Продолжаем публикацию повести Эдуарда Атанесяна «За чертой истины».
«… Эта книга о человеческих трагедиях, которые являются следствием реализации множества истин. На основе одного лишь фрагмента из череды событий, связанных с конфликтом между Азербайджаном и Нагорным Карабахом, автору удалось убедить читателя в состоятельности этого, на первый взгляд, парадоксального утверждения…» (Александр Григорян, политолог, эксперт по вопросам Кавказского региона)
Глава 1, Глава 2, Глава 3, Глава 4, Глава 5, Глава 6, Глава 7, Глава 8
ГЛАВА 9
Было за полночь, когда дверь в подвал неожиданно отворилась, и коренастый бородатый моджахед с фонариком в левой руке вошел вовнутрь. По очереди осветив его обитателей, кое-как устроившихся на подстилке из прошлогоднего сена, он подошел к Алексу. В правой руке моджахед держал автомат, стволом которого несколько раз бесцеремонно ткнул в спину спящего американца. Проснувшись от боли в ключице и зажмурившись от яркого света фонарика, направленного ему в глаза, тот еще несколько секунд не мог прийти в себя и понять, где он и что с ним происходит. Моджахед что-то громко приказал на своем восточном языке и сделал жест рукой, но ослепленный и мало что соображающий американец ничего не понял и не разглядел. Тогда афганец перекинул автомат за спину и, грубо дернув Алекса за руку, жестом приказал ему встать. Разбуженные шумом дети забились в угол и испуганно наблюдали за происходящим. Они понимали, что американца хотят куда-то отвести.
– Ладно, убери свои руки, ты, борец за свободу, – журналист уже немного освоился с положением пленника и стал понимать ценность своей персоны в глазах своих тюремщиков. Тем не менее, поздний визит за ним настораживал. Он догадывался, что его поведут к «Черному», но не мог найти ответа на волнующий его вопрос: «Почему же сейчас?» Впрочем, его это мало волновало. Повернувшись в сторону детей, он показал им рукой: «Все будет ОК», на что дети, к его удивлению, ответили робким смешком , никак не вязавшимся с их испуганными глазами, блестящими в свете фонаря. Афганец прикрикнул на детей, и те вновь забились в свой угол.
– Пошли, Цербер, – Алекс провел рукой по небритой щеке и вышел из подвала. Жидковатая козлиная борода и коричневые зубы конвоира не вызывали в нем ничего и отдаленно напоминавшее стокгольмский синдром, и если бы не автомат, Алекс с огромным удовольствием отвесил бы этому малому хорошего пинка.
Выйдя наружу, журналист расправил плечи и с удовольствием потянулся: впервые за прошедшие долгие десять часов он мог встать во весь рост, не опасаясь, что заденет ржавые гвозди, торчащие из досок низкого потолка.
Моджахед, которого Алекс назвал Цербером, был, по всей видимости, чем-то вроде адъютанта «Черного». Сзади ухватив американца за штаны, он подтолкнул его в сторону лестницы, ведущей наверх. Здесь на веранде горел свет, и с трудом поднявшись на один пролет по скрипящей деревянной лестнице – на старых изодранных кроссовках не было шнурков – Алекс успел разглядеть себя в маленьком зеркальце, прикрепленном к деревянной стойке над умывальником. Всклокоченные волосы, щетина на бледном, осунувшемся лице и красные глаза. Он невесело усмехнулся, а моджахед в очередной раз подтолкнул его вперед.
Через пару шагов пленник и его конвоир оказались на широкой веранде, освещенной свисавшим с потолка керосиновым фонарем. К удивлению американца, пол веранды оказался земляным, и ему стало понятно, почему внизу практически не было слышно шагов, и почему сквозь щели в потолке на голову пленников постоянно осыпалась земля.
