Продолжаем публикацию повести Эдуарда Атанесяна «За чертой истины».
«… Эта книга о человеческих трагедиях, которые являются следствием реализации множества истин. На основе одного лишь фрагмента из череды событий, связанных с конфликтом между Азербайджаном и Нагорным Карабахом, автору удалось убедить читателя в состоятельности этого, на первый взгляд, парадоксального утверждения…» (Александр Григорян, политолог, эксперт по вопросам Кавказского региона)
Глава 1, Глава 2, Глава 3, Глава 4, Глава 5, Глава 6, Глава 7, Глава 8, Глава 9, Глава 10, Глава 11, Глава 12, Глава 13, Глава 14, Глава 15, Глава 16, Глава 17, Глава 18
ГЛАВА 19
Муравьи – интересные создания. Крошечные бурые творения, лишенные амбиций и не знающие таких понятий, как «усталость» и «лень», тонкой струйкой текли вдоль невидимых, известных им одним тропинок. Здесь, с высоты их мира, банальная трава казалась непроходимыми джунглями, а маленькие полянки с желтой каменистой почвой, покрытой сухими прошлогодними травинками – бамбуковыми зарослями, заслонявшими небо широко раскинутыми розетками своих тонких стебельков. Проворно перебирая лапками, муравьи мастерски преодолевали непроходимые завалы из соринок, встречавшиеся на их пути. С завидным упорством и без лишней суеты, бежали они к намеченной цели, ведомые инстинктом и чуждые всему, что происходило вне границ их двухмерного мира, в котором борьба за жизнь была явлением обыденным, не требующим пламенных политических обоснований и лишенным ореола героизма.
Однако, при всей видимости идиллии, далеко не все было спокойно на покатом, поросшем кустарником склоне, облюбованном маленькими работягами. Хотя, в отличие от холмистой равнины, лежавшей за гребнем склона, здесь не грохотал гром выстрелов и не сверкали молнии разрывов, дыхание войны проникло и сюда. Это было ровное, едва уловимое дыхание пригнувшегося к земле человека, чья закамуфлированная одежда с приделанными ветками скрывала его среди окружающих невысоких кустов.
Пол уже очень долго неподвижно лежал на земле, стараясь ничем не выдать своего присутствия. В пятидесяти ярдах выше по склону, там, где зеленая линия вершины была очерчена желтоватой бровкой свежевскопанного окопа, с интервалом в пятнадцать минут появлялась голова человека в зеленой каске. Дойдя до конечной точки своего маршрута, часовой каждый раз перегибался через бруствер и бегло осмотрев подходы к своему посту, медленно поворачивался и, поправив ремень автомата, вновь спокойно продолжал свой путь в противоположном направлении. Возможно, в иной ситуации с приближением сумерек он был бы более внимателен к состоянию дел на подступах к позиции, но сейчас, когда уже второй день на линии фронта было тихо, человеческая натура делала свое, и мысли постового были далеко от спускавшегося к реке скалистого склона.
После того, как человек в каске в очередной раз скрылся за бруствером, Пол приложил к глазам нечто похожее на миниатюрную подзорную трубу и вновь прошелся по намеченному маршруту. В пятидесяти ярдах впереди линия окопов резко прерывалась над южной скалистой стеной каньона. Крутой спуск к реке и узкий правый берег были слишком неудобными для размещения здесь позиций, и поэтому оборонительная линия азербайджанцев была продолжена по ту сторону реки, практически с самой кромки левого берега. Желтоватая змейка траншей рассекала расширявшуюся к востоку долину в ее узкой, похожей на горлышко бутылки, части и упиралась в асфальтовое полотно, проложенное параллельно реке. По воздуху здесь было не многим более четырехсот ярдов или около того. Вторая линия проходила по окраине безлюдного заброшенного села, начинавшегося в паре сотен ярдов ниже по течению. Еще через пятьсот ярдов в просвете между обуглившимися крышами был виден небольшой мост, перекинутый через русло в том месте, где повернув влево, река дальше текла на равном удалении от понижающихся к востоку стен каньона. Южный склон, на котором находился Пол, хорошо просматривался с нижних позиций, и для того, чтобы незаметно пройти между постами, ему нужно было дождаться наступления ночи. Темнота позволит ему перейти линию, а затем он спустится к реке и перейдет на противоположную сторону по мосту. Дальше ему предстоит идти в сторону развилки, скрытой за поворотом северной стены каньона. Да, недаром он так долго стоял около карты в кабинете НШ.
