Надежда Никитенко. Путь на Русь

ЛИТЕРАТУРА

«Наша Среда online» — Продолжаем публикацию книги Надежды Никитенко «От Царьграда до Киева. Анна порфирородная. Мудрый или Окаянный?». Благодарим автора за разрешение на публикацию!

От автора

АННА ПОРФИРОРОДНАЯ

Путь на Русь

Незаметно прошел май, и князь начал собираться на Русь, где его ожидало великое дело крещения народа. Туда уже был отправлен передовой отряд с частью духовенства и мастерового люда, которые должны были подготовить почву для крещения киевлян: необходимо было возвести хотя бы деревянные храмы, чтобы новообращенные имели Божьи дома для служб и укрепления веры.

Проехали мимо красной от цветущих маков цепи крымских гор. Перед путниками лежала необозримая открытая всем ветрам и кочевникам Причерноморская степь, в которой господствовали печенежские орды. Владимир при поддержке Константинополя пришел к согласию с печенежскими князьями, которые, получив богатые дары от князя и императора, даже послали большой отряд всадников для охраны русского каравана. Путь на север пролегал по Днепру, он вел «из греков в варяги», соединяя между собой Понт и Варяжское море. Этот путь был проторен первыми правителями Киева, бывшими в то же время предприимчивыми купцами. Они везли свои товары в Константинополь — огромный рынок торговли и самый богатый город во всем христианском мире.

Из книги своего ученого деда Константина Порфирородного Анна узнала, что каждую весну, как только таял лед на реках, дань, собранную в холодную пору года во время полюдья с разных восточнославянских племен, отправляют по Днепру в Киев. Подвластные славяне еще зимой рубят деревья на лодки-долбленки, снаряжают их и вводят в находящиеся рядом водоемы, впадающие в Днепр. Затем они по Днепру отправляются в Киев, вытаскивают лодки на берег и продают воинам-купцам. Купцы, разобрав свои старые моноксилы — лодки, сделанные из одного ствола, переносят с них весла, уключины и прочую оснастку, снаряжая новые моноксилы. В июне, тронувшись в путь по Днепру, приходят к Витичеву — сильной крепости. Там ждут пару дней, пока соберутся все моноксилы, а оттуда огромный караван, нагруженный мехами и невольниками, плывет под охраной княжеской дружины в Константинополь.

Ниже Киева начинается степь, в самом сердце которой Днепр бурлит порогами. Константин Порфирородный сообщает, что когда русы приходят к порогам, они не могут перейти их иначе, как только в обход, вытянув лодки из реки и неся на плечах или волоча их по суше. Именно здесь на них обычно нападают печенеги. Поэтому Русь не может идти в далекие походы, не заключив союз с печенегами.

Прежде всего приходят русы к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что по-славянски значит «не спи!». Посредине него крутые и высокие скалы, торчащие подобно островам. Вода, набегающая на них и пенясь, низвергается вниз, издает страшный гул и наводит страх. Здесь русы, пристав поблизости, высаживаются на сушу, а вещи оставляют в лодках. А затем нагие, ощупывая ногами дно, волокут лодки, чтобы не удариться о камни, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая лодку шестами. Так с крайней осторожностью они минуют первый порог по изгибу у берега реки. Когда пройдут его, то забирают с берега остальной люд и приходят ко второму порогу, называемого по-славянски Островунипрах (островъныи праг), что означает «островной порог». Он подобен первому, тяжек и трудно переходим; здесь снова высаживают людей и переводят лодки.

Подобным образом переходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает «Шум порога», а затем так же — четвертый порог, огромный, нарекаемый по-славянски Неасыт, что означает «ненасытный». У этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи, которые неусыпно несут стражу из-за печенегов. А прочие, выгрузив товар, который везут в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль (9 км), пока не минуют порог. Затем также одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сю сторону порога, сталкивают их в реку, вновь загружают, входят сами и снова отплывают.

Приплыв к пятому порогу, называемому по-славянски Вулнипрах (волновой порог), ибо он создает большие волны, вновь переправляют по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и втором порогах, и приходят к шестому порогу, называемому по-славянски Веручи (въручии), что означает «кипящий», и преодолевают его подобным же образом.