В дом вели две деревянные двери, а между ними, прямо посередине стояла широкая невысокая тахта, покрытая богатым шерстяным ковром, резко контрастирующим с убогим видом деревенского дома. Из дома на веранду помимо дверей выходило три окна: два слева и одно справа от дверей. На окнах были железные решетки из тонких металлических прутьев, переплетенных в ромбовидные узоры. Изнутри они были занавешены самодельными шторами из плотного красного материала. В левом углу веранды стояла металлическая печка с Г-образной трубой, выходящей во двор. На ней стояла какая-то кастрюля с варевом, которую медленно, против часовой стрелки помешивал высокий худой афганец. Около плиты на полу была навалена охапка сухих поленьев. Помимо повара здесь был еще один боевик. Он сидел на тахте с опущенными в тазик с горячей водой ногами и при этом, что-то напевая себе под нос, чинил кожаные туфли. При виде пленника он прекратил свое занятие и молча указал острием ножа на дверь в освещенную комнату. На его темной руке красовались часы Алекса.
Конвоир постучал в дверь и, получив разрешение войти, пропустил вперед пленника.
Небольшая, продолговатая комната размером 10 на 15 футов была обставлена с претензией на комфорт, но без вкуса и стиля. Судя по всему, афганцы просто натаскали сюда все, что им попалось под руку. Около старой, покрытой полосатым карпетом и горой мутаков деревенской тахты из дубового дерева, местами изъеденного червями, стоял небольшой овальный столик с гнутыми ножками, покрашенными бронзовой краской. На его матовой поверхности стояла горящая старая керосиновая лампа и лежал коробок спичек. По-видимому лампа протекала, так как полированная поверхность столика в двух местах была в небольших разводах, сверкавших всеми цветами радуги. В правом от двери углу стоял старый ореховый комод с резными створками ручной работы. Стекол в нем не было, а на его покрытых пожелтевшей газетой полках были расставлены предметы обмундирования и боеприпасы. В середине комнаты стоял большой квадратный стол, покрытый бархатной скатертью с золотистой бахромой. Поверх нее был наброшен большой кусок снежно–белой материи, по-видимому, когда-то бывшей простыней, на которой были разложены части разобранного автомата Калашникова. Рядом на небольшом металлическом подносе стоял стакан с чаем и длинные четки с небольшими черными бусинками. К столу были придвинуты 3 стула с прямыми спинками, обитыми коричневой искусственной кожей, и один табурет. В дальнем углу комнаты стояло низкое кожаное кресло в стиле модерн, неизвестно как оказавшееся в этом Богом забытом уголке. Поверх покрашенных красной краской досок пола был постелен большой, практически на всю комнату, красный ковер. Еще два ковра поменьше были развешаны по стенам, а позади тахты висел гобелен со сценкой в стиле персидских сказок: два оленя пили воду из ручейка, а позади, из распахнутых ворот украшенного минаретами и куполами восточного города, на полном скаку вылетал всадник с туго натянутой тетивой гнутого лука.
– Входи, – Джафар стоял рядом со столом и старательно полировал кусочком тряпки какую-то деталь, – садись. Надеюсь, скоро ты вновь почувствуешь себя полноправным человеком.
Конвоир также подошел к столу и, взяв один из стульев, сел у двери, прислонившись затылком к стене.
– Вы хотите нас отпустить? – Алекс присел на указанный ему табурет и скрестил руки на груди. Он старался казаться спокойным, но его сердце бешено колотилось.
Афганец ухмыльнулся и продолжил как ни в чем не бывало чистить свое железо.
– Я думал сделать для тебя что-то приятное и немного скрасить тяготы твоего пребывания здесь, Алекс. Но, как видно, я несколько переоценил твои способности быстро соображать. Мне всегда казалось, что в мире, где ты вырос, свобода практически никогда не была абсолютной ценностью. В вашем якобы свободном обществе полноправным человеком себя чувствует не тот, кто волен идти куда угодно и делать что угодно, а только тот, кто сам расстался с этой свободой в обмен на работу. Чем больше я знакомлюсь с вашей цивилизацией, тем труднее меня убедить в обратном…На самом деле я просто хотел предоставить тебе возможность вновь хоть ненадолго почувствовать себя журналистом. Ты мог бы взять у меня интервью для своей газеты.
– А если я откажусь? – Алекс неудачно откинулся назад на своем табурете и чуть было не упал на спину. Он был разочарован.
– Ты этого не сделаешь, – «Черный» отложил деталь и, взяв со стола автоматный ствол, просмотрел его на свет, – это не в твоих интересах. Сам подумай, горячий материал станет передовицей, твою фотографию поместят на первой странице. Ты получишь то, о чем многие из твоих коллег могут только мечтать: тебя будут узнавать на улице и приглашать на вечерние ток-шоу: «У нас в студии Алекс О’Коннел – человек, не понаслышке знающий о том, что такое быть заложником у варваров». Для начинающего журналиста это заманчивая перспектива.
– Вы издеваетесь надо мной.
– Отнюдь, – «Черный» намотал на шомпол кусочек промасленной тряпочки и просунул его в ствол оружия, – даю возможность оправдать твое временное профессиональное бездействие. Гонорара за эксклюзивное интервью я требовать не собираюсь и даже могу предоставить бумагу и ручку. Думай быстрей.
Алекса перспектива возврата в темный сырой подвал не прельщала, но и быстро соглашаться ему не хотелось. Он вспомнил о детях, сидящих там, внизу.
– Ладно, но у меня есть одно условие. Распорядитесь, чтобы детям выдали матрасы и одеяла или что-нибудь в этом роде. В подвале сыро, а по ночам очень холодно.
– Браво, узнаю американцев, деловая хватка и прагматизм. Ты снова начинаешь мне нравиться. Ты получишь это.
Афганец подошел к ореховому комоду и, недолго порывшись на верхней полке, вернулся с ручкой и парой листочков желтоватой бумаги.
– Думаю, что этого достаточно. Да, вот еще, возьми это, подложишь под бумагу, – он передал старую рваную книгу в плотной обложке.
Половины страниц в ней не было, по всей видимости ими растапливали печь, стоявшую на веранде. Обложка была темно-синяя, с двумя рядами незнакомых тисненых букв и изображением большого дерева без листьев. Практически вся позолота с нее сошла, и буквы уже невозможно было разобрать.
– Давай, я полностью в твоем распоряжении, – Джафар перемотал тряпочку на конце шомпола и вновь принялся чистить ствол.
Американец взял листочки, повертел ручку в руках. Он не знал с чего начать и в каком русле вести разговор. Противоречивость в мыслях и чувствах – плохой советчик.
– Зачем это вам нужно? Почему вы хотите отвечать на мои вопросы?
– Ты хочешь сказать, что обычно такие люди как я редко общаются с прессой и стараются избегать лишней шумихи вокруг своего имени, не так ли?
Алекс пожал плечами.
– В общем-то да, ты прав. Но я не наемник, я не воюю за деньги, и мне нечего скрывать. Более того, мне кажется, что я не сделал ничего предосудительного или противоречащего законам войны.
– Да, но ведь война продолжается, и потом, ваше начальство…
– Война близится к завершению, мой друг, и скоро нам нечего будет здесь делать. А что касается моего начальства, то я, в некотором роде, сам себе и хозяин, и начальник. К тому же, когда твоя статья выйдет в свет, нас здесь, Иншалла , уже не будет. А там, где мы будем, вряд ли кто-либо читает вашу газету.
– А как вы попали сюда? Вы хотите сказать, что эти люди, – Алекс кивнул в сторону начавшего дремать конвоира, – просто так приехали сюда умирать на чужой войне?
– Почему чужой? Мы здесь из-за наших убеждений, а что касается финансовой стороны… Пока они здесь, их семьи будут ежемесячно получать небольшую сумму, которая поможет им сводить концы с концами. Это примерно столько, сколько понадобилось бы тебе для того, чтобы поужинать в каком-нибудь дешевом ресторане. Ну, а если Аллаху будет угодно забрать кормильца к себе, то его семья получит единовременное пособие, которого тебе с трудом хватило бы на более или менее приличный костюм. Ты бы смог назвать это «войной за деньги»?
– Не знаю… Вы говорите о своих убеждениях… В чем конкретно они заключаются?