Уткнувшись лицом в траву и потирая онемевшее плечо, Пол начал дремать. Перед его глазами как-то плавно возник образ старика-азиата, присматривавшего за парком, разбитым перед учебным корпусом специализированного военного училища. Настоящего имени старика никто не знал, все называли его «Чарли». Невысокий и седой, тот был верхом скромности и не обижался, когда курсанты из младших курсов или, как их здесь называли – «коровы» – проходя мимо, нарочито четко отдавали честь и окликали его традиционным «Как дела, Чарли, сэр?». Уже неизвестно, как и когда появилась эта традиция, но ритуал «приветствия Чарли» долгие годы являлся неотъемлемой частью жизни будущих вояк, как подъем, зарядка и обед. Каждый раз в ответ на приветствие маленький человек в синей рабочей робе кивал головой и, улыбаясь, что-то бормотал себе под носом. Он был местной достопримечательностью: в закрытом мирке, кишащем строгими правилами и ограничениями для салаг, он был напоминанием о чем-то гражданском, оставшимся там, за охраняемым периметром.
Однажды солнечным летним днем молодой Пол со своим однокашником прогуливался по парку. Несмотря на уикенд, старик, как всегда, возился со своими деревьями. Поравнявшись с Чарли, «коровы» прервали жаркий спор и отсалютовали ему по всем правилам. Старик закивал в ответ и вновь вернулся к сбору сухих веток и другого хлама, собранного в небольшие кучки здесь и там. Отчеканив пару шагов, собеседники вновь вернулись к предмету своего разговора. Годы стерли из памяти объект их дискуссии, казавшийся тогда таким важным. В пылу спора они не сразу «засекли» курьера, который, стоя во дворе административной части, уже минуту махал руками и выкрикивал имя однокашника Пола.
– Не отходи далеко. Продолжим разговор позже, Пол – направляясь в сторону штаба, сказал тот и, пройдя пару шагов, обернулся и бросил напоследок, – ставлю десятку, что проспоришь. Думай быстрее.
– Ладно, не задерживайся, – махнул Пол и оглянулся по сторонам: ему нужно было себя чем-то занять до возвращения самоуверенного дружка. Не найдя ничего более подходящего, он пошел в сторону Чарли, занятого своими парковыми делами.
– Ну, и чем ты тут занимаешься, Чарли? – Спросил он будничным тоном, не предполагавшим ответа на вопрос.
– Самосовершенствованием, – старик на секунду выпрямил спину и вновь вернулся к работе.
– Чем–чем? – Полу показалось, что он не расслышал. – Я не понял.
– Совершенствованием внутреннего мира.
– Это шутка, – рассмеялся Пол. – Разве можно заниматься этим, разгребая чужое дерьмо и сухие ветки? Может, ты совершенствуешь свои навыки садовника для участия в каком-нибудь престижном конкурсе?
– Я не шучу, – спокойно ответил старик, продолжая работать, – работа позволяет мне многое понять в этом мире.
Это было слишком: постижение высот мироздания и глубин бытия с метлой в руке.
– Перестань, Чарли. Я могу тебя понять: ты наверняка считаешь, что достоин большего, чем жизнь на закрытом военном объекте и низкооплачиваемый физический труд…
Старик беззвучно рассмеялся и, приставив злополучную метлу к дереву, скрестил руки на груди. Теперь он мало походил на смиренного садовника, каким все его привыкли видеть.