Плывут оттуда к седьмому порогу, называемому по-славянски Напрези, что переводится как «малый порог». Затем достигают так называемой переправы Крария, через которую переправляются херсониты, идя из Руси, и печенеги на пути к Херсону; эта переправа имеет ширину ипподрома (180 м), а длину — насколько пролетит стрела, пустившего ее отсюда дотуда. Поэтому к этому месту сходятся печенеги и воюют с русами.

Перейдя это место, пристают к острову, называемого Св. Григорий, и на этом острове, где растет огромный дуб, совершают свои жертвоприношения. Приносят ему в жертву живых петухов, а вокруг дуба втыкают стрелы и насаживают на них жертву — кусочки хлеба, мяса и что кто имеет, как велит их обычай. Бросают и жребий о петухах — или их зарезать, или съесть, или отпустить живыми. От этого острова русы уже не боятся печенегов, пока не окажутся в реке Селина. Тронувшись оттуда, плывут четыре дня к лиману, к устью реки. Здесь есть остров Св. Эферий; пристав к нему, отдыхают там два или три дня, чинят свои лодки, если в них повреждены паруса, мачты или кормило.

Оттуда плывут в Днестр и, найдя там пристанище, снова отдыхают. Когда же наступит благоприятная погода, отчалив, они приходят в реку, называемую Аспрос (Белая) и оттуда приходят в Селину, так называемый рукав реки Дунай. Пока они проходят реку Селина, рядом мчат печенеги, и если море, как это часто бывает, выбросит лодки на берег, то все выходят, чтобы всем вместе противостоять кочевникам.

От Селины они уже не боятся никого; идут в Болгарию и приходят к устью Дуная, а дальше идут землей болгарской к ромейским краям. Здесь завершается их мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое плавание. «Так написал Константин, — завершила Анна».

Анна узнала от Владимира, что миновал почти век, как печенеги вышли в причерноморскую степь из глубин Азии и раскинули свои кочевья между Доном и Дунаем. Лишь день пути отделял их от Киевской земли. Много горя и слез испытали русские люди от этого хищного племени; когда на горизонте появлялись их черные клобуки (колпаки), ужас охватывал мирное население Приднепровья. Страшными тучами двигались печенежские орды. Конные ватаги жгли и грабили все впереди себя, вырезали целые поселения и брали в неволю людей, грабили их жилища, забирали скот. Где прошли орды, земля становилась черной, как после саранчи, которая не оставляла за собой ничего живого. Обратный путь кочевников был обозначен трупами: невольников гнали перед собой, как отару, старых, малых и заболевших без всякого сожаления убивали.

Владимир рассказал Анне, что намеревается создать могучую линию укреплений вдоль южной границы Руси, о которую будут разбиваться волны печенежских набегов. Он уже начал строительство крепостей по рекам Десна, Остер, Трубеж, Сула и Стугна, будучи уверенным, что даст достойный отпор этим самым жестоким врагам Руси.

В июне отправились в обратный поход, проходивший как водным путем, так и сушей вдоль Днепра. Когда пустилась в путь вся масса ратного и мирного люда, животных, кораблей, телег, казалось, что отправилась на север целая страна. Из Херсона везли большое количество мраморных деталей для отделки будущих киевских дворцов и храмов. Мрамор на Руси не добывали, и цена его была там чрезвычайно высокой. Князь даже захватил с собой несколько беломраморных саркофагов для собственного семейства, потому что властитель должен заблаговременно подготовить себе место вечного упокоения.

Он вез в свою столицу также великолепную бронзовую квадригу, взятую с корсунского ипподрома, и мраморные статуи античных богов, призванные украсить Киев.

То было свадебное путешествие Владимира и Анны, преисполненное для обоих и радостей, и огорчений. Люди разных культур, мировоззрений, нравов должны были сблизиться между собой, стать единым телом и единой душой. Для этого Владимиру предстояло переродиться из язычника в христианина, изменить все свое естество, весь образ жизни. Анна должна была помочь ему в этой самой тяжелой победе над самим собой, а в то же время — войти в его мир, понять и принять его, такого еще чуждого для нее.

А жить по новым, христианским законам князю было нелегко. Вставал он с восходом солнца для утренней молитвы. Слуги одевали его, и к нему приходил его духовник, благословлявший князя крестом, после чего дьяк ставил перед алтарем походной церкви образ святого, память которого праздновалась в тот день. По завершении молитвы Владимир прикладывался к иконе, и духовник окроплял его святой водой.