– Что заставляет протягивать руку помощи другим, кормить голодных и давать приют нищим, журналист? Нас привело сюда чувство долга. Мы соблюдаем предписания нашей религии, которая запрещает оставлять в беде своих братьев по вере. Большинство приехавших сюда ничего не смыслят в политике. Их не интересует, как все это началось, кто прав, а кто – нет. Война – это война, и если дело дошло до нее, то проблемы решаются просто: или ты, или тебя. Излишний сентиментализм здесь неуместен. Помнишь невысокого человека, который встретил нас тогда, ночью? Его звали Али. Его подчиненных, сидящих около костра, ты не видел. Так вот, на следующий день практически все они погибли. Али сидел в бронированной машине и корректировал ее огонь, когда танковый снаряд разворотил ее башню. После многочасового боя его люди были вынуждены отходить по открытой местности под минометным обстрелом. Хотя, вряд ли ты понимаешь, о чем речь…
– Нет, почему же. Меня уже проинструктировали в этих вопросах на другой стороне.
– Тем лучше. Так вот, когда потерянные позиции вернули, нашли 8 трупов. А от Али осталось кровавое месиво: его буквально размазало по башне.
– Что вы лично думаете об этой войне? Вы, наверняка, многое знаете и понимаете из того, что недоступно для других…
– Я солдат, а не политик. Моя работа начинается тогда, когда замолкают политики. Я приехал сюда уже во время активных боевых действий. Я слышал, что один из европейских королей якобы приказал выбить на своих пушках фразу «Последний довод короля». Это правда?
– Да, это был один из французских королей.
– Я тоже в некотором роде «последний довод».
– Вы сказали, что война близится к концу. Вы довольны ее результатами?
– Хороший вопрос, – усмехнулся афганец, вновь просмотрев на свету ствол своего оружия, который он вот уже несколько минут усиленно протирал чистой тряпицей, – хочу вновь повторить, что я солдат, а не политик. Я воюю, когда идет война. Но не я определяю, когда ее начинать, и, тем более, заканчивать. Говорят, что политики решили ее прекратить и договориться о мирном решении вопросов. Это их дело, если можно решить вопросы за столом, не проливая крови, то пусть будет так. Но многие из наших людей не понимают, почему война должна закончиться именно сейчас. У меня есть свое мнение относительно происходящего, но вряд ли оно кого-либо здесь интересует. Пусть оно останется секретом и для читателей твоей газеты.
– Что вас удивило на этой войне больше всего?
Моджахед улыбнулся. Его ответ несколько удивил Алекса:
– Деревья, лес, неимоверное количество дров. Здесь везде много дерева, и всегда есть возможность развести хороший костер. У нас, в Афганистане, дрова – это большая ценность. Моя семья считалась обеспеченной, но даже мы не могли позволить себе часто разводить в очаге костер из дров. А здесь…
Он мотнул головой и отпил глоток остывшего чая из грушевидного стакана.
– Ну, а если без шуток, – в его голосе почувствовались металлические нотки, – то встреча с шурави , из тех, кто воевал с нами. Честно говоря, после того, как они покинули Афганистан, я и не предполагал, что когда-нибудь Аллах сведет наши пути. Но произошедшее стало для меня полной неожиданностью: здесь я воевал на одной стороне с теми, против кого я боролся в Афганистане. Это меня потрясло, представляешь, моджахеддин и, как они себя называют – «афганец», в одном окопе. В свое время мне казалось, что даже после смерти мы не сможем лежать в одной земле, но в жизни все оказалось по-иному. Воистину, Аллах ни на секунду не прекращает давать нам уроки мудрости.
«Да, я тоже не ожидал увидеть вас здесь», – вздохнул журналист и спросил:
– А чем вы собираетесь заняться по возвращении домой?
– Пока не знаю. Выбор трудно назвать большим. За последние двадцать военных лет там выросло целое поколение, которое умеет только стрелять и взрывать. Во времена русских государство давало деньги тем, кто хотел работать, а те, кто хотел воевать – получали деньги от американцев. У всех была работа: одни возделывали землю, другие – взрывали мосты. Но с уходом русских мы перестали интересовать и американцев. И, в результате, сейчас у нас полная разруха, раздробленность и анархия. При этом, у всех есть оружие и нет средств к пропитанию.
