«Внутри поющей любви» | Наша Среда online

ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда online» — Недавно мы опубликовали новую книгу стихотворений Елены Крюковой «Иркутский рынок». Сегодня представляем вашему вниманию два отзыва на это эпическое произведение признанного мастера русского слова.

Александр ШУБИН

ВНУТРИ ПОЮЩЕЙ ЛЮБВИ

О книге стихотворений Елены Крюковой «Иркутский рынок»
(Ридеро, Екатеринбург, 2020)

Собрание сочинений Елены Крюковой, поэта, прозаика, музыканта, искусствоведа — художника в высшем смысле — пополнилось давно ожидаемой от неё, званой иркутянки, песней о Сибири – симфонической драматической поэмой, фолк-оперой, замешанной на густой, крепкой основе сибирского многоцветия русского языка, на чалдонском суровом говоре, на кержацком реликтовом присловье. В сорок поэтических главок-картин «Иркутского рынка» укладывается жизнь безымянной героини, как безымянно зерно в общей судьбе неоглядной нивы, как безымянны суровые пихты и кедры в бесконечных урманах зауральской тайги.

…Вот колыбель… любовная постель…
Изба… конюшня… дедова кошевка…
Вот хохолком янтарным свиристель
Дрожит в пурге, клюет рябину ловко…
Ковер небесно-яркий в кошеве
Валяется… а рядом гарь, железо,
А в снежной металлической траве —
Скелетный оттиск вымершего леса.
Сибирь! стихия! обниму я не
Руками-телом царственные зимы —
Раскольничьими воплями в огне,
Созвездиями, что неисследимы,
Неуследимы, надо льдом ладьи,
Плывущие над крышами-гробами,
И рот и лоб ожегшие мои,
Как память — саблей обжигает знамя…
Я только соболь, малый горностай,
Бессонницей подстреленный, сожженный!
Я только Чингисханов малахай,
Треух рыбацкий, омулек соленый!
Я лишь табак! кури меня, кури,
Моя Сибирь, шатунья и шаманка,
Медведица, ревешь ты до зари —
От выстрелов до пламенной гулянки.
Сибирь, зверица, знаю твой язык,
Он вымер, а его опять отрыли,
Мой рот, мой дух, мой род к нему приник,
Заговорил, запел, расправил крылья
И полетел над Озером огнем,
Над лазуритовой улыбкою Байкала…
Я — твой жарок!
И от меня светло, как днем,
В ночи. Я лучшей доли не искала.

Два солнца, два центра притяжения удерживают героиню в потоке времени: первое — земное, родовое, материнское счастье, попытка устроить семью, построить дом с надеждой на будущее счастье бытия «на миру», в городе-рынке, возлюбленном Граде-Прянике, где так легко продаётся и жизнь, и смерть.

…не прикасайся ко мне пока нежно иду
в воздухе снежном ко смерти веселой плыву
я целовалась когда-то ах на ходу на холоду
переходила вброд поземковую траву
как любили и как предавали меня
как подавали меня монетою в горсть
как посылали руганью злей огня
то ли хозяин а то ли под водку гость
Рынок сибирский и вольно птицы летят
вдаль по-над торжищем
сколь я стою теперь
кто бы сказал кто бы нить отмотал назад
сеть рыбацкую кинул в черную дверь
сколько солнца и сколько торговок вопят
так зазывают — душа — наизнанку чулок
не рассказать никому деисусный мой ряд
не объяснить уж лучше рот на замок
не вспомянуть а может пора вспоминать
не помянуть а может рюмку поднять
молча горько торжественно исполать
выпить за радость за дней убитую рать
я иду мимо алмазов на нищих лотках
я иду мимо лабазов мимо иных времен
время застылые сливки круги молока
милой Сибири луны руны племен
лица рынка в меня вихрево летят
крынка валится бьется
осколки льда
я — лишь костер
углей пророческий ряд
чин праотеческих войн слепая слюда

Второе светило – солнце духа жизни, питающее энергией возрождения, перерождения, — это святой седой Байкал, это высшая гармония света ушедшего, завета предков и света нынешнего – освещающего законность равноправного существования на земле каждого живого существа. Это свет красоты и музыки, питающий душу:

…Я только соболь, малый горностай,
Бессонницей подстреленный, сожженный!
Я только Чингисханов малахай,
Треух рыбацкий, омулек соленый!
Я лишь табак! кури меня, кури,
Моя Сибирь, шатунья и шаманка,
Медведица, ревешь ты до зари —
От выстрелов до пламенной гулянки.
Сибирь, зверица, знаю твой язык,
Он вымер, а его опять отрыли,
Мой рот, мой дух, мой род к нему приник,
Заговорил, запел, расправил крылья
И полетел над Озером огнем,
Над лазуритовой улыбкою Байкала…
Я — твой жарок!
И от меня светло, как днем,
В ночи. Я лучшей доли не искала.
Я огнь, я зык, Раскола пламена,
Вселенское, кометное кострище.
Моя Сибирь! Ты у меня одна.
Сарма твоя под ребра плетью свищет..

