ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Продолжаем публикацию книги Агаси Айвазяна «Долгая, долгая, мучительная жизнь Иуды». Благодарим Грету Вердиян за предоставленную возможность публикации.
НИЗВЕДЕНИЕ
Советские летчики, эти отважные соколы, показали в Отечественной войне, на что способен советский человек. С именем Сталина на устах они защищали небо Отчизны от фашистских коршунов. И один летчик одерживал победу над двумя, тремя и даже пятью. Понять это несложно — человек советской эпохи, борец за гуманизм, он отстаивал достижения социализма и коммунистическое будущее своего сына. И постоянно сознавал, что его поступью руководит великий Сталин. Сколько раз наши летчики, жертвуя жизнью, «сбривали» хвосты вражеских самолетов. Единая воля советского народа, его высокие идеалы принесли огромную историческую победу во имя прогрессивного человечества.
Все вышесказанное — история времени. Определенного отрезка времени, который в дальнейшем вольется во всеобщую историю.
Но у меня есть возможность очутиться в том времени. Мой вход не связан с историей, ибо я проникну в ту грязеродную гущу, на которую надет презерватив Истории, чтобы предохранить Историю от действительности.
Я попытаюсь проникнуть во Время, заменив «Я» на «Он». И надену на него свою изношенную, блестящую от мазута телогрейку. Поверхность ее могла стать обложкой того ненаписанного тома действительности, разложившийся труп которой пеплом исчезает в небытие…
Семьи советских летчиков с занятой немцами обширной территории, а еще из Москвы, Ленинграда и прифронтовых районов эвакуировались в глубокий тыл, в один из городов за Кавказским хребтом. Около вокзала им предоставили специальное здание, где и стали жить семьи летчиков. Время от времени, довольно-таки редко, в свои краткосрочные отпуска между боев туда приезжали отцы семейств — навещать своих домочадцев. В городе это здание называли «Домом летчика».
Война была окутана своей черной тучей, идущей от прежних войн, имела свой ветер, дующий от лютых древних смут. И она вновь вобрала в себя мир и Время, наполнила улицы сыростью и холодом, вожделением и тоской. Эта черная туча вобрала в себя и Дом летчика. Эта безысходная тоска и выводила жен летчиков на улицы города. Но прогулки военных лет отличаются от обычных прогулок: в городе нет хлеба, улицы погружены во тьму, милиционеры заняты более важным делом, а военная скука насыщена меланхолией катарсиса разрушения… И женщины выходили зарабатывать себе на хлеб. Добывать себе хлеб выходили и жены летчиков.
И он, одетый в грязную мазутную телогрейку, в этих беспутных сумерках встретил женщину, вышедшую из Дома летчика. И пусть у этого мужчины будет друг — чтобы прикрыть робость и стыд, а женщина пусть имеет подругу, чтобы убедить друг друга, мол, все равно, война… И эта четверка без всяких околичностей из уличной мглы нырнула в подъезд печального старомодного дома. Одна женщина всего несколько минут должна была принадлежать одному мужчине в этом сыром от мочи подъезде, другая женщина должна была быть с другим мужчиной. Одна пара стояла в одном углу, вторая — в противоположном. Темнота была властелином всех существующих форм, и только она, ей одной известными способами, рознила предметы и людей, создавая в этом зловонном подъезде макет мира. «Сначала заплати, а потом…» — послышался женский голос в одном углу. К созданному темнотой образу присоединились голоса, и как ни старались они сделать окружающее более видимым, создать некую иллюзию расстояний, темнота всеравно месила, вбирала в себя звуки, запахи и контуры.
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «Куда спешишь?».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Нет, это вы спешите».
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Знаем мы вас, сделали свое — убежите».
ГОЛОС ОДНОГО МУЖЧИНЫ: «Зачем опошляете?»..
ГОЛОС ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ: «На него посмотри! Опошляете! На свадьбу мы, что ли пришли, или во дворец графа Шереметьева… Не морочь мне голову!..».
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Любка, не надо».
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «А чего тянут? Не хотят, пусть отпустят нас».
ГОЛОС ОДНОГО МУЖЧИНЫ: «Тебя Любой зовут?».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Люба или Даша или Джульетта или Шушик… Тебе-то что?»
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Не обижайтесь. Может, вы и хорошие, но есть такие, что отбирают даже наши собственные деньги».
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Да еще и бьют при этом».
ГОЛОС ДРУГОГО МУЖЧИНЫ: «Мы не такие».
