ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…
Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…
Глава 8. Как всё со всем связано
Глава 9. Запах Пшата
Глава 10. Встреча в Москве
Глава 11. Самое дальнее путешествие: Гетаван, Дадиванк
Глава 12. Неизвестная миру крепость
Глава 13. Город-призрак (Шуша)
Глава 14. Аббат Сэвен получает задание
Глава 15. Что там, в британской библиотеке?
Глава 16. Как я узнал о Красном Евангелии
Глава 17. В Соединённые Штаты
Глава 18. Первое путешествие в Красное Евангелие
Глава 19. Красное (?) Евангелие
Глава 20. Прощай, Чикаго!
Глава 21. Новый Матенадаран
Честно скажу: у нас со спонсорами не густо. Не знаю, почему.
Все, вроде, армяне, все патриоты. Деньги прошу не для себя, а на фильм, на книгу.
Но надо быть справедливым: есть, конечно, и патриоты, и настоящие спонсоры. В двух моих предыдущих книгах «Наш мир подобен колесу» и «Замороженное время» помещены два портрета и повторены имена — Сергея Александровича Амбарцумяна и Армена Аванесовича Гукасяна. Они же спонсоры 19 и 20 (иранских) серий фильма «Матенадаран». Что касается Сергея Александровича Амбарцумяна, то он, на мой взгляд, надолго вписал своё имя в историю армянской культуры — он спонсировал создание нового здания Матенадарана.
Конечно, меня больше всего поразил этот тоннель — новое хранилище древних армянских манускриптов, с отсеками-комнатами, с температурным режимом. Бесценные рукописи теперь избавлены от опасной тесноты. Построено хранилище с запасом площади, чтобы ближайшие поколения знали, как показать драгоценнейшие и самые интересные манускрипты.
Ереванский Матенадаран — это сокровище культуры мирового значения, которое ныне обрело достойную оправу.
Глава 22. Добрый доктор
Еще накануне поздним вечером я позвонил нашему водителю Марату и попросил его сегодня утром приехать за мной, хотя предполагалось, что он вместе со своей «Нивой» будет отдыхать после тяжелой поездки. Да и мне неплохо было бы прийти в себя после крутого подъема, где я чуть концы не отдал. Но срок мой в Арцахе истекал, и я уже не мог попусту тратить воскресенье, хотя бы и на приведение в порядок моих записей. Тем более, что открылись интересные обстоятельства.
И вот, туманным воскресным утром мы с Маратом едем по ставшей столь привычной дороге и как бы покидая Карабах, въезжаем в начало Лачинского коридора. Небо как сметана. Сквозь него бледным желтком просвечивает солнце.
Марат — безотказный мой помощник, но я все же объясняю ему, что же произошло вчера, после того, как мы возвратились и распрощались. Меня пригласил министр иностранных дел Арцаха — это была, как я понимаю, наша итоговая встреча.
Георгий Михайлович Петросян — человек мне чрезвычайно симпатичный: своей предупредительной любезностью, тонкостью ума и тем уровнем культуры, который предполагает профессиональное знание литературы, архитектуры, живописи и вообще. А о подробнейшем знании всего, что касается Нагорного Карабаха, я и не говорю: это естественно для дипломата такого ранга. Естественно, да! Но немногие этим обладают. Все эти недели в Арцахе он следил за моими передвижениями, готовый в любой момент прийти на помощь.
Не помню сейчас, почему мы заговорили о храмах Арцаха. Я высказал такое наблюдение: здесь, по сравнению с остальной Арменией, посвящения заметно многообразней. Есть храм, посвященный Григору Нарекаци, я в нем был лет десять назад. Храм в память Отроков в пещи огненной. Храм Кармир Аветаран. Храм Спитак Хач в родном селе академика Самвела Григоряна и так далее. Можно долго перечислять, у меня целый список.