После молитвы дьяк читал духовное слово — наставление из особого сборника слов, распределенных для чтения на каждый день года. Эти сборники называли Златоустами и Златоструями — они состояли из мудрых наставлений Отцов Церкви, преимущественно Иоанна Златоуста. Закончив утреннюю молитву, Владимир посылал к царице спросить о ее здравии, о том, как она опочивала. Затем сам шел поприветствовать ее, и они вместе слушали в церкви Литургию, которая длилась не менее двух часов. Князь внимательно вслушивался в слова службы, отправлявшейся на славянском языке болгарскими священниками. Он уже знал немало молитв и церковных гимнов, с пылкостью неофита читал и пел их вместе со всеми, бил десятки земных поклонов.

После Литургии Владимир начинал свои княжеские дела. К нему приходили бояре, и вместе с ними он за утренней трапезой решал все неотложные вопросы.

В полдень бояре расходились, и Владимир обедал вместе с Анной, в окружении приближенных к супружеской чете лиц. Анна учила Владимира умеренности в еде, простоте в быту, говоря, что этим должен отличаться христианский царь. Она часто вспоминала своего брата Василия, у ног которого лежали все богатства мира, а он питался, как человек скромного достатка. Анна настаивала на соблюдении постов, объясняя мужу, что в этом проявляется истинная преданность князя православию, уставу и обрядам Церкви. Сама она постилась трижды в неделю: в понедельник, среду и пятницу.

Правда, княжеский стол был богатым, подавались десятки кушаний, и почти все они предназначались для бояр, дружинников и двора Анны.

После обеда княжеская чета отдыхала до вечерни, а после службы князь снова советовался с боярами. Когда бояре уходили, наступало, наконец, время общения Владимира и Анны. Княгиня ценила эти часы превыше всего, потому что именно тогда происходило между ней и мужем таинственное духовное единение. Им читали церковные книги, особенно из церковной истории, наставления, жития святых, светские хроники и разные произведения. Иногда сюда приглашали старых бывалых людей, рассказывавших о разных событиях, путешествиях и походах, о далеких краях и об обычаях чужих народов.

Среди дружинников Владимира были скальды-викинги, составлявшие саги и поэмы, которые воспевали подвиги храбрых конунгов. Но больше всего князь любил слушать славянских сказителей, которые под аккомпанемент домры пели давние народные предания и былины.

Анна еще плохо понимала славянскую речь, но было в этих напевных сказаниях нечто такое, что гармонично соединяло их с окружающим миром, с этими безграничными просторами, с могучей славянской рекой и широкой степью. Все вместе говорило ей о величественной эпопее славянства, которое виделось ей уже не грязным и диким скифским племенем, а древним великим народом, которого Бог избрал для Спасения.

После ужина Владимир снова молился в походной церкви, а затем отправлялся отдыхать с молодой женой.

Однако не все складывалось гладко у княжеской четы. Князь любил подолгу пировать со своими боярами, и нередко бывало так, что Анне приходилось одной коротать ночи. Она знала, что дружинники ведут с собой много красивых женщин, и ей рассказывали, что каждый из них имеет девушку в услужении, которая моет ему голову, готовит еду и напитки, и еще одну — наложницу. Доходили до нее слухи, что и сам Владимир не покинул старых привычек.

Больно было это слышно Анне, потому что не был уже чужим для нее Владимир, и она даже себе не осмеливалась сказать, что любит его. Неужели ее храбрый витязь, ее Дигенис Акрит изменяет своей царице? Старая, как мир, история. Ведь и сам Дигенис не избежал грехопадения, хотя пылко любил свою жену. Первое из них случилось с прекрасной арабкой, которую покинул любимый, а второе — с не менее красивой амазонкой Максимо, после того, как Дигенис победил ее в поединке. Но каждый раз Дигенис тяжело переживал свою измену, а Максимо даже убил. Раскаяние приводило его к тому, что он не мог оставаться таким, как раньше, даже менял свое местожительство, начиная на пустом месте новую жизнь. Так очищал душу и сердце, закалял дух и тело.

Только страх Божий удерживает человека от греха, думала Анна, потому и не упрекала мужа, не надоедала ему слезами, а терпеливо взращивала в нем христианина, пытаясь найти в его душе те струны, которые давали наилучший отзвук.

