ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
ТЕРМИНАЛ
Книга Жизни
Фреска первая
***
Я лечу над полями. Пуржит… кудесит зима…
Тряпок нет на бесплотном теле. И холода нету.
Состою из зренья, слуха, безмолвья, света.
За спиной, под ногами, везде — великая тьма.
Я лечу над полями… Разостлала шкуры зима…
Я теперь понимаю, как муравейно много
Там, внизу, в белизне-завирухе, не верящих в Бога,
От последней боли в улыбке сходящих с ума.
Я лечу в дегте тьмы, нагая. Меня холода
Обнимают напрасно. Летящая, больше не властна
Жизнь обнять далекую — тесно, горько, опасно!
…только ветер в зимней ночи. И только звезда.
Обнимает алмазами тьму безглазая кутерьма.
Я лечу, сирота, найденка горнего света.
Не сходите, люди, вы по смерти с ума.
Там все то же. Поля. Снега. Лишь холода — нету.
***
Ты только, прошу тебя, не уходи.
Пусть меня за тебя посекут дожди.
Пусть меня за тебя на дыбе взовьют —
Ненавидят пусть,
Крепко, сильно бьют.
Бьют железно. По спине, по щекам.
Избиение — мудрым и дуракам.
Смерть не выберет: на раз-два рассчитайсь!
Только в грудь толкнет, да и мордой — в грязь.
За тебя цепляюсь. Ты дорог мне.
Целовала я тебя при луне.
Я при солнце тебе варила обед,
Да кричала-шептала: нет смерти, нет!
…все-то есть. Вся-то смертушка — вот она:
На руках подрубленная пелена.
Перештопанный Гефсиманский плащ —
Ну, еще заплатку, еще поплачь.
Я хватаюсь за плечи, локти твои.
Умираю в любви и для любви.
Только ты не слышишь, уходишь вдаль,
Всеми струнами стонет, плывет рояль.
Ну, останься!.. На час. О, на пять минут.
Не изрубят. Не высекут. Не убьют.
Вся в крови избичеванная спина.
Ты в темнице один. Да и я одна.
А Распятие — завтра. Заутра, да!
Эта утреня ломкая, чисто слюда.
Певчих звон. Чайных ложек звон о стакан.
Чай больничный. Капает кровью кран.
Тихо, чисто, честно плачет вода —
О нигде, никуда и никогда,
Ты постой, любовь, чуть повремени,
Не сожгли мы наши ночи и дни,
Мы такие простые, среди ветвей
Снегири-воробьи, прости-пожалей,
Ну, еще немного, постой, куда,
Мы подземная будущая руда,
Золотая душа во грязных костях,
Наше время держим в живых горстях,
Стой, замри, слышишь, ты, живи, не умри,
От дегтярной тьмы до красной зари…
Ты, пожалуйста, только остановись,
Перед смертью так нежно желанна жизнь!
Обними.
…все, простились. Теперь ступай.
И бесстрашно шагай
Через край.
***
Не ступай на угли, не сойди с ума.
Изнутри звенит годовой оркестр.
Круг тарелок, литавры, волынки сума.
На галерке нету свободных мест.
Не ходи туда, не ходи сюда.
Там запреты, и сям — то война, то Мiръ.
На морщинистой шее — мои года
Камень-бусой пылают между людьми.
Не ступай — в мешке — босиком на снег.
Так и так: сумасшедшая! — окрик твой.
Не гляди на грешника из-под век:
Лучше крепко прижмись седой головой
К ненавидящей боли, хриплой груди,
Слушай ухом пульса органный мех.
Этот Мiръ — всего лишь твои дожди
По щекам, наедине, для всех.
Одинокие роды, хоть народу полно.
Одинокий уход — и хлопнуть дверьми.
Или тихо закрыть. И выпить вино
Одинокого снега между людьми.
Не вари на кухне ни мед, ни яд.
Воссияют плошки ярче знамен.
Эта жизнь родится, умрет стократ.
Лишь тебя не вынут из нежных пелен.
РЕАНИМАЦИЯ
Каждый вдаль уходящий отсюда — преданье.
Каждый вон уходящий отсюда — сказанье.
Каждый плачет, и рот зажимает простынкой,
Где печать лазаретная — словно поминки
По тому, кто лежал здесь, теряя дыханье.
Набирают во шприц зелье, травы и вина.
Обнажают не вены — венцы, копи, стразы.
Я в стерильной больнице, как ангел, безвинна.
Я грешна и грязна, да, любовь, ты зараза.
Да и зло так летуче! Я переболела
Злобой, местью, чужой и чумной черной ложью.
Эпидемья без края, судьбы и предела.
Хуже лести, страшней бездыханного тела.
Ухожу по грязи, облакам, бездорожью.
Я лежу, лязг чугунной той, панцирной сетки —
Распоследний оркестр, хрип и стон партитуры,
Птицы нотами виснут на инистой ветке,
Вон, в окне. Плачу вусмерть, рыдаю как дура.
Ты, земля моя, вновь тяжело захворала.
Ты кладешь корни-руки поверх одеяла.
