ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Величайший в мире страх – это страх перед мнениями других.
В то мгновение, когда ты не боишься толпы,
ты больше не овца, ты становишься львом.
Великий рёв раздаётся в твоём сердце – рёв свободы». 

Ошо

Откуда взялся этот Страх?.. Нет, конечно, страхи у него, как и у любого нормального человека, были от рождения. Но почему он вдруг превратился в их заложника? Почему стал физически осязать их и испытывать самую настоящую боль и другие неприятные ощущения даже от, казалось, несуществующих, воображаемых страхов? А ведь жили они себе довольно смирно где-то в подсознании и вдруг, как по команде, заворошились, повскакивали со своих мест, повылетали из клеток, словно ящик Пандоры открылся.

Страхов, к удивлению, оказалось очень много: различных видов, мастей, цветов и оттенков. Со дна поднялись даже, казалось, давно забытые детские страхи, принимая сказочные образы дракона, ведьмы или чёрта. Были темпераментные, буйные страхи, были и тихие, уверенные в себе ужасы. Некоторые страхи, мокрые и липкие, наслаивались друг на друга, свивались в клубок, подобно спаривающимся змеям. А иные боролись между собой, словно стремясь выявить, кто страшнее…

Юра был сбит с толку. Раньше ему казалось, что вместе с взрослением и жизненным опытом человек избавляется от страхов,  разве что остаётся лишь страх смерти. Оказалось наоборот…

Юра с детства боялся воды и не умел плавать. Теперь ему навязчиво представлялось, что он упал в глубокий грязный, заросший тиной бассейн, барахтается, делает судорожные движения руками и ногами, стараясь остаться на плаву и доплыть до бортика. Сверху на него смотрят чужие люди. Никто и не думает помочь ему. Может, не решаются – сами не умеют плавать, а может, их смущает мутная холодная вода… Но скорее, им нет дела до него. Вот кто-то даже ехидно улыбается и, наверное, в душе ликует, что он попал в столь унизительное положение. А Юре страшно и обидно, но больше стыдно – уж лучше уйти под воду…

С тех пор, когда однажды в школе в разгар весёлого маскарада внезапно воспламенилась новогодняя ёлка, внутри Юры поселился рыжий страх. И вот теперь в своём разболевшемся воображении он представлял вместо ёлки самого себя – его охватило пламя, и он горит, как полено в камине. Исступлённая фантазия не усмирялась, пока не превращала хозяина в горстку пепла…

Пуще огня Юра боялся высоты. Он жил на девятом этаже и всегда старался не смотреть вниз.  А теперь и вовсе не выходил на балкон, ибо ему казалось, что земля вдруг потянет его мощной силой своего притяжения и разобьёт о себя в лепёшку… Юра с ужасом представлял, как молча, чтобы не привлечь внимания соседей, камнем летит вниз, и сердце у него едва не останавливалось…

Да, у Юры был страх потерпеть крушение на глазах у всех, боязнь общественного мнения, которое было невидимо, но, подобно грубой толпе, готово было раздавить, накрыть дерьмом любого, кто попадал в его гущу. Он боялся показаться комичным, вызвать всеобщий смех. Не удивительно, что Юра даже мысленно обходил за километр… деревенские сортиры – их старый, прогнивший вид наводил на него ужас…

Стоит ли говорить, что необщительный от природы, страдающий комплексом неполноценности, Юра, которому казалось, что все только и делают, что оценивают его и думают исключительно о его недостатках, боялся отношений с противоположным полом. Он даже не мог заставить себя встречаться глазами с женщиной. Юра ужасался самой  мысли о женитьбе и почему-то был уверен, что любимая женщина непременно изменит ему. Особенно он страшился красивых женщин –­ стоило ещё издалека заметить привлекательную особу, как у него учащалось сердцебиение, по телу пробегали мурашки, предательски дрожали колени. Красивая женщина представлялась ему злой и коварной, как змея, готовая в любой момент нанести смертельный укол-укус…

Откуда же Юра такой взялся?..

В тридцать пять лет одинокая женщина, работавшая делопроизводителем в небольшой конторе, загорелась желанием родить ребёнка «для себя». Вскоре мечта её осуществилась. К тому же родился мальчик – будущая опора! Мать была счастлива вдвойне.

