ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда» продолжает публикацию глав из книги Кима Бакши «Духовные сокровища Арцаха»
Глава 1. «Я укрепил эту дружбу стихами…». Вступление к книге
Глава 2. Девяносто восемь ступеней (или) Как родилась эта книга
Глава 3. Начало путешествия
Глава 4. У Левона Айрапетяна
Глава 5. Гандзасар. Князь князей Гасан Джалал Дола
Глава 6. Умный в гору…
Глава 7. Зорий Балаян — мне друг, но…
Глава 8. Как всё со всем связано
Глава 9. Запах Пшата
Глава 10. Встреча в Москве
Глава 11. Самое дальнее путешествие: Гетаван, Дадиванк
Глава 12. Неизвестная миру крепость
Глава 13. Город-призрак (Шуша)
Глава 14. Аббат Сэвен получает задание
Глава 15. Что там, в британской библиотеке?
Глава 16. Как я узнал о Красном Евангелии
Глава 17. В Соединённые Штаты
Глава 18. Первое путешествие в Красное Евангелие
Глава 19. Красное (?) Евангелие
Глава 20. Прощай, Чикаго!

Глава 21. Новый Матенадаран

Честно скажу: у нас со спонсорами не густо. Не знаю, почему.

Все, вроде, армяне, все патриоты. Деньги прошу не для себя, а на фильм, на книгу.

Но надо быть справедливым: есть, конечно, и патриоты, и настоящие спонсоры. В двух моих предыдущих книгах «Наш мир подобен колесу» и «Замо­роженное время» помещены два портрета и повторены имена — Сергея Александровича Амбарцумяна и Армена Аванесовича Гукасяна. Они же спонсоры 19 и 20 (иранских) серий фильма «Матенадаран». Что касается Сергея Александровича Амбарцумяна, то он, на мой взгляд, надолго вписал своё имя в ис­торию армянской культуры — он спонсировал созда­ние нового здания Матенадарана.

Конечно, меня больше всего поразил этот тон­нель — новое хранилище древних армянских манус­криптов, с отсеками-комнатами, с температурным режимом. Бесценные рукописи теперь избавлены от опасной тесноты. Построено хранилище с запа­сом площади, чтобы ближайшие поколения знали, как показать драгоценнейшие и самые интересные манускрипты.

Ереванский Матенадаран — это сокровище куль­туры мирового значения, которое ныне обрело достойную оправу.

Глава 22. Добрый доктор

Еще накануне поздним вечером я позвонил на­шему водителю Марату и попросил его сегодня ут­ром приехать за мной, хотя предполагалось, что он вместе со своей «Нивой» будет отдыхать после тя­желой поездки. Да и мне неплохо было бы прийти в себя после крутого подъема, где я чуть концы не отдал. Но срок мой в Арцахе истекал, и я уже не мог попусту тратить воскресенье, хотя бы и на приведе­ние в порядок моих записей. Тем более, что откры­лись интересные обстоятельства.

И вот, туманным воскресным утром мы с Мара­том едем по ставшей столь привычной дороге и как бы покидая Карабах, въезжаем в начало Лачинского коридора. Небо как сметана. Сквозь него бледным желтком просвечивает солнце.

Марат — безотказный мой помощник, но я все же объясняю ему, что же произошло вчера, после того, как мы возвратились и распрощались. Меня пригла­сил министр иностранных дел Арцаха — это была, как я понимаю, наша итоговая встреча.

Георгий Михайлович Петросян — человек мне чрезвычайно симпатичный: своей предупредитель­ной любезностью, тонкостью ума и тем уровнем культуры, который предполагает профессиональное знание литературы, архитектуры, живописи и вооб­ще. А о подробнейшем знании всего, что касается Нагорного Карабаха, я и не говорю: это естественно для дипломата такого ранга. Естественно, да! Но не­многие этим обладают. Все эти недели в Арцахе он следил за моими передвижениями, готовый в лю­бой момент прийти на помощь.