– Ты молод, у тебя еще все впереди. Но не теряй времени, займись образованием. Пока ты слаб, и пара слов все еще в состоянии перевернуть с ног на голову весь твой внутренний мир.
Ничего себе, смиренный старик. Видимо, от избытка смирения его уже стало тянуть на неприятности.
– Не обижайся, я все объясню, – в улыбке Чарли не было иронии или ехидства, – ваша цивилизация построена на идее самопожертвования. Тот, кого вы почитаете Богом, пришел в этот мир, чтобы очистить от греха авгиевы конюшни ваших душ. Формально, вы принимаете его, но недооцениваете его деятельность по очищению, не понимаете сакраментальный смысл самого явления. Отсюда ваше отношение ко всему, что связано с этим действием. Парадоксально, но в вашем понимании замаран не тот, кто производит грязь, а тот, кто за вами ее убирает и, тем самым, не дает вам скатиться в животный мир. Ведь такие люди в вашем социуме занимают низшую ступень. Что же касается меня, то я тоже иду по указанному однажды пути, но я мал, слаб духом и телом, а потому – занимаюсь всего лишь очищением парка и дорожек, по которым вы ходите. Как видишь – все предельно просто.
Садовник оказался философом. Только не хватало, чтобы он стал цитировать умные мысли и читать мораль. Пол усмехнулся, и это не ускользнуло от собеседника.
– Ты забываешь, где мы находимся, Чарли. Удел военных – сила, а не разговоры о морали. Пусть этим займутся слабые.
Кто его знает, возможно, эта мораль, как и сам старик, выглядела щупленькой, морщинистой и, вдобавок, ужасно неактуальной.
– Ты так думаешь?
Старик мило улыбался, но Полу это уже начинало действовать на нервы.
Тогда, покачивая головой, Чарли сделал шаг в сторону дерева. Протянув правую руку, он ухватился за черенок метлы и медленно поднял ее над землей так, что подрагивающий садовый инструмент завис параллельно земле. Затем старик плавно спустил рукоятку к земле и молниеносно вернул в исходное положение. Отполированный годами черенок жалобно хрустнул, и широкая трещина мгновенно поползла по всей длине деревянной рукоятки.
– А так сможешь? – Спросил старик.
Пол был поражен: это каким мастерством должен обладать человек, чтобы проделать такой трюк? Он отрицательно покачал головой.
– Человек предсказуем, и за последние две тысячи лет его натура не изменилась. Для того, чтобы вы смогли переварить какую-нибудь идею, вам всегда нужно, чтобы она была обильно сдобрена чудесами так, как жареный картофель кетчупом. Если я скажу, что сломал метлу силой мысли, то ты, разинув рот, будешь ловить каждое мое слово. Ну а если скажу, что черенок сломался, потому что я его заранее подпилил на две трети, то все, о чем я тебе сказал пару минут назад, будет забыто и выброшено как ненужный хлам, не так ли?
– В общем, да.
Чарли вновь рассмеялся.
– Ты вновь попал впросак, юный друг. Во втором случае ты должен еще больше уважать меня: ведь для того, чтобы заранее подпилить черенок метлы, я должен был предвидеть, что сегодня утром ты и твой приятель будете проходить мимо, что у вас будет спор, что его позовут в штаб, а ты останешься здесь и будешь говорить со мной….Согласен, что тебе нужно кое-чему подучиться?
Потом, когда в один прекрасный день Чарли вдруг куда-то исчез, по училищу поползли слухи о том, что у этого невзрачного старика было темное криминальное прошлое, и его здесь содержали в рамках программы по защите свидетелей. Сейчас, по прошествии более чем двух десятков лет, прижимаясь к земле и поглядывая в сторону траншеи, Пол думал, что старик–азиат был счастливым человеком, ибо для сведения счетов с прошлым ему хватило метлы и ухода за деревьями. Ему же для возвращения ко внутреннему равновесию требовалось буквально ползти к исходной точке своей жизненной одиссеи на собственном брюхе.