— А храм Бари Бжишк, Добрый Доктор, есть в Вашем списке, были Вы там?..
Я даже не слышал!
Вот после этого я и позвонил Марату. Мы едем по хорошему асфальту, ведущему в Горис, ищем поворот, обозначенный каменным крестом. Находим, сворачиваем. Дорога круто забирает вверх. Проезжаем мимо села Мецшен, его называл мне Петросян. И есть ещё Евангелие Мецшен…
— Как проехать к храму? — спрашиваем. — «Да всё по той же дороге, другой нет».
Окружающая местность вместе с селом куда-то проваливается, уходит вниз — постепенно мы обретаем прямо-таки обзор с самолета. Завиднелся Берддзор — домики-коробочки разбросаны по холмам. Появились снежные вершины — это уже Сюник, Армения.
Подъезжаем к сельскому кладбищу со свежими могилами, с вертикальных плит глядят на нас молодые лица, на груди тельняшки. Да, война, жертвы…
Но где же Бари Бжишк? Вокруг ничего старинного. Глядим дальше, выше. И теперь уже не дорога, а тропка вьется по свежей траве, ведет нас.
Я никогда не боялся ездить с Маратом, но тут. Тропинка вывела нас на гребень и незаметно свернула — предательски круто, буквально под прямым углом. Побежала по гребню. Кто же этого мог ожидать? И мы с размаху буквально зависли почти что на краю пропасти. Ну, не пропасти — так показалось сначала, аж сердце ёкнуло — но на краю такого крутого спуска, что с него легко можно было кувырнуться. Марат мгновенно затормозил, и автомобиль, казалось, даже закачался на гребне. Задний ход, вперед помалу с крутым поворотом — и мы снова едем по тропинке.
И тут вдали и вверху забелела высокая церковь. Мы быстро подъехали к ней и остановились, окруженные со всех сторон открытым горным пространством. Кто-то укрепил рушащиеся стены белой новой кладкой из гладкотёсаного камня, уложил ступени, навесил голубую железную дверь. Вставил окна в узкие высокие проёмы. Посыпал чистой галькой каменный пол. Кто-то провел сюда электричество и для освещения церковной площадки установил высокий — дугой — городской уличный фонарь.
Есть и столик, сваренный из железного профиля, накрытого металлическим листом. Сюда можно присесть, отдохнуть, подкрепиться. Во время свадьбы ли, после крещения младенца отметить эту радость. Опять же разделать «матах», жертву: барашка или петуха, зарезанных у стен, чтобы наделить ею священника и беднейших жителей — так полагается по обычаю армянской церкви.
Некоторые считают такое принесение жертвы пережитком язычества. Но, на мой взгляд, это традиция первоначальной христианской церкви, сохраняемая армянами вот уже два тысячелетия — она идет от иудейского Закона. Вспомним, что когда младенца Иисуса Мария вносила в храм, за ней шел Иосиф Обручник с жертвенными голубями в руках. Сколько раз я видел этот сюжет на сотнях армянских манускриптов.
И еще на одно обращаешь внимание — на чистоту вокруг Бари Бжишка: не валяются ни стеклянные и пластмассовые бутылки, ни банки, ни головешки от костра. Никаких досадных следов человека. Все убрано, храм окружен заботой. По всему видно — это уважаемое и посещаемое место. И при всем том Бари Бжишк не отмечен, как я потом это установил, ни в одном из имеющихся у меня очень хороших и подробных книг и альбомов. Нет ни описания, расшифровки надписей, обмеров и плана храма, ни даже упоминания о нем.
Я обошел храм кругом — базилика, типичная деревенская базилика, одна из многих. Сейчас она по-осеннему пустует. А пройдет совсем немного времени — и дорогу завалят снега, и она молча простоит до весеннего тепла, до весенних церковных праздников. Я представил себе ее зимнее одиночество, сугробы на ступенях, ни следа.
