
Как песни птичьи.

И птицей я Тебе — спою.
Преобрази Ты жизнь мою
Во вздох печали.
Во смерть — её набормочи
Нагаром, сажею свечи,
А Воскресенье — намолчи:
Во тьме, в начале.

Ты вынь меня из забытья,
Из мрака, из небытия,
Где спят кондак и ектенья,
Роди планетой.
…они восстанут надо мной,
три солнца в тишине ночной,
три полноты над пустотой,
три света.

УСПЕНИЕ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

В Рождестве девство сохранила eси, во Успении мира не оставила eси, Богородице, преставилася eси к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша.

***

Ну давай вдвоём подойдем к Ея ложу. К Ея одру.
Ты тихонько ступай, как по наледи, по бездорожью,
заслоняйся, как на ветру,
Ладонью — от света Ея лица, Ея круглого чистого лика, серебрянее Луны.
Нам наблюдать торжество конца. Мы это зреть должны.

Милая, милая, о, сестра… В знак скорби косы ты распусти.
Всё наше время, нынче, заутра, вчера, нательным крестом ты зажми в горсти.
Ты молитвы шепчи. Гори ярче свечи. Я тебе пламенем подпою.
Мы с тобой лишь пара берёзовых дров в печи. Лишь два дыхания — на краю.

А слушай, сестра… что, Она, старая, молодою умела ходить по воде?
По синеокой гряде… по облачной борозде… сразу нигде и везде…
Сын навек унаследовал Ея сердца жар, Ея великий рассветный дар,
А сейчас она тает в воздухе, как на морозе пар, как отпылавший пожар.

Давай ближе шагнём… ночь, а светло как днём… кто стоит здесь, незримый, рядом с огнём?..
О сестра, лица укрыты слёзным солёным ковром… давай ляжем рядышком с Ней и уснём…
Я, ты знаешь, всю жизньку-жизнёшку шла и шла к Ней, да вот довелось опоздать.
Спаси мя, крепче хватай ладошку, вместе у ложа, ничесоже творити, будем стоять.

Это Успенье. Забвенье?.. горенье ли, тленье… сомненье… а где Воскресенье?..
Шаг, ещё шаг… и Она к нам идёт — по небесной воде: тихим смехом в даренье.
Нам навстречу. А мы-то застыли. А Она — крошечной птичкой, душою крылатой —
Взлетает с ладони распятого Сына: не плачьте, навек затянулись любовью стигматы.

Маленькою, ребячьей фигуркой
с ладони еловой воскресшего Мальчика, чуда чудес,
веткой колючею, жаркой,
Рождества игрушкой шагает:
то ли в слезах дитёнок, то ли звезда с полночных небес,
то ль корзина зимних подарков,
то ли судьба у Нея другая,
Вытяни руки, сестрица, может, ты Ея, небесную бабочку вечную, вдруг поймаешь,
А душа улетает, порхает, счастливо, велико, беспечно, улыбка слепая, немая.

Зрячая. Видит всё. О как же Она нас всех видит насквозь,
до просвеченных старостью рёбер!
Врущих, жрущих и пьющих, наготой клеймящих мороз,
щедрых-ласковых, чаще недобрых,
Бешено мчащихся, страстно и жадно, по перемычкам и сочленениям улиц,
Лгущих, безумных, всеядных, осознающих внезапно общую страшную участь.

Гляди!.. Она к нам идёт по воде. Все наши ночи и дни. Этому Сын у Нея научился, я верю.
Легче гусиного пуха ступни, разыдутся легче ладоней небесные двери,
И хлынет вода на все наши дикие города, на все наши пустыни и веси,
Она по воде идёт навсегда, легче больничной марлевой взвеси,

Горят, пламенеют ступни, это на дне и в зените огни, Она огнём по водам ступает,
Она каждому шепчет: люди под звёздами не одни, ты святой, да и ты святая,
Все вы сироты, глазницы страданием вырыты,
преподобные, равноапостольные, мученики, страстотерпцы,
Ни Мне от вас, ни вам от Меня уже никуда и вовеки не деться,

А Сын Ея у одра навытяжку, как солдат, застыл, провожает Ея глазами,
А вода под ногами Ея все течёт, течёт святыми людскими слезами,
И стоим мы обе, ревём: Успеньё!.. исполать… вот мы успели…
Успели друг друга любить. Понять. Простить и обнять.
Пред вселенским воем метели.