Алекса так и подмывало спросить насчет свободы как абсолютной ценности, но он понимал, что в его статусе чрезмерная ирония не сулила ничего хорошего.
– И поэтому выполнение своего долга перед единоверцами – это что-то вроде единственного пути в складывающейся ситуации?
– Нет, почему же, – афганец почувствовал нотки иронии в словах американца, отложил ствол в сторону и взялся за новую деталь, – можно устроиться в личную гвардию к какому-нибудь жирному дельцу, стать наркокурьером и получать огромные, по афганским меркам, деньги. Наркотики всегда пользовались большим спросом на ваших улицах.
– Но как же религия, нравственные ориентиры?
«Черный» прекратил чистку оружия и, положив руки в карманы, стал отмерять свободное пространство широкими шагами. Расстеленный на полу толстый красный ковер полностью заглушал его шаги.
– Несколько лет назад мне попалась одна книга. В ней было написано, что в старые времена территория Афганистана называлась Бактрия. Это была богатая страна, ее еще называли Страной тысячи городов. Там были развиты искусства и ремесла, а изделия бактрийских ювелиров высоко ценились на рынках Древнего мира. Поэтому величайший из полководцев древности – Искандер Сулейманский, вы его называете Александр Македонский, — хотел завоевать эту страну. Так было написано в этой книге. И еще там было написано, что на всем протяжении истории Афганистан хотели завоевать персы, арабы, турки, монголы, англичане и, наконец, русские.
Он ненадолго замолк и подошел к спящему конвоиру. Откинувшись назад на своем неудобном стуле и упершись поникшей головой в стену, тот мерно похрапывал и изредка что-то нашептывал себе под нос.
– Между Александром Македонским и этим парнем, – «Черный» указал на своего солдата, – прошло более двух тысяч лет, и ты видишь, к чему мы пришли. Посмотри на него. Его жена умерла при рождении третьего ребенка, остальные умерли один за другим из-за хронического недоедания, авитаминоза и болезней, которые дети в вашем мире переносят как легкое недомогание. А он в это время воевал, а потом месяц провалялся в бреду: пуля зацепила правое легкое. Сегодня ему сорок лет. Если его не пристрелят в какой-нибудь войне, то через десять–пятнадцать лет старые болячки его окончательно доконают, и он уйдет, не оставив никакого следа на этой планете. Его никто не будет оплакивать, через год-два забудут вообще, и никто даже не задастся вопросом: «А для чего он, собственно, родился на этот свет?» Он понимает это, и какие у него после этого могут быть нравственные ориентиры?
– Но ведь приехав сюда воевать, он может принести беду и в чужой дом.
Со стороны могло показаться, что «Черный» ничего не слышит. Но немного помолчав, он все же ответил.
– Что? Нет. В его обязанности входит присматривать за этим домом и собирать хворост для печи. После того, что случилось с его семьей, я стараюсь его держать подальше от боевых действий. Сначала он сопротивлялся этому, а потом привык. Если все сложится удачно, то по возвращении домой нужно будет подыскать ему жену.
По-видимому, он уже закончил чистить автомат и, вернувшись к столу, стал его собирать. В воцарившейся тишине был слышен лязг прилаживаемых металлических частей и мерное похрапывание спящего человека. Снаружи неслась какофония цикад, изредка прерываемая отдаленным глухим лаем собаки. Алекс просматривал свои заметки, когда, закончив сборку, афганец быстро передернул затвор, нажал на курок и спустил до упора предохранительную скобу. Оружие отозвалось хрустальным звоном.
– АКС, модель 74-го года, калибр 5,45 мм. Дома у нас в основном были АКМ китайского производства, они тяжелее и калибр у них побольше – 7,62 мм., – сказал он, поглаживая чистой белой тряпкой ствол оружия. – Никогда меня не подводил. Хочешь послушать звук? Работает как швейцарские часы.