Прав был министр Петросян, когда сказал вчера об арцахских храмах: у нас их столько, что мы не можем во всех молиться. Они молятся за нас. Я подумал: истинно так! Они молятся, даже когда молчат и тоскуют без людей. Вот как этот храм на вершине горы. Бари Бжишк — Добрый доктор. Конечно, посвящен храм не в честь талантливого и доброго врача, жившего в округе. Это исцелитель наших душ и сердец Иисус Христос.
Может быть, по этому поводу следует вспомнить историю царя Абгара, правителя небольшого царства со столицей в Эдессе, жившего во время Иисуса Христа. Узнав о его чудесных исцелениях безнадежных больных, царь написал Иисусу письмо: он был болен проказой. Текст письма приводят Евсевий Кесарийский в своей «Церковной истории» (IV в.) и Мовсес Хоренаци (V в.) Я заметил, что в передаче обоих авторов письмо начинается с обращения к Христу, составленного так, будто Абгар был глубоко верующим человеком. А он тогда был еще язычником.
После долгих поисков я добрался, пожалуй, до самого раннего из дошедших до нас вариантов письма: он сохранился в Национальной библиотеке в Париже в манускрипте на древне-армянском языке. В нем Абгар обращается к Христу не как к Сыну Божьему, а как к чудесному лекарю, врачевателю, объявившемуся в Палестине. История, рассказанная Евсевием Кесарийским и Мовсесом Хоренаци — об обмене письмами между Христом и царем Абгаром и последовавшим за этим излечением царя и принятием христианства народом Эдессы — это, по существу, гимн великому Врачевателю, доброму пастырю наших душ — или Бари Бжишку, как называют его армяне. И вот в Арцахе Христу как врачевателю и посвящена одна из церквей.
Прощаюсь ней, желаю и дальше врачевать души в окружающем мире, хранить его.
Съезжаем с горы по зеленому скату. Впереди выстраиваются мощные дубы, явно столетние, не меньше. На них еще держится листва, а та, что опала — побурела, лежит рыжими кругами у стволов.
На обратном пути сверху разглядываю село Мецшен, его дворы. Стоят ульи, сушится белье на веревках. Хорошие зажиточные дома — одноэтажные, двухэтажные, красные и светлые крыши. Дай Бог, чтобы под ними шла только мирная жизнь!
Глава. 23. Цицернаванк, Карабах, до свиданья
Ярчайшее солнце глядит в окно моего номера, последние минуты я в нем. Пришли Рубен и Манвел, мои верные спутники, жмем руки на прощанье. Грустно расставаться с теми, кто стал тебе близок за эти недели. Грустно уезжать из Арцаха, особенно в такой ясный день. Говорю фразу, где-то ее услышал и запомнил, так понравилась мне она: «В такой день хорошо быть живым, как говорят лётчики-испытатели…»
Рубен и Манвел понимающе улыбаются.
Выезжаем с Маратом из города. Поднимаемся на высоту, сегодня всё резко и отчетливо видно — сначала каждый дом в Степанакерте, потом за ущельем Шуша — друза кристаллов, и где-то в ее центре белым сталагмитом растет собор Казанчецоц. А какой туман был в Арцахе в мой первый день! У Шуши мы просто въехали в облако, как в молоко погрузились.
А сейчас в последний мой день за привычным горным окружением завиделись еще какие-то цепи и вершины. Длинные плотные их тени тянутся через асфальт. Хочется затормозить, наезжая на них. Ослепительно горят стеклянные изоляторы на высоковольтных мачтах. Ветер рвет последние листья с тополей, метет их нам навстречу.
В мои уже весьма преклонные годы я, умудренный печальным опытом, стал отделять глагол «планировать» от «надеяться». Планирую снова приехать в Арцах в будущем году летом, а вот могу ли надеяться. Бог весть! От этого сильнее грусть при расставании с окружающим миром, открывшимся мне сегодня во всей своей прощальной ясности.