И Она к тебе идёт по лазурной, лебединой воде —
иди и ты к Ней, не бойся, иди же!
Ступай осторожно, нигде и везде, всё тесней, стремительней, ближе,
Всё медленней, тише, и всё осторожней, синь поёт у стопы,
И всё нежней, любовней, и всё бездыханней,
И замри, встань и застынь — на гребне единой судьбы,
На волне отпевания, покаянья, сиянья, прощенья, прощанья.

МОЛИТВА О СТРАШНОМ СУДЕ
Когда, Господи Боже, явишься Ты на землю со славою, и небеса разойдутся завесой, и Ангелы вострубят, — тогда вострепещу я, былинка малая, Боже правый, ляжет под ноги реки огненной плат. Разогнутся, улитками свёрнуты, древние свитки. Вспыхнут книги, умрут во пламени, восставшем в зенит. Мiру явятся тайны, знаки, златые слитки, что земля-старуха в кованом сундуке хранит. Тогда, Господи Боже, избави мя от сомненья! Упаси мя от неугасимой боли огня! Я приму смиренно, родной, забвенье и тленье — только в орущий Ад не ввергай Ты меня! Каюсь, каюсь в грехах, Господи, что на земле совершила! Каюсь, Господи, плачу, Тебя люблю! И людей люблю, и буду любить до могилы, до Суда Страшного, что подобен небесному кораблю! Страшный Суд! Он, Господи, не ужас, а праздник! Гром и молния, потоки света, и синь… и кровавы знамёна… в одном котле варятся свадьбы, поминки, войны, крестины, казни… О, прижми мя к сердцу, Господи! О, не покинь! Обними Ты весь Мiръ-мой-народ, поцелуй трикраты, Страшный Суд, последняя Пасхальная благодать! Все мы, люди, хотим не хотим, на Лысой Горе распяты… о, Ты дай мне, Господи, над каждой душой — возрыдать…

ПАСХА ГОСПОДНЯ

Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав.

***

Мы так долго ревели, кричали, хрипели, орали и пели.
Мы коряво клялись. Ничего никогда не успели,
Всё на завтра всегда. Это завтра — зачем оно надо?
Ни судьба. Ни любовь. Ни правда. Ни смерть. Ни награда.

Мы так долго медными лбами бились в камни и в клети.
Старикам, нам блазнилось: ах, Господи, мы ещё дети,
И успеем мы всё… В ночь катит Колесо… Не успеем и мы оглянуться,
Переедет. Легко. Перережет лицо. Не проститься уже. Не проснуться.

Мы так долго, так глупо… расплата… о, Боже, юродива, что ли,
Я на деле… вот всем и вокруг виновата: ни чести, ни власти, ни воли,
А лишь обида и боль, тащу за двоих, на обиженных воду бочонками возят,
Лошадь, пот на губе, ругань-жмых, я везу по судьбе во телеге — чужих,
а родные о том не попросят.

Мы так долго с тобой воевали, монашка моя, имярек, моя ты родная.
Ты земелька-земля, ты камчатный мой снег, я поминок роднее не знаю,
И роднее крестин, ах, Отец-Ты-Дух-Сын, и родней величаний-венчаний,
Да, семья это царство, дитя — государство, война — она хуже отчаянья.

Мы так долго… любовь! Где ты, где ты, любовь!.. — так орала я, глотку надсаживая.
Упоительных мне не надобно слов, себя рыбой на леску насаживаю,
На кукан ловчих дней, на звенья огней, на Страстной Пяток у Распятья,
Пусть по-детски картонно оно, близ кануна расписное вино,
пусть бумажны цветы в алтаре, как на выцветшем ситцевом платье.

Мы так долго друг к другу шли и шли, спотыкаясь, то кущей, то пущею,
Бормотали проклятья… а где же объятье? Коль ждать — ожиданье распнет тебя, ждущего!
И внезапно вспыхнула Пасха. От Огня Благодатного я всею жизнию застилась.
Да не убереглась. И дрожала облачной пахтой — от мощи любви. От ее занебесного зарева.

