Мода семидесятых. “Добрый день, мастер!”. Ереванец умеющий

ПРАЗДНИК ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ

(Опыт культурного перевода)

МОДА СЕМИДЕСЯТЫХ

Армен Давтян

Несмотря на то, что в предыдущих главах отношение ереванцев к одежде не упускалось из виду, хочется выделить ещё несколько штрихов, которые особенно ярко проявились в начале 1970-х годов. Те годы были во всем мире временем «императивной моды». Следование ей со стороны молодёжи было практически обязательным. Мода менялась быстро, одежда предыдущего сезона сразу и решительно табуировалась: в «немодном» почти невозможно было выйти на улицу. Этот период начался в 1965 году, полностью захватил мир в 1968 году (в связи с молодёжной активностью: «новые левые» в США, хиппи, события в Парижском университете) и продолжался примерно до 1975 года.

Как уже отмечалось, ереванцы были большими модниками. Этому способствовали связи за рубежом, благодаря которым в Ереван попадала модная джинсовая и другая одежда, а также журналы мод. Интересно, что следование моде в Ереване связывалось с определённым (и желанным) уровнем благополучия, поэтому диапазон возраста модников был почти не ограничен сверху. В каком возрасте удавалось людям достичь достаточного благополучия, в том они и присоединялись к фанатикам моды. По этой причине молодёжь почти не встречала сопротивления старших в ношении «дудочек», джинсов, брюк с заплатками, рубашек с батичным рисунком или вышивкой, мини-юбок и т.п., если только эта одежда не противоречила взглядам, принятым в их шрджапате.

При этом шрджапаты трудно было бы разделить на «консервативные» и «прогрессивные»: в каком-нибудь «отсталом» шрджапате могли вдруг оказаться принятыми очень смелые с точки зрения внешнего наблюдателя элементы моды. Это явление было следствием интересного свойства ереванских шрджапатов. Дело в том, что шрджапаты хватались за модные элементы одежды, стараясь сделать их элементами собственной идентификации. Кроме уже описанных чёлок тбилисских (по происхождению) девушек, которые были запретными для других кругов, просматривались характерные формы и цвета, которые приписывались тем или иным шрджапатам. В одних районах города носили только белые сорочки, в других — только клетчатые, в третьих — характерными были коричневые юбки женщин. Однако район играл роль только постольку, поскольку в нем были распространены шрджапаты определённых взглядов.

Молодое поколение из потомков «ахпаров» при всех модах любило пёстротканную или с орнаментным рисунком одежду, непременно объёмную в плечах, часто многослойную и многоцветную с преобладанием тёмных интенсивных тонов красного, синего и коричневого. Далее, пару лет после появления кроссовок, например, их носили только «ахпарки», тогда как в некоторых других шрджапатах туфли на высоком каблуке для женщин были просто обязательными, а девушки из тбилисских семей при всех модах носили очень открытую обувь совсем без каблука.

Мода в Ереване была «знаком шрджапата» примерно до начала 1980-х годов. А вот привычка одеваться нарядно днём и вечером, в будни и праздники, сохранилась и до 1990-х. Думается, это признак того, что в ереванцах осталось ощущение: «улица — это праздник».

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Ереванский — значит нарядный! Этот стиль распространяется и на одежду людей, ереванскую моду. Даже на неё, при желании, можно посмотреть, как на ереванскую интерпретацию темы Геноцида. Таких интерпретаций было множество в городе особого домашнего быта, где все творилось руками ереванцев по-домашнему в городе-доме, вне официально установленных государственных учреждений, где нет общежитий, кроме студенческих, равно как и «общепита».