Но нельзя покинуть Арцах и не увидеть Цицернаванк! Это один из выдающихся архитектурных памятников Армении. Так говорится во всех специальных и популярных книгах, которыми я успел вооружиться. «Цицернак» — по-армянски ласточка. Одни авторы считают, что это ласточки, лепящие свои гнезда под высокими кровлями храма, дали название монастырю. Другие относят название ко временам дохристианским, когда на этом месте стоял языческий храм. А ласточек тогда почитали, им поклонялись. Не знаю. Не очень забегая вперед, скажу, что ни одной ласточки ни у храма, ни в окрестностях я так и не увидел. Должно быть, они уже успели улететь в теплые края — зимовать.
Цицернаванк лежит по дороге в Ереван. «Не надо специально туда ездить. Надо просто свернуть, а там недалеко», — говорили мне. Согласно совету, у поста ГАИ мы сворачиваем с асфальтовой дороги.
О, эти знакомые мне до боли в копчике дороги! Сколько я проехал по ним километров!.. Каменистые, в отличие от мягких российских, на них не увязнешь в любую непогоду, но неровные, с глыбами поперек, прямо сказать — жесткие.
Вот и здесь — отрезки асфальта перемежаются яминами. Марат разгоняется и тотчас же тормозит. Когда сам сидишь за рулем, успеваешь собраться перед тем, как машина подскочит. Когда же с водителем рядом, то все время запаздываешь.
Мы уже довольно долго едем по краю обрыва, навстречу нам по каменистому руслу бежит резвая речка Ахавни, в её имени слышится звучание армянского слова «голубь» — голубиная река? Никакой особенно голубиной кротости нрава я в ней не замечаю. Бурлит, упрямо ворочает камнями, переплёскивает через невысокие скалы, ветвит свое русло.
На другом берегу видны развалины сел. Из прочитанного я знаю, что еще в 1905 году кавказские «татары» или по-другому «кавказские турки» (название «азербайджанцы» появилось во времена советской власти), поселившись здесь, в армянских селах, грабежами и убийствами вынудили бежать последние уцелевшие армянские семьи. В селе Цицернакаванк до конца XIX века было 100 домов у турок и 25 домов у армян. Однако, когда имущество армян было разграблено, а несколько человек убито, армяне покинули село, «будучи не в состоянии жить там».
Со стесненным чувством я провожал взглядом эти развалины домов азербайджанцев, которые тянулись сплошь вдоль реки. Виновны ли они? Жили здесь сто лет и больше, пасли свой скот. Невинные овечки? Кто же тогда разрушал армянские храмы, осквернял кладбища, разбивал хачкары? Они или приезжие «ученые» из Баку?.. Ненависть к армянам давно тлела в сердцах здешних жителей и вспыхнула пожаром после сумгаитских и карабахских «событий». Не сомневаюсь, они охотно примут участие в новой резне, если Азербайджан захватит Карабах. Я все это понимаю и — все-таки, все-таки. Разве все эти мертвые коробки домов принадлежали виновным людям? Какая жестокая вещь война со всей её железной необходимостью и целесообразностью!
Я проехал много километров по районам, которые азербайджанцы называют оккупированными, а армяне — освобожденными, и всегда, когда я смотрел на развалины домов, на разоренные гнезда, меня тревожила эта мысль.
Где-то здесь, выше по реке, знаю, расположено село Кашатах. Его упоминает историк Степаннос Орбелян (XIV в.) среди населенных пунктов провинции, которые должны были платить подать Татевскому монастырю. И село Цицернаванк тоже платило — 10 сребреников ежегодно. Но все мои попытки увидеть это село по ходу автомобиля ни к чему не приводят. А ведь в селе сохранился княжеский дворец мелика Айказа (XV в.). Тут стоит указать на характерную деталь — азербайджанцы считали его резиденцией мусульманского султана, местного владетеля, и село называлось Султан-кянд. Об этом даже указано в азербайджанской энциклопедии советских времен. А раз — «свое», значит, можно восстановить, отреставрировать, а не разрушать. Так меликский дворец и сохранился.