Стонут люди, чтоб срочно их всех оживили.
Ты, земля моя, льешься больничною лавой
Бесконечных смертей, солонцово-кровавых,
Легких злые ошметки — последние крылья:
Чуть взмахнуть… улететь — или кануть в бессилье,
Безразделье, бесстрастье, безлюбье, бесславье.
Никому неохота во царствие навье.
Эти синие маски, седые бауты,
Эти туго-завязки последней минуты,
Эти мука-скафандры, что снять только ночью,
Да и ночью не снять, стоя спи, ешь воочью,
Это быль, и ты в ней — измочаленный доктор,
Ты устал уж молиться, в уколах ты дока,
А в смертях ты неграмотный, нищий мальчонка,
О, подайте минутку, звенящую тонко,
Той старухе, похожей слезой на ребенка,
О, подайте ей жизни шматок, протяните
Между сердцем и Богом упругие нити,
Горше режущих звезд, горячей всех вулканов,
Только врач ты, больная уже бездыханна,
Только врач, и могущество жалких уколов —
Лишь стеклянные сколы.
Лишь в курилке, взасос, на отлет, папироса:
Mortem. Нету вопросов.
Все распяты вы в той оживляльной палате.
На живот повернись! И дыши так ритмично!
Ты корова и лось, ты медведь и синичка,
Лезвиё топора новой казни опричной,
Да, ты плюнуть готов в рожу рока проклятье —
Только горе безлично!
Врач, вставай. Ты пойди на беду белой грудью.
Размотай белоснежную марлю безлюдья.
Маска, шлем, кислород. То чужая планета.
Скорой помощи тлеет в огнище карета.
Окна крестит зима. Птицы молча, в остуде,
На зимы белом блюде пернатым ранетом
Застывают, подобны металлу, полуде.
С проводов — во мандорле фонарного света
Гибнут, падают.
Бьются в сугробе, как люди.
Птицы, ветра народец, они ж тоже люди,
Лишь конец — без ответа.
Я лежу вверх лицом. «На живот!» — мне — приказом.
Заболела недаром, кошу рысьим глазом,
Зверьим оком, багровы белки, раскаленны,
В кровеносных сосудах, набрякших влюбленно,
Я еще вижу Мiръ! Он мне — песнею, сказом,
Он мне Библия, ночью Корана алмазы,
Все мои Первокниги, стальные вериги,
Кровохарканье страсти, жемчужные миги,
Повторить не моги, проиграть не могу я
Эту заново жизнь! дай чужую, другую!
Жилы выдрать с корнями! и сердце, и печень!
Пересадка мне легких, горящих, что свечи,
Ах, еще ведь не вечер,
Доктор, буду я жить?! Я всего лишь волчица,
Тёпло брюхо мое, мой волчонок мне снится,
Я деревня, окрайна, река и столица,
Я — погибшей Почайной — от злобы отмыться,
Ты сожми мои голые плечи!
Я лежу вверх лицом! Потому что земля я!
Я дышу пред концом, я раскольно пылаю!
Я зверьё и птичьё, вороньё, баба-сойка,
Кройка я и шитье, я охотничья стойка
Покрова на Нерли! гибну в гуле и гуде!
Хриплый колокол мой, он орет: люди, люди!
Медью жжет лазарет! он тату набивает
Изнутри! жизни нет! почему я живая?!
Я теперь родилась?! иль я завтра рождаюсь,
Здесь, на койке больничной, старуха седая,
Золотая девчонка, чудная малышка,
Я визжу талой скрипкой, пищу нежной мышкой,
Грохочу я, литавры в последней Девятой —
На излете заката!
Вот расплата!
Я согласна быть в этой палате распятой —
Я согласна сгореть — стать навеки проклятой —
Обвернули чтоб этой, с печатью, простынкой —
Унесли — и в мешок, что мрачнее суглинка,
Только чтоб, люди, люди, вы живы остались,
Мягче воска и шелка, сильней лютой стали,
Зеркалами в осколки вы не разлетались,
Чтобы сны не глядели о пьяной печали,
Чтоб детей зачинали, кроваво рожали,
Чтоб любили друг друга — в Раю, как вначале,
На руках чтоб друг друга по-детски качали,
Чтобы струнами арфы январской звучали,
Чтобы дымные войны в меня вы втоптали,
Только чтобы никто больше… в белой остуде…
Белых мошек давя на немом одеяле…
Где труба аппарата змеей расписною,
Вся в узорах письмен — над тобой, надо мною,
Запредельной зениткой, застылым орудьем,
Бесполезною пыткой нависла над грудью…
Люди, люди, о люди…
***
Мама, тебе холодно! Ты застудилась,
Простудилась на сквозняке.
Мама, не покидай мя, сделай милость,
Не уходи налегке.
Ты никогда на Мiръ не роптала,
Шила его полотно —
Ночами простегивала одеяло,
Пока рано, пока темно…
Утром будильник, звон озверелый,
Стальные колокола…
Мама, я под одеялом вспотела,
Захворала, и все дела!
И нет, не пойду я сегодня в школу….