Не помню сейчас, почему мы заговорили о хра­мах Арцаха. Я высказал такое наблюдение: здесь, по сравнению с остальной Арменией, посвящения за­метно многообразней. Есть храм, посвященный Григору Нарекаци, я в нем был лет десять назад. Храм в память Отроков в пещи огненной. Храм Кармир Аветаран. Храм Спитак Хач в родном селе академика Самвела Григоряна и так далее. Можно долго пере­числять, у меня целый список.

— А храм Бари Бжишк, Добрый Доктор, есть в Ва­шем списке, были Вы там?..

Я даже не слышал!

Вот после этого я и позвонил Марату. Мы едем по хорошему асфальту, ведущему в Горис, ищем по­ворот, обозначенный каменным крестом. Находим, сворачиваем. Дорога круто забирает вверх. Проез­жаем мимо села Мецшен, его называл мне Петросян. И есть ещё Евангелие Мецшен…

— Как проехать к храму? — спрашиваем. — «Да всё по той же дороге, другой нет».

Окружающая местность вместе с селом куда-то проваливается, уходит вниз — постепенно мы об­ретаем прямо-таки обзор с самолета. Завиднелся Берддзор — домики-коробочки разбросаны по хол­мам. Появились снежные вершины — это уже Сюник, Армения.

Подъезжаем к сельскому кладбищу со свежими могилами, с вертикальных плит глядят на нас моло­дые лица, на груди тельняшки. Да, война, жертвы…

Но где же Бари Бжишк? Вокруг ничего старинного. Глядим дальше, выше. И теперь уже не дорога, а тропка вьется по свежей траве, ведет нас.

Я никогда не боялся ездить с Маратом, но тут. Тропинка вывела нас на гребень и незаметно свер­нула — предательски круто, буквально под прямым углом. Побежала по гребню. Кто же этого мог ожи­дать? И мы с размаху буквально зависли почти что на краю пропасти. Ну, не пропасти — так показалось сначала, аж сердце ёкнуло — но на краю такого круто­го спуска, что с него легко можно было кувырнуться. Марат мгновенно затормозил, и автомобиль, каза­лось, даже закачался на гребне. Задний ход, вперед помалу с крутым поворотом — и мы снова едем по тропинке.

И тут вдали и вверху забелела высокая церковь. Мы быстро подъехали к ней и остановились, окру­женные со всех сторон открытым горным пространс­твом. Кто-то укрепил рушащиеся стены белой новой кладкой из гладкотёсаного камня, уложил ступени, навесил голубую железную дверь. Вставил окна в узкие высокие проёмы. Посыпал чистой галькой ка­менный пол. Кто-то провел сюда электричество и для освещения церковной площадки установил вы­сокий — дугой — городской уличный фонарь.

Есть и столик, сваренный из железного профиля, накрытого металлическим листом. Сюда можно присесть, отдохнуть, подкрепиться. Во время свадьбы ли, после крещения младенца отметить эту радость. Опять же разделать «матах», жертву: барашка или петуха, зарезанных у стен, чтобы наделить ею свя­щенника и беднейших жителей — так полагается по обычаю армянской церкви.

Некоторые считают такое принесение жертвы пережитком язычества. Но, на мой взгляд, это тради­ция первоначальной христианской церкви, сохраня­емая армянами вот уже два тысячелетия — она идет от иудейского Закона. Вспомним, что когда младен­ца Иисуса Мария вносила в храм, за ней шел Иосиф Обручник с жертвенными голубями в руках. Сколько раз я видел этот сюжет на сотнях армянских манус­криптов.

И еще на одно обращаешь внимание — на чисто­ту вокруг Бари Бжишка: не валяются ни стеклянные и пластмассовые бутылки, ни банки, ни головешки от костра. Никаких досадных следов человека. Все убрано, храм окружен заботой. По всему видно — это уважаемое и посещаемое место. И при всем том Бари Бжишк не отмечен, как я потом это установил, ни в одном из имеющихся у меня очень хороших и подробных книг и альбомов. Нет ни описания, рас­шифровки надписей, обмеров и плана храма, ни даже упоминания о нем.

Я обошел храм кругом — базилика, типичная деревенская базилика, одна из многих. Сейчас она по-осеннему пустует. А пройдет совсем немного време­ни — и дорогу завалят снега, и она молча простоит до весеннего тепла, до весенних церковных празд­ников. Я представил себе ее зимнее одиночество, сугробы на ступенях, ни следа.

Прав был министр Петросян, когда сказал вчера об арцахских храмах: у нас их столько, что мы не мо­жем во всех молиться. Они молятся за нас. Я поду­мал: истинно так! Они молятся, даже когда молчат и тоскуют без людей. Вот как этот храм на вершине горы. Бари Бжишк — Добрый доктор. Конечно, посвя­щен храм не в честь талантливого и доброго врача, жившего в округе. Это исцелитель наших душ и сер­дец Иисус Христос.

Может быть, по этому поводу следует вспомнить историю царя Абгара, правителя небольшого царс­тва со столицей в Эдессе, жившего во время Иисуса Христа. Узнав о его чудесных исцелениях безнадеж­ных больных, царь написал Иисусу письмо: он был болен проказой. Текст письма приводят Евсевий Кесарийский в своей «Церковной истории» (IV в.) и Мовсес Хоренаци (V в.) Я заметил, что в переда­че обоих авторов письмо начинается с обращения к Христу, составленного так, будто Абгар был глубоко верующим человеком. А он тогда был еще язычни­ком.

После долгих поисков я добрался, пожалуй, до самого раннего из дошедших до нас вариантов письма: он сохранился в Национальной библиотеке в Париже в манускрипте на древне-армянском язы­ке. В нем Абгар обращается к Христу не как к Сыну Божьему, а как к чудесному лекарю, врачевателю, объявившемуся в Палестине. История, рассказанная Евсевием Кесарийским и Мовсесом Хоренаци — об обмене письмами между Христом и царем Абгаром и последовавшим за этим излечением царя и при­нятием христианства народом Эдессы — это, по су­ществу, гимн великому Врачевателю, доброму пас­тырю наших душ — или Бари Бжишку, как называют его армяне. И вот в Арцахе Христу как врачевателю и посвящена одна из церквей.

Прощаюсь ней, желаю и дальше врачевать души в окружающем мире, хранить его.

Съезжаем с горы по зеленому скату. Впереди выстраиваются мощные дубы, явно столетние, не меньше. На них еще держится листва, а та, что опа­ла — побурела, лежит рыжими кругами у стволов.

На обратном пути сверху разглядываю село Мецшен, его дворы. Стоят ульи, сушится белье на веревках. Хорошие зажиточные дома — одноэтаж­ные, двухэтажные, красные и светлые крыши. Дай Бог, чтобы под ними шла только мирная жизнь!

Глава. 23. Цицернаванк, Карабах, до свиданья

Ярчайшее солнце глядит в окно моего номера, последние минуты я в нем. Пришли Рубен и Манвел, мои верные спутники, жмем руки на прощанье. Грустно расставаться с теми, кто стал тебе близок за эти недели. Грустно уезжать из Арцаха, особенно в такой ясный день. Говорю фразу, где-то ее услышал и запомнил, так понравилась мне она: «В такой день хорошо быть живым, как говорят лётчики-испытате­ли…»

Рубен и Манвел понимающе улыбаются.

Выезжаем с Маратом из города. Поднимаемся на высоту, сегодня всё резко и отчетливо видно — снача­ла каждый дом в Степанакерте, потом за ущельем Шуша — друза кристаллов, и где-то в ее центре бе­лым сталагмитом растет собор Казанчецоц. А какой туман был в Арцахе в мой первый день! У Шуши мы просто въехали в облако, как в молоко погрузились.

А сейчас в последний мой день за привычным горным окружением завиделись еще какие-то цепи и вершины. Длинные плотные их тени тянутся через асфальт. Хочется затормозить, наезжая на них. Ослепительно горят стеклянные изоляторы на высоковольтных мачтах. Ветер рвет последние листья с тополей, метет их нам навстречу.

В мои уже весьма преклонные годы я, умудрен­ный печальным опытом, стал отделять глагол «пла­нировать» от «надеяться». Планирую снова при­ехать в Арцах в будущем году летом, а вот могу ли надеяться. Бог весть! От этого сильнее грусть при расставании с окружающим миром, открывшимся мне сегодня во всей своей прощальной ясности.

Но нельзя покинуть Арцах и не увидеть Цицернаванк! Это один из выдающихся архитектурных памят­ников Армении. Так говорится во всех специальных и популярных книгах, которыми я успел вооружиться. «Цицернак» — по-армянски ласточка. Одни авторы считают, что это ласточки, лепящие свои гнезда под высокими кровлями храма, дали название монастырю. Другие относят название ко временам дохристи­анским, когда на этом месте стоял языческий храм. А ласточек тогда почитали, им поклонялись. Не знаю. Не очень забегая вперед, скажу, что ни одной ласточки ни у храма, ни в окрестностях я так и не уви­дел. Должно быть, они уже успели улететь в теплые края — зимовать.

Цицернаванк лежит по дороге в Ереван. «Не надо специально туда ездить. Надо просто свернуть, а там недалеко», — говорили мне. Согласно совету, у поста ГАИ мы сворачиваем с асфальтовой дороги.

О, эти знакомые мне до боли в копчике дороги! Сколько я проехал по ним километров!.. Каменис­тые, в отличие от мягких российских, на них не увяз­нешь в любую непогоду, но неровные, с глыбами по­перек, прямо сказать — жесткие.

Вот и здесь — отрезки асфальта перемежаются яминами. Марат разгоняется и тотчас же тормозит. Когда сам сидишь за рулем, успеваешь собраться пе­ред тем, как машина подскочит. Когда же с водите­лем рядом, то все время запаздываешь.

Мы уже довольно долго едем по краю обрыва, навстречу нам по каменистому руслу бежит резвая речка Ахавни, в её имени слышится звучание армян­ского слова «голубь» — голубиная река? Никакой осо­бенно голубиной кротости нрава я в ней не замечаю. Бурлит, упрямо ворочает камнями, переплёскивает через невысокие скалы, ветвит свое русло.

На другом берегу видны развалины сел. Из прочитанного я знаю, что еще в 1905 году кавказские «татары» или по-другому «кавказские турки» (название «азербайджанцы» появилось во времена советской власти), поселившись здесь, в армянских селах, грабежами и убийствами вынудили бежать последние уцелевшие армянские семьи. В селе Цицернакаванк до конца XIX века было 100 домов у турок и 25 домов у армян. Однако, когда имущество армян было разграблено, а несколько человек убито, армяне покинули село, «будучи не в состоянии жить там».

Со стесненным чувством я провожал взглядом эти развалины домов азербайджанцев, которые тя­нулись сплошь вдоль реки. Виновны ли они? Жили здесь сто лет и больше, пасли свой скот. Невинные овечки? Кто же тогда разрушал армянские храмы, осквернял кладбища, разбивал хачкары? Они или приезжие «ученые» из Баку?.. Ненависть к армянам давно тлела в сердцах здешних жителей и вспыхну­ла пожаром после сумгаитских и карабахских «собы­тий». Не сомневаюсь, они охотно примут участие в новой резне, если Азербайджан захватит Карабах. Я все это понимаю и — все-таки, все-таки. Разве все эти мертвые коробки домов принадлежали винов­ным людям? Какая жестокая вещь война со всей её железной необходимостью и целесообразностью!

Я проехал много километров по районам, которые азербайджанцы называют оккупированными, а ар­мяне — освобожденными, и всегда, когда я смотрел на развалины домов, на разоренные гнезда, меня тревожила эта мысль.

Где-то здесь, выше по реке, знаю, расположено село Кашатах. Его упоминает историк Степаннос Орбелян (XIV в.) среди населенных пунктов провинции, которые должны были платить подать Татевскому монастырю. И село Цицернаванк тоже платило — 10 сребреников ежегодно. Но все мои попытки уви­деть это село по ходу автомобиля ни к чему не при­водят. А ведь в селе сохранился княжеский дворец мелика Айказа (XV в.). Тут стоит указать на характер­ную деталь — азербайджанцы считали его резиден­цией мусульманского султана, местного владетеля, и село называлось Султан-кянд. Об этом даже ука­зано в азербайджанской энциклопедии советских времен. А раз — «свое», значит, можно восстановить, отреставрировать, а не разрушать. Так меликский дворец и сохранился.