Мы так долго с тобою бежали — обе босые, сердца колотятся —
в ту церковку на обрыве, безвестную,
То ль Ильи Пророка, то ль Рождества Богородицы, голубино летящую, почти бестелесную,
И не каменную, а пламенную, а быть может, как Крест, деревянную,
И стремилась, летела я, Магдалина, распевная-знаменная,
от созерцанья воскресша Учителя пьяная,

Бездыханная, упованная, умилённая влага невидящих вежд,
растерянно руку тянущая
К легчайшему колыханью Его одежд, что как верба тонкая, тающая,
Облака в зените над теменем, костёр, в ночи догорающий,
Паутины подзор, на рассвете росные перлы слёзно теряющий…

-Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшёл к Отцу Моему!..
И узрела я, как ты бежишь, как во сне, во свет, а может, во тьму,
И ты успела, и ты, ахнув, Его увидала там, за моею спиной,
Мы так долго начинали сначала, что мне чудится — то не со мной,

А с кем-то другим, так долго, неистовым наваждением,
над блаженной башкою радуга, алый исход,
Это наше с тобой страстное хождение по перекрестью прозрачных вод,
Это наша с тобою битва, человечья наша вражда,
Это счастье наше, молитва, безвинный путь в навсегда,

Мы так долго шли поутру на заре по росистой траве,
Мы так долго сияли сиренью-гроздьями в торжественной синеве,
Мы так долго ждали, это наша нежная Пасха, сбылась, пришла наконец,
И стоим, без тоски-без печали, двуликая сказка, на лбу терновый венец,

Все обмазано детским клеем Распятье,
размалёвано ветхой болью, кровью вспыхнет краплак,
Этих рук обожжёт пожатье, из-под тёрна косящий зрак,
Мы так долго бежали, ни выдоха-вдоха, но вот мы тут, Пасхальною плачем свечой,
И стоим во цветных сполохах, и наш берег крут, и от слёз нам так горячо,

Ищем руки друг друга, прощенья просить, и ещё попросить, ещё раз,
Вот как Он со Креста, друг на друга косить светлым небом сияющих глаз,
Соль бежит по щекам, режет пламя скул, и — за ворот, и сердце жжёт,
Мы так долго ждали, а Он уснул на три вечных дня, и проснулся, и вот

Перед нами горит, в киноварных пятнах старый картон, мироточит, льёт аромат,
А свечою Пасхальной весь мрак спалён, никогда не придет назад,
Мы так долго, и вот, обниму, давай, и ты тоже прости, обними,
Перед тем, как уйдем в великую тьму, станем Ангелами, значит, людьми,

И трикраты целуемся, и ещё, надо трижды по три, трисветлый Пасхальный звон,
Мы так долго жили, что жизнь, от зари до зари, превратилась в бескрайний стон,
И застынем свечными слезами, обнявшись, так долго, вчера, это завтра, не с нами, нет,
Клирос-Феникс, задыхальные колокола, до слёз, до утра, Благодатный Свет.

И объятия эти! Пасхальные! Кровные! Сестринские! Бездонны зрачки!
А в руках — охапки цветов: слепящие, деревенские, то ли маки, а то ли жарки,
Руки жгут, душу жгут, это жгут весенней радуги на кровоточащей руке,
Это алый стигмат, и снова — трикрат — поцелуй: на устах, на горячей щеке,

На всей жизни здоровой-больной, сверкающей то лазурью, то сукровью-ржавью,
то детскою рисовой россыпью конфетти,
На всей смерти, бредущей сутуло, совсем одной, её спаси-помилуй-прости,
На судьбе, на голом её плече, мы так долго то мчались к ней, то от нее убегали,
На Пасхальном святом куличе в хороводе огней, мы так долго его выпекали,
Обними, поцелуй, мы так долго себя воскрешали ледоходной, сверкающей Волгой,
Нежной мартовской синью, небесной сизой полынью, не плачь, Мiръ тёпел и зряч,
так долго мы ждали великого чуда, никогда не забуду, так больно, так долго…

***

Долго вёл меня мальчонка
Между облак, между туч.
Завивались кудри тонко.
Вспыхивал забытый луч.

Над расколотою бездной
Крепко за руку держал.
Так мы шли с ним, занебесным,
Вдаль, к началу всех начал.

Вот — порог переступили.
…под ногами, горяча,
Бездна славы, бездна силы,
Шестикрылая парча.

Нежно обернулся, тихо.
Задохнулась во слезах.
Золотая соловьиха,
Пой теперь на небесах.

И вздохнула я так глубко,
Так свободно и легко.
Звёзды снеговою крупкой
Посекали мне лицо.

Молча плача у порога,
Предстояла я в Раю
И протягивала Богу
Песню бедную мою.