Крохи смахну со стола —
И в рот… и боль — усмешкою голой…
А жизнь — была?.. не была?..
Мама, ты моя милая мама!
Я вот сейчас, как ты,
В дырявую шаль завернусь упрямо
Тут, на краю пустоты.
А печь пылает, а печь стреляет,
Над головой летит
Знаменами красными… песьим лаем
Стегает, плачет навзрыд…
Не надо плакать, печь моя, печка.
Сельское, свет в облаках,
Березы, белого воска свечки,
Кладбище — в трех шагах
От кубово-синей, небесной иконы,
Широкой, как Мiръ немой —
Ты там лежишь, фитилем спаленным,
Измятой пустой сумой…
Оденутся кости плотью и кровью.
Да только нескоро, нет.
Паду к зеленому изголовью
Твоих панихидных лет.
И буду так стоять на коленях
Средь милых тонких берез,
И тихо молиться меж поколений,
Не отирая слез,
Распахнуты створки, оконные рамы,
И мокрая тряпка в ведре,
И моешь ты окна, милая мама,
На синей майской заре,
И тянет ромашковый тайный ветер
Тягостным сквозняком,
И будет день, а за ним и вечер,
И ночь, темный в горле ком,
И голая шея, и голые руки,
Смеешься, мама, взахлеб,
А завтра в неизносимой муке
На красный я рухну гроб,
И буду валяться, простоволоса,
Молиться, рыдать и выть —
Крошиться хлебом, сыпаться просом,
Водой разливанной плыть,
Сквозняк свечу задует во храме,
Сойдет на шепот кондак…
Не уходи, дорогая мама.
Не уходи во мрак.
СЛАВА ГЕРОЯМ
Я все думаю: а те, кто умирал на войне?
Кто сейчас погибает в диких войнах земных…
Вот куда они уйдут? Где лежат на дне?
Там, на дне земляном, средь корней золотых?
Кто их, бедных, безымянных, теперь отпоет?
Панихиду закажет, суровый сорокоуст?
Лишь на улицы в праздник выплеснется народ,
Выше, выше плакат воздымет, Неопалимый Куст.
Слава! — мы кричим, вопим, хрипим, спохватясь.
Слава, слава героям!.. — неужто надо, чтоб жить,
Небо жизней отдать?!.. втоптать их во землю, в грязь,
А потом на знамени — славой — золотная нить…
Слава, слава героям!.. а нынче героев нет.
Умирать не хочет никто. Ни сейчас, ни тогда.
В вещмешок утолкали Мiръ. Мать поздний обед
Подает на стол. Ломается хлеба слюда.
Обжигает щеку осенней полынью слеза.
Не вернешься, сынок! Это знаю я кровью всей.
Но крещу тебя на прощанье, плакать нельзя,
Лучше рюмку последнюю выпей, и мне налей.
Стукнет дверь. Так на плахе стучит топор.
После выстрела так в плечо отдает приклад.
Этот Мiръ — всего лишь военный хор,
Трубы медные, торжество, военный парад.
Слава, слава героям!.. И ты герой, мой сынок.
Только в это поверить я до сих пор не могу.
Не хочу. Этот Мiръ, как человек, одинок.
Приголублю его. Поцелую. Не дам врагу.
Снимок желтый, ломкий на заиндевелой стене:
Колкий иней времен, колокольный звон, коревая сыпь.
Я все думаю: родной, как же ты умирал на войне.
Ты приди хоть во сне. Погляди на мою ледяную зыбь.
Сын, святой мой, я омою все раны твои.
Сын, герой мой, да я тебе не славу шепчу —
Обнимаю тебя, умираю от слез любви,
Головой припаду к обожженному твоему плечу.
Гимнастерка пахнет потом, кровью, солью, зимой.
Ты скажи мне, сынок, открой, где у тебя болит?
Я не верила, что ты умер. И ты вернулся домой.
Лишь во мне одной — все распевы всех панихид.
Обнимаю тебя! Обнимаешь меня! В оглашенном огне
Догорела война. Руины дымят. Трубку курит Бог.
…я все думаю, Господи: как же все, кто погиб на войне,
Ведь они возвращаются, Господи, все, только дайте срок.
ПАЛАТА №
Излом безумья — вся судьба моя кудлатая.
А разума хрусталь — моей фамильною расплатою
За это шествие — босой — по мраку Адову,
За то, что я огнем из тьмы нечаянно выглядывала!
А кто ведет меня? То за подол, то за руку?
Овидий, Данте ли, Вергилий? ночью за реку?..
К тому костру на берегу рыбачьему,
Где молча обо мне лишь судаки судачили…
Капризно, как старуха у плиты, умалишение!
Туда нельзя, сюда нельзя, и ни движения,
Лишь озирайся, видь личины, маски ярости…
То твои люди… возымей хоть каплю жалости
К родне: зубовный скрежет-звон о кружку нищую —
Ее по кругу, у костра, не выпью лишнего,
А вы-то скальтесь, изгаляйтесь да насмешничайте,
А пламя жадно стиснет тьма кромешная…
Не надо, врач! Еще дышу! Не мучь лекарствами!