Стоп, стоп, стоп! Что за странный витиеватый слог и набор взаимоисключающих понятий? Конечно же – это стиль толстяка Пата. Витая в розоватом тумане воспоминаний, он совсем было забыл о своем высокопоставленном соратнике, отличительной чертой которого был исключительно острый язык, резко контрастирующий с его округлыми габаритами. Этот странный парень и в самом деле произвел на него неизгладимое впечатление, дающее о себе знать в виде ноток цинизма, возникавших в его мозгу почти так же, как пузырьки на поверхности воды в тазике с купающимся малышом. Пол чуть было не расхохотался, что, с учетом серьезности момента, было бы непредусмотрительно. Где сейчас этот толстяк? Скорее всего сейчас он ерзает в кресле самолета и, в предвкушении обеда, скармливает Алексу байки о кайманах и боевых пловцах Фиделя. Пат наверняка весел: парень у него, и сам он скоро будет дома. Да, дома.
Пол отогнал надоедливые мысли и прислушался. Пока он плутал по закоулкам внутреннего мира, окончательно стемнело, и теперь ему нужно было полагаться скорее на слух, чем зрение. Спрятав прицел в карман, он привстал и стал вглядываться туда, где линия холма тонкой, едва заметной полоской контрастировала на фоне черного неба. Еще засветло он внимательно изучил практически каждый дюйм маршрута до линии азербайджанских позиций, расположенных по обе стороны реки. Главное дойти до линии: тогда он будет уверен, что оттуда и до самого моста ему не попадутся опасные сюрпризы, какими военные любят пичкать стыки на флангах своих позиций.
В траншее все было в порядке: недавно сменившийся караульный отошел от бровки окопа и зашагал в обратном направлении: его каска темным пятном покачивалась над земляной насыпью в такт его шагов. Он и не предполагал, что в это же самое время черная тень отделилась от зарослей кустарника и бесшумно поплыла параллельно склону. Опираясь кулаком правой руки о землю и быстро перебирая согнутыми в коленях ногами, Пол ни на секунду не упускал из виду траншею. Он был уверен, что в нижних окопах не заметят движения на склоне. Зато его могли услышать те, кто сидел наверху.
Для начала Полу предстояло сделать бросок длиной около ста ярдов, что составляло порядка двухсот пятидесяти мелких шагов. Столько же раз направленная носком вперед правая нога, приставленная к стопе левой в форме буквы «Т» должна была выдвинуться вперед не отрываясь от земли. В его вытянутой над землей левой руке болтался металлический штырь длиною в фут и 2 дюйма , свободно свисавший с проволочного кольца, надетого на мизинец. Это нехитрое приспособление предназначалось для поиска растяжек мин–ловушек: невидимая в ночи проволока остановит плавное продвижение штыря вперед, что станет сигналом о близости смертельной ловушки. В правой ладони Пол сжимал рукоятку ножа с щербатым лезвием из вороненой стали – нечто больше смахивающее на ножик грибника, чем оружие диверсанта.
Неслышно продвигаясь к спасительной тени скалистого выступа, Пол прошел было половину пути, как вдруг сухой щелчок гулко прорезал ночную тьму и отдался звоном в ушах. Обычно с таким хрустом в самый неподходящий момент ломается сухая ветка, оказавшаяся под подошвой ботинка. Это в лучшем случае. В худшем – срабатывает взрыватель мины–лягушки, которая подпрыгивает вверх на фут и разрывается на пару тысяч осколков. Пол прижался к земле. То, что взрыва не будет, он понял сразу, но многократно усиленный воображением стреляющий звук мог привлечь внимание часового. Сердце бешено колотилось. Странно, но пронизывавшее его чувство навеяло воспоминания о детских ночных налетах на соседский сад, когда пропитанный ночной прохладой тонкий аромат опасности придавал неповторимую пикантность даже невзрачным яблокам, уже облюбованным калифорнийскими червями. На сей раз пикантности было намного меньше, зато опасностью несло вовсю.
