КАРАБАХСКИЙ ФРОНТ МОСКВЫ

«Наша Среда online» — Проект «Карабахский фронт Москвы» посвящен советской и российской интеллигенции, не побоявшейся, в трудные времена глухой информационной блокады вокруг событий в Нагорном Карабахе, поднять свой голос в защиту прав армянского населения древнего Арцаха, тем, кто доносил правду о событиях в мятежной республике.

Предлагаем вашему вниманию статью Аллы Глебовой, опубликованную в журнале «Столица» №18, 1992 г.

Война придёт, тебя не спросит.
О том, как в конце XX века в меня стреляли из танка

26 марта в меня, мамину дочку, стреляли с агдамских позиций из тяжелого танка и едва не убили. У колеса, над которым я сидела, появилась яма. Водитель Марат крутанул руль — машина прыгнула, как заяц, и умчалась. И стало ясно, что стреляли, собственно, не по мне, а по движущейся цели, которая, миновав последний армянский пост у Аскерана, въезжала на ничейную часть дороги перед агдамской заставой. Так я узнала, что такое война. А на обратном пути у передовой меня приветствовал придорожный плакат в стиле застойного оптимизма: «Наше будущее — мир без войны и оружия». Но под ногами хрустели гильзы.

Для людей из Шуши, которая нависает над Степанакертом, как Воробьевы горы над Москвой-рекой, я была только мишенью. И Шуша по мишени стреляла.

Пулями. (Когда я шла по бывшей деревне Киркиджан, я дергалась от свиста каждой пули. А старик, чей дом под самой Шушой почему-то уцелел, спокойно огораживал листами кровельного железа с соседнего пепелища свой свежевскопанный огородик.)

Снарядами. (Когда я забралась на пост над Степанакертом и мгновенно оглохла от грохота. А оглохшие мальчишки — солдаты сил самообороны НКР — зачем-то еще палили из ДШК по скале и вопили: «Мамед! Сдавайся!» В Москве мне показали пленку с «той» стороны. И я убедилась, что «Шуша» — это тоже посылающий куда-то пули мальчишка, который вопит: «Сдавайся, Вартан!»)

Но присутствует война уже в ереванском аэропорту Эребуни. Здесь все ведут себя тихо и сосредоточенно, как на краю пропасти перед прыжком вниз. И ждут. «Скорые» — раненых, женщины в черном — гробов, бородачи с автоматами в пятнистой форме — отправки «туда», «в командировку». И когда на бочках с бензином летишь «туда», о возвращении назад не думаешь. Лишь о том, что слова о зенитках внизу, которые могут сбить самолетик, скорее всего, не больше чем шутка.

Если самолет приземлится и если обстрела нет, Степанакерт, разбитыми зданиями похожий на навсегда заброшенный долгострой, поразит вас совершенным покоем. Ничего не работает и не едет. Воздух чист, и никто никуда не спешит. А чернобородые мужчины с автоматами крайне живописны. Жителям Степанакерта оставлено лишь самое необходимое для жизни — сама жизнь и патроны. Здесь нет денег, нет цен, нет товаров, нет света и воды. Фабрики сожжены. Магазины разбиты. Школы закрыты. Сахар и муку, если привезут из Еревана, можно получить по предъявлении паспорта. Но, скорее, москвичи сегодня похожи на страдальцев военного времени, чем карабахские армяне, умеющие построить хороший дом, вырастить плодоносящее дерево, воспитать хорошего сына. За продуктами ходят пешком в деревню. Воду берут из источников. В подвалах не сидят, а живут. И спят на свежем белье, и дети выглядят аккуратнее моего сына. И как только кончается обстрел — над руинами взлетают бельевые веревки. Персональных подвалов нет: семья премьер-министра НКР делит подвал с еще 12 соседскими семьями. Население забавляет количество министров и всяческих начальников, расплодившихся после провозглашения НКР (над этим, кстати, потешаются и сами министры). Воюющих мужчин, как становится ясно из задушевной беседы, больше всего волнует уменьшение концентрации противоположного пола в связи с отъездом в деревни. А военного прокурора Аскеранского гарнизона очень нервирует предстоящая поездка в Москву — в МЮИ — на сессию. Он плохо подготовился. Воевал.

