«Наша Среда online» — Фрагмент незавершенного сборника «Свидетельство наших дней или ХХ век: события, судьбы», который публицист Марго Гукасян написала по предложению благотворительной организации «Помощь Армении»

Абрамян Эгинэ, по паспорту – Елена, родилась в 1912 году в Карсе. Её отец был учителем математики. После получения им нового назначения семья переехала из Карса в Ардаган.

Что сегодня помнит 91-летняя Эгинэ о своем детстве?

– Из Ардагана мы бежали в 1915-ом. Была холодная зима. Мы с матерью и моим новорожденным братом сидели в фаэтоне. Извозчик почему-то отказался взять отца, и ему пришлось идти пешком, поэтому он отстал от нас. Затем уже в Карсе присоединился к нам.

Царские власти призвали моего отца в армию, и поскольку он по специальности был математиком, его назначили военным снабженцем (маркитантом) с местом работы в Ереване. Шел 1915 год.

Арендованный в Ереване дом находился поблизости от теперешнего оперного театра. В то время там были расположены несколько домов и сады с плодовыми деревьями. По этой территории протекала речушка Мамур – продолжение реки Гедар.

Предлагаю вашему вниманию её рассказ.

– Однажды мы с дочкой хозяина дома наелись абрикосов, перепачкались, подошли к реке, чтобы умыться, и тут я упала в воду. Речка понесла меня… Мне было около пяти лет. Из воды меня вытащил сын хозяина дома, Саак. В тот день я проплакала до самого вечера. После, когда я уже училась в ленинградской академии живописи, Саак, который там же был студентом скульптурного отделения, всякий раз, встречая меня, говорил: «Странная ты девочка: вода тебя уносила, ты не плакала, а когда я тебя спас, до самого вечера не пере­ставая лила слезы».

Намного позже мне удалось отыскать дочь хозяина, Тагуи. Она стала хирургом. В 1918 году умерла моя мать. Мне было 6 лет. Её сёстры приехали и забрали меня в Карс. Через год я поступила там в гимназию. Отец до начала 1920 года работал в Ереване. Затем он всю свою семью и брата с детьми, мою бабушку – всех наших родичей собрал и привез в Карс. В то время Карс подчинялся русским.

В конце 1920 года, если не ошибаюсь, в ноябре, турки вновь завладели Карсом. Мы оказались в плену. Там я стала свидетельницей ужасной резни. Училась я в первом классе гимназии и все помню хорошо.

Турки запрещали жителям Карса покидать город. Отцу, поскольку он был военно­слу­жа­щим русской армии, предоставили вагон, чтобы он перевез свою семью и имущество. Сестра отца отправилась на вокзал, чтобы помочь упаковать вещи. Вернулась в замеша­тель­стве: «Поезд ушел, наши вещи увез неизвестно куда». После Ардагана мы уже во второй раз теряли свое имущество. Онемевшая от ужаса тетя с трудом выговорила: «Народ убегает по ущелью в сторону Гюмри».

Русские, согласно договору, сдали город туркам. Нам было неизвестно, где находится наш отец. Может, думали мы, в своей воинской части. Тетя и другие наши родственники сели в фургон и направились к ущелью.

Когда я вспоминаю наш побег, перед глазами встает тот нескончаемый людской поток: кто пешком: кто в фургонах, на телегах, на лошадях… Паника. Все торопились к ущелью, вдоль которого текла река. Оба берега были крутыми и высокими.

Очень скоро ущелье заполнилось беженцами. И уже ни вперед, ни назад двигаться стало невозможно. Ущелье было забито. Наш фургон, окруженный беженцами, застрял. Весь Карс был поднят с места. Потоки людей из далеких и ближних деревень, кто с вещами на плечах, кто – с ребенком на руках, сливались и образовывали нечто, подобное лавине.

Турки поступали весьма хитро. Видя, что армяне бегут, они занимали высоты по обеим сторонам ущелья и начинали…

Эгинэ замолкает. Её голубые глаза, полные слез, выражали неизбывное горе. В душе потерявшего дитя ли, Родину, или место рождения вечно присутствует некая тень, от которой нет избавления до самой смерти. Вот так же и с ней – сидящей напротив меня молча, не произносящей ни звука. Я забеспокоилась, говорю: довольно, не надо продол­жать. Ей всё же за 90. Но она говорит: «Погодите, сейчас успокоюсь. Хоть раз должна же я выговориться до конца».

– Повторю недавно сказанные слова: я стала свидетельницей ужасной резни. С при­бреж­­ных высот турки стреляли в безоружный народ. В то время они играли в большевиков. Между тем организовали настоящую бойню. В течение всех последующих дней моей жизни, когда бы я случайно или при чтении какой-либо книги ни встречала слово «бойня», сразу вспоминаю резню в Карсе.

Не знаю, имеют ли психологи представление о том, как видевшие геноцид люди живут после всего этого.

***

– Я была в фургоне, пули сыпались градом. Увидела первого убитого – деревенского мальчика, недалеко от нашего фургона. Мальчик бежал к холму, поскольку в ущелье не было уже места. Пуля нагнала его. Я увидела его окровавленную рубашку. По-видимому, я поте­ряла сознание, потому что, когда очнулась, я была уже совсем другим человеком. Оставив меня, наши убежали. Понимаете, я осталась одна. Очень старалась забыть этот случай, но не удавалось. Почему меня бросили, ведь я же была жива?!

Плачет. Молчим. Я не в состоянии утешить её или задать какой-либо вопрос, даже для того чтобы отвлечь от этой темы. И вот она не в продолжение рассказа, а просто так говорит:

– Муж одной моей студентки как-то раз сказал мне: «Вы так много видели в своей жизни, попросите кого-либо из журналистов»… Я никак не соглашалась.

И снова воспоминания сжимают ей горло, глаза покраснели, лицо под глазами набухло от слез. Немного погодя, когда она немного успокоилась и продолжила свой рассказ, мне подумалось, как же случилось, что на сей раз она согласилась поведать о том, что свали­лось на её голову. Может, потому что ей уже за 90? Во всяком случае замечаю, что стара­ется суметь выложить всё, что накопилось в душе.

***

И вновь о том же:

– Турки были настолько хитры, что притворялись большевиками. Не верите? Я видела своими глазами. Видимо, они имели на это право. Русские вооружили своих братьев-боль­шевиков. Думали, что Турция не нарушит договора.

Их боевые патроны назывались «дум-дум». Во всяком случае, мне так слышалось. «Дум-дум» взрывались внутри тела, а не вылетали, пронзив его насквозь.

– То есть хотите сказать, что они не просто ранили человека, а убивали?

– Да-да, именно так. И я рассказываю об этом для того, чтобы подчеркнуть, если и сейчас будет повод, они сделают то же самое, но никогда не возьмут на себя ответ­ст­вен­ность за содеянное.

– Теперь другое время…

Прерывая меня, она говорит:

– Если времена изменились, почему не принимают факт геноцида? Да потому, что тур­ки убедили весь мир и сегодня продолжают убеждать, что они правы. А разве тот, кто прав, признается, что он убийца? Целых 85 лет всё повторяют: мы правы, мы не убийцы.

(Вставка. На днях я читала книгу Костана Зарьяна «Спания», и с 78 станицы переписала в свой блокнот следующие строки: «Исключительное явление в истории. Они (турки) говорят: мы – это не мы. Они говорят: мы не пришлый народ, не чужеземцы, а аборигены, изначально здесь рожденные, тут выросшие и создавшие культуру. Вчера, прошлое – это не наше. Мы – это не мы»).

А там – в ущелье близ Карса, были оторванные от своей земли и родины старики, дети, женщины – безоружные и обессиленные. Гремели ружья, и «дум-думы» сыпались подобно граду. Кто же те убийцы? Они скажут: не мы, ведь есть факт – ружья-то и патроны русские. Как и подтверждает Костан Зарьян: «Мы – это не мы».

***

– Под нашим фургоном спряталась курдянка со своим ребенком. Я пришла в себя от звука их голосов. Возле меня лежала 4-х летняя дочка брата моего отца – с раздробленным бедром. Я уже сказала, что, придя в себя, я почувствовала себя совсем другим человеком и совершенно спокойно взирала на открытую рану безмолвной девочки. Я уже не приходила в ужас от вида окровавленной рубашки погибшего на моих глазах паренька. А девочка молчала.

***

– В ущелье было две дороги, которые вели к реке, у моста они соединялись. Мост имел название «Волосяной». Шириной едва был таким (рукой показывает на неполную ширину стола). По этому качающемся мосту убегал народ. С другого берега стреляли. Вода уно­си­ла вещи, детей… Женщины бросались в реку, вода которой стала красной.

О фильме Атома Эгояна Эгинэ говорит: «Он не объяснил, что сделали турки. У него был только один эпизод, который казался более или менее близким к реальности: стреляли с четырех сторон, однако всякий раз стрелял один и тот же человек. То есть повторялся один и тот же кадр».

Наверное, так и есть, ведь она смотрела глазами художницы. Я же этого не заметила.

***

– На мосту шедший передо мной крестьянин с тяжелым мешком за спиной свалился наземь. Ни малейшего признака жизни. Его не обойти. Не помню, следом ли за мной иду­щие люди перетащили меня через него, или он в воду упал. На берегу я стала искать зна­ко­мых. Бежала то в одну сторону, то в другую. Вдруг мимо просвистела пуля и вонзилась в землю, недалеко от меня. Я остановилась. Сухая земля разлетелась во все стороны, а я спокойно взирала на это. Ко мне подбежал незнакомец, схватил меня на руки, закутал в шинель и побежал дальше. Я пыталась освободиться, била куда попало кулаками, ногами, но никак не могла вырваться из его рук. Он дотащил меня до какой-то постройки, которая находилась довольно далеко от моста, через разбитое окно забросил меня внутрь.

Эгинэ смотрит на меня и чеканя слова, говорит:

– Хочу, чтобы вы написали и об этом человеке.

– Непременно, – соглашаюсь я, – обязательно напишу об этом эпизоде.

Она тем временем продолжает:

– Впоследствии узнала, что этот незнакомец таким же способом спас и других детей, находящихся в ущелье: замотав их в шинель и закинув через окно. Видимо, не жалея своей жизни, он спасал детей. Вспоминая о нем, я называю его никак иначе, как моим незнакомым спасителем. До сих пор удивляюсь, как ему удалось забросить меня в дом таким образом, что я сразу оказалась стоящей на ногах.

***

Комнаты были, большими, открывавшимися одна в другую – смежными. Люди – окро­вав­ленные, в разорванной одежде, сбились в кучки, по углам. Я прошла по комнатам, нашла своих. Тетка – сестра моего отца – увидела меня, но не стала объяснять, как случи­лось, что оставили меня одну. Когда прекратились выстрелы, тетя вышла: она нашла мою бабушку и девочку с простреленной ногой. И вернулась. Те, по всей видимости, уже были мертвы. Мы вновь возвратились в Карс.

– Дорога была свободна? – спросила я.

– Да, – ответила она.

***

– Мой дед по материнской линии Хорен Стамболцян был священником церкви Аракелоц в Карсе. Добравшись до Карса, мы сразу же пошли в церковь. Она была пуста. Зашли во двор дедушкиного дома. Собака залаяла на нас и, тыча мордой, стала гнать нас со двора. У входа нас остановили два турка. Один из них сорвал с тетиных плеч пальто и тут же надел его на себя. Он был невысокого роста. Пальто волочилось по полу. Он хотел снять с тети и жакет, стал тянуть, но снять не сумел: помешало то, что он был закутан в пальто.

Деда нашли. Через несколько дней сёстры моей матери, которые работали в американ­ском сиротском доме, забрали меня с собой. Если бы моя мама осталась жива, мы с ней всегда были бы вместе.

До 1921 года мы оставались в Карсе. Весной сирот вывезли. В товарных вагонах с запе­ча­танными снаружи дверьми, мы же – внутри вагонов, вповалку. Дорога от Карса до Гюмри не такая уж долгая, однако мне казалось, что в вагоне я провела несколько дней. После мои тетки рассказывали, что среди нас были тяжело больные дети, по дороге они умирали. Их трупы сбрасывали через окно.

Отступление. Гораздо позднее, когда я училась в Ленинграде, проводилось меро­прия­тие, посвященное 15-летию советизации Армении. Обратились ко мне: мол, вы были сви­де­тель­ницей резни, расскажите об этом. Ни о чем не сумела рассказать. В конце концов с большим трудом поведала о том, как нас перевозили поездом Карс–Гюмри. Они обра­ща­лись ко мне, как очевидцу, не сознавая, что все эти эпизоды и картины не покидали меня никогда, и говорить об этом было равносильно тому, чтобы видеть и пережить всё заново.

Эгинэ вновь вспоминает фильм Атома Эгояна: «Было бы правильнее, если бы этот фильм был просто целиком посвящен Аршилу Горки. Хотя бы этим режиссер показал бы миру, каких людей потерял армянский народ».

***

– Мой дед учился в семинарии Эчмиадзина, год преподавал там. Работал также в Каракилисе, после этого был рукоположен в священники, – рассказывает Эгинэ.

(Отступление автора: Я, Марго Гукасян – тоже внучка священнослужителя. Моего де­да, Тер-Габриела, – последнего священника села Далибаба, что в губернии Басен, в числе мужчин того возраста, когда они могут держать в руках оружие, забрали в Эрзрум, откуда он уже не вернулся. Теперь, излагая историю деда Эгинэ Абрамян – последнего священ­ни­ка церкви Аракелоц в Карсе, в его честь и в память обо всех других священниках-муче­ни­ках держу на моем письменном столе две цветные фотографии.

На одной – церковь Св. Ованнеса, что в селе Мастара Талинского района, построенная из крупных камней в 5-ом веке, она гармонично перекликается с природой. На её хачкаре пара дивных птиц.

Причина того, что церкви Воскепар (6-й век), Большая церковь а Артике (7-й век), церковь в Аричаванке (7-й век), так же как и сейчас находящаяся в центре нашего внимания церковь Аракелоц в Карсе (10-й век) построены по типу церкви в Мастаре, по‑видимому, кроется в красоте этой церкви и её устойчивости по отношению к землетрясениям. Мастара – это чудо, озарившее своим сиянием и последующие века.

На второй фотографии – церковь Аракелоц, что в Карсе, с 12-гранным барабаном купо­ла, с арками, украшенными скульптурами. А над арками – высокие скульптурные порт­реты. Не апостолов ли?..

За церковью возвышается крепость Карса, с мощными стенами, башнями, постройками с амбразурами бойницами, воротами… А вместе они – церковь и крепость – великолепный образец армянской средневековой архитектуры).

***

На мой вопрос о том, что же стало с её дедом, Эгинэ ответила:

– До конца 1921 года он еще оставался на своем месте, в своем доме, в своей церкви. Потом турки его насильно изгнали, чтобы в нашем городе, Карсе, не осталось ни единого армянина. Мой дед был одним из тех армян, которые последними покинули Карс. Он до­брал­ся до Гюмри. Да, не забыть бы сказать, что в то время он был пленником турок. Его освободили при обмене пленными, ведь русские отдали Карс по договору. Я читала воспоминания маршала Малиновского, в которых было написано: «Мы Карс отдали по договору, почему же не требуем вернуть его обратно?» Один из руководителей сказал: «Турки нам ничего не должны, и у нас нет к ним претензий». Понятно? Не их же земля, чтобы сердце за неё болело.

На мой вопрос, чем занимался её дед в Гюмри, Эгинэ ответила:

– Обучал вязанию носков на фабрике. Даже руководство написал для облегчения обу­че­ния. Деду предложили сложить с себя духовный сан, тогда назначат его инженером. Он не согласился. У него были неопубликованные воспоминания по названием «Падение Карса», а также альбом фотографий, который я сдала в архив. Чем он занимался позднее, я уже не знаю. Впоследствии выяснилось, что в церковном архиве КГБ сохранились сведения о том, что деда вызвали и предложили организовать свободную церковь, а он не согласился. Ста­ли его терроризировать, однако он был непреклонен. Мой дед скончался в 1927 году.

***

Эгинэ Абрамян принесла свой большой альбом с фотографиями. Вот парк в Карсе. А это сохранившаяся фотография, датированная 22 июня 1902 года. На фотографии 12 чело­век: её бабушка, брат матери, две дочери Газароса Агаяна, приехавшие в гости из Баку. Одна из них, Айкануш, была женой брата её бабушки. На коленях у бабушки сидит внучка Газароса Агаяна, мать Эгинэ держит зонтик, рядом с ней её другой брат и сестра Искуи, а также младший брат – врач, погибший от рук турок.

Эгинэ скользит по фотографии лупой величиной с ладонь, вновь задерживаясь на изо­бра­жении матери: «Посмотрите, та, что с зонтиком». Красива и мать, и её одежда, сразу видно, что состоятельные люди, из высших слоев общества.

Показывает фотографию отца из альбома, в военном обмундировании. Говорит, что в советское время не знали, куда спрятать это фото, чтобы никто не увидел. Тех, кто служил в царской армии, арестовывали. И добавляет:

– До самой смерти, до 1943 года, он преподавал математику в Ереванском зоо­ве­те­ри­нар­ном институте и техникуме. Однако часто выезжал и на работы по обмеру в погра­нич­ные районы. Говорил, что его тянет к себе Карс.

И с сожалением добавляет:

– Пришли люди из архива и все фотографии Карса, какие у меня были, забрали. Всё удивлялись тому, что город был таким красивым. И фотографий у меня почти не осталось. Хоть бы кто-нибудь из фотографов сделал мне их копии.

***

Эгинэ Абрамян окончила Ленинградскую академию живописи в 1940 году.

Армянское ковровое искусство было очень близко её сердцу, она любила это и очень ценила. С раннего детства у себя дома на стенах и на диванах она видела великолепные ковры, украшенные несметным количеством узоров, удивлялась и восторгалась их плете­нием из ниток всех цветов радуги. Еще в Ленинграде она избрала для своей дипломной работы тему «Фабрика ковров». Затем в Ереване, когда она рисовала громадное полотно «Колхозное гумно», у неё не было удобного салона, и она сняла комнату, в которой нависающие над головой балки представляли собой постоянную угрозу. Впоследствии в течение долгих 30 лет она работала в училище имени Терлемезяна, давала уроки живопись. Получила звание заслуженного учителя. Я заметила, что она чрезвычайно скромна, однако не может скрыть гордости по поводу того, что её учениками были Григор Ханджян, Оник Минасян, Левон Коджоян…

Природу она сильно любила еще с самого раннего детства. Севан впервые увидела, когда ходили в поход в Дилижан. При упоминании об озере, её лицо осветилось особой нежностью. Какие цвета, какая красота! На озере так быстро меняются краски, что невозможно их «ухватить». Это просто чудо! На уроке свободного изложения она писала о своем Севане.

– Знаете, – говорит она, – в разных районах Армении пейзажи совершенно не похожи друг на друга. В Шираке – один, в Араратской долине – вовсе иной, в Егегнадзоре, Талине – другой, совсем другой…

Художница так любит природу, что оставляет свое родное училище, чтобы вместе с передвижной мастерской провести один-два месяца на пленэре. В эти годы она создала множество пейзажных полотен. Теперь опять рисует, но не так часто.

– Сердце пошаливает. Руки и ноги холодеют и немеют.

Смотрю на её руки – небольшие, нежные, красивые, но целиком поси­невшие. В Ленин­граде, где зимой бывают 40-градусные морозы, она отморозила руки.

Однако те же самые руки художницы оживили огромное множество картин армянской при­роды. Первое, что я увидела до посещения её мастерской, была работа «Айриванк на бе­регу Севана». Синее озеро, опаленные солнцем, оранжевые скалы и хачкары, а высоко‑вы­­соко над ним – один из великолепных образцов армянской архитектуры, Айриванк. Кар­тину Эгинэ преподнесла в дар находящемуся в 7-ом массиве Нор Норка Реабилита­цион­ному центру благотворительного общества «Миссия Армении», где полотно удостоилось приветливого приема для соответствующего, судя по названию, назначения этого центра – поправки здоровья и восстановления сил.

И вот я пришла в дом Эгинэ Абрамян. На стене висят несколько работ, исполненных в ярких красках. Она рассказывает, и я записываю историю её жизни – уже заполнено множество страниц. В перерывах между повествованиями разглядываю картины. Между тем она говорит:

– Из увиденного мной и пережитого я рассказала всего ничего, потому что мне тяжело вспоминать. Некоторые случаи, которые очень хорошо помню, стараюсь предать забвению. Произносить об этом вслух выше человеческих сил.

Да, в самом деле, веками подвергаясь испытаниям, мы и на сей раз опять оказались неготовыми. А почему? Может, просто не могли поверить, что какой-либо человек или представитель другого рода способен на подобные зверства. Разве может хозяин земли и своей страны понять или поверить, что возможно целый народ, нацию согнать с родившей и тысячелетиями кормившей его земли… Пустые надежды, возлагаемые на чужестранцев, на великие державы, скорее ослабляли борьбу. Вдобавок, отсутствие единства у нас, что, к сожалению нельзя отрицать…

Вот оно, последствие нагрянувших погромов и выселений с насиженных мест. Про­с­ти­те меня, вашего покорного слугу, но, может, боль от потери Страны и есть причина наив­ных рассуждений…

***

Вместо послесловия.

Мы переместились в мастерскую. Потолок тут выше обычного. Окна смотрят на Оперный театр. Волею судьбы, она живет именно в этой части города, где жил её отец во время службы в царской армии, получив назначение и на время приехав из Карса в Ереван. Тогда еще жива была мать. Теперь снова живет в том же квартале, в жилом доме худож­ников, из которого прежде был виден только плодовый сад и Лебединое озеро. Теперь же… как грибы выросли столовые и кафе. Глаз художника оскорблен такой панорамой, и она отворачивает взгляд от окна.

Я спрашиваю о Мамур. Речка, в которой она чуть не утонула, когда ей было всего 5 лет, протекала по тому месту, где сейчас расположена Театральная площадь[1]. Сколько воды утекло с тех пор…

На стенах мастерской висит множество картин разного формата. Картины и на полу, стоят прислоненные к стенам. Вот предназначенная для натюрморта продолговатая тыква, букеты сухих цветов, глиняные кувшины. Фрагменты старинного, очень старого ковра, хоть и изношенного, но тем не менее краски и узоры на нём живописны, и они встречаются на картинах. В центре мастерской приспособлено место для работы ручной пилой, вокруг которой ещё не убраны свежие опилки. Какое множество рамок изготовлено тут!

На окнах, в тахарах[2] стоят цветы: прекрасные выросшие гранатовые деревья с плодами на ветках. Она их не срывает, говорит, может, дети придут, сами сорвут – обрадуются.

Я ухожу от неё обессиленная, разделив с Эгинэ выпавшие на её долю мучения и стра­да­ния детских и юношеских лет, тяжесть одиночества в старости. И в то же время удовлетво­рён­ная тем, что не пропала история, которую эта голубоглазая хрупкая женщина сохранила и донесла до нас из времен начала прошлого 20-го века в наш 21-й век, чтобы не унести с собой в вечность. Как последний из могикан, видевший резню человек, она передала мне, вашему покорному слуге, свои воспоминания, чтобы я, в свою очередь, передала их тебе, мой читатель. Моя цель – сказать вам, что единственная гарантия того, что эта истории не повторится, зависит от правильности нашей жизни, деятельности, работы и сохранения преданности своей родине до конца, без остатка.

Марго Гукасян

Перевела с армянского Эринэ Бабаханян

Публиковалось в журнале «Литературная Армения», 2000 г., № 4, С. 106-115.

[1] В дальнейшем это подтвердит доктор географических наук, профессор Ереванского государственного университета Хачик Назарян: «Когда мы рыли ямы для оснований памятников Туманяну и Спендиаряну, открылось русло реки. Валуны и водоводы были четко видны. Я привёл сюда моих студентов, чтобы они увидели это».

[2] Глиняный сосуд в форме высокого или широкого кувшина, служащего для различных целей, например, для выращивания цветов, хранения зерна и т.д.