И ещё это — Первосвет всеначальной и всевенчальной любви:
…Улетишь на войну, а останусь я, вся твоя однова-семья,
Однова мы живем, однова водку пьем да причастный кагор,
Рынок нам загудит, заблажит меж ворья Еруслан-ектенья,
Над затылком застонет лазурь января, снегириный мой хор!
Ты и сам что снегирь! Мой родной богатырь! Парень шалый, простой…
Плюнешь… куришь чинарь… вот сейчас ты — царь… а на солнце — солдат…
Ртом своим в бесконечную жизнь врата мне открой.
Проведи меня сердцем, руками туда, где планеты горят.
Положи на багульник-бархат спиной.
Наклонись надо мной всей жизнью одной.
Снова ляг на меня, сплетись со мной на резучем снегу.
Вот лицо на лицо. Вот на душу душа. Меж войной и войной —
Мир и мир: ни кола, ни двора, ни гроша, смех в сугробном стогу.
Лишь любовь на морозе, Царь-Космос грозен, с иконы на нас
Глянет в лютой смоли… рубиновой боли катятся огни
С перстов и запястий — в одинокое счастье, в сосновый карбас,
С лап железной короны — на нас, влюбленных, в наши ночи и дни…

Это причащение любовью даёт право героине жить надеждой на созидание своего, понятного ей с детства, мира добра и света среди океана вечной мерзлоты, согры и снега, где человек всегда был рад человеку.
Но тот иной людской мир, куда так стремится вжиться героиня, этот сверкающий под зимним солнцем Град-Пряник, на поверку оказывается железной машиной, обрабатывающей человека, как заготовку – под стандарт, угодный власти денег. А не прошедший «калибровку» живой «материал» выбрасывается на круги дикого рынка, на вымирание. Это и происходит с семьёй героини:

…я опять тебя обнимаю
ну а может хватит уже
нас двоих — до Ада до Рая
до забвенья на рубеже
на столе перевернутом кружка
вниз вином
вверх оббитым дном
время сняло живую стружку
и теперь стучит молотком

и теперь гвозди так забивает
в домовину страшней огня
я кричу себе: я-то живая!
и не верю здесь нет меня
а я там в сибирской халупе
на столе огарок свечи
и на губы мои твои губы
налегают: молчи молчи

Замечая, что каждая из сорока стихотворных главок имеет свой оригинальный и органичный внутренний ритм, формирующий общесвязанное дыхание повествования, начинаешь осознавать, ясно слышать и две некие доминантные, упорно повторяемые музыкальные темы с железно отбалансированным ритмом, неким логистическим протеже «Болеро» Равеля. Отправная точка первого круга этого сюжетного «болеро» — детство героини, начало жизни, выход в «большой свет» «Рынка»:

…рынок — огромный зал а люстра зенит
светом клеймит поджигает беззубо смеясь
дед над корзиной чебаком сушеным звенит
валятся серьги златой облепихи в грязь
я так иду краше павы купчихи важней
кто-то мне в спину швыряет крика снежок
баба разложит на синем снегу омулей
ягоду алую сгребет в кровавый стожок
не прикасайся ко мне пока нежно иду
в воздухе снежном ко смерти веселой плыву
я целовалась когда-то ах на ходу на холоду
переходила вброд поземковую траву

-и так круг за кругом: детство – далёкая «весёлая» смерть; первая любовь – первый след смерти; «Град-Пряник» с его неизбывной красотой и торжеством, а за углом лютое горе — бедовая жизнь, холод-голод, отчаяние – и отовсюду идущая навстречу смерть:

…Утоли ты моя вся печали! Мне немного осталось во тьме.
Дай побыть хоть немного в начале — в шубе детства, в лазурной зиме!

Я одна о Сибири молитва — на увалы ее и хребты.
Я одна — вся Сибирская Битва: на сраженье гляди с высоты.

Я багульник роскошно-лиловый, бью прибоем, качусь по кругам!
Жжет набат, и разбиты оковы, и жар-птицей — осенний мой храм!

Я твои разливанные реки! Я пожаром таежным воплю!
…лишь закрою тяжелые веки — умираю, прощаю, люблю.

И лицом упадаю в подушку, и лежу одиноким пластом:
За душой ни гроша, ни полушки, а на свете на этом, на том —

Лишь любовь моя, неутолима, тише воздуха, ниже травы,
Лишь любовь моя, мимо и мимо, в зазеркалье тугой синевы,

В толщу вод, где искрит голомянка, мое голое сердце насквозь,
Где тайги всенебесная пьянка, где мне Бога любить довелось.

<…> Я качусь по рынку, снег визжит и орет, я безумней всех!
Запускаю руку-рыбу в корзинку,
ворую чесночный плач, сладкий смех,
Смахиваю на утоптанный снег незрячий
кедровую шишку с лотка —
Круглей затылка ребячьего, тяжелей бандитского кулака.

<…> Швыряйте под ноги мои гранаты,
а коль повезет, и в грудь,
Цельте базуки проклятые, назад мне не повернуть,
Кидайте в лицо мне Смерть!..
ах ты, Смертушка
между людьми!
Выбери не ее, не его, а валяй нынче меня обними!
Что у тебя там — пламя, подлянка, мгла, пуля, петля,
А может, волчица, войну за пазухой припасла,
и кровью плачет земля,
А может, больно обнимешь, хайрюзовой сверкнешь блесной,
И воздух легко отнимешь, расколешь орех костяной?!
И бросишь в топку: я уголь! мгновенно вспыхнет закат!
А вышепчут: кто-то умер…
не обернутся назад…

Диссонанс внутреннего мира героини и окружающей агрессивной действительности, произрастающей на неистребимом стяжательстве и жёсткой конкурентной борьбе, приводит к расколу этих двух миров, обозначая и две главные темы сибирского «Болеро». Завораживающий предчувствием неотвратимости трагической развязки танец Жизни и Смерти, русская рулетка, и это не игра:

…Снег плечи целует. Снег валится в грудь. А я — ему в ноги валюсь,
Байкалу: зри, Отче, окончен мой путь. И я за тебя помолюсь.
Култук патлы сивые в косу плетет. Лечила людей по земле…
Работала яро!.. — пришел мой черед пропасть в лазуритовой мгле.
И то: лазуритовы серьги в ушах — весь Ад проносила я их;
Испод мой Сибирской Лазурью пропах на всех сквозняках мировых!
Пургой перевита, костер разожгу. Дрожа, сухостой соберу
На Хамардабанском святом берегу, на резком бурятском ветру.
И вспомню, руками водя над костром и слезы ловя языком,
И красные роды, и дворницкий лом, и холм под бумажным венком,
И то, как легла уже под товарняк, а ушлый пацан меня — дерг! —
С креста сизых рельс… — медный Солнца пятак, зарплаты горячий восторг,
Больничье похлебок, ночлежье камор, на рынках — круги молока
Январские… — и беспощадный простор, дырой — от виска до виска! <…>

…Гомон! Визг вонзают в небо! Голосят, кликуши!
Я играла с револьвером — а попала в душу.

И кто все это содеял, весь дрожит и плачет,
На руки меня хватает во бреду горячем,

Рвет шубейку, в грудь целует, — а ему на руки
Сыплются с небес рубины несказанной муки;

Градом сыплются — брусника, Боже, облепиха —
На снега мои родные, на родное лихо,

Да на револьвер тяжелый, на слепое дуло,
Что с улыбкою веселой я к виску тянула.

Это смерть моя выходит, буйной кровью бьется,
Это жизнь моя — в народе — кровью остается.

Пуля, прервавшая физиологическую жизнь героини, не остановила реки сюжета: автор мастерски превращает эту настоящую пулю, её свинцовую тяжесть — в метафору свинцовой тоски по уходящей жизни, в некий литературный, вместе и трагически-отчаянный, и объемно-торжественный контрапункт, когда безымянная героиня за секунды успевает пережить самые яркие времена — как своей судьбы, так и судьбы своего Рода, уходящего в бездну времён (своеобразное литературное воплощение позиций квантовой механики, допускающей присутствие воображаемого «свидетеля» одновременно в любой точке Вселенной прошлого, настоящего и будущего времени).

Авторская тоска последней пулей летит в вечность, а вместе с нею, как бы обнимая её мгновенно восстановленной гармонией, – все «зимние песни» сибирского живого народа. Частушки звучат, то весело, то горестно, голосит на морозе родной народ! Каждая частушка — точный портрет. Перед нами — наши родные люди. Они внутри рынка, и одновременно они — над рынком. Будто бы уже не на земле, а в небесах. Сюжет продолжается, его стрела летит в обратном направлении в новом свете мысли и чувства, летит в новое осознание прочитанных прежде картин: и вот они, удивительно переосмысленное, притчевое «Хождение по водам» Байкала Спасителя нашего, Господа; светлая, неизбывная печаль «Литии»; яростно-покаянная, ярко-красная, ягодами на снегу, «Плащаница»; визионерское «Будущее»; жаркая, чувственная ночная картина «Возлюбленные»; горестная заплачка, а может, молитва — «Истина»… Сюжет продолжается.

…Ангарская нельма, байкальский омуль,
ну вот я и приплыла!
Прибилась к берегу, снежному дому,
рыбешка — и все дела.
И встану пред дверью я на колени,
в ладони лицо уткну,
и выйду к себе — поверх поколений,
сама у себя в плену,
и руки к себе протяну, к распятой
на хвойных крестах дорог,
гляди, на ладонях слепят стигматы,
башку кладу на порог,
казни меня музыкой, зимняя плаха,
секирой, время, ударь,
спаси меня музыкой, зимняя птаха,
снегирь, рябиновый царь,
и снег валит, и черный и красный,
и синий и белый, и…

а знаешь, я жизнь прожила не напрасно
внутри поющей любви.

Хочется ещё и ещё раз отметить беспримерно-богатый по нынешним временам русский язык книги-поэмы, неистощимую музыкальную, ритмическую вариативность, ярко-слепящую чувственность стихов, органичность и оригинальность сюжетных образов.

Литература такого уровня только и смеет называться русской художественной литературой.

Ольга ТАИР

Отчаянный, дерзкий мир в книге Елены Крюковой «Иркутский рынок»

Книга Елены Крюковой «Иркутский рынок» издана в Екатеринбурге в 2020 году. Она составлена из весьма оригинальных поэтических произведений, в которых поэтесса представляет ярко, образно свое сегодняшнее видение мира «здесь и сейчас». В книге в большую композицию собраны стихотворения, частушки, песни, поэмы, поэтические фрески.

Рынок в многоплановой книге – это не только место, где горожане могут купить товары на любой вкус, но и более масштабная реальность: огромный сибирский город с торжествующим разнообразием современной жизни.

Книга открывается стихотворением «Иркутский рынок», в котором писательница высказывает жизненную позицию: она призывает жителей Иркутска гордо выпрямить спины, увидеть вечное в движениях человеческих душ, помнить российскую историю, возлюбить не только людей, но и суровые северные стихии.

Дым из труб, будто чуб,
Все по ветру носится.
Душу выдохну из губ –
Сразу заморозится!

Баллада «Зимнее солнце» представляет читателям опасные северные стихии более подробно. Здесь мы видим и зимние метели, и железный мороз, и своеволие народа на площади как стихию, и собачью стаю – звонкоголосый мохнатый лес. Изумрудная Ангара перед поэтом сияет днями-огнями, Байкал течет синею слезой, плывет небом, Время выжигает благодать, и все в целом образует вокруг Елены такой стремительный хоровод, который невозможно забыть. Автор-волна несет в мир звезды без числа, прощания солдат, воспоминания о Расколе, Время в латах, свое раскаяние в совершенных грехах. В финале баллады автор видит себя в пляшущей девчонке, что обещает новый всплеск творческого вдохновения, хотя, и прежние силы далеко не иссякли.

А девчонка пляшет, ягодку жуя…
Не гляди, ведь страшно… вылитая я…
Ярко-красно с досок ягоды текут
В белизну… да поживи ты пять минут…
Погляди на кистеперые платки,
На меха на кочерге святой руки,
На соболий сверк синеющих снегов –
Я, родные, вот я ваша вся любовь!

Поэтесса не скрывает, что желает поразить читателей новыми неожиданными образами. Елена Крюкова старается соотнести свои чувства с ночными видениями из сказок и небанальной реальности.