«ДОБРЫЙ ДЕНЬ, МАСТЕР»

Армен Давтян

Общежитий, кроме студенческих, в Ереване не было. Равно как и «общепита». А частные службы быта предлагали очень специфический набор услуг…

Во-первых, в Ереване на любом углу можно было смолоть кофе. Нет, конечно, в каждом доме была своя кофемолка. Ручная, бронзовая. Первое, чем занимали гостей, так это давали им в руки кофемолку, чтоб намололи кофе на всю компанию. Однако был и другой вариант ритуала: отправить сына или дочь снести кофе в помол на «профессиональной» кофемельнице. Мельник взвешивал зерна, затем молол их на гудящей и грохочущей мельнице, высыпал обратно в мешок, со всего маху дубасил по лотку деревянным молотком, чтоб высыпать все без остатка, и, наконец, взвесив помол, получал свои 15 копеек. Ереванцы не считали мельников кофе какими-то особыми мастерами, но иметь рядом с домом хорошую мельницу было важным.

Во-вторых, в городе было бессчётное число обувных мастерских, иногда довольно больших: число сапожников в мастерской могло доходить до десятка. Ереван был обувным городом, но это не значило, что нужно всегда покупать новые туфли: до тех пор, пока подошва обуви пришивалась, прибивалась и приклеивалась, а не приваривалась, как сейчас, мастера по ремонту обуви могли спасти пару и избавить от лишних расходов. У обувного ремонта, кроме действительно хороших мастеров, был один особый секрет, которого не было у мастеров в других городах Союза: знаменитый ереванский клей «Наирит».

В-третьих, в Ереване было множество швейных ателье. Они были двух типов: по пошиву брюк и по пошиву кепок. В Ереване вообще избегали носить головные уборы, даже зимой, так что для кого были предназначены эти кепки, сказать трудно. Но почти на каждой улице встречалась витрина со старомодными защитно-зелёными картузами (какие в то время можно было увидеть только в старом кино о жизни дореволюционной деревни) и клетчатыми кепи времен первых аэропланов. Что касалось брючных ателье, то их услугами пользовались многие мужчины. В то время портновская одежда была намного лучше, чем фабричная, и мастера быстро осваивали самые модные фасоны. Поэтому моднику-ереванцу, если он не достал себе джинсов, была прямая дорога к портному. Брюки-дудочки, клеш от колена, клеш от бедра, брюки с отворотами — армянский мастер вполне успевал за модой. Женщины тоже носили шитую у портных одежду, но чаще пользовались услугами надомных портних. В Ереване было два дома моделей одежды. Один из них назывался «Дом мод», и эти русские слова писали непременно армянскими буквами. Второй, появившийся позже, получил название «Нор Тараз», что можно перевести как «новая традиционная одежда».

Ереван имел обширные связи заграницей — через родственников. Существовал подпольный, хотя и не особо скрываемый бизнес по надомной продаже одежды «из посылок». Женщины частенько отправлялись к кому-то там «смотреть посылку», то есть подбирать себе что-то из готовой одежды, присланной из Франции или США. И всё же вряд ли где-то в СССР было ещё столько людей, одетых портными, как в Ереване. Нередко, впрочем, в доме хотя бы одна из женщин умела шить сама.

Другим сервисом со специфическими особенностями был прокат. Это был вовсе не такой прокат, как везде. Ереванцы ходили в прокат в основном по поводу свадеб или похорон. В прокате их ждал традиционно иносказательный (то есть — тактичный) вопрос работника: «радость или печаль?». Затем следовали поздравления или, соответственно, соболезнования. В прокат бралась посуда, раскладные скамейки и столы, а иногда — большущая палатка, которую ставили во дворе, и в которой помещалось от тридцати до шестидесяти человек.

Иные услуги в Ереване пользовались меньшим спросом. Например, причёскам ереванцы уделяли куда меньшее внимание, чем одежде. Хотя на любое дело всегда находились мастера. Мало кто из хозяек пользовался прекрасными ереванскими прачечными, чуть чаще — химчистками. Большую часть обслуживающего труда армяне выполняли сами, и редко когда уступали его чужим людям. Хозяйки сами справлялись со стиркой и выведением пятен, пользуясь порошком «Айна», жидкостью «Золушка» (в ереванском варианте произношения — «зулушкой») и неизвестным тогда остальной стране «жавелем» (сейчас в России он называется «Белизна»). Хозяева-мужчины делали ремонт, чинили стиральные машины и утюги, сами изготовляли стенные шкафы, перевозили мебель на новую квартиру. Жители собственных домов достраивали этажи и кухни, перекрывали крыши. Большинство из них очень удивилось бы, если бы узнали, что за них это может сделать кто-то посторонний. Разве что — могли принять помощь родственников и друзей. Скидывать с себя все эти обязанности считалось непозволительным пижонством. Поскольку признать, что он устаёт на службе, ереванец считал и вовсе неприличным, отказываясь выполнять домашнюю работу, он мог бы прослыть бездельником.

