«Наша Среда online» — Представляем Вашему вниманию рассказ Уильяма Сарояна «Бедный опалённый араб» в переводе  Арама Оганяна — известного исследователя творчества писателя. Благодарим переводчика за предоставленный текст. 

Мой дядя Хосров, человек неистовой энергии и необычайной печали, водил дружбу с миниатюрным человечком со старой родины, замкнутым и безмолвным словно камень. Его грусть проявлялась в том, как он стряхивал пылинки с колена, не произнося ни единого слова.

Его звали Халил, он был араб, ростом не выше восьмилетнего мальчика, зато, как и дядя Хосров, носил внушительные усищи. Ему, по-видимому, было за шестьдесят. Но несмотря на усы он производил впечатление человека, остающегося в душе скорее ребенком, чем мужчиной. У него были детские глаза, но в них отражались годы воспоминаний, долгие лета разлуки с тем, что было дорого его сердцу, может, с родной землей, отцом, матерью, конем и неведомо с чем еще. У него была мягкая густая, черная как смоль, шевелюра пробором на левую сторону, какой делают родители маленьким мальчикам со старой родины. Головой и фигурой он был похож на школьника, если бы не усы и широкие плечи. Он не говорил по-английски – только немного по-турецки, по-курдски и чуть-чуть по-армянски, если вообще открывал рот. Когда же он заговаривал, казалось, что его устами говорила старая родина. И говорил он так, словно речь была досадной необходимостью, и можно лишь посочувствовать тому, кто пытается высказать неизъяснимое, словно все, что он скажет, только усугубит печаль в его душе.

Каким образом он заслужил уважение дяди Хосрова – человека, которого никак нельзя было назвать немногословным, нам до сих пор неведомо. Немного узнаешь от тех, кто говорит без умолку, и того меньше от тех, кто не говорит вообще, не считая дядю Хосрова, который либо изрыгал проклятия, либо всем затыкал рты. Они, скорее всего, познакомились в кофейне «Аракс».

Дядя Хосров выбирал друзей и недругов в зависимости от того, как они играли в тавли, более известную у нас как нарды. Любая игра показывает, как человек ведет себя в экстремальных условиях, и хотя более неудачливого игрока, чем дядя Хосров надо было еще поискать, он презирал всякого, кто не умел достойно проигрывать.

— Ну что ты раскис!? — обрушивался дядя Хосров на проигравшего. – Ведь это всего лишь игра! Ты же игру проиграл, а не целую жизнь!

Но уж если кто и проигрывал вместе с игрой свою жизнь, так это он, но его уму было непостижимо, что кто-то, кроме, него способен постичь символизм игры глубже, чем он. Это для других игра всего лишь игра, считал он. Он же видел в игре судьбоносный смысл — прямо здесь, у доски для игры в нарды, за столом, напротив него сидит мелкий человечишка: он встряхивает кости, разговаривает с ними по-турецки, задабривает, шепчет, вскрикивает и выставляет себя на посмешище множеством разных способов.

Иное дело дядя Хосров: он презирал кости, считал их личными врагами и никогда не разговаривал с ними. Он швырял их в окно или в другой конец комнаты, смахивал со стола игральную доску.

— Псы! – кричал он.

Затем, яростно тыча перстом в соперника, вопил:

— А тебе, мой земляк, тебе не совестно унижаться и лебезить перед ними?! Мне стыдно за тебя! Плевать я хотел на этих псов!

Естественно, мало кому приходило в голову сыграть с дядей Хосровом в нарды дважды.

В свое время эта кофейня пользовалась большой славой. Да и в наше тоже, хотя многих ее завсегдатаев, ходивших сюда двадцать лет назад, уже не было в живых.

Посетители (по большей части армяне, но не только) любили и помнили старую родину, резались в нарды и в карточную игру «скямбиль», как тогда, на старой родине, обожали кухню старой родины, вино, ракию и крошечную чашку кофе после полудня, заслушивались песнями и сказаниями. Короче, это были все, кто блаженствовал там, где за тысячи миль от дома царили родные ароматы.

Как правило, дядя Хосров появлялся около трех пополудни. Он останавливался на миг, чтобы окинуть взором собравшихся и устраивался в углу. Один. Обычно он просиживал недвижно целый час, затем уходил, ужасно разгневанный, хотя никто ему и слова не говорил.

— Обездоленные дети. Несчастные сироты, — твердил он, что буквально звучало как «бедные, опаленные сироты».

«Бедные, опаленные» — не поддается переводу. Но ничто в жизни и в целом мире не вызывает такой тоски и печали, как эти слова — «бедный-опаленный».