баба разложит на синем снегу омулей
Ягоду алую сгребет в кровавый стожок
Не прикасайся ко мне пока нежно иду
В воздухе снежном ко смерти веселой плыву…

Стихотворение, посвященное скрипачу, называется «Скрипач бежит, весь замерз». Метель, мороз, ледяной валидол… Вместо жены у музыканта только скрипочка. Он продрог, спешит в тепло дома, но кто его там ждет? Автор дает возможность читателям фантазировать.

Что ты нос воротишь –
Цены, что ли, жалятся?
Здесь тебе не Париж –
Некому здесь жалиться!..

В стихотворении «Никто и никогда» поэтесса смело ведет разговор со смертью.
Смерть здесь луноликая; она красотка. Стихия смерти активна, сама может наряжать женщину к венцу, сажать человека в медвежью клеть, ранить даже тем, чем ранить почти невозможно – музыкой. Поэтесса идет сквозь пургу, которая символизирует смерть, но этот путь не скорбный. Он – отчаянный и дерзкий.

а весь рынок глядит
а весь рынок визжит
наблюдает меня и ее: кто кого
точат в рыбном ряду заревые ножи
а в платьевом – трясут выхваляя шитво
ах ты Смертушка сколь я видала тебя
сколь увижу еще где же ярость и страх…

Поэтическая фреска «Одинокая царица» о философском осмыслении жизни начинается, как эпическое произведение.

это просто Сибирь она царская мне землица
этот княжий рынок задиристый хвост павлиний…

Природа Сибири увидена автором царскими хоромами, по которым можно идти так долго, что в этом пути встретятся даже зелена-Ангара, дары Байкала, вокзал со старухами в волчьих шубах, народ, как неделимая общность людей, тысячи рынков, вся родная земля, космос… и более прозаические вещи, которые тоже нужны человеку: облепиха, грибы, щи, каша…

Поэтесса предстает здесь в виде ситного хлеба, разломленного на куски и символизирующего вечность высокого искусства.

Поэма «Обнимаю» посвящена теплым чувствам, отношениям влюбленных людей. Неважно, что смогут увидеть влюбленные на своем столе, какую еду, если главное в их жизни – взаимная любовь. Мужчина и женщина смотрят друг на друга, они дома. Мимо окна пролетают птичьи ангелы, исчезают, но в доме влюбленной пары остается святая икона, перед которой длятся объятия, забывается плач, соседи и быт. Вместо них появляются Ад и Рай, Жизнь и Поцелуй.

Песня «Мать с ребеночком» может быть легко положена на музыку, что, вероятно, и произойдет. Четыре катрена о женской доле, о любимой доченьке и о желании побаловать ребенка.

Ты прижмись ко мне тесней
Пальтецом немарким.
Вот пройдет немного дней –
Глянешь краше мамки!..

Современная баллада «Шаманка» насыщена новыми поэтическими образами и неожиданными интонациями. Сибирь предстает здесь во всей своей искрящейся красе.

Моя Сибирь! Лукавица моя,
Куница, зимний сверк искристой холки!
Швея… на жадной кромке бытия –
Шьешь лоскуты земли ангарскою иголкой…

Обращение писательницы к Сибири наполнено сильнейшим чувством причастности к жизни Байкала, к жизни деревень, заснеженных лесов, царственной зимы, к жизни созвездий, к истории края. Шаманка – это сама Сибирь, медведица, зверица со своим особенным языком, который открывается не каждому.
Стихотворение «Возлюбленные» – рассуждения Елены Крюковой о ночи любви. Практически, любовь здесь – торжественное действо, полет над землей, над белой парчой. Слова, которые сопровождают любовь, важнее важного – это любимые имена, повторяемые вновь и вновь.

голыми пламенами на железной кровати
голой памятью-позолотой плита гранитно чиста
голые люди все длят и длят объятье
голый Господь слезно глядит на них с Креста

Частушки «Пилот покупает ягоды» обязательно понравятся всем без исключения читателям! Сценка на рынке полна очаровательных подробностей. Кажется, что игривый (и внезапно — драматический!) тон поэтессы согревает в зимний мороз героев частушек до того, что их встреча может длиться бесконечно.

Крепко зубы я сцепил,
Делал, как учили…
Вот тогда и полюбил –
Ток по мне включили!..