Самое страшное место Степанакерта — родильный дом (подвал без света и без стекол). А наиболее влиятельный государственный орган НКР — комиссия по разрешению на выезд.

Маленькая женщина в маленькой шляпке кричала у буржуйки в приемной Председателя Верховного Совета НКР, а секретарша Вера с самыми спокойными в мире глазами ее внимательно слушала и вязала:

«Немедленно выпустите меня отсюда! Это нарушение прав человека — держать меня здесь насильно. Я имею право жить где хочу. Пусть за идеалы умирают начальники. Я знаю, какие взятки они берут за лишний мешок муки». Женщина набрала побольше воздуха и вдруг замолчала.

«Извини», — тихо сказала она Вере.

«Цавд танем» (возьму твою боль), — тихо ответила Вера, продолжая вязать.

5 марта на Степанакерт свалился бой. Именно свалился. В этот день из Шуши по городу, как Следует из сводки МВД НКР, было выпущено рекордное количество снарядов — 163 — из установки «Град». Ощущения словами не описать. Еще утром с позиций над городом привезли первые трупы — троих мальчишек с отрезанными ушами. Их убили на посту. У трупов устроили засаду. Так завязался бой. Он был очень тяжелый. Днем «шушинские» прорвались в пригород Степанакерта. Выбить их было очень трудно. К ночи все валились с ног. Ночью с министром внутренних дел НКР Арменом Исагуловым связались по ВЧ премьер-министр (ныне уже ‘»экс») Азербайджана Гасан Гасанов и находившийся в Баку министр иностранных дел Ирана Ваэзи и предложили прекратить огонь. Так закончился бой. Потери сил самообороны НКР — 8 убитых и 28 раненых. Участники боя утверждают, что потери противника превышают полторы сотни человек. По мнению многих бойцов самообороны НКР, азербайджанские солдаты ведут себя как обкуренные: идут в атаку в полный рост, непрерывно строча из автомата и не обращая внимания на упавших впереди.

В тот раз «град» достался лишь двоим жителям Степанакерта. В госпитале я видела женщину, пожилую и тучную. Ей только что ампутировали обе ноги. Спасаясь от «града», она убежала а село Красное, где «Град» ее и настиг. (Уже в Москве, глядя на экран телевизора, я поразилась, насколько она похожа на другую женщину — из Шуши, — которой примерно в те же дни «градом» из Степанакерта аккуратно оторвало руку.)

Я пришла в гости к Лёне, спортивному врачу, когда его 18-летний сын отдыхал после боя, а мама Ануш, которая ни при каком обстреле не спускается в подвал, ругала его за то, что никогда не кладет каску на место. Игорь рассказал, что во время боя столкнулся с азербайджанцем лицом к лицу: тот неожиданно выскочил на поляну и, чуть не налетев на Игоря, спросил по-азербайджански: «Ты кто?» «А ты кто?» — спросил по-армянски Игорь и выстрелил первым.

Я с ужасом смотрела на Ануш, которая отпускает своего единственного сына в бой. «Он мужчина. Он защищает землю. Если! Игоря убьют, я сама возьму автомат». И папа Леня закивал в подтверждение, что так оно и будет. Три года назад, когда ехавшие по городу солдаты СА беспричинно открыли пальбу, случайная пуля досталась Игорю — раздробила бедро. Ануш тогда не пролила ни слезинки.

Есть такой весенний праздник, когда из клеток на волю выпускают птиц. В Нагорном Карабахе подобную процедуру проделывают с людьми. И это не праздник. Обмен заложниками происходит между аскеранскими и агдамскими постами на нейтральной полосе у котлована, в котором можно укрыться от обстрела. И вот по обе стороны котлована останавливаются машины, и серые люди — заложники- неловко выходят из машин и бредут навстречу друг другу. Одни — на армянскую, другие — на азербайджанскую сторону. А в это время в котловане со списками в руках мирно курят представители воюющих сторон и говорят на одном языке (языком соседа в Нагорном Карабахе владеют как своим). Я никогда не думала, что перепутаю армян с азербайджанцами, но это произошло. «Я уважаю Алахверди (лидер агдамского Народного фронта). Он тоже защищает свой дом», — говорит начальник аскеранского гарнизона Вито. Машины разъехались, и снова началась пальба.