Прошла пара напряженных минут, прежде чем он окончательно успокоился. Ничего не произошло: видимо, «его величество случай» не только заблаговременно завязал кое–кому глаза, но и весьма предусмотрительно заткнул уши. Поднявшись, Пол пошел дальше. Вскоре он в буквальном смысле пересек линию фронта и оказался в тылу азербайджанских позиций. Сейчас добропорядочный профессор лингвистики, которым наш друг совсем недавно слыл, сразу же превратился в диверсанта, прокравшегося в тыл противника не иначе как с целью насолить и навредить. Сейчас было бы крайне трудно убедить кого-либо в том, что он здесь случайно, и что он просто заблудился в поисках наскальных изображений эпохи позднего палеолита.
Стоп. Прислонившись спиной к скале, Пол покачал головой. Незримое присутствие напарника стало надоедать. Удивительно, с какой быстротой взрослый пятидесятилетний мужчина с устойчивой психикой и солидным жизненным опытом перенял повадки человека, с которым он был знаком всего пару дней. Пол согнул металлический штырь и зафиксировал проволочное кольцо веревкой: так оно не будет лязгать. С другой стороны, вполне возможно, что это именно то, чего ему не хватало в жизни – здоровой дозы скептицизма и цинизма – ровно столько, чтобы трезво смотреть на вещи и правильно оценивать жизнь. Пол хмыкнул: а вдруг, в самом деле, все так и обстоит?
Спрятав штырь в рюкзак и проверив шнурки на обуви, он приготовился к спуску вниз. Слева в ночной мгле шумела невидимая река, стремительно несущаяся на восток, в сторону широкой плоской долины. Иногда внизу, в окопах, появлялся одинокий оранжевый светлячок зажженной сигареты, помогавший караульным как-то скрасить «резиновые» часы одиночества. И как только эти люди умудрялись зажигать сигареты так, что пламени не было видно даже отсюда? Вторая линия казалась более пустынной, хотя, возможно, там располагалось подразделение для некурящих. Было пустынно и в селе: за исключением мелькнувших в ночи автомобильных фар, ничто не нарушало покоя обгоревших руин. Главное – мост цел, не то пришлось бы перебираться на противоположный берег по пояс в холодной воде. При этом после ему пришлось бы долго чавкать в ночи ботинками, оставляя за собой мокрый след. Оставалось надеяться, что азеры не перекрыли мост шлагбаумом, что с учетом важности объекта было бы вполне логично.
Справа все было проще: покрытый травой и редкими кустами склон далее к востоку был испещрен скалистыми выступами, серебристые кромки которых четко выделялись на фоне темного неба. Это означало, что нужно поторопиться: еще немного, и луна, достигнув зенита, осветит окрестности достаточно ярко, чтобы находившиеся внизу смогли засечь движение на склоне. Избегая лишнего шума, Пол практически на ощупь пробирался сквозь каменные глыбы и кусты. По афганскому опыту он знал, что по таким местам мелкий домашний скот обычно прокладывает тропинки к водопою, но здесь, после нескольких лет войны, к тому же в темноте, трудно было разглядеть тропинку. Вскоре шум реки усилился, в лицо дыхнуло прохладой и смесью сырости с гарью. Спустившись по склону, Пол перелез через невысокий каменный забор и оказался в небольшом саду, посреди которого возвышался мрачный двухэтажный дом с черными пустыми глазницами окон. Устроившись в тени стены, Пол сорвал с себя приделанные ветки, соорудил из них нечто вроде веника и перевязал его в двух местах. Он уже собирался было встать, когда яркий свет автомобильных фар прорезал ночь и, пройдясь по кронам деревьев, вновь