Между тем Юра рос без отца, не видел его даже на фотографии. Ему и отчество дали по дедушке. Существовал ли отец вообще? Говорят, когда ребёнок знает, что отец был, да ещё, как утверждает мама, лучший на свете, то тогда у него не появляется серьёзных психологических комплексов.

Мать Юры никогда сама не заговаривала об отце. На вопросы сынишки она придумывала разные небылицы, типа того, что папа уехал далеко на заработки, чтобы накупить ему хороших игрушек. До семи лет Юра верил, что отец когда-нибудь приедет и они заживут вместе. Но отец так и не появился…

Юра любил и ненавидел маму одновременно. Роднее её у него в жизни никого не было, но подсознательно он винил мать в отсутствии отца. Юра чувствовал себя обделённым и остро переживал свою ущербность.

Мать же тянула в одиночку лямку быта как могла и, стараясь обеспечить единственного сына всем необходимым, хваталась за любую возможность подзаработать. Она очень любила и ревновала Юру, но опекала дитя чрезмерно, как-то гипертрофированно, карикатурно – не давала ему самостоятельно задышать, словно и не перерезала связывавшую их когда-то пуповину. Ей так и хотелось «спрятать» мальчика, заслонить, укрыть его от жизни. «Юрчик, надень комбинезончик, не то простудишься», – и это в середине мая, когда кругом всё цветёт и пахнет. «Смотри, в лужу не наступи…» А Юрчику, как другим ребятишкам, хочется пошлёпать по лужам.

Вольно или невольно мать постоянно внушала сыну страхи, большей частью нереальные и  преувеличенные, а ребёнок принимал их за чистую монету. Невидимые и незаконнорожденные страхи откладывались в его подсознании. Не осознавая того, мать искусственно выращивала в сыне фобии. Ей казалось, что за каждым углом притаилась опасность, и она старалась контролировать любой шаг сына. Даже в туалет до шести лет его одного не пускала. Правда, однажды всё-таки пришлось оставить сынишку без присмотра, чтобы побежать в магазин за молоком. А Юре, как назло, приспичило по малой нужде. В ожидании мамы он начал делать нетерпеливые круги вокруг стола. Но её всё не было. С искажённым от боли лицом мальчик переминался с ноги на ногу, борясь с настойчивыми позывами мочевого пузыря опорожниться… Тут дверь наконец распахнулась вместе с тревожным возгласом матери: «Ой, Юрчик, ты цел?» Мальчик расслабился и помочился в штаны…

Для матери Юра всегда оставался ребёнком. Она неизменно провожала сыночка в школу, даже когда он учился уже в средних классах, просила учителей относиться к нему со всем вниманием. В переполненном транспорте мать могла попросить взрослых пассажиров уступить сыну-подростку место – якобы тому нездоровится. Сама она при этом готова была стоять у окошка со своими сумками, едва держась за поручень…

На переменах в школе Юра не бегал, не резвился, на классных вечеринках не танцевал, не веселился. Однако замкнутый и стеснительный Юра любил играть в придуманную им же странную игру под названием «В эту уж точно не влюблюсь…» И, приглядываясь к однокласснице поневзрачней, фокусируя своё внимание на её физических недостатках, будь то длинный нос или оттопыренные уши, подросток убеждал себя: «Нет, в неё уж точно не влюблюсь…» Но через несколько дней Юра вдруг с изумлением обнаруживал, что влюбился. Влюблялся тихо, молча страдал, опасаясь, что кто-то, в том числе сам объект его необъявленной любви, узнает о его тайне. Но подавляемые противоречивые чувства, переполнявшие подростка, выплёскивались в воображаемые ситуации. Тут Юра, считавший себя некрасивым и остро переживавший реальные и мнимые изъяны своей внешности, всегда был на коне, неотразимым и непобедимым героем. Игра воображения доставляла ему удовольствие и приносила успокоение, сглаживала чувство одиночества и непонятости.