А вечером в Степанакерте ко мне подошел бог Саваоф в туристских ботинках и спросил: «Сколько взяли трупов? Сколько отдали? Сколько передали живых?» И я отвечала. А этот человек с библейской внешностью, в прошлом горный турист И спасатель, сегодня командует отрядом трупоносов. Трупы — это очень важно. Трупы достают из завалов, приносят с поля боя, фасуют в полиэтиленовые мешки (дар международного Красного Креста), меняют на мертвых, на живых, на горючее. Какова жизнь, такова и экономика.

Но звезды в карабахском небе все также неизменны и невероятны, и это неизменно настраивает на романтический лад. И вот Паво, солдат аскеранского гарнизона, говорит: «Хочешь пострелять?» И протягивает мне свою страшную игрушку.

«Я не умею и не хочу», — отказываюсь я.

«А если война?» — настаивает Паво.

«Все равно стрелять не буду — убегу», — отвечаю.

«Можешь не успеть, — говорит Паво, — война придет — тебя не спросит».

До поездки в Степанакерт я много слышала рассуждений о первопричинах карабахского конфликта. Говорят, это — битва цивилизаций, это — война христианства с исламом и пантюркизмом. Говорят о мафии, о политической наивности, о жертвенной миссии армянского народа. Все это говорят умные и образованные люди, спорить с которыми я не берусь. Но сами карабахцы — и армяне, и азербайджанцы — о первопричинах уже не рассуждают. Они дошли до состояния, когда нужно убить самому, чтобы не убили тебя или твоего ребенка. И каждый в одиночку совершает свой ужасный выбор. Вероятно, армянам этот выбор сделать проще: им некуда бежать. Большая родина ограничена пределами НКР, а малая — порогом родного дома, где живут дети и мать. И, наверное, каждый воюющий армянин знает по рассказам родственников об ужасах армянских погромов в Турции в 1915 году и называет турками своих противников.

А «турки», по крайней мере те старики-заложники, с которыми я беседовала, всю жизнь копались в земле, и о знаменитой резне им ничего не известно. И карабахская идея им совсем непонятна. Сами армяне рассказывают, как некоторые азербайджанцы даже радовались мысли о присоединении НКАО к Армении ради улучшения снабжения. А потом в село пришли омоновцы и азербайджанские солдаты и обещали жителям спокойную жизнь и защиту, а сами бежали в первых рядах при наступлении армян. Так старики пополнили «обменный фонд», необходимый армянам для вызволения своих из азербайджанских тюрем.

Сегодня, несмотря на самую высокую международную миссионерскую деятельность, в Нагорном Карабахе всегда найдется тот, кто нарушит перемирие, дабы отомстить за смерть своих родственников. Значит, остановить войну уже невозможно. После ходжалинской трагедии стало ясно, что карабахская война вступила в стадию гниения: с обеих сторон появились люди, вошедшие во вкус убийств. Значит, война будет особенно кровавой И каждая сторона считает единственным залогом мира — войну до победы. Значит, конца этой войне пока не видно.

«Мы должны победить. Войну выигрывает тот, кому земля принадлежит по праву», — говорит 18-летний Элик из Баку.

Мы возьмем Шушу. Сосуществование невозможно», — говорит Жанна Галстян, самая красивая женщина НКР, одна из первых взявшая в руки оружие.

В Степанакерте меня часто спрашивали: «Что говорят о нас люди в России?» И я честно отвечала — в России слишком высокие цены и плохо отличают армян от азербайджанцев, чтобы интересоваться карабахской проблемой.

И мне говорили примерно так: «Мы потратили четыре года, чтобы объяснить себя миру, и поняли — не надо никому ничего объяснять. Можно рассчитывать только на самого себя, и мы справимся сами. А когда в России начнется, приезжай в Нагорный Карабах. Мы тебя примем».

Алла ГЛЕБОВА

«Столица», 1992, № 18.

Все материалы проекта «Карабахский фронт Москвы»

Помочь проекту: