ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Продолжаем публикацию книги Агаси Айвазяна «Долгая, долгая, мучительная жизнь Иуды». Благодарим Грету Вердиян за предоставленную возможность публикации.
НЕБОРОДНАЯ
Личное дело.
РОЗА Д. Определена в детдом г. Буденновска в 1947 г. Сотрудники милиции обнаружили новорожденную в мусорном ящике. Родители неизвестны. Национальность не установлена. Имя дано в соответствии с надписью «Роза» на ручке ребенка (клички: «Кларнет», «Соня»). Фамилия также дана в детдоме. Бегство из детского дома — в 1959 г. В 1961 г. осуждена за воровство и направлена в исправительно-трудовую колонию для несовершеннолетних. Занималась проституцией на всей территории страны. Обреталась преимущественно в Тбилиси, в компании Вали Бакинской. Хронический сифилис. От принудительного лечения постоянно уклонялась. Вновь арестована в 1968 г. и после осуждения направлена в колонию г. Б.
Личное дело.
КИМ Ч. В возрасте примерно шести месяцев передан в детский дом (г. Краснодар). Национальность не установлена. Имя и фамилия даны в детдоме (клички: «Недоделка», «Морда», «Авто»). В двенадцатилетнем возрасте сбежал из детдома. Вел бродяжническую жизнь на Черноморском побережье. Замечен в воровстве, но в руки милиции не попадался — в последний момент ему каждый раз удавалось ускользнуть. В тринадцать лет заразился венерической болезнью. В пятнадцать лет Ким Ч. был взят вместе с бандой небезызвестного «Матроса». После осуждения направлен в исправительно-трудовую колонию для несовершеннолетних. Через шесть месяцев — побег из колонии. В 16 лет вторично заразился венерической болезнью. Через четыре месяца обнаружен в Москве, близ Казанского вокзала в критическом состоянии. Подлечившись в кожно-венерологической больнице, совершил оттуда побег, после чего следы его не обнаруживались два года. В 1956 г. грабеж с убийством в Ростовской области. Осужден к восьми годам лишения свободы с отбытием в колонии усиленного режима. Из-за резкого ухудшения психического состояния направлен на медицинскую экспертизу. Обнаружен сифилис мозга. После шести месяцев лечения состояние здоровья несколько улучшилось. Патологические изменения: атрофия сердечной мышцы, туберкулез. Употребляет наркотики. Переведен в колонию города Б. Арм. ССР.
Колония города Б. во всем Советском Союзе считалась самой, пожалуй, демократичной. Заключенных порой отпускали в город, на территории самой колонии устраивались веселые попойки и пирушки, похороны знатных воров совершались с помпой, причем в гроб клали зачастую деньги на десятки тысяч, а то и пистолеты. Нравы и обычаи колонии уважались как заключенными, так и охраной. Здесь, как и в большом мире, текла настоящая жизнь — со всеми ее жесткими предопределенностями любви и ненависти, воли и самолюбия, силы и слабости… то есть по своему обычному заведенному порядку.
В этой самой колонии и познакомились Роза Д. и Ким Ч., и первая их встреча произошла в туалете диспансера. Ни он, ни она не испытали влечения друг к другу: плотское желание давно умерло в них и лишь далекое эхо чуть тлеющей привычки отразилось на их телах. Зачем они встретились? Ответа на это не смогли бы дать даже они сами. Кроме того, и язва на плече Розы Д. время от времени расцветала так, что она с трудом могла скрыть ее.
Ким Ч. ощущал свою увядшую кровь, и его пребывающий в полузабытье мозг не испытывал никаких желаний. Если голова не болела, он уже был счастлив. И все-таки было, наверное, что-то, что во второй раз привело их друг к другу. Случилось это уже не в туалете — они встали на площадке между мужским и женским бараками и смотрели друг на друга так, как смотрят на течение реки.
— Плечо не болит? — спросил Ким Ч.
— Ты знаешь?.. — удивилась Роза Д. — А как твоя голова, не болит? — в свою очередь поинтересовалась она.
— Иногда, — ответил Ким Ч.
Потом они долго молчали.
На следующий день они опять пришли на то же место. И снова смотрели друг на друга как на нечто постороннее.