ГОЛОС ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Как знать?.. Мы разве видели ваши лица?»
ГОЛОС ОДНОГО МУЖЧИНЫ: «Не бойтесь».
ГОЛОС ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Это кого бояться-то? Тебя, что ли?»
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «А что ты можешь увидеть в темноте? Может, и меня».
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Не сердись… Оля шутит».
ГОЛОС ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Почему? Ты что, очень сильный?» (По слабому шороху чувствуется, что она пытается ощупать в темноте тело мужчины). Телогрейка на нем… Рабочий класс, видно… Руки вроде мазутом вымазала… Маша, пошли».
ГОЛОС ПЕРВОГО МУЖЧИНЫ: «Постой…».
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Дрожишь… Ты случаем не болен?»
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «Еще чего…»
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Значит, сильно хочешь. От большого желания тоже дрожат. Ты на них посмотри, Валь, и хотят, и деньги жалеют».
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Любка, я уже деньги взяла».
ГОЛОС ПЕРВОГО МУЖЧИНЫ: «Вот, бери, бери».
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Ничего не вижу… Где твоя рука?..
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «Ты кулак свой приблизь».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Не дрожи…А если вместо денег что-то другое?».
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «Что другое?..»
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Что другое!.. С неба, что ли, свалился? «Правду» разрезают как деньги и суют нам в руку».
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «До войны я в институте учился…».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Ладно, не обижайся… Сколько здесь, а, студент?»
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «Тридцать».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Сколько?!».
ГОЛОС МУЖЧИНЫ: «Тридцать рублей».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Нет, нет… Ты что, смеешься? Пусти, я пойду».
МУЖСКОЙ ГОЛОС: «Постой, а разве цена не такая?»
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Ты своей жене столько давай».
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Люба!..»
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Что, «Люба»?.. Полчаса из-за него проторчали в этом вонючем подъезде, а он тридцатку сует… Пусти, говорю!»
ГОЛОС ПЕРВОГО МУЖЧИНЫ: «Разве цены не стандартные?»
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Сказал тоже — стандартные!»
ШЕПОТ МУЖЧИНЫ: «Ашот, ты сколько дал?
ШЕПОТ ДРУГОГО МУЖЧИНЫ: «Тридцать».
ГОЛОС ПЕРВОГО МУЖЧИНЫ: «Так чего же ей надо? Видишь, твоя подруга взяла тридцать».
ГОЛОС ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Маша, что это он говорит?»
ГОЛОС ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ: «Много разговариваешь. Уже давно кончили бы, ушли».
ГОЛОС ПЕРВОГО МУЖЧИНЫ: «Не знаю, ты Люба или Оля… Люба джан…».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: «Какое еще «джан»… Ваше «джан» прибереги себе, а мне выкладывай деньги или дай мне уйти».
ГОЛОС ДРУГОГО МУЖЧИНЫ: «Так и хочется ее стукнуть».
ГОЛОС МУЖЧИНЫ УБЕЖДАЕТ: «Взяла же твоя подруга тридцать рублей».
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ ИСКРЕННЕ ВОЗМУЩАЕТСЯ: «И ей тридцать — и мне?! С ума сошел! Мой муж Герой Советского Союза!»
МУЖСКОЙ ГОЛОС: «Это мои последние деньги… Хочешь, все карманы у меня выверни».
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: «Еще чего! (Смягчившись). Ладно, раз ты бедный, ничего не поделаешь. Только кончай быстрей…»
МУЖСКОЙ ГОЛОС: «Хорошо…».
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: «В следующий раз добавишь».
МУЖСКОЙ ГОЛОС: «Обязательно… добавлю…».
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: «Ладно, ладно, давай же быстрей. Видишь, они уже выходят».
МУЖСКОЙ ГОЛОС: «Да, да,., сейчас…».
Потом расклад букв путается, звуки становятся бессмысленными, самоцельными, поглощаются темнотой, а темнота тоже, в свою очередь, со всем случившимся в подъезде, вместе с запахом мочи свертывается в клубок и сливается в одно единое с туманом и уличной мглой, становится частью той гущи, которая называется Временем и на которую надет презерватив Истории, чтобы не заразиться действительностью.
Перевод И.Карумян
РАССКАЗ, НАПИСАННЫЙ НА ПАРИЖСКОЙ САЛФЕТКЕ
На парижском Трокадеро переходила улицу женщина карлик…
На ереванской улице Абовяна переходил улицу мужчина карлик…
Интересно, где они встретятся?
Перевод И.Карумян