Он с видимым удовольствием повторил для американца операцию с передергиванием затвора, на что оружие вновь ответило сначала хрустом, а затем и тонким звоном, отдающимся в ушах.
Вид взрослого бородатого человека, нежно поглаживающего смертоносную игрушку, не вызвал в собеседнике положительных эмоций. По своей натуре Алекс не был пацифистом, но от темного зева ствола на него дохнуло холодом могилы, и он зябко передернул плечами. Где-то он уже встречался с подобным трепетным отношением к тому, что несет смерть.
– Холодно? – Афганец по-своему истолковал рефлекторное движение американца.
– Наверно… Так мы закончили? – Журналист вновь вернулся к реальности, в которой он все еще оставался пленником этого бородатого человека, еще минуту назад говорившего о высоких материях. Интересно, где сейчас Джордж?
– Если тебе больше нечего спросить, то не вижу повода тебя задерживать.
– Судя по всему, вы набожный человек, но когда мы переходили линию фронта, вы мне дали что-то отхлебнуть…Мне не хочется никого оскорблять, но разве ваша религия не запрещает употребление спиртных напитков?
– То, что ты пил, не было сделано из плода виноградной лозы, – усмехнулся моджахед, – это небольшая слабость, которая формально не противоречит основам веры и при этом помогает избежать стресса, как говорят у вас.
– Тогда – все. Я могу забрать с собой записи?
– Да, но ручку придется оставить, ведь в умелых руках она может стать грозным оружием, – моджахеду понравилась импровизированная шутка, и он негромко засмеялся.
Не переставая смеяться, он что-то громко прокричал. Мирно спавший конвоир мгновенно вскочил на ноги и, вскинув автомат, стал напряженно смотреть по сторонам мутными от сна глазами. Прошло несколько секунд, прежде чем его взгляд просветлел, сознание вернулось в его лохматую голову, и он, опустив ствол оружия, виновато потупился.
– Он уснул на своем посту. Во время войны за это расстреливают, и он это знает. Но он также знает, что я его не трону, – усмехнулся афганец, перебирая четки.
Показав на американца, он что-то приказал своему помощнику, чем вызвал нескрываемое удивление на его заросшем лице. Но здесь приказы командира не обсуждались никогда, и неприятный тип с трагической судьбой, которому Алекс еще недавно мечтал дать хорошего пинка, молча пошел выполнять приказ. Впрочем, он был доволен, что очень легко отделался за сон на посту.
Предоставленный себе, Алекс встал со своего стула и вновь потянулся. Тьма за окном из черной постепенно становилась фиолетовой, и где-то далеко уже прокричал петух. Видимо, дом стоял где-то на окраине села, и в окно можно было видеть лишь небольшую часть сада и склон горы, круто уходящий вверх.
Через несколько минут конвоир вернулся и что-то доложил своему командиру. Тот кивнул и, указав на Алекса, приказал отвести его вниз.
– Ладно, господин журналист. Надеюсь когда-нибудь прочитать сказанное мною здесь в вашей газете. В своих оценках ты свободен, но если исказишь мои, то ответишь за это в судебном порядке, – хмыкнул «Черный»… – А сейчас можешь идти.
– Да, спасибо. И последний вопрос: откуда у вас такое знание английского, вы где-нибудь учились? – Алекс уже стоял в проеме двери.
– В Афганистане у меня был хороший учитель, твой соотечественник. Но он погиб, подорвался на мине. Это все, что я могу тебе сказать.
– Да, и, как говорят, самый последний вопрос, как вас зовут?
– Джафар. Меня называют Джафар–хан, но ты можешь называть меня Джеф. Так меня называл мой учитель, – сказал моджахед и, сложив руки на груди, повернулся к окну. Пальцы его правой руки быстро перебирали бусинки четок.
Аудиенция была окончена. Американец вернулся в подвал, где разбуженные во второй раз дети, укрывшись одеялом, спали на постеленном поверх сена старом, но добротном шерстяном ковре. Хан выполнил свое обещание.