заставил его пригнуться. Судя по всему, автомобиль направлялся в сторону моста. Это несколько меняло планы. Не выходя из тени, Пол обошел обгоревший дом и стал на ощупь пробираться в сторону ворот, выходящих на улицу. Под ногами противно хрустели осколки разбитого шифера – волнистых листов асбеста, используемого здесь для кровельных работ. Прилегавшую к мосту местность он изучил еще издали: дом стоял на отшибе, в самом начале узкого жилого массива, зажатого между рекой и стенами каньона и раскинувшегося на несколько сотен ярдов вниз по течению. Асфальтовое полотно, которым был покрыт мост, резко обрывалось через сотню ярдов, прямо рядом с домом, и дальше вниз тянулась скрытая в ночи проселочная дорога с наезженной колеей, торчавшими из земли камнями и лужами воды. Расположенных по обе стороны дороги домов не было видно, но наверняка за высокими стенами каменных заборов стояли такие же обгоревшие руины, скрытые от постороннего глаза разросшимся виноградом и кронами садовых деревьев. «До войны здесь было очень красиво», – подумал Пол, прячась в тени раскрытой створки ворот и вынимая оптический прицел. Между тем автомобиль – обычная для этих мест «Нива» – въехал на мост, но, немного не доезжая до правого берега, остановился. Мощные фары освещали часть дороги, угол огорода и тонкую жердь шлагбаума, перегородившего дорогу. Чуть правее, у самого въезда на мост, из тени раскидистого дерева выступала крытая жестью будка, внутри которой теплился дрожащий свет керосинового фонаря. Перед будкой стояли двое: один из них втянул голову в плечи и вытянул руки по швам, на вид ему было не менее сорока. Другой же – моложе и ниже ростом, но, судя по всему, выше званием – что-то кричал и бойко размахивал руками, от чего по стене каньона двигались большие, бесформенные тени.
Пол пытался прислушаться, но из-за шума горной реки не смог ничего разобрать. Лишь однажды ему показалось, что он расслышал слово, вернее – грубое ругательство. Впрочем, все было ясно и без слов: судя по всему, этот бедолага-постовой был найден спящим на посту или, как минимум, просто не сумел проявить должной прыти. Как результат – начальству не только пришлось прождать пару лишних секунд, но еще и доводить до его мозгов всю тяжесть совершенного преступления. Да, обжегшись на произошедшем, этот парень при исполнении своих обязанностей будет впредь проявлять завидное рвение. Полу, которому еще предстояло попасть на противоположный берег, подобная метаморфоза грозила определенными осложнениями. Неизвестно сколько еще продлилась бы экзекуция при свете фар, если бы в салоне машины не зажглась лампочка, и сидящий за рулем человек, высунувшись из салона, не стал бы о чем-то говорить, указывая на наручные часы. Покричав еще пару секунд, рассерженный начальник напоследок сердито топнул и, безнадежно махнув рукой, сел в машину. Попавшийся с поличным солдат, придерживая висящий на плече автомат, бросился поднимать шлагбаум. «Нива» тронулась с места и поехала в сторону Пола, нырнувшего за створку ворот. Яркий свет осветил двор и мельчайшие трещины на белой стене дома, но ярдов за десять до ворот машина свернула влево и поехала вниз по улице, освещая красными подфарниками поднятую пыль. Вскоре красноватые точки скрылись за поворотом, а еще через пять минут два больших бесформенных пятна света описали огромную дугу по противоположной стороне каньона и, скользнув вправо, проложили две желтоватые тропинки к звездам – машина стала взбираться на плато.