Вишу планетою на нитке между царствами,
Меж революцьями, войной и замирением,
Между Конфуцием, Аллахом, Будды бдением,
Вишу Распятым — на слоновой кости крестике,
Ерусалимским, Вифлеемским, ах, воскресните,
Мои больные, злые, страстотерпные, негодные,
Все в серебрянке снега преисподнего!
А!.. с Рождеством!.. эй, всю палату поздравляю я!
Пройду из рода Адова до края Раева!
Хитон мой красный кровию артериальною
Хлестнет наотмашь вас, кафизмою прощальною!
Еще сегодня! Лишь сейчас! На сетке панцирной
Тянусь я к вам… вот в поцелуе парочка…
Старик рыдает, на глазах ладонь… вот куреву
Конец… ни капли табака в картонном кузове…
Вот эта баба… по вокзалам да с поклажею…
Могила мужа, сгиб от ран… цветы высаживает…
А вот трубач… за катафалком — надрывается:
Щекою медь на завируху нарывается…
Ну, дотянитесь до меня!.. ну, почеломкаемся…
Трава округ рыдацкого костра сухая, ломкая…
Трава округ распятского костра одна, осенняя…
Лей, рыбаки, настойку ночи, окосею я…
Ну, поцелуемся!.. безумья Пасха долгая.
А наволочка волглая, а жизнь-то колкая,
А смерть — зачем о ней?.. молчи!.. она бессильная!
Пока не вывернул нам локти санитар,
наружу крыльями,
Пока рубаху не стянули усмирительную
На хрипах-музыке груди, а увольнительную
Тебе не выписали, ах, солдатка ты ледащая,
В железной койке на войну опять летящая,
С подноса миску с чистым пламенем хватающая,
Про Звездных Омулей, ах, ничего не знающая,
Наживку водкой сбрызнь, червей на крюк насаживай,
Лицо святое вымажь слезной сажею,
А голый врач к тебе идет, босой, по воздуху,
Ступнями прожигая ночь ли, боль бесслезную.
***
Отец!.. Грозой на небо не восстану, нет.
Струится сверху странный, пьяный свет:
Шатнется вдаль, качнется вблизь, —
Шепну невнятно, по старинке: о, вернись.
«Я не вернусь…» — ну что ж, я скорби не боюсь.
Я скорбью, как твоим вином, упьюсь:
Той самогонкой синей, деревенской,
в инее бутыль —
Стеклянный, оловянный ли костыль.
Глаголь, отец, с небес душе моей!
Я стану все безумней и смелей,
Добрее, злей, теперь уж все равно.
Отец, ты ночью всей глядишь в окно.
Ты заслоняешь мя от угольна мешка.
Главу возносишь мне до звездного шестка.
Поет петух мне славу! Тьма-гора
Все надвигается. Отец, кричи: пора!
Да я готова. В путь пожитки собрала.
Колечки, крестик вымела голиком из угла:
Кот закатил меж тощих половиц —
Упала пред святой иконой ниц…
Отец!.. Воззри: ужели я не проспала?
Я рано встала, зашумела, как ветла,
И жду, когда дверь стукнет, и войдешь,
О, на меня, малую, как похож…
Отец, не убоюся злых людей.
Они горят на сковородках площадей.
Истлеют в пепел. Зла все меньше, чем добра.
Отец!.. сегодня меньше, чем вчера.
Не мертвый ты! О, ты, отец мой, не в земле,
А там, на лучезарном корабле,
Между орудий, отгремел неравный бой,
Железо палубы, течет, кровава, боль,
Ах нет, с художниками ты навеселе,
Танцует рюмка на отчаянном столе,
Целуешь мать, она смеется как дитя,
В окне метель — протяжна и дика…
Отец!.. Ты, грешник, нечестивых порази.
Мя защити от ужаса грозы.
Моим врагам душой поставь заслон —
Война, ведь это… на рассвете… страшный сон…
В далекий путь я за тобою увилась!
Я не боюсь! Пусть яма, вопли, глина, грязь!
Я лягу в землю в беспощадной мгле —
А ты шепнешь мне: дочь!.. я не в земле!..
«А где же ты?..» — шепну тебе дрожаньем рта…
Рыданьем сердца… храмина пуста…
Отвален камень… Ангел, зимний весь,
Метель да звезды, шепчет: он не здесь…
А где же мы, любимый мой отец?!
Так, значит, смерть — не слезы, не конец?..
А где же мы?.. мы здесь?.. или уже ушли
За радугой, по ободу земли,
За матерью, за дедом и отцом,
За огненным началом ли, концом,
Котомка виснет за моим плечом,
Иду по жизни, плачу ни о чем,
Иду по смерти, выгибу времен,
Отец, ты куришь, гаснет небосклон,
Вдыхаю всей любовью крепкий твой табак…
Отец, постой
Не уходи
Во мрак
ЛУННЫЙ ПАМЯННИК
Я сиюминутностью жалко молюсь.