Помнится, я обратил внимание на то, как бурно широкий ручей — приток Дзорацик — впадал в речку; помню и каменную — сухую, серую и темную мок­рую косу на месте впадения. Но резиденции мелика Айказа в створе двух рек я не заметил. Видимо, моё внимание было сосредоточено, главным образом, на дороге. Прошло не десять минут, как нам обеща­ли, а в три раза больше, но Цицернаванк всё не пока­зывался. Марат поглядывал на часы, я его понимаю, нам до Еревана еще ехать да ехать.

А сначала по ужасной дороге еще возвращаться до поворота с ГАИ, от которого мы все более удаля­лись. А река слева всё текла — холодная лава воды как будто стояла.

И вот, наконец, за сквозящей зеленью деревь­ев мы увидели на высоком холме долгое тело хра­ма — Цицернаванк. Солнце било сбоку, алтарная часть была хорошо освещена. Лёгкая колоколенка на крыше высовывала голову из-за стен, действи­тельно, как какая-то птица. Она казалась чуждой вы­сокому мощному храму. Будто, и впрямь пролетая мимо, опустилась отдохнуть.

Наша «Нива» уверенно взобралась на крутой пригорок и скромно встала неподалеку от арки вхо­да — старинного портала. Когда-то он был частью стен, ограждающих монастырь. Еще сравнительно недавно на стене была строительная надпись. Ар­мянские ученые ее успели расшифровать и опубли­ковать: «Волею Бога обновлена ограда рукою князя Айказа во предстоятельство епископа Мкртича, год 1063 (=1779)» Но в разгар карабахского конфликта стена руками ненавистников была разрушена и над­пись исчезла.

Я остановился, чтобы полюбоваться храмом сквозь арку входа, и за спиной своей заметил двух девчушек, которые были привлечены подъехавшей машиной и остановились в нерешительности, стес­няясь подойти. Были они в простеньких платьицах, видавших виды курточках нараспашку, на ногах что-то домашнее, самодельное.

Это уж много месяцев спустя я узнал, что это, ско­рее всего, были дочки священника. Его аккуратный домик я заметил на пригорке и принял за сторожку. На самом деле, батюшка был и сторожем, и смотри­телем монастыря — един в трех лицах. В той статье, откуда я почерпнул все эти сведения, говорилось, что дочек у него шесть, и все они здесь родились. Что живет семья трудно — электричества часто не бывает, дороги я сам видел какие, воду надо приносить из родника. Но ничего, молятся Богу, служат Ему, смот­ря на трудности, как на Его испытания. Жена священ­ника — городская, из Еревана…

Узнав обо всем этом, я даю себе слово познако­миться с семьей священника во время следующего своего приезда в Карабах. Но это, конечно, из раз­ряда «планировать». А еще ведь есть и «надеюсь». Конечно, хочется надеяться на эту будущую встречу, на знакомство, посмотрим, осуществится ли?

И оно осуществилось, слава тебе Господи! По какому-то важному поводу на будущий год мы поехали в Цицернаванк, где собралось всё начальство: губер­натор этого освобожденного края, его администра­ция, творческая интеллигенция, включая знакомых мне архитектора и директора музея, была здесь и духовная верхушка, возглавляемая главой Арцахской епархии архиепископом Паргевом Србазаном.

Мой друг Акоп Берберян взял в руки фотокамеру и обратил особое внимание на детей священника и вообще на детей в огромном пространстве храма — как они молятся, как исповедуются в своих «серьёз­ных» грехах, как причащаются, принимают просфо­ры, которые имеют армянское название «ншхар». Как шалят.

На снимках Акопа мы увидели, я бы сказал, не совсем обычного Преосвященного Паргева — вдохновенного, нежного, любящего. Так он общается с детьми!

Невольно вспомнились строки из Нового завета, где наш Спаситель просил не закрывать к нему до­рогу детям…

Так и хотелось взять в руки Нагорную проповедь и глядя на этих ребят, родившихся в свободном Арцахе, представить их выросшими в мире на этой сво­бодной земле…

Хотелось обратить к ним слова Нагорной пропо­веди:

• Блаженны кроткие, ибо они наследуют зем­лю.
• Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
• Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
• Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога уз­рят.

И как учил апростол Павел: Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует спра­ведливость.

Почитай отца своего и мать — это первыя запо­ведь. Да будет тебе благо и будешь долголетен на земле.

И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем.

Это духовное празднество было на следующий год. А тогда, при прощании, накануне отъезда в Ере­ван я только мог мечтать вернуться в Цицернаванк.

Поднимаюсь по каменистой тропинке, протоп­танной в траве. И с каждым шагом храм растет, ста­новится всё величественнее и мощнее. Южная стена ослепительно сияет. На чуть ноздреватом от вре­мени камне вырезаны кресты, а рядом различимы строки армянских письмен. Стоит звонкая солнечная тишина, от стен чуть слышатся голоса, не тронутые тленьем. «Крест сей во ходатайство, помяните.» «Во имя Бога, я, Акоб, поставил крест сей в память обо мне и родителях…» «Я, инок Иоаннес, поставил Святой Крест сей.» С надгробного камня, с посохом настоятеля в верхней части: «Здесь место упокоения плотию сошедшего в могилу владыки Аствацатура. Родные сыновья…»

Местные жители-азербайджанцы этот храм превратили в загон для овец. Многие надписи были сбиты вместе с ненавистными им крестами, и теперь говорят с нами лишь со страниц учёных книг. Возвратившиеся армяне — исконные хозяева этой земли восстановили грозящую рухнуть кровлю, очистили оскверненный храм, вставили резные с крестами двери — сделали очень многое, и ныне храм явился в прежнем своем величии.

Это огромная трехнефная базилика из чистотёсаного камня. Вижу, что это седьмой век, золотой для армянской архитектуры. В памяти встают увиденные в Армении купольные базилики, купольные залы — просторные величавые гордые сооружения: кафед­ральные соборы в Талине, в Аруче. Здесь, в Цицернаванке, уходящем в высь всем своим подкупольным пространством, веет дух армянского VII века, и почти уже неразличимые фрески на его стенах слов­но перекликаются со стенной живописью в Талине и Аруче. И хотя, как говорят источники, в основе храма найдены следы языческого капища, и вполне логич­ным было бы предположить, что на нем в IV или в V веке была построена раннехристианская базилика, всё же — то, что мы видим сегодня в Цицернаванке, ­это великолепный храм VII века, родной брат тех со­кровищ, что, по счастью, сохранились на территории Армении.

И еще я делаю осторожное предположение: форма базилики, которая так часто повторяется в де­ревенских храмах и так любима в Арцахе, берет свой образец отсюда.

Прощаемся с Цицернаванком, уезжаем. Пред­стоит изматывающая обратная дорога. Но как это почему-то часто случается, она оказалась и короче, и не такой утомительной. Солнце изменило угол ос­вещения, и мы увидели на пути совершенно круглое дерево полное красной листвы. Я залюбовался этим горящим шаром. Прощальный символ арцахской осени!

Мы сходу вырулили на трассу, на асфальт. Колеса стихли, что-то внутри перестало дребезжать. «Маши­на отдыхает», — сказал я. Обычно на мои слова Рубен с заднего сиденья откликался: «И мы тоже!»

Открылось небо и огромное разнообразие обла­ков — и вытянутых, и круглых, по-летнему клубящих­ся, и шапками повисших над вершинами наподобие облачного нимба, и над всем — очень высоких, стра­тосферных, заволакивающих дали своей прозрачной пеленой.

Что сказать в заключение? Ничего не сказать!

Как писали древние греки, завершая истори­ческое повествование, или говорили комментаторы священных книг: — Для понимающего и этого до­вольно!

Ким Наумович Бакши, писатель, журналист, арменовед

Публикуется по: Ким Бакши. Духовные сокровища Арцаха.(Серия «Библиотека русско-армянского содружества») – М.: Книжный мир, 2012.