К 1980-м в Ереване появились мастерские по ремонту автомобилей. Только необходимость в сложном ремонте, вроде переборки карбюратора или жестяных работ, вынуждал армянина обращаться к мастеру. В основном и с автомобилем он управлялся сам.

Взрослому мужчине вообще было мучительно трудно признать, что он сам чего-то сделать не может, поэтому в разговорах между собой факт обращения к помощи мастера оправдывали тем, что у того «есть все запчасти и материалы». А то бы, мол, я сам справился. К самому же мастеру обращались с уважительным словом «варпет» («мастер»), подчёркивая, наоборот, что безусловно рассчитывают на его профессионализм.

Город с миллионным населением, в котором большая часть обслуживающего труда выполнялась либо самостоятельно, либо кустарями — это, пожалуй, явление необычное. Но таков уж был ереванский характер, что работа не ограничивалась выполнением обязанностей на службе, а состояла в ежедневном всеобъемлющем обеспечении жизни…

Другое дело, что имелись традиционные для Еревана мастера по окраске одежды, мастера по заполнению стержней шариковых ручек, по ремонту брошек и значков, зонтиков и замков, многочисленные стекольщики и зеркальщики и другие мастера в таких областях, в которых самому было не справиться. Надо ли говорить, что всё это были частные мастера, не имеющие ничего общего с организованной службой быта, то есть кустари. Самое интересное, что в промышленном и научном городе, каким был Ереван, такие «кустарные» профессии считались очень престижными.

Ещё более престижными считались художественные промыслы. Ереванцу для дома и для подарков многочисленным друзьям и родственникам требовались картины и гравюры, чеканка и ковры. В области художественных промыслов в Ереване мода менялась не реже, чем в одежде, а уж за модой в Ереване следить умели! Обычно мрачноватые на вид мастера сочиняли и осваивали новые стили и техники по нескольку раз в год. И ереванцы заказывали и покупали то аппликации из шпона с изображением Арарата, двух тополей и летящего аиста, то медные чеканки с девушкой Тамар, с масляной лампой в руке стоящей над волнами моря, то кованые барельефы Тиграна Великого. На стенах ереванских квартир они сменяли друг друга, как настенные ежегодные календари. И в том, что в один год у всех висит на стене чеканка с Давидом Сасунским, а на следующий год её у всех же сменяет полированное панно с изображением собора Рипсимэ, было одно объяснение — мода.

Мода касалась не только потребления творений мастеров-кустарей, но и овладения самими технологиями. С 1970-х годов почти каждый ереванец — это «человек-мастерская», мужчина со своим заветным ящиком инструментов, с помощью которых он обустраивает свой дом, да соседям помогает.

Ереванский мальчишка 1970-х почти всегда был в курсе каких-нибудь новых на тот момент технологий независимо от того, кем он хотел стать. Делать матовое стекло, лакировать шпон, собирать музыкальные звонки, лить серебро, травить медь, наносить рисунок на пластик или кожу. На худой конец — паять, клеить, чинить или делать квартирный ремонт. Быть докой в чём-нибудь этаком непременно требовалось от него, чтобы иметь статус в общении со сверстниками, заслужить внимание девушек. В компаниях подростков, помимо модных рок-групп, футбола или одежды, могли часами обсуждать новые декоративные техники и инструменты, и где бы ещё чему-то такому научиться. И, конечно, мальчик не упустил бы случая похвастать друзьям, какими техниками владеет его отец или дядя!