Подождав еще немного, Пол открыл крышечку часов: было около часа. Еще немного, и луна покажется из-за бровки скал; нужно было торопиться. Он перешел наискосок улицу и, прижимаясь к стене сада, пошел вперед. Впрочем, здесь, на правой стороне дороги, его вряд ли кто-нибудь заметит: будка караульного располагалась за углом сада, под сенью орешин. Не надо было думать и о шуме шагов: в грохоте разбивавшихся об огромные серые валуны речных волн даже самое чуткое ухо не смогло бы уловить легкую поступь человека, слившегося с ночью. Просто он опасался, что опять из ниоткуда появится очередной припозднившийся автомобиль с непрошеными гостями. В этом, кстати, его интересы полностью совпадали с чаяниями караульного. Оказалось, что тот вышел из своего металлического укрытия и, присев на отшлифованный рекой плоский сероватый валун, задумчиво курил. Пол не видел его лица: человек сидел спиной к дороге. В слабом свете керосиновой лампы, освещавшей солдата сквозь узкое окошко в торцевой стороне будки, виднелись две выпиравшие полоски мышц на его худой шее и кончики седых взъерошенных волос, выглядывавших из-под засаленного края военной шапки, надетой не по сезону. Судя по всему, это был невысокий худощавый человек лет сорока. Каждый раз, когда его рука с сигаретой медленно поднималась вверх, разгоревшийся кончик сигареты придавал розоватый оттенок узловатым кончикам его пальцев, почерневшим на войне. Караульный был так поглощен своими мыслями, что Пол смог подойти к нему практически впритык. Еще немного, и он сможет дотянуться рукой до сухой травинки, приставшей к потертому воротнику бушлата, наброшенного на плечи этого солдата.
В этом была специфическая прелесть работы разведчика: прокрасться вплотную к противнику, слышать его дыхание и при этом оставаться невидимым для его глаз и недосягаемым для его интуиции. В такие минуты Полу казалось, что он сжимает в кулаке душу противника, ощущающего смутное, необъяснимое беспокойство и инстинктивный страх перед тьмой и неизвестностью ночи. Право казнить и миловать, само ощущение безнаказанности и свободы решать судьбу другого человека, даже не подозревающего о занесенной за его спиной руке, вызывало прилив адреналина и пьянило. Но, все это было очень давно. Здесь, у моста, Пол смотрел на то, как человек со вздрагивающими плечами судорожно затягивался сигаретным дымом. Это, конечно, навевало иные, более прозаичные мысли: перед ним на камне сидел взрослый человек, до глубины души оскорбленный хамским поведением другого человека, которому жизнь дала право командовать такими как он. Полу подумалось, что этот плачущий в ночи мужчина, с которым наверняка связывали надежды его родители и члены многочисленной семьи, сейчас чувствовал себя хуже беззащитной женщины, лишенной прав и возможности что-либо противопоставить грубости и заносчивости самодовольного юнца. Пол представил себе нечто вроде фотографии: многочисленная семья, собравшаяся на веранде одноэтажного сельского дома. Возможно, их глаз, смотрящих с надеждой и укоризной, старался избежать этот азербайджанец, схватившийся левой рукой за лоб и судорожно сжимавший окурок пальцами правой. Кто его знает, может быть в иных условиях Пол не отказал бы себе в жалости к этому человеку, но сейчас, к своему удивлению, он ничего не чувствовал, вернее – ощущал пустоту в груди. Быть может именно это и заставило его приблизиться к караульному и попытаться разобраться со своим нутром. Пустота. Покопавшись в себе, он понял, откуда она шла – все это время его не покидал приторный запах гари, шедший с противоположной стороны улицы. Обгоревшие стены выглядели крайне неуместно для того, чтобы навевать жалость к кому-либо еще, кроме их бывших обитателей. Как говорил Пат: «Ни страховки, ни компенсации».
Все стало предельно ясно, но при этом вновь возникла опасность материализации назойливого американца ирландского происхождения, который грозил появиться из цитаты так же, как джин из бутылки. Медленно пятясь назад, Пол, не отрывая взгляда от часового, перешел на другой берег. Проходя последние шаги по мосту, он нагнулся к перилам и бросил в реку ветки, которые все это время держал в руке. Шум реки поглотил тихий всплеск. Утром, когда солнце застанет потрепанный пучок выброшенным на берег чуть ниже по течению, проходящий мимо патрульный покачает головой: опять какой-то растяпа-солдат уронил в реку новый веник.