Скорее всего, было так: однажды в кофейне дядя Хосров заприметил маленького араба и нашел его достойным человеком. Может быть, когда тот играл в нарды, ссутулив широкие плечи над игровой доской, его понурая мальчиковая головка выражала глубокое сожаление и сочувствие, а может, после игры дядя Хосров, увидел, как он встает и выпрямляется во весь свой детский рост.

Не исключено, что этот человек пришел в кофейню и, не зная дяди Хосрова, сыграл с ним партию в нарды, проиграл, но не стал скулить и ныть, а без подсказки догадался, каков на самом деле дядя Хосров. Возможно даже, что араб ничего не вымаливал у игральных костей.

Что бы ни стояло у истоков их дружбы, независимо от взаимопонимания между ними, они время от времени появлялись в нашем доме как желанные гости.

*

Придя к нам вместе с арабом в первый раз, дядя Хосров счел излишним знакомить его с нами. Мама приняла его за нашего соотечественника, может быть, за дальнего родственника, хотя он был несколько смуглее большинства членов нашего семейства, и ниже ростом. Но это всего лишь несущественная, очаровательная отличительная черта рода-племени, привносящая разнообразие. Это — свойство, которое придает нам человеческий облик и делает нас достойными продолжать его в веках.

Араб сел только после пятой-шестой просьбы моей мамы чувствовать себя как дома.

Она сперва подумала, что он глухой.

Нет, понятно было, что он все слышал, ведь он так напряженно ей внимал.

Может, он не понимал нашего диалекта? Мама спросила, из какого он города. Ответа не последовало. Он только стряхнул пылинки с рукава пиджака. Затем мама спросила по-турецки:

— Вы — армянин?

Он понял и ответил по-турецки, что он — араб.

— Несчастный, опаленный сирота, — прошептал дядя Хосров.

На минуту маме показалось, что арабу захочется пообщаться, но вскоре ее осенило, что именно разговоры его, как и дядю Хосрова, тяготили больше всего. При необходимости он мог заговорить, просто сказать ему было нечего.

Мама принесла им табаку, кофе и велела мне жестом уйти.

— Они хотят поговорить, — сказала она.

— Поговорить? — удивился я.

— Им хочется, чтобы их оставили в покое, — уточнила она.

Я сел в столовой и принялся листать прошлогодний номер «Сатердей ивнинг пост», выученный мною наизусть; прежде всего картинки: «Джелл-О» — желатиновая архитектура; автомобили в окружении изысканно-утонченной публики; фонарики, рассекающие тьму; дымящиеся супницы на столах; молодые люди в стильных костюмах и пальто и еще много всякой всячины.

Но, видно, я перелистывал страницы слишком торопливо.

Дядя Хосров гаркнул:

– Тише, парень, тише!

Я заглянул в гостиную и успел заметить, как араб стряхивает пылинки с колена.

Они просидели в гостиной битый час, после чего араб глубоко вздохнул через нос, встал и вышел из дома, не говоря ни слова.

 Я вошел в гостиную и сел на его место.

– Как его зовут? — спросил я.

— Потише, — ответил дядя Хосров.

— Хорошо, — согласился я. — Как его зовут?

Дядя так взбеленился, что не знал, как со мной поступить. Он звал мою маму так, словно его резали.

— Марьям! — вопил он. — Марьям!

Мама влетела в гостиную.

— Что, что случилось? — спросила она.

— Уведи его отсюда… прошу! — взмолился дядя Хосров.

— А в чем дело?

— Ему захотелось узнать, как зовут араба.

— Ну, так скажи ему. Он же ребенок, ему интересно, — посоветовала мама.

— Так, — простонал дядя Хосров, — и ты туда же. Родная сестра. Несчастная опаленная сестрица.

— И как же звать араба? — спросила мама.

— Не скажу. Не скажу — и все тут, — ответил дядя Хосров, вскочил и бросился прочь из дому.

— Он не знает, как его зовут, — объяснила мама. — И нечего тебе доводить его до белого каления.

Три дня спустя, когда дядя Хосров с арабом снова пришли к нам домой, я был в гостиной.

Дядя Хосров сразу подошел ко мне и сказал:

— Его зовут Халил, а теперь, марш отсюда.

Я вышел из дому и стал дожидаться одного из своих кузенов. Прошло десять минут. Никого.  Тогда я отправился к кузену Мураду и провел с ним час в спорах о том, кто из нас будет сильнее через пять лет. Мы три раза боролись, я проиграл все три раза, но один раз я почти что победил его.

Когда я вернулся домой, они  уже ушли. Я побежал в гостиную через заднее крыльцо, но и там никого не нашел. В комнате остался только их запах и висел табачный дым.

— О чем они говорили? — спросил я у мамы.

— Я не прислушивалась, — ответила она.

— А они вообще говорили?

— Не знаю.

— Они молчали!

— Некоторые люди говорят, когда им есть что сказать, — объяснила мама. — А некоторые – нет.

— Как можно говорить, ничего не произнося? — спросил я.

— Можно говорить без слов. Мы всегда так говорим.

— Какая тогда польза от слов?

— Небольшая. Чаще всего слова нужны, чтобы скрыть то, что мы действительно хотим сказать, или то, о чем мы не хотим рассказывать.

— Так что же, они все-таки разговаривают друг с другом? — спросил я.

— Думаю, да. Они сидят, потягивая кофе и покуривая сигареты. Никогда не раскрывают рта, но при этом постоянно общаются. Они понимают друг друга, и им нет нужды что-то говорить, раскрывать рот. Им нечего скрывать друг от друга, — сказала мама.

— Они и вправду знают, о чем они говорят? — спросил я.

— Ну, конечно, — ответила мама.

— О чем же?

— Я не знаю, потому что они общаются не словами, но сами-то они знают, о чем, — сказала мама.

*

Целый год дядя Хосров и араб время от времени заходили к нам и сидели в гостиной. Иногда час, иногда два.

Однажды дядя Хосров неожиданно крикнул арабу:

— Говорю тебе — не обращай внимания!

Хотя араб ничего не сказал.

Но по большей части они молчали, пока не наставала пора уходить. Дядя Хосров бормотал:

— Несчастные опаленные сироты.

И араб стряхивал пылинки с колена.

Однажды дядя Хосров пришел один. И тут я вспомнил, что вот уже несколько месяцев, как араб у нас не появлялся.

— А где араб? — спросил я.

— Какой араб? — переспросил он.

— Маленький несчастный опаленный араб, с которым ты приходил. Где он? — спросил я.

— Марьям! — воззвал дядя Хосров, вскакивая в ужасе на ноги.

«О-о! А теперь-то что не так? В чем я опять провинился?»

— Марьям! — кричал дядя Хосров. — Марьям!

Мама появилась в гостиной.

— Что такое?

— Пожалуйста, — сказал дядя Хосров. — Он — твой сын. Ты — моя младшая сестра. Прошу тебя, отошли его куда-нибудь. Я его люблю всем сердцем. Он — американец. Он здесь родился. Однажды он станет большим человеком, в этом я даже не сомневаюсь, только отправь его куда-нибудь, будь так добра!

— Да в чем же дело? — недоумевала мама.

— В чем дело? В чем дело? Он разговаривает. Вопросы задает. Нет, я его люблю…

— Арам, — сказала мама.

Я встал. Если дядя Хосров на меня злился, то я на него злился еще сильней.

— Где араб? — повторил я свой вопрос.

Дядя Хосров указал на меня пальцем.

— Полюбуйся! — говорил его жест. — Твой сын. Мой племянник. Моя плоть и кровь. Ты только глянь! Все мы бедные опаленные сироты. Все, только не он!

— Арам! — обратилась ко мне мама.

— Если ты ничего не говоришь, как я могу тебя понять, — сказал я. — Где же араб?

Дядя Хосров ушел из дому, не проронив ни слова.

— Араб умер, — сказала мама.

— Когда он тебе это сказал? — спросил я.

— Он ничего мне не говорил.

— Тогда как же ты узнала?.

— Я не узнавала, но он умер, — повторила она.

Дядя Хосров еще долго не заходил к нам. Мне даже показалось, что он вообще перестанет к нам ходить. Когда же он, наконец, к нам пожаловал, то остановился в гостиной и, не снимая шляпы, произнес:

— Араб умер. Он умер как сирота, на чужбине за шесть тысяч миль от дома. Он хотел уехать домой и умереть. Хотел вновь увидеть своих сыновей. Хотел вновь с ними поговорить. Хотел почувствовать их запах. Хотел услышать их дыхание. У него не было денег. Он думал о них, не переставая. И умер. А теперь уходи. Я тебя люблю.

Я хотел расспросить его подробнее, особенно, о сыновьях араба: сколько их у него, как долго он был в разлуке с ними и тому подобное. Но вместо этого я решил пойти к кузену Мураду и снова попытаться прижать его к земле. И я пошел, не сказав никому ни слова, что, скорее всего очень обрадовало дядю Хосрова, убедив его в том, что я, может, не так уж и безнадежен.

Перевёл с английского Арам Оганян