В своё личное пространство – мир фантазий, где чувствовалось легко и комфортно, Юра никого не пускал. Но однажды, лет в пятнадцать, он раскрылся матери относительно новой платонической пассии. Объятая ужасом мать явилась на следующий день в школу и попросила девушку, которая даже и не подозревала о чувствах Юры, не охмурять сынка… От стыда Юра слёг в постель на целую неделю – его хрупкий внутренний мир был разрушен…

Чрезмерное проявление родительской заботы мешало Юре расти. По паспорту ему уже было восемнадцать, а по уровню зрелости и зависимости от матери – лет десять. Даже по форме тела Юра напоминал большого ребёнка – мать не позволила ему развиться как мужчине. Когда подошло время, она освободила его от службы в армии, как единственного своего опекуна (на фоне тотальной опёки с её стороны это звучало смешно!), устроила ему инвалидность и небольшую пенсию…

Проходили годы, а Юра, вечно маленький мальчик, привыкший, что ответственность за него всё время берёт на себя кто-нибудь другой, а именно – мать, плыл по течению, не особо задумываясь о своём будущем. У него не сложилась ни личная жизнь, ни профессиональная карьера. Не обделённый умом, Юра дотянул лишь до второго курса университета. Ему не сиделось на лекциях, было лень учиться, а такого весёлого предмета, как физкультура, он и вовсе боялся. Ничто, даже постоянные «незачёты» и угроза отчисления, не могли заставить его появиться перед сокурсниками в спортивных трусах…

После отчисления из университета Юра, опасаясь гнева матери, некоторое время имитировал посещение занятий. Но вскоре тайна раскрылась, а родительница чуть инфаркт не схватила.

Юре уже было под тридцать, когда неожиданно скончалась мать. Он никак не мог осознать произошедшее, походил своими неуверенными, словно во сне, движениями и жестами на неудачливого спортсмена, едва поднявшегося из глубокого нокдауна. Соседи помогли организовать похороны, достойно предать женщину земле. До сороковин они утешали Юру, помогали, чем могли. Старушка из квартиры напротив каждый день приносила ему горячий жидкий обед. Но вскоре соседи погрузились в свои повседневные заботы, а Юра остался наедине с проблемами, от которых так тщательно оберегала его всю жизнь мать. Боль притупилась, но взамен обострилось ощущение беспомощности и ненужности. Связь с внешним миром Юра поддерживал единственно через соседского мальчишку, который пару раз в неделю покупал ему хлеб, кефир или кусок сыра на скудную пенсию по инвалидности.

Тем временем Юра всё глубже погружался в болото негативных эмоций, переживаний и тревог. Удушье, приливы жара и холода, головокружение и другие  неприятные ощущения мучили его постоянно. Порой он пытался найти спасение в прошлом, ища там что-то светлое и обнадёживающее. Самым ярким и чуть ли не единственным воспоминанием были редкие дни, проведённые летом в деревне у давно уже почившего дедушки. Внешне неказистый, но уютный внутри домик с железным красным петушком на крыше, золотой диск солнца в ясном небе, лучезарный полдень, чистый воздух, наполненный трелью птиц, жужжание пчёл, стрекот кузнечиков в зелёной травке, по которой можно было прогуляться босиком… Обычная деревня со своими прелестями и недостатками, но Юра чувствовал здесь невиданную свободу… Теперь всё это казалось было из другой, далёкой и чужой жизни…

Одиночество, в котором заперся Юра, лишь  усилило страхи, появились новые. Мог ли он предположить, что станет бояться и закрытого пространства? Тех самых четырёх стен, в которых замуровался в подсознательной надежде обезопасить себя. Всё вокруг раздражало Юру. Недовольство вылилось в несвойственную ему агрессию: он бранил непривычными для себя матерными словами картины, статуэтки, посуду. Особенно доставалось большим настенным часам с маятником. Их монотонный бой, выкрадывающий средь бела дня секунды, минуты и часы отпущенного земного времени, усиливал чувство безысходности и страх перед будущим. Юра заставил замолчать часы, разбив их шваброй. Но потом стала давить безжизненная тишина, и, борясь с ней, Юра стал громко разговаривать с собой, спорить с кем-то невидимым.

Появилась боязнь уснуть – по ночам снились кошмары. Юра не раздевался, лежал большую часть ночи с открытыми глазами, словно готовый по сигналу выбежать из дому. Порой нервно вскакивал с кровати, но к окну не подходил, боялся заглянуть за стекло, особенно в сумерках, ибо ему казалось, что кто-то оттуда наблюдает за ним, и если он раздвинет штору, то наткнётся на взгляд, подобный обращающему в камень взору горгоны  Медузы…

А в светлое время суток преследовали галлюцинации. Одна из них повторялась часто – красивая ведущая с экрана давно не работающего телевизора звала поцеловать его, указывая пальцем на правую щёчку и подмигивая при этом. В такие минуты Юра застывал в ступоре с растерянно-глупой улыбкой на лице…

Страх блокировал разум, а вскоре и вовсе заменил его. Наслаиваясь друг на друга, эмоции превращались в реальную силу и уже сами формировали будущее, вернее, его отсутствие. Юра окончательно потерял ту невидимую, почти неуловимую нить, которая связывает человека с действительностью. Окружающий мир казался нереальным, отдалённым, а собственные действия – чужими.

Юра и внешне изменился до неузнаваемости – от его упитанной женской фигуры остались кожа да кости, лицо неестественно осунулось, нос заострился. Из-за страшной худобы одежда висела на нём мешком.

Обросший волосами до самых глаз, безжизненных, воспалённых, испещрённых красными прожилками, он теперь боялся и собственного отражения в зеркале. Казалось, Юра и был сам Страх… А за плотно зашторенным окном, к которому он боялся приблизиться, был свежий воздух, пели птицы, и жизнь, такая недоступная теперь для Юры, шла своим чередом…

Но однажды ночью кто-то позвал его снаружи. Юра, казалось, ждал этот голос. Неожиданно легко он поднялся с кровати и плавно, подобно лунатику, направился в сторону балкона.

На холодном небе одиноко светила какая-то необычная, красная луна, свет которой придавал одинокой мрачной человеческой фигуре ещё большую мистичность. Юра поднял мёртвый взгляд вверх, на верного спутника земли, тяжело перевёл дыхание и, заглянув в притягивающую пустоту, перевалился за перила. Но как-то не сразу он пошёл вниз – некоторое время его невесомое тело словно парило в воздухе на неподвижно распростёртых крыльях. Со стороны могло показаться, что это не человек бросился с балкона, а с бельевой верёвки сорвался балахон…

К удивлению, не было никакого страха. На миг в голове у Юры просветлело, и он понял, что наконец избавился от всех преследовавших его ужасов и обретает настоящую свободу. От охватившей его радости он закричал, вернее, попытался сделать это, но вышел какой-то сдавленный хрип. Юра, кажется, даже взмахнул, подобно раненой птице, руками-крыльями, пытаясь остановить свой роковой полёт. Но было уже поздно…

Жалобный собачий вой пронзил темноту. Как по отмашке дирижёра, этот одинокий вопль подхватило истошное завывание невидимого бродячего псиного хора…

Небольшое послесловие

Дорогой читатель, на самом деле персонажа моего, признаюсь, мрачного  рассказа не существовало. Это гиперболизированный трагический образ, жертва обстоятельств и воспитания. Он может вызвать жалость, сочувствие и даже страх. Конечно, я был определённо жесток, позволив себе выставить своего незадачливого героя (впрочем, признаемся, в каждом из нас есть что-то от него) в столь невыгодном свете, навешав на него все страхи мира. Но…

К проблеме страха в той или иной мере я не раз обращался в своих повестях и рассказах. Сейчас я решил сконцентрироваться на этом загадочном и неоднозначном явлении, его влиянии на жизнь и судьбу человека. Углубившись в образ и нагнетая, во многом искусственно, страсти, я всего лишь хотел как можно полнее показать ту тёмную сторону человеческого сознания, которая порой пытается взять верх над нами, потушив в нас всё светлое и доброе, подавить нашу волю, заключая её в свои ледяные тиски…

В то же время надо признать, что страхи сопровождают нас всю жизнь, взрослеют вместе с нами, и их надо уважать, но не бояться. Со страхами надо считаться, ибо при правильном обхождении с ними они часто помогают нам преодолевать различные сложные жизненные ситуации, выживать и побеждать.

Иначе говоря, человек должен управлять страхами, а не страх человеком, ибо уступить страху – значит поступиться свободой, добровольно отказаться от неё, превратиться в безвольного раба.

Думаю, такая перспектива никому не нужна.

Ашот Бегларян,

декабрь 2013-февраль 2014