Помнится, я обратил внимание на то, как бурно широкий ручей — приток Дзорацик — впадал в речку; помню и каменную — сухую, серую и темную мокрую косу на месте впадения. Но резиденции мелика Айказа в створе двух рек я не заметил. Видимо, моё внимание было сосредоточено, главным образом, на дороге. Прошло не десять минут, как нам обещали, а в три раза больше, но Цицернаванк всё не показывался. Марат поглядывал на часы, я его понимаю, нам до Еревана еще ехать да ехать.
А сначала по ужасной дороге еще возвращаться до поворота с ГАИ, от которого мы все более удалялись. А река слева всё текла — холодная лава воды как будто стояла.
И вот, наконец, за сквозящей зеленью деревьев мы увидели на высоком холме долгое тело храма — Цицернаванк. Солнце било сбоку, алтарная часть была хорошо освещена. Лёгкая колоколенка на крыше высовывала голову из-за стен, действительно, как какая-то птица. Она казалась чуждой высокому мощному храму. Будто, и впрямь пролетая мимо, опустилась отдохнуть.
Наша «Нива» уверенно взобралась на крутой пригорок и скромно встала неподалеку от арки входа — старинного портала. Когда-то он был частью стен, ограждающих монастырь. Еще сравнительно недавно на стене была строительная надпись. Армянские ученые ее успели расшифровать и опубликовать: «Волею Бога обновлена ограда рукою князя Айказа во предстоятельство епископа Мкртича, год 1063 (=1779)» Но в разгар карабахского конфликта стена руками ненавистников была разрушена и надпись исчезла.
Я остановился, чтобы полюбоваться храмом сквозь арку входа, и за спиной своей заметил двух девчушек, которые были привлечены подъехавшей машиной и остановились в нерешительности, стесняясь подойти. Были они в простеньких платьицах, видавших виды курточках нараспашку, на ногах что-то домашнее, самодельное.
Это уж много месяцев спустя я узнал, что это, скорее всего, были дочки священника. Его аккуратный домик я заметил на пригорке и принял за сторожку. На самом деле, батюшка был и сторожем, и смотрителем монастыря — един в трех лицах. В той статье, откуда я почерпнул все эти сведения, говорилось, что дочек у него шесть, и все они здесь родились. Что живет семья трудно — электричества часто не бывает, дороги я сам видел какие, воду надо приносить из родника. Но ничего, молятся Богу, служат Ему, смотря на трудности, как на Его испытания. Жена священника — городская, из Еревана…
Узнав обо всем этом, я даю себе слово познакомиться с семьей священника во время следующего своего приезда в Карабах. Но это, конечно, из разряда «планировать». А еще ведь есть и «надеюсь». Конечно, хочется надеяться на эту будущую встречу, на знакомство, посмотрим, осуществится ли?
И оно осуществилось, слава тебе Господи! По какому-то важному поводу на будущий год мы поехали в Цицернаванк, где собралось всё начальство: губернатор этого освобожденного края, его администрация, творческая интеллигенция, включая знакомых мне архитектора и директора музея, была здесь и духовная верхушка, возглавляемая главой Арцахской епархии архиепископом Паргевом Србазаном.
Мой друг Акоп Берберян взял в руки фотокамеру и обратил особое внимание на детей священника и вообще на детей в огромном пространстве храма — как они молятся, как исповедуются в своих «серьёзных» грехах, как причащаются, принимают просфоры, которые имеют армянское название «ншхар». Как шалят.
На снимках Акопа мы увидели, я бы сказал, не совсем обычного Преосвященного Паргева — вдохновенного, нежного, любящего. Так он общается с детьми!