Слова ее злые опять забываю,
Кастрюли немыты, от края до края
Пусты, не наполню едой: ну и пусть.
Костлявая рыба, святая крупа,
В тумане, во мраке горит сигарета.
За мной эта слежка. Свобода — судьба.
Надзор — колдовство: наговор с того света.
Минуту сию — во звезду обратить!
Бессмертным клеймом
Наложить миг постылый!
Течет по дыханию красная нить,
Кровавый мой шов — от Луны до могилы.
Я вижу душой: кровью хлещут дожди.
Я знаю: у завтра есть только сегодня.
Ты милости, друг, от народа не жди.
Ты милостью, враг, утешайся Господней.
Вчера я — младенец, ору в пеленах.
Вчера я — лишь дочь, провинилась, рыдаю.
Вчера я — невестин, весь в инее, страх
Пред брачною ночью: от края до края
Любви…
Умирает единственный друг.
Судьба? Эпидемия? Случай? Зараза?
Круг света больничного, солнечный круг.
Последней Луны приговор и проказа.
Сегодня сказали. Куда он ушел?
Ты медленно крестишься, страшным размахом
Себя осеняешь, души суходол,
И сердце пылает пожарищным страхом.
Муж молча глядит. Память вечная, да!
Небесное Царствие! Боль бормотанья…
Мы если уйдем, то уйдем навсегда.
Ни звука. Ни стука. Ни вздоха. Ни званья.
В больнице какой? А когда отпоют?
В каком же бесстрашном, распахнутом храме?
Псалом и кафизма: немного минут
Светло прорыдают — растают меж нами.
Немыты кастрюли. Вставай и готовь,
Умри у плиты, обливайся слезами.
Ни Богу, ни времени не прекословь.
Ты слышишь, ты видишь великое пламя.
Горит, полыхает великий очаг.
Идет красный дождь. Вон, колотит по крышам.
Наш ужин, родной. При судьбе. При свечах.
А музыка рядом. Все горше. Все тише.
Уходит минута. Уходят года.
Любимый, глядишь обреченно и кротко,
А в мисках железных — простая еда:
Картошка вареная, лук и селедка.
И греем мы руки над паром живым.
А зеркала скосы все бьются и бьются,
А лица мокры, слезы льются и льются,
И тает блаженный, подлунный наш дым,
И шепчем невнятно посмертный мы стих
Сухими губами, слепыми словами,
Из древнего золота вынули их,
Омыли слезами, обтерли ветрами,
И видим мы, сквозь полоумный туман,
В сияюще-хлорных, зеркальных палатах
Мученья последние друга и брата,
Рыданий врага заревой океан.
И тихо в окно молодая Луна
Глядит на семью, что рыдает над хлебом,
В виду плащаницы холодного неба,
Без нити золотной, без края и дна.
***
Память. Шампанским не поминают.
Водкой, и кус ржаного — поверх
Рюмки. Какая ты ледяная,
Жизнь. Как жжется твой дикий смех.
Пост великий. На дне бутыли
Капля. Дрожит холодильный шкаф.
Мой отец. Тебя не забыли.
Рюмку греешь в военных руках.
Пуля в ладонь. Свело контрактурой
Руку правую. Так держал
Штурвал, рулевой мой, штурман хмурый,
Порт не запомнен. Забыт причал.
Память. Какая долгая память.
Жизнь. Какая малая песнь:
Вот сенокос, а вот и пажить,
Дьявол не нажит, а Бог воскрес.
Праздники, о, шампанское льется,
Сыплются бешеные конфетти.
Память — звездою — на дне колодца.
Если можешь, прости.
Нежно поставим полную рюмку
К желтому фото. Засохнет хлеб.
Ты со снимка глядишь угрюмо
Поверх судеб.
Ты со снимка глядишь, улыбкой
Старую дочерь целуя свою,
Будто еще я в родильной зыбке,
Не у забвения на краю.
Жемчугом рыбьим — твоя могила
В зимних водорослях полей.
Память. Твоя великая сила.
Нынче помянем. Налей.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТТУДА
Хочу вернуться — туда.
Хочу вернуться — оттуда.
…………………
Ну какие твои года?
Жизнь целуй, жемчужное чудо!
Ты кусай ее жаркий пирог,
Десны жадным соком кропящий!
А щербатый церковный порог —
То для дряхлых, нищих, пропащих…
А до старости — далеко
По ночам не крутит суставы
По утрам кипятишь молоко
Для ребенка всея державы
Захочу — и еще рожу
Захочу — возьму из детдома
Жизнь пока за подол держу
Эта дура мною ведома
Только вдруг в безгласной ночи
Пред холстом что отцом закрашен
Руки вздымутся — две свечи
И глаза станут — две свечи
Станет холоден мир и страшен
И в себя загляну до дна
Тьма
Метель
Фонари
Остуда
………………..
И пойму я
Что я — одна
И уже вернулась
Оттуда
***
Не уходи.
Уходят все во тьму.
Я пустоту бесследно обниму.
Не уходи.
Все врут, что не уйдут.
А сами погостят лишь пять минут.
Не обмани!
А руки протяни.