ОБЩАЯ МОЛИТВА

Ну, давайте прижмёмся друг к другу в тёплой тьме намолённого храма.
Он широк и безбрежен, как родная земля иль река.
Кто-то в дальней толпе, у притвора, тоненько вскрикнет: «Мама!..»
Это малый ребенок. Жарко ему. И шубейка ему велика.
Это я воскликнула! Это детство маму зовет. Это плачет старуха.
Это каждый из нас, тёплый, страждущий и живой,
То кричит, то смеётся, то рыдает тихо и глухо
В храме сумерек, шевелящихся золотой свечною травой.
О, давайте тесней придвинемся… правда, странно,
Что мы завтра все — о да, все-все-все!.. — умрём…
Что не встанем по грому будильника, затемно, рано,
Чашкам-плошкам молясь пред кухонным алтарём…
О, вся Божия утварь, вся бабья крабья посуда,
Расползается, разбивается на мильоны кусков…
Не собрать, воедино не склеить осколки! О, где ты, чудо?!
Сколько детских могил… сколько юных седых висков…
Мiром Господу, о, помолимся! Я так больше молиться не буду.
Хотя буду, буду, конечно, коли Бог даст жизни ещё —
Мне лукошко её протянет, отчистит тусклую её полуду,
И затеплятся губы во мраке свечой, солёно и горячо…
Люди, ближе! Да я сама к вам, милые, больней притиснусь и ближе.
Я сама без вас — просто снулая рыба, отброшенная щепа.
В пряной, нежной тьме храма я лица сквозь радужный ливень вижу,
Через слёзный дождь, от молчаливой вашей любви слепа.

И восстанет Молитва — до небес, столбом пламени, столпника жестом:
Эти вскинуты обе руки — всего народа, навеки и навсегда —
К сини кубовой купола, к золочёной окладовой жести,
К этой радости преблаженной: счастье, скорей сюда!
Мы устали брести сквозь снега и огни! Мы безумно устали!
Мор и глад нас косит… настали последние дни?..
О!.. не верим… мы столько лет шагали людьми из стали,
Были — гвозди крепкие, а теперь… спаси-сохрани!

А теперь мы нежные, мы трепещем неистово осенним ветром,
Жмёмся мы тесней друг к другу во старом храме, нас много так,
Мы — людское море, молчаливое, без берегов, без ответа,
Просто бьющее волнами в каменной смерти кулак!
Просто вместе вот это, единственное, выдыхаем:
О, помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей… —
И колышемся мы Живым в помощи пламенем — от края до края,
От судьбы до судьбы, что все драгоценней, больней и страшней.
Ну, давайте так взмолимся, чтоб Господь нас услышал —
Нас, навек ли, на час дерзко вброшенных в Мiръ, вот сюда,
Чтобы мы проросли Богородичной травкой, шептали все тише
О любви… чтоб горели над теменем храма, в полночи звезда…
О, теснее и ближе! Из-за слёз уже ничего не вижу.
Только чувствую жар ладоней, локтей, лбов, щек и сердец,
Только Бог нами всеми, огромной толпою во храме, тихонечко дышит,
И мы — лёгкие лишь Его, от хриплой хвори свободные наконец…
Мiромъ Господу мы помолимся! А как же еще молиться!
Все заштопаем чёрные дыры пламенем, вечным огнём!
Мы — бессчётные люди, рыбы, звери, змеи, букашки, птицы,
Все к Твоим кровавым ногам в неисходной молитве прильнём!
Да, в молитве этой последней, горячей, слепой, незабвенной,
Зрячей, зрящей всё насквозь, через все пространства и времена,
Посреди родимой, великой, ромашковой, васильковой Вселенной,
Потому что родина, люди, навеки у нас одна,
И одна любовь, хотя вот она вам, растащите, рвите на части, делите,
Я всего лишь один из Христовых хлебов, коими всех Он кормил
Посреди Войны, середь Мiра, и рыбы рвали ловчие нити
Средь родильных пелён, в виду изумрудного дёрна свежих могил,
Я стою в толпе посреди моего нерушимого храма,
А быть может, меня-то в нём, срок придёт, отпоют,
И услышу под куполом: в широкой толпе, там, на краю, кто-то крикнет: «Мама!..» —
И воздрогну: это мой ребенок, а жизнь уместилась лишь в пять минут,
Это мой забытый, мечтаемый, избиенный, на юру казнённый младенец,
Богомаз-мой-умелец, мой геройский меч-кладенец,
Мой Роман Сладкопевец, мой царь Давид, иных времён песнопевец,
Ну давайте всем мiром помолимся, это ж ещё не конец,
И прижмёмся теснее, и крепко обнимемся, сестры и братья,
Если так обнимемся, нас не возьмёт никакая беда,
Это общей молитвой к небесам возносится позднее наше объятье,
И оно не закончится, не разомкнётся, люди, уже никогда.

Елена Крюкова