— Женщины спросили: что вы там делаете? Я сказала, что ничего, — произнесла Роза Д. — Не удивились. Все устали от семафоров…
Ким Ч. спокойно поглядел на нее, и они разошлись.
Через два дня они вновь встретились. Роза Д. показала свое плечо.
— Почти зажило, — сказал Ким Ч.
— Немного красноты еще осталось, — заметила Роза Д.
— Пройдет, — ответил Ким Ч.
Роза Д. вышла на свободу на год раньше Кима Ч. Ей было разрешено жить лишь в этой местности. Роза сняла комнату в одной из новостроек, поступила на работу и весь этот год работала уборщицей. По воскресеньям она ездила в Ереван и покупала самое необходимое из обстановки. В день освобождения Кима Роза ждала его у ворот колонии. Они пришли в комнату Розы так, будто не один десяток раз делали это.
Для обоих все уже кончилось. Тела свои они растратили, а души заросли тиной молчания. У них не было ни претензий на что-либо, ни желаний, ни ощущения греха: греха этого было столько, что он стал основой их сути и выйти из него не было никаких путей, да они и не искали этих путей. Чувство конченности — тоже своего рода удовольствие в жизни. И оба они ощущали это ни для кого не заметное удовольствие. Время от времени Роза испытывала почти забытое уже состояние. Раньше, каждый раз, когда ее судили, она утешала себя: «Что бы ни случилось, я же ведь не умру. Посадят, но ведь не умру же…». Мысль эта всегда поддерживала ее. А теперь, когда в тупой и безмятежный покой Розы прокрадывались вдруг отчаяние и безнадежность, она опять утешала себя, но уже несколько иначе: «Подумаешь, а что тут такого? Что бы ни случилось, есть же в конце концов смерть. Она-то уж избавит меня… Есть же в конце концов смерть…». Сейчас ее поддерживала эта мысль.
Язва на плече Розы время от времени снова просыпалась, оживала, воспалялась. И хотя на ногах тоже временами образовывались язвочки, да и в других местах появлялась краснота, язва на плече беспокоила ее больше всего, потому что была на виду — всегда перед глазами Кима.
И когда живот ее стал раздуваться, Роза решила, что пришел ее конец. Она видела, знала: именно так умирают в тюрьме дряхлые, истасканные тела.
— Ким, — сказала она, — наверное, мы скоро расстанемся.
— Почему?
Слова Розы хоть и вызвали а душе Кима слабый проблеск огорчения, у него не было уже сил на более глубокую печаль.
Роза же не знала, в какую форму облечь свою мысль — ни одна форма не имела ни смысла, ни ценности, поэтому она промолчала.
А живот продолжал раздуваться… И случилось то, что было невозможным. Случилось то, все чудо которого могла осознать только она. И если б кто-то посторонний сказал, что это не так. Роза согласилась бы без колебаний. Она боялась говорить Киму. Роза хорошо знала всю жизнь Кима, да и ее жизнь не была для него секретом. Но как сказать ему об этом, ведь это было по ту сторону даже лжи! Это было ее чудо. И Роза ни за что не поверила бы, если б это происходило не в ее теле. Но именно потому, что это было ее тело и в ней самой, она будто погрузилась в какое-то небытие. И порой казалось Розе, что она уже в потустороннем мире и все это — перипетии тамошней ее жизни. Бедная Роза!.. Как это возможно: в насквозь прогнившем теле, на котором грех оставил свой неизгладимый знак, возникла новая жизнь… Что же это будет — труп, чудовище, страшный, отвратительный урод?..
Только сейчас — и впервые за свою жизнь — в душе Розы зародилось и зашевелилось страдание. По ночам ее так трясло, что Ким вынужден бывал обхватывать Розу руками и держать, чтобы от этих лихорадочных сотрясений не развалилась, не разлезлась и не расползлась ее обветшавшая плоть…
Ни Роза, ни Ким не обладали достаточными умственными способностями, чтобы осознать свое новое состояние, им оставалось лишь покорно примириться с возникшей и развивающейся непонятной реальностью, и они тихо и смиренно признали для себя, что все это связано с ними в такой же мере, в какой связано с ними их собственное возникновение. Они были просто сосудом, в котором кто-то готовил варево… И как знать, кем является этот кто-то!.. Им не дано было понять и узнать это, ибо раньше они никогда не задумывались о подобном, а сейчас и сил не имели задумываться.