Тогда и почувствовала Анна, что Владимир с особенным вниманием слушает те повествования чужестранцев о своем народе, которые она читала в книгах царской библиотеки. Князю было отрадно знать, что не ничтожным народом он владеет, а славным, известным всем окружающим странам. Поэтому и зовется этот народ славянским, то есть прославленным. Любознательность Владимира нравилась Анне, ибо тот, кто жаждет знаний, ищет истину, открывает душу Богу.

Владимир заинтересованно слушал в пересказе Анны рассказ арабского писателя Ибн-Фадлана, который в 922 г. находился в посольстве халифа Муктадира к царю волжских булгар. Анна лучше всего запомнила то, что в этом рассказе касалось славянских женщин, среди которых ей предстоит отныне жить до самой кончины.

Ибн-Фадлан повествует в своей записке, что каждая русская женщина имеет на груди коробочку железную или медную, серебряную или золотую, в соответствии с положением в обществе и богатством мужа; каждая такая коробочка имеет перстень, и к ней прицеплен нож, также на груди. На шее носят золотые и серебряные цепи: если муж имеет десять тысяч дирхемов, то дарит жене цепь, если имеет двадцать тысяч — дарит ей две цепи, и так каждый раз, как только его прибыль увеличивается на десять тысяч дирхемов, дарит он жене новую цепь, так что порой иная носит на шее много цепей.

Наибольшее украшение у них — зеленые стеклянные кораллы, доставляемые на кораблях; всяким способом пытаются их заполучить, покупают один за другим кораллы по дирхему, из них нижут бусы своим женам. Язычники, а как пекутся о своих женах! — удивлялась Анна. Ведь и Писание говорит о необходимости заботы мужа о своей жене.

Анну поразил рассказ Ибн-Фадлана об обряде захоронения русов. Араб объяснял, что русы сжигают своих мертвецов, чтобы их не ели разные гады и черви, чтобы сожженный огнем покойник мгновенно попадал в Рай.

Ибн-Фадлан сам наблюдал похороны одного знатного покойника. Русы положили мертвеца в могилу и накрыли ее крышкой и засыпали на десять дней, пока не покроили и пошили ему одежду. Похороны бывают так: для бедного делают малую лодку, кладут его туда и жгут; если богатый, то собирают его имущество, делят на три части: одну треть дают семейству, за вторую треть готовят ему одежду, за последнюю треть покупают напитки, которые пьют в тот день, когда девушка-рабыня убивает себя и горит вместе с хозяином. Они весьма охочи к вину, пьют его день и ночь. Так что порой некоторые из них и умирают с чаркой в руках.

Как только умер муж, спросили его молодых рабынь: «Кто из вас умрет с ним?». И одна сказала: «Я». Тогда позвали двух девушек, которые должны ее стеречь и быть с ней, куда бы она ни пошла; иногда они моют и ноги ей своими руками. Дальше взялись кроить ему одежду и готовить все нужное.

Девушка же пила ежедневно и пела, веселясь и радуясь. Она переходила из шатра в шатер, отдаваясь соплеменникам, после чего каждый из них произносил заклинание, что сделал это из любви и почтения к покойному. Когда же наступил день, когда должны были сжечь покойника и девушку, лодки вытянули на берег, поставили четыре подпоры из берез и другого дерева, а вокруг идолы, подобные великанам. Лодку вытащили на те подпоры и ходили туда и сюда, говоря какие-то слова, а покойник все еще был в своей могиле.

Затем принесли скамью, поставили ее на лодку и укрыли вышитыми коврами, шелком греческим и подушками, также греческого шелка. Пришла старая женщина, которая зовется ангелом смерти, и застелила на скамье все это; она присматривает за шитьем и приготовлением, она же убивает девушку; сама она — красная, грубая, свирепая видом.

Затем пришли к могиле, сняли землю с нее, подняли крышку и вынули мертвеца в плаще, в котором он умер. Ранее поставленные в могилу напитки, овощи и гусли теперь вынули. Покойник ни в чем не переменился, только цветом. Надели на него широкие штаны, чулки, сапоги, куртку и сорочку из шелка с золотыми пуговицами, надели шапку из шелка и соболя, понесли в шатер, который стоял на лодке, посадили на ковры и подперли подушками. Напиток, овощи и благоухающие растения бросили перед ним. Собаку разрубили надвое и бросили в лодку. Все оружие покойника положили возле него. Далее взяли двух коней, гоняли их, пока те упрели, разрубили мечами и бросили в лодку; принесли петуха и курицу, зарезали и бросили туда же.