Всех любил я людей —
Скопом, не по чину —
Все лютей и лютей,
Пока сажал машину…

Поэтические образы следующих стихотворений книги – это путь лирического героя по шумному, народному рынку, полный живых трагических историй эшелон с солдатами, внучка декабристки в первую мировую войну, а за ней из времени катит и вторая, — судьба женщины, которая должна осмыслить смерть царя, уход близких, плен мужа – красного офицера, ссылку деда…

Ты в первую мировую –
Медсестрой под выстрелы.
Во вторую мировую –
Лук в столовых чистила…

Поэтическая картина «Ночная музыка» написана фантастическими красками, которые не встретишь в реальности. Здесь мы видим черный снег, красный снег, осыпь стран, взрывы городов, человека-причастие, любовь-предмет (ее, как голограмму прошлого, можно рассмотреть со всех сторон, только уже нельзя прижать к груди…), алмазный перрон, страшные звезды, бег по земле мильонов людей.

Под сенью ангельских крыл полуночных
В безмолвие – топ да топ,
Пока голубице-себе, непорочной,
не крикнешь: ну хватит, стоп!

Поэма «Хождение по водам» посвящена библейскому сюжету, одному из чудес Христа, Хождению по водам, которое описано в трех Евангелиях. Елена Крюкова видит Христа на Байкале, зимой. Берег изумрудного Байкала представляется Христу крутым, но единственно желанным. Чудо хождения по воде оказывается замеченным людьми, вызывает всеобщий восторг. Оно совершается во славу бессмертной души человека.

Так на вселенском холоду, в виду угрюмых скал,
Я твердо верил, что пройду, и шел, и ликовал!

И кедр, как бы митрополит сверкающий, гудел!..

И рек Андрей: – Спаситель спит.
О, тише, тише…Пусть поспит…
Он сделал, что хотел.

В стихотворении «Любимый» Елена Крюкова философски осмысливает отношения с любимым человеком, которые полны противоречий, но при этом остаются отношениями двух преданных людей.

А потом тебя под локоть брала,
Ты ведь был такой мой!
И такая – твоя! Жги, таймень-осетры!
Рви носами водоросли сетей!
Позабытого Рождества заревую парчу,
Что хрустит
Под ногой!..

Повествуя, поэтесса превращается в пихты, кедры, ели, страстно желает быть услышанной людьми, быть понятой. Жар полночных письмен исходит из самого сердца. Поэма «Багульник» — о мироощущении, которое крепко связано с природой родного края.

Орион, ты взойди над тайгою…
Волю дам бестолковым слезам…
Меч на поясе – жизнью другою
так сверкает, что больно глазам…

Стихотворение «Лития» повторяет молитву о самом дорогом. Для поэтессы это: построенная судьба, поиски истины, свобода в самовыражении, личные устремления, бодрость духа.

Ты шел по земле, вынимая
Сверканья ее камней.
Искать на пороге Рая.
Искать до скончанья дней.
Меня поймал над обрывом.
И обнял, и приподнял
Над мощной кедровой гривой,
Тюрьмой человечьих скал…

Поэма «Иркутский вокзал. Перекати-поле» рассказывает прежде всего о людях, которых писательница встретила в пространстве вокзала перед дальней дорогой. Это женщины и мужчины, молодые люди, внутренне готовые уехать далеко, «в слепую синь стрелой вонзиться!».

Буряты, цыгане изображены в поэме опытными путешественниками. Им легко на вокзале отдыхать, есть, ругаться. Люди привыкли к переселению. Обстановка вокзальной суеты народу привычна. Старики и старухи больше вздыхают, для них прошедшее сравнимо с раной на груди.

Старики во сне продолжают бороться с врагами, мчатся на конях с криками «Победа!».

Настроения молодежи показаны другими красками. Девушка на вокзале «щебечет про любовь». Мальчишка на вокзале удивляет поэтессу своими руками.

Мальчишка в вытертой дубленке
И с грубыми руками Бога.
И чистые глаза ребенка,
Чья мать – январская дорога.
И я иду к нему, толкая
Мешки, баулы, локти, плечи,
И я красивая такая,
И пальцы подняты, как свечи!..

Людей на вокзале так много, что в них видится все человечество! Людское перекати-поле автору нравится, она всматривается в лица, вслушивается в голоса проезжающих, замечает, как люди рассаживаются по вагонам, а на их месте кружит снег, как символ рождений и потерь дороги длиною в жизнь.

У современного читателя есть счастливая возможность узнать глубокие мысли Елены Крюковой о мире, читая книгу «Иркутский рынок», и запомнить откровения писательницы на долгие годы.