Профессиональные же мастера, в свою очередь, и вовсе не испытывали недостатка в учениках. Одни из мастеров преподавали в художественных училищах, около других просто постоянно крутились подростки, и мастер знал, кому передаст своё искусство. С другой стороны, с равными ему, коллегами, мастера почти ничего не связывало. Если не считать учеников, он практически всегда был одиночкой в своём деле, не сравнивался ни с кем, и не терпел такого сравнения. Иногда мастеру становились тесны стены мастерской, и он шёл в город, чтобы где-то в ущелье Раздана высечь на камне прекрасный узор, или на стенах серых гаражей Ачапняка нарисовать светлый, солнечный пейзаж, или поставить в скверике скульптуру оленёнка…

Ереван жил, украшаемый и обслуживаемый «варпетами» — мастерами. К сапожнику, строителю, красильщику, портному, парикмахеру, чеканщику, зубному врачу ереванец входил всегда с лёгким поклоном и словами «Бари ор, варпет!» — «Добрый день, мастер!».

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Кажется, тема воодушевления победой накладывалась на характер трудовой деятельности ереванцев: всё должно было быть самым-самым, и всё как бы само собой, играючи. Победитель не напрягается, чтобы что-то доказать себе и миру, он на то и победитель, что ему всё посильно, он вправе на всё смотреть только через свою призму, быть принципиально «инаковидящим», творящим «невиданное». Потому неудивительно, что ереванец не называл работу «работой».

ЕРЕВАНЕЦ УМЕЮЩИЙ

Армен Давтян

Ереванец не называл работу «работой». Он называл её «делом». Ереванец на работу не приходил. Он на работе «появлялся»!

«Ереванец спешит на работу»… Такой сценки вам увидеть, скорее всего, не удалось бы.

…Расстояние от площади Дружбы (крупного транспортного узла) до проходной большого предприятия (более 5000 работников) — Института математических машин — составляло несколько сот метров. Сойдя с автобусов и троллейбусов, сотрудники должны были пройти по единственному переулку на пригорок и войти на предприятие. Надо было видеть, как по утрам тысячи человек, по-вечернему нарядно одетых, не торопясь, беседуя, спокойно поднимались в гору и как будто невзначай исчезали за проходной.

В стенах предприятий тоже всё обходилось без суеты и видимого напряжения… Ереванец неспешно и как бы между прочим делал своё дело. И делал его, в основном, хорошо. Конечно, выражение «а что мне, больше всех надо, что ли?» меньше всего можно отнести к активному и амбициозному, до предела уверенному в себе ереванцу! Ему, конечно, было нужно больше всех! Он хотел раскрыться, самореализоваться, он этим жил! Он должен был создавать то, чего от него не ожидал никто.

Ему казалось, нет, он знал, что носит в себе с рождения некое особое знание и мастерство, к которому нужно было просто приспособить окружающий мир да убедить людей, что именно это им нужно. К тому же он жаждал нравиться, причём таким, какой он есть! Но показывать другим своё напряжение, спешку, озабоченность — это совершенно неприлично. У всех ведь свои задачи, каждый сам себе лидер. Не мешать же другим!

…Бригада обувщиков на свои деньги заказывает в Италии модные колодки, чтобы шить самую модную обувь, не хуже итальянской. Да так спокойно и естественно, будто не живут они не за «железным занавесом» от этой Италии и работают не на государственном предприятии…

…У кибернетиков, которым из Москвы спущен приказ — как можно точнее скопировать американскую вычислительную машину, вдруг выходит мощнейшая в Союзе ЭВМ, лучшая, чем оригинал…

…Неожиданно обнаруживается, что ассортимент продукции химического предприятия вдесятеро превышает запланированный: сами освоили новую номенклатуру, без команды «сверху».

…Завод, построенный для выпуска банальных резисторов, вскоре начинает выпускать компьютеры и полупроводниковые приборы…

Помните огромные плакаты с бодрыми рабочими и колхозниками, которыми были увешаны стены домов в советское время? Перепачканные углём, но счастливые шахтеры, машиностроители в грязных спецовках, перевыполняющие план? Перед тем, как вывесить такой плакат в Ереване, его часто «адаптировали» к южной республике: перекрашивали рабочего в жгучего брюнета и почему-то пририсовывали усы к «общесоюзному» плакатному лицу. По-видимому, инициаторы такой пропаганды были бы огорчены, узнав, какое удручающее впечатление производил на жителей такой образ «передового армянского рабочего». Если кто-то и обращал внимание на такой плакат, так это кто-то из ереванских бабушек и дедушек. Одобрить образ молодого человека, который в усталом виде, за работой, да ещё в грязной спецовке позирует фотографу, они никак не могли! Ну, выполнил план — пойди умойся, переоденься, тогда и улыбайся в объектив! А то… позор-то какой!

Реальные, не плакатные армяне только так и поступали. Вот передо мной на старой журнальной фотографии, судя по подписи, бригада рабочих, строящих тоннель Арпа-Севан: стоят четверо мужчин в выходных костюмах, один — с портфелем, и полноватая дама с букетом, в светлом платье и в туфлях на высоком каблуке. Стоят у входа в тоннель, и на их лицах написано застенчивое удовольствие: во-первых, они хорошо выглядят, а во-вторых, уважая зрителя, не демонстрируют ему своих трудностей: как, ценой каких усилий они этот тоннель строят, какой дискомфорт, грязь, жару при этом приходится переносить. Наоборот! Вот, мол, и Арпа-Севан строим, и сами замечательно выглядим, будьте и вы все здоровы! А что план перевыполнили — ну и хорошо, раз вам так нравится.

Говорить о какой-либо браваде или хвастовстве тут не приходится. Просто любой «процесс» приятно было застенчиво скрывать. Сами себе армяне представляются «кривыми по форме, но прямыми по содержанию». Считают, что удержать ход своих действий в стройных, ритмичных, опрятных и приятных окружающим рамках почти невозможно. А вот законченное действие, результат легче сделать красивым и достойным взгляда окружающих.

Может, поэтому в Армении чаще достигают успеха в изобразительном искусстве, где виден конечный результат, чем, скажем, в танцевальном, где на виду само действие, движение?

Армянское присловье «Криво сядем, да прямо скажем», подразумевает нечто большее, чем необязательность для правды красивой, «причесанной» формы! Тут царит просто убеждение в том, что «сесть» получится непременно «криво», «прямо» сесть не удастся! Но это не так страшно, так как есть надежда получить, результат, который будет «прямым»!

Житель Армении почти всегда удивлялся, если кто-либо обращал внимание на то, как он работает. Если это не ученик, вряд ли к такому вниманию отнеслись бы хорошо. Иное дело — результаты труда. Армянин искренне порадуется, что доставил кому-то удовольствие тем, что он сделал. Особенно удавалась ереванцам какая-нибудь новая, уникальная продукция — что-нибудь с эдаким вывертом или странностью. Видимо, душа лежала именно к «не такому, как у всех». Каждое новое предприятие 1970-х годов возникало вокруг новой идеи, а если ещё точнее, вокруг какой-либо сверхактивной личности, человека, который был уверен, что создаёт что-то «невиданное».

Даже предметы повседневного спроса и продукты питания отличались от «общесоюзных», и вовсе не из-за особых армянских традиций питания. Замечательная армянская кухня оставалась в надёжных руках хозяек и профессиональных поваров.

А вот то, что выпускали ереванские фабрики, было скорее плодом фантазии конкретных кондитеров. Во-первых, выпускался удивительно вкусный фигурный шоколад (нынешнее поколение, наверняка даже не знает, что это такое) — плотный горький шоколад без начинки, россыпью фигурок лежавший в бонбоньерке. Во-вторых, только в Ереване фабрично выпускалась сахарная вата. Она продавалась в магазинах и на вынос в виде разноцветных кирпичиков размером с буханку. В знаменитом «Гастрономе номер один», что был на первом этаже «Детского мира», продавцы на пальцах пытались объяснить иностранным туристам, что это за продукт. Хотя, например, во Франции была сахарная вата (там она называется «дедушкина борода»), но в ереванских зеленых и красных кирпичах узнать её было трудновато.

При этом, как ереванским кондитерам удавалось испортить банальные конфеты или печенье до полной непригодности в пищу, остается только гадать…

Одним из излюбленных праздничных лакомств в Ереване было «ади-буди». Было, по-видимому, всегда. В России под названием «поп корн» оно появилось в 1992 году. Ереванский поп-корн ели без соли и без сахара, а готовился он «всухую» из одной только свежей кукурузы, поэтому, в отличие от московского, совершенно не отдавал маслом.

Старая бабушка, продававшая «ади-буди» в арке дома 2 по улице Абовяна, наверняка была довольна русскими туристами: именно около неё останавливались экскурсионные автобусы, и туристы как дети радовались невиданному лакомству и строились в очередь. Возможно, бабуля даже приплачивала за это экскурсоводам…

Поверят ли нынешние молодые ереванцы, привыкшие к отличному мороженому, что тогдашнее ереванское мороженое было несладким, с привкусом маргарина, а эскимо вовсе без палочки…

Когда в 1960-е годы по всему Союзу распространился кефир, ереванцы его не приняли. Пару раз его пытались завезти в магазины, но покупатели сочли, что это мацун, бессовестно разбавленный водой, и молочные комбинаты перестали его выпускать. Зато на ура прошло местное изобретение — напиток «зепюр»: это был ацидофилин с тархуновым ароматом, подкрашенный в голубой цвет, или с розовым вареньем, соответственно, розового же цвета. Кажется ли мне сейчас через десятилетия или правда — ни один из нынешних фруктовых вкусов так не подходил к йогурту, как эти два — тархун и роза!

Фабрика с таинственным названием «Комбинат восточных изделий» выпускала оригинальные сладости с вычурными названиями — а вот простые пирожные и торты были совсем не вкусными, порой — просто несъедобными…

Вся оригинальная продукция удавалось на славу: первые в СССР электроинструменты — гитары «Крунк», «Крунк-60» и «Армения», ионики и электроорганы знали по всей стране. А вот традиционные пианино получались, честно говоря, не очень хорошими…

В Ереване можно было купить такие странные предметы, как тяжеленный абажур для ночника, сделанный из литой ажурной меди, или особый фонарик, спасающий водителя от ослепляющего света фар… А обычные лампочки второго по величине в СССР электролампового завода стали служить больше одного месяца только к началу 1980-х годов…

Когда в 1970-е годы вошли в моду пластиковые сумки-пакеты с многоцветным рисунком (было и такое время, когда пластиковый пакет считался модным аксессуаром!), а технологии для нанесения рисунка на пластик ещё не было, ереванские печатники нашли выход в выпуске пакетов с двойным слоем прозрачной плёнки, между которыми вставлялся рисунок, отпечатанный на бумаге. И в то же время дети окрестили школьные дневники армянского производства «ишханами»: серые снаружи и густо-розовые внутри, как севанская форель «ишхан». Они были отпечатаны вкривь и вкось на отвратительной бумаге…

Ереванцы шили лучшую в СССР обувь. Однако вслух об этом говорить не полагалось. Ереванец сказал бы «наша обувь — в числе лучшей», не более того. Хотя тут даже сравниться было не с кем, однако оставаться психологически одиноким даже на вершине успеха было чуждо ереванскому духу.

Сперва фабрика «Масис», а потом и фабрика «Наири» выпускали качественную и красивую обувь, которая шла и на экспорт. Но этими крупнейшими фабриками обувное творчество в Ереване не ограничивалось. Возле магазинов всегда можно было увидеть мастеров-частников, которые вежливо и вкрадчиво критиковали фабричную обувь и предлагали свою, «невиданно хорошую»: из лучшей кожи, по новейшим колодкам, а главное — сшитую настоящим мастером!

В обувной области была настоящая конкуренция, которую вели с упорством сотни мастеров, и профессия обувщика многие годы была на вершине престижа:

Я сапожник, славный малый!
Обувь сошью, какой не бывало!
Дороже продам на базаре её —
Милую буду держать хорошо!

Это типично, что материальный мотив труда оформлялся всегда в виде заботы о ком-то близком. Иначе было бы «неудобно». И это типичное выражение — «хорошо держать» (содержать) кого-то: одно из важнейших достоинств ереванского мужчины. А для того, чтобы достичь желанной цели, оправдать ожидания близких и любимых, надо было сначала сделать нечто особенное, небывалое! Трудно было найти ереванца, который не признавал бы за собой такой способности.

И, когда было где разгуляться буйной фантазии, ереванцам многое удавалось. При этом интересно, что ничто, промышленно производимое в Ереване, не становилось предметом какой-либо гордости. Они не воспринимали промышленную продукцию как что-то «своё». Впрочем, споров, разговоров о продукции и производствах было достаточно, и поэтому престиж мастерства был психологической основой существования целых слоёв ереванского общества, обеспечивал статус людей в их шрджапатах.

Комментарий культуролога

Светлана Лурье

Ереванец ведёт себя как властелин природы, и никто не должен замечать его усилий, его трудностей, его пота. Это касалось как художника, так и промышленного рабочего. В этом модель поведения ереванца: избранником и баловнем судьбы, вот кем должен был выглядеть ереванец. Он дитя все той же улицы Саят-Нова — Первой улицы нового Еревана. И, конечно, он стремился к знаниям. Как и в 1960-е годы, в 1970-х и 1980-х большими темпами продолжало расти число научных учреждений Академии наук Армянской ССР, наукоёмких производств…

Мой дополнительный комментарий к разделам «Мода семидесятых», «“Добрый день, мастер!”» и «Ереванец умеющий»

Олег Гаспарян

Конец 1960-х, все 1970-е и самое начало 1980-х это десяток, другой лет триумфа праздника разнообразия ереванцев, особенно на фоне общесоюзной серости и монотонности. Ереван сильно отличался от других больших городов Союза своей самобытностью и… немалыми связями с зарубежом. Оказалось, «железный занавес» был довольно с прорехами для армян республики: почти у каждого были родственники «за бугром», и эти зарубежные связи привносили немало «буржуазности» в почти «социалистический» быт и труд ереванцев! И это почти становилось всё более отличным от монотонного социалистического урбанизма большой и всё ещё сильно закрытой остальной страны с разросшейся всеобщей по Союзу интеграцией всюду и во всем. (Несколько крупных союзных городов, правда, тоже сильно отличались от остальной провинции. Но различия те были иного свойства.)

И вот такой Ереван, довольно прозрачно радостным, предстал перед культурологом из города революций на Неве. Вы только вчитайтесь в краткое резюме культуролога Светланы Лурье по прочтении довольно обильного и подробного описания горожан того цветущего и почти уже миллионного Еревана:

«Ереванец ведёт себя как властелин природы, и никто не должен замечать его усилий, его трудностей, его пота. Это касалось как художника, так и промышленного рабочего. В этом модель поведения ереванца: избранником и баловнем судьбы, вот кем должен был выглядеть ереванец. Он дитя все той же улицы Саят-Нова — Первой улицы нового Еревана. И, конечно, он стремился к знаниям. Как и в 1960-е годы, в 1970-х и 1980-х большими темпами продолжало расти число научных учреждений Академии наук Армянской ССР, наукоёмких производств …».

И да, очень скоро, уже во второй половине 1980-х ереванский «баловень судьбы» будет испытан на прочность в своих жизненных позициях. Его определённая обособленность от других советских граждан и необыкновенная для последних интеграция с «зарубежом», как выяснится значительно позже, сыграет с ним жёсткую шутку, и действительно ли он такой «победитель, что ему все посильно, он вправе на всё смотреть только через свою призму, быть принципиально “инаковидящим”, творящим “невиданное”» (выделено мной! — О.Г.).

Продолжение

Наша Среда online

Мода семидесятых. “Добрый день, мастер!”. Ереванец умеющий