Невольно вспомнились строки из Нового завета, где наш Спаситель просил не закрывать к нему дорогу детям…
Так и хотелось взять в руки Нагорную проповедь и глядя на этих ребят, родившихся в свободном Арцахе, представить их выросшими в мире на этой свободной земле…
Хотелось обратить к ним слова Нагорной проповеди:
- Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
- Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
- Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
- Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
И как учил апростол Павел: Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость.
Почитай отца своего и мать — это первыя заповедь. Да будет тебе благо и будешь долголетен на земле.
И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем.
Это духовное празднество было на следующий год. А тогда, при прощании, накануне отъезда в Ереван я только мог мечтать вернуться в Цицернаванк.
Поднимаюсь по каменистой тропинке, протоптанной в траве. И с каждым шагом храм растет, становится всё величественнее и мощнее. Южная стена ослепительно сияет. На чуть ноздреватом от времени камне вырезаны кресты, а рядом различимы строки армянских письмен. Стоит звонкая солнечная тишина, от стен чуть слышатся голоса, не тронутые тленьем. «Крест сей во ходатайство, помяните.» «Во имя Бога, я, Акоб, поставил крест сей в память обо мне и родителях…» «Я, инок Иоаннес, поставил Святой Крест сей.» С надгробного камня, с посохом настоятеля в верхней части: «Здесь место упокоения плотию сошедшего в могилу владыки Аствацатура. Родные сыновья…»
Местные жители-азербайджанцы этот храм превратили в загон для овец. Многие надписи были сбиты вместе с ненавистными им крестами, и теперь говорят с нами лишь со страниц учёных книг. Возвратившиеся армяне — исконные хозяева этой земли восстановили грозящую рухнуть кровлю, очистили оскверненный храм, вставили резные с крестами двери — сделали очень многое, и ныне храм явился в прежнем своем величии.
Это огромная трехнефная базилика из чистотёсаного камня. Вижу, что это седьмой век, золотой для армянской архитектуры. В памяти встают увиденные в Армении купольные базилики, купольные залы — просторные величавые гордые сооружения: кафедральные соборы в Талине, в Аруче. Здесь, в Цицернаванке, уходящем в высь всем своим подкупольным пространством, веет дух армянского VII века, и почти уже неразличимые фрески на его стенах словно перекликаются со стенной живописью в Талине и Аруче. И хотя, как говорят источники, в основе храма найдены следы языческого капища, и вполне логичным было бы предположить, что на нем в IV или в V веке была построена раннехристианская базилика, всё же — то, что мы видим сегодня в Цицернаванке, это великолепный храм VII века, родной брат тех сокровищ, что, по счастью, сохранились на территории Армении.
И еще я делаю осторожное предположение: форма базилики, которая так часто повторяется в деревенских храмах и так любима в Арцахе, берет свой образец отсюда.
Прощаемся с Цицернаванком, уезжаем. Предстоит изматывающая обратная дорога. Но как это почему-то часто случается, она оказалась и короче, и не такой утомительной. Солнце изменило угол освещения, и мы увидели на пути совершенно круглое дерево полное красной листвы. Я залюбовался этим горящим шаром. Прощальный символ арцахской осени!
Мы сходу вырулили на трассу, на асфальт. Колеса стихли, что-то внутри перестало дребезжать. «Машина отдыхает», — сказал я. Обычно на мои слова Рубен с заднего сиденья откликался: «И мы тоже!»
Открылось небо и огромное разнообразие облаков — и вытянутых, и круглых, по-летнему клубящихся, и шапками повисших над вершинами наподобие облачного нимба, и над всем — очень высоких, стратосферных, заволакивающих дали своей прозрачной пеленой.
Что сказать в заключение? Ничего не сказать!
Как писали древние греки, завершая историческое повествование, или говорили комментаторы священных книг: — Для понимающего и этого довольно!
Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед
Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.