О, вместо пальцев у тебя огни.
Ты ими горько светишь в темноте.
Не уходи. Окажешься в нигде.
Земля оденет кости чернотой.
Червь проползет дрожащею чертой.
Чертог суровый. Твой дворец дощат.
Сработан деревянный твой бушлат
На славу. На поминки. На ирмос,
Что бормочу волной последних слез.
Пою соленый мой, последний стих
Тебе. Уход неумолимый тих.
Не может быть!
…все может. Все — уже
Случилось. На последнем рубеже
Стою. Реву. Лицо зальют дожди.
Тону в огнях. В слезах. Не уходи.
Иль дай собрать в дорогу котому.
Уйду вослед.
В рыдание.
Во тьму.
Уйду, любимый, за тобой вослед.
…гляди, а жизни не было — и нет.
Нет! Жгучая — павлиния — была!
Пьянящей рюмкой на краю стола!
Мела сугробы звездная метла!
…не уходи. Гори в ночи дотла.
Гори, свети — руками и лицом,
Да не дрожи, не бойся пред концом,
Гори, пылай, осыпься весь золой,
Ты, не святой, пока еще живой,
Единственный, в полночи полыхай,
Горящий человечий каравай,
Костром лети в неумолимый мрак,
Бесстрашный, бешеный, безумный стяг,
Полночный факел ты, язык свечи,
Огнем кричи, да только не молчи,
Еще успеешь выкрикнуть огнем,
О чем не спеть, не вымолчать о чем,
Еще минуту пламени иль две,
Горят власы на бедной голове,
Горят глаза, слепые от любви,
От шепота последнего: живи!.. —
А жизни — нет…
Да ведь и смерти нет!
Лишь золотом — во тьме — горящий след.
И я несу патлатую свечу!
Не уходи!.. — рыданьем бормочу
Распев мой знаменный, живое демество…
Не уходи! Не будет никого
Взамен тебя!..
Луной горит чело…
Не утешай. Поплачу. Ничего.
НОЧНОЙ ЧАЙ
О дай Ты мне жить везде, повсюду, вовек, всегда, навсегда!
Внеси мя под кров Свой последним чудом, впусти во дворцы-года…
Мя, нищу, в разбитые ставни свищет ветрище… заплат не счесть
На сумках-мешках-баулах… воистину ведала лишь: Ты — здесь.
Ведь это так просто — глотнешь из кружки,
махнешь Владычной рукой,
И я, Твоя царская побирушка, ни в жизнь — в поля, на покой…
И я, как Твой ученик любимый, мальчишка Твой Иоанн,
Пребуду, доколе Ты не приидешь, стопой попирая туман…
За кружкой горя, почти чифира, рыданием бормочу:
Внеси во тьму, во прибежище Мiра мя, как вносят свечу.
Вот я зажигаю дыханье… дитя… на льдине, краю стола…
Родной, в ночи уповаю на Тя, — а жизнь была?.. не была?..
Была не была… крупною сетью мя не лови, не поймай —
Я рыба Твоя, близ весла, плетью плеснусь через плоти край…
Раба Твоя, словесами дрожа, мятежно плачу-плыву —
Укрой в облацех от пули-ножа, удержи на плаву!
От соли страха, от вещей плахи, от аггелов и сатаны —
Спаси, упаси мя!.. метелью-рубахой — крыла расстрельной спины…
Сижу одна. Войско — высоко — за Тобой, плывущим ко мне
Из мрака. Зрит в мя Твое Око — огнем во снежной стерне.
Гляди… на груди рвану ветошь… под вихрями — молот: стук…
Да! грешна! из жизни кромешной — лишь родина Твоих рук.
На Тя уповаю, часа не знаю, а кружка Твоя — всклень
Слезами налита, пургой омыта, целована ночь и день…
На Тя уповаю! А Ты, Ты на мя уповал ли когда?!
Ты просто спасал… а потом — голомя — кидал гроздью, костью в года…
И мя подбирали! И мя целовали! И грызли, урча, рыча!
И шкурой выделанною клали на злые, чужие плеча…
Ступнею нагой — на снегу — давили… и брызгало в Мiръ вино,
И пряли Ангелы, во славе и силе, буранное веретено…
На Тя уповаю! Тя выпиваю — кагор!.. проулком бежать
В весенний храм!.. там птичий хор! Твоих лугов благодать!
Я помню все! Мне Твое все свято! Твой босый — по насту — путь!
И минное поле — взрывом — разъято… и знамя ляжет на грудь…
Так плачу: а я вот не воевала… так постыдно реву…
Верблюжье, тюремное одеяло… перехожу траву
Сухую, безумную… за колючкой — на том, крутом берегу —
Все люди, люди… Ты их не мучай… больше я не могу…
Родной!.. не преткну о камень ногу нахоженную свою…
Скажешь, когда собираться в дорогу. Об этом — пою.
Сгиньте, аспиды и василиски, змий, изблюеши яд…
В окно гляжу. Холод так близко. Фонарь… и ветви молчат.
Я не спасу родные деревья. Спилят, час пробьет.
Из крови буквиц не выну жеребий. Плачет полнощный лед.
Лед подметных и челобитных, любовных зимних эклог,
Указов о казнях, грамот мытных, засохла кровь между строк!
Лед эшелонов… трубы подзорной… все из вагона — вон…
Звездная ночь… в степи беспризорной предков молитва, стон…
Лед рукописный, ситцевый-плисовый… выстрелы вблизь, окрест…
Славы вопль… хрипеньем неистовым — скобленый палимпсест…
Звездный лед… ни глотка из кружечки… клятвою скошен рот…
Сбиты влет… и подзора кружево рану — бинтом оплетет…
Но, по всей коже парчою дрожи покрыта, живое жнитво,
Я спасу лишь Тебя, мой Боже, лишь Тебя одного,
Ибо Ты дней моих долготою насладился сполна,
Ибо шагал верста за верстою за мной, когда я — одна,
Ибо нет у меня, видишь, нету
любви
другой.
…в кружке чифир горит.
Без ответа
ночь.
Снега — под ногой.
СПАСИ
Ах, спаси меня, милый мой, ну давай спаси.
Ну давай лучше я спасу сразу всех —
И тебя, что катит колесом по Руси,
И тебя, что кутается в пёсий мех.
Только деньги! Вы все привыкли о них
Да о них! Отовсюду ими вопят.
Ими шепчут, клянутся, дают под дых,
Их стреляют, за красными флажками — волчат.
Ах, спаси меня, я не хочу туда.
О, спаси меня! Я не хочу одна.
Ты обнимешь: ну что ты, с тобой беда,
Снова плачешь, давай-ка не плачь, жена.
Это только зеркало. Озеро. Сон.
Ты несешь меня в зеркале на руках.
Из любви — в палату, где никто не спасен.
Из любви — в палату, где ярость и страх.
Отражаю я зеркалом страшный стон.
Разбиваю я сном зеркальный кошмар!
Я — больна?! Той проказой весь Мiръ спален
И снесен, и прихлопнут, ладонью — комар.
Все растерзано, милый. Все заражено.
Карантин? Тарантино?! Сними кино!
Лиф сними и трусы, ведь уж все равно,
Мой стрип-бар, старушье веретено.
Ребра режут больничную духоту.
Зубы режут — в оскале улыбки — боль.
О, дыши! Не дыши! Перейди черту.
За чертой — там навеки будем с тобой.
Мiръ, любимый, сожрал стоязыкий яд.
Распоясался, предал, издевкой жег!
Пропади же, сгинь, не вернись назад,
Кто глумился, бил, заносил сапог!
Кто Антихрист, а имя иное нес
На груди. На ланитах. На раменах.
Кто дышал огнем, кто брехал, как пес,
Кто по крышам ходил в чужих временах.
Мой болящий Мiръ. Зараженный свет.
Ойкумена проказы. Корона войны.
Непотребная девка дала обет —
Не видать отныне слепые сны.
Мы внезапно прозрели! Да поздно нам.
Мы толпою пойдем на закланье овец.
Нас казнит козявка, мошка, бедлам,
Сумасшедшая плесень шепнет: конец.
Милый, зеркало… Ближе… Вся отражусь
В этом жалком осколке, в битом стекле:
Я такая в Мiръ уже не рожусь,
Краля полунагая, навеселе.
Донеси до сиротского ложа меня.
Положи на койку. И рядом сядь.
Без тебя, ты знай, не прожить и дня.
Без тебя, пойми, мне ни есть, ни спать.
Значит, баста! Так кончается все
Человечье. И только Божье одно
Замерзает. Катит в ночи Колесо:
Зодиака молочное веретено.
Задыхаюсь. Лицо твое надо мной.
Оно фосфорно светит в хлорной ночи.
Бормочу: будь со мной до конца, родной.
Только что-нибудь говори. Не молчи.
ДЕТСКИЙ АЛЬБОМ
Я войду в тот дом, где усопший. Я войду в дом.
Я ручьем втеку в сей кирпичный, опричный фьорд.
Я у гроба мамы сыграю Детский альбом,
И заморский рояль будет мною доволен-горд.
Я лишь девочка в зеркале, прян его жаркий скос,
Поперчен, посолен чешуевый, тузлучный бок
Ржавой рыбы стеклянной… так ослепнуть от слез,
Что не разглядеть: где человек, где Бог.
Эта девочка в зеркале… чистят чужим ножом
Мою нежную, серебристую, вьюжную чешую…
Ну давай мы Детским альбомом всю смерть сожжем,
Постоим у Чайковского, у Моцарта на краю.
Мое детское пианино-омут черным-черно.
Из могилы выходит мама, кости плотью навек
Одеваются, Страшный Суд, зелено вино,
В Галилейской Кане близ чуда спит человек.
Из могилы, улыбкой светясь, выходит отец,
А за ним гурьбою его картины бегут…
Хрипло шепчет: радость, дочь, еще не конец,
А начало снежит, погоди еще пять минут.