У Розы родилась беленькая девочка, ровно по половинке взявшая от Розы и Кима. Только белизна ее была не от них. Для всех окружавших рождение это было самым простым и будничным явлением, и лишь для них — чудом более поразительным, чем их собственное существование. И они считали пальчики ребенка, гладили ножки, вглядывались в глаза, будто искали в их глубине ту странную силу, что ниспослала им эту девочку.
Любопытства в них обоих было даже больше, чем любви. И Роза, и Ким с пристальным вниманием наблюдали за тем, что представляет из себя это нежданное Существо, будто явившееся к ним в гости Откуда-то извне. И то Ким перехватывал пристальный и отчужденный взгляд Розы, устремленный на ребенка, то Роза ловила направленный на девочку отчужденный и удивленный взгляд Кима…
Роза ждала, что девочка вырастет и явит на своем детском теле все язвы и болячки матери, Ким же думал, что повзрослевший ребенок унаследует все особенности и способности отца и матери: охоту к воровству и разврату, атрофию и отсутствие всякой морали и нравственности — весь тот роскошный букет грехов, который завершит и придаст цельность облику его и Розы.
А девочка росла тихой и смирной, ясноглазой и ласковой. И именно это тяжким грузом давило на плечи родителей, хотя они отнюдь не всегда ощущали себя родителями. С каждым днем они все больше старались скрыть от ребенка свою жизнь, свою уже донельзя захарканную, закоренелую безнравственность — потерянный стыд, животные чувства, низменные взгляды… Перед ликом чистоты они пытались спрятать всю свою греховность, но с каждым днем это становилось все труднее. Девочка была столь добродетельна, что никакое семя греха не могло проклюнуться в ней. Незнакомая сущность, непривычное поведение, непонятный нрав и неизвестный характер — вот что больше всего мучило их. Любая сомнительная мысль, исходившая от родителей, пресекалась в самом зародыше, любой жизненный ток, возникающий в них, мог осквернить пречистую Небородную. Роза и Ким боялись уже общаться, не могли обменяться взглядами, даже смотреть друг на друга… Каждый из них накрепко запирал в себе свои чувства и мысли, душил их молча и отчаянно. Но самым трудным было то, что они не могли отличить в себе грех от добродетели (если, конечно, еще осталась в них хоть крупица ее). Они так давно утеряли состояние первозданной чистоты, что даже вспоминать им было нечего. Не было начала, не было корней…
— Я боюсь ее…— как-то прошептала в постели Роза.
Ким долго молчал, лотом признался шепотом:
— Я тоже боюсь…
И вот так, таясь и боясь, они жили рядом со своей непонятной дочерью.
«Что же будет?»— думали они.
Девочка жила совсем иначе, чем они. То, что они знали, что делали — было из совершенно другого мира. И жить по законам этого мира у дочери не было ни способностей, ни тем более желания. Все нечистое, греховное коробило ее, а ложь вызывала лихорадку.
Уже шестнадцать лет исполнилось Небородной, а не было у нее еще ни одного знакомого парня. В школе она избегала подруг, избегала даже школы.
Как сложится ее жизнь дальше? В обычной, привычной жизни у нее не было перспектив, а сами они ничего не могли предложить… Ничего иного они не способны были придумать или даже представить. Поэтому и давила на них так эта тяжелая чистота дочери, хватала за горло эта непонятная и чуждая добродетель, стыдливость и святость.
И Роза пожелала смерти, чтобы избавиться от непредвидимостей будущего.
Лежащая в постели больная Роза спросила Кима:
— Я умру, а ты… Что ты сможешь сделать для нее? Что будет с нашей девочкой?..
— Не знаю, — ответил Ким и подумал о Розе: «Счастливая, избавилась от будущего и от забот…».
Роза умерла.
А дочь по-прежнему оставалась образцом непоколебимой чистоты и устрашающей добродетели. И ее будущее надвигалось грохочущим стремительным экспрессом, грозящим задавить огрызок жизни Кима.
И Ким мечтал о смерти: умереть, чтобы спастись от грозной опасности беспорочности, от ее с каждым днем возрастающего давления…
Перевод с армянского Н.Алексаняна