Когда наступило время между полуднем и закатом солнца в пятницу, повели они девушку к чему-то, сделанному наподобие дверной перемычки. Она стала ногами на руки мужчин, поднялась на ту перемычку, сказала что-то на своем языке, и ее спустили. Потом подняли во второй раз, она поднялась, опять что-то сказала, и ее спустили. Подняли в третий раз, и она сделала то же, что и первые два раза.
Затем дали ей курицу, она отрубила ей голову и отбросила, а курицу взяли и отнесли к лодке. Толмач объяснил Ибн-Фадлану, что в первый раз девушка сказала: «Вот вижу я моего отца и мою мать», во второй: «Вот вижу я — сидят все родственники покойные»; в третий раз сказала: «Вот вижу я своего хозяина, сидит он в саду, а сад хороший, зеленый; с ним там мужчины и парни, он зовет меня, ведите же меня к нему».

Ее повели к лодке, она сняла обручи, которые были на ее руках, и отдала старой женщине, которая зовется ангелом смерти. Эта женщина должна была ее убить. Потом взяла обручи, которые были на ногах, и отдала двум девушкам, обслуживавшим ее, — это дочери ангела смерти. Потом подняли ее в лодку, не заводя в шатер; пришли мужчины со щитами и палками и подали ей чарку с напитком; пела над ней и выпила. Толмач сказал, что это она прощается со своими подругами. Потом дали ей вторую чарку, она взяла и запела длинную песню. Старуха же подгоняла ее, чтобы выпивала чарку и шла к шатру, где ее хозяин. Сильно опьяненная напитками, девушка все же страшилась и колебалась, не хотела войти в шатер и лишь воткнула в него голову. Старуха взяла ее за голову, завела в шатер и сама пошла за ней.

Мужчины начали бить палками по щитам, чтобы не слышно было ее крика и, чтобы это не сдержало других девушек умирать вместе со своим хозяином. Девушку положили рядом с покойником, ее хозяином, двое взяли ее за ноги, двое за руки, а старуха, ангел смерти, обвязала ее шею шнурком и два противоположных конца дала двум тянуть. Сама подошла с большим широким ножом, воткнула между ребер и вынула, а два мужчины душили ее шнурком, пока не умерла.

Потом подошел более близкий родственник покойника, взял кусок дерева, зажег и пошел, пятясь перед лодкой. Одну руку держа позади, сам голый, зажег дерево под лодкой. Затем и люди подошли, каждый имел зажженный кусок дерева и бросал на дрова под лодкой.

Огонь охватил лодку, дальше — шатер с покойником, девушкой и всем остальным. Дунул сильный сердитый ветер — пламя непрестанно разгоралось все сильнее. Русы говорили, что бог послал ветер, чтобы взять покойника через час. Вскоре лодка, дерево, покойник и девушка превратились в пепел. Потом на месте, где стояла лодка, русы сделали что-то вроде округлого горба, воткнули в него большую березовую сваю, на которой написали имя покойника и имя русского короля, и пошли себе.

«Еще, мой господин, — говорила Анна, — Ибн-Фадлан рассказывает, что на Руси есть такой обычай, чтобы вместе с князем на его дворе жили четыре сотни отважных товарищей и верных людей, которые вместе с ним умирают и отдают себя на смерть за него. Они сидят под троном князя, а трон у него большой, драгоценными камнями украшенный. На троне с ним сидит сорок наложниц, с трона он никогда не слезает; если захочет поехать, то подводят коня к трону, и оттуда он на него садится, а если слезть, то подводят коня так, что он залезает на трон».

Владимир рассмеялся: «В самом деле, княжеские хоромы большие и просторные, и дружинники мои верны мне до смерти. Но разве знают чужестранцы о княжеской жизни и обычаях лучше меня? Я сам расскажу тебе, моя царица, правдивую былину о славной княжеской родословной и о своем народе. Пусть моими устами будут мой лучший певец и его серебряные гусли».

НАДЕЖДА НИКИТЕНКО

Продолжение