Дорогие родные, смиренно согласна ждать
Еще пять минут, еще пять веков, еще пять…
Пианино-будильник звонит. Серафимью рать
Рыбьих нот, смоляных чешуй, уже не сыскать.
Дорогие родные… На слезах ведь можно гадать.
И растенья растить. И ребенка омыть соленой рекой.
На слезах, на крови… Тихо плачет, сияя, мать.
И с улыбкой отец тихо тянется, тянется ко мне рукой.
***
Прощай, легко идущая стопа.
Прощай, о зренье, — не глаза, а очи, —
Что, будто кошка, видели в полночи
Звезд полные царевы короба.
Прощай, мой воздух: так легко втекал
В раскрытые ладони, в легких трепет,
В их паруса, в их ветреный накал,
В их крылья ангелов,
в их птичий летний лепет.
Прощай, клубника скул и алость губ,
Мороз-алмаз, и голуби из клети!
«Красива девка!» — зык мужицкий, груб,
Ожег мне лоб, щеку… ударом плети…
Красива девка… не старуха ведь
Еще… зачем насмешливо так кинул,
Зазывно… Сколь осталось жизни?.. Треть?..
Неслышный Ангел боль из сердца вынул…
Хранитель мой! Ты сжалься надо мной.
Работаю я Богу в хвост и в гриву.
Пою, пою… а голос мой шальной
Встает торосом зимнего залива…
Зима. Торчащий флюгер дик и ржав.
Вдали река. То Волга или Лета?
По насту лет, по наледям держав
Иду легко, воздушно, боль балета.
Без ничего. Пуста я и легка.
Сто, тысяча сегодня умирает.
Моя немая Родина горька,
Полынный вкус — от края и до края.
А Волга подо льдом. Немолода.
В полночной смоли в битве гибнут звезды.
Прощай, любовь. Всегда и никогда.
Прийти так трудно. А уйти так просто.
А может, припадаю на ступню,
Трещит сустав, и вывихнуты стены,
И молодость моя сто раз на дню
Мне кажет маску смерти и измены.
И я сама себе — и Ад, и Рай,
И Райский Сад, где сливы, цинандали,
И музыкант: «Разлуку» наиграй!.. —
Шарманка дней и волчий малахай,
Бинты и кровь, коньки дамасской стали…
У кромки льда, далёко, пёсий лай…
Лишь звездам я не говорю: прощай.
Они мне сами это нашептали.
МАТЕРЬ МЛАДОСТЬ МОЯ
О, всепетая мати, ты младость премилая…
Я не ведаю ветра за поздней могилою…
Я друзей хоронила, дедов я закапывала,
Близко глинистой ямы я песнею плакала…
Захлебнусь я, о младость, твоими слезами!
Погляжу я, о младость, твоими глазами
На печаль мою, хриплую, голую, босую…
На любовь мою, снежную, стоголосую!
О, всепетая младость, пройду коридорами
Я пустыми… рекою с полночными створами
Проплыву… подавлюсь я рыданьем неслышимым:
Так Луна проплывает над зимними крышами…
Ах ты, молодость гиблая, нежная, жаркая!
Я, старуха, к тебе припадаю с подарками:
Я к тебе, золотая, пришла на свидание —
А ты мне вместо хлеба — овечье заклание…
Мати, молодость, о, ты такая красивая!
Вся румяная, царь-государья, спесивая…
Вся такая — в погибель навеки — неверующая…
Переплет ветхих дней всею кожей наследующая…
Путеводная нить моя! С болью свидание!
О, всепетая мати, утишь мне рыдание:
Молодая, ушла на войну я вчерашнюю,
А вернулась сивиллой, подземною, страшною…
Через сеть всех седин — я одной тебе верная!
Я во имя твое — хочешь, стану бессмертная?!
…да не стану, о младость… испили мя чашею…
Лишь во снах во Эдемских — там буду всегдашнею…
…я, бессмертная, в тьме заиконной покойница…
…я, безмерная, войско, толпа или конница…
…я, безумная, прямо на плаху идущая
Да с руками, воздетыми — над Райскими кущами…
Базилики мои, колокольни, часовенки…
Я бессмертна, а смерть — за семью засовами…
Ах, да черно-чугунными, ах, красно-ржавыми…
Моя младость, о, мати, о, в руце — державою…
До свиданья?.. Прощай! Каково мне свидание —
Без надежды, без времени, без дыхания,
Без румянца во щеку во всю, скулы алые,
Удивленно-единственная, небывалая,
А ведь ты же была!.. До свиданья?.. до тления…
До инакого, детской слезы, исструения
Чрез века… через горы пророчьего времени…
Моя младость… алмазного снежного семени
Лютый сверк… режет зрак… рассыпается искрами…
Ухожу босиком по узорочью выстраданному —
По собольей тропе — по стезе горностаевой —
От лукавых волков, кучно воющих стаями,
От тебя — от себя — от ночного сияния —
От любви, от святого ее подаяния,
От сияющих ликов: то люди — иконами,
Между войн и мiров, и глядят небосклонами,
И землею глядят, и минутой бесследною,
Это роды и смерть, все как нам заповедано.