«Наша Среда online» — Распахнутое порывом ветра окно, подоконник усыпан вишнёвым цветом, запахи майской грозы, и из проигрывателя, конечно же, седьмой вальс Шопена… Жаль, что во сне нет функции «прослушать ещё раз»… Медленно открываю глаза: в предрассветной тишине – протяжный молитвенный призыв муэдзина, доносящийся с минарета неподалёку… Ах, да! Мазендаран. Весна. Дурманящий солоноватый ветер с Каспия. Дурманящий сладкий аромат мандариновых рощ в цвету. Дурманящий терпкий запах горных лесов. И все это сливается в сумасшедшем дуновении, всепроникающем, меняющем оттенки с каждым порывом ветра и обостряющем до предела чувства.

ШОМАЛ — ПРОСТО СЕВЕР — ТАК ИМЕНУЮТ ИРАНЦЫ, ПОЖАЛУЙ, САМУЮ живописную и благодатную часть своей страны, включающую три провинции: Гилян, Мазендаран и частично Горган (древняя Вркана – «страна волков», в древнеармянской традиции – Врканац ашхар). Растянувшиеся вдоль тысячекилометровой южной береговой линии Каспия плодородные долины, холмы в хвое, озёра, речушки, водопады и разбросанные по всему этому великолепию уютные деревеньки и приветливые города с гостеприимным и очень трудолюбивым населением. Последнее очень существенно, иначе здесь не выращивали бы лучшие сорта риса. Какая там индийская Харьяна или Пакистан! Рис действительно родом из пригангских долин, но Южный Каспий придал этому злаку особенную изысканность. Элитарность местного сорта ещё и в том, что его не так много…

Весь этот шарм мягкого влажного тропика обрушивается на вас, как только вы пересекаете хребет Эльбурс, отделяющий иранский рай от центральных провинций страны. Во многом именно географический фактор превращает ареал, омываемый волнами Каспия на севере и прикрытый горами с юга, в настоящий природный заповедник с редкими видами флоры и фауны. Эти места всегда притягивали иранскую элиту: в мазандаранском Баболе сохранились руины дворца Сефевидов, в Рамсаре — дворец шаха Пехлеви и старинные особняки знати. Иметь виллу на Севере – маркер и сегодняшней элиты, заветная мечта тегеранца, утомлённого шумным мегаполисом: в выходные житель столицы, да и прочих центральноиранских городов, чаще всего отправляется именно на Север — вдохнуть солоноватый влажный воздух и насладиться местным колоритом.

Разве может быть такой прекрасной «страна дэвов» ? А ведь великий Фирдоуси в своей «Книге царей» поместил её именно в Мазендаране…

Но Южный Каспий – заповедник не только природный. Всякий раз, попадая сюда, я вспоминаю слова Михаила Бахтина о том, что у культурной области нет внутренней территории: «она вся расположена на границах», «каждый культурный акт существенно живёт на границах: в этом его серьёзность и значительность; отвлечённый от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым, вырождается и умирает». Специфика культурного пространства Южного Каспия обусловлена тем фактом, что эта земля тысячелетиями представляла собой важнейшую контактную зону. Древнейшие субстратные слои местных культур веками соприкасались, а порою и взаимодействовали с хуррито-урартским миром, чьё культурное влияние простиралось далеко за пределы административных границ Урарту. Все это, безусловно, породило особый феномен ментальности, отражённый в особом её архаизме, в консерватизме мышления и упорной приверженности традициям предков.

Ислам утвердился здесь гораздо позже, чем на всей остальной территории Ирана, а множество доисламских элементов и по сей день встречается в местных верованиях. Исследуя генезис колоритных персонажей местного религиозного фольклора, порой можно углубиться в такую древность, что остаётся только удивляться, как устная традиция способна сохранять и передавать информацию через столько поколений, не через века – тысячелетия! И это ведь тоже черта заповедника, охранной культурной зоны. А может, именно поэтому, собственно, она и воспринималась как «страна дэвов»: если и сейчас, через века после проникновения ислама, Южный Каспий полон религиозных реликтов, то можно представить, какова была приверженность древним локальным божествам в эпоху Фирдоуси. Не исключено, что тогда здесь ещё сохранялась традиция поклоняться обеим категориям древних индо-иранских божеств – и ахурам, и дэвами, которые представлялись скорее амбивалентными, нежели просто положительными или отрицательными существами. Именно дэвы, например, согласно той же «Книге царей», обучили людей искусству письма… Позже дэвы были демонизированы на собственно иранском пространстве, оставшись в ранге богов лишь в маргинальных зонах…

Но самое примечательное в южнокаспийском регионе то, что архаичность мышления каким-то совершенно непостижимым образом сочетается здесь с его открытостью, а подчёркнутый традиционализм – с личной свободой: здесь даже статус женщины принципиально отличается, что заметно и в одежде, и в семейных отношениях.

Многократные поездки в этот край оставили у меня массу впечатлений, и не только профессиональных. Но этот опыт запомнился особенно…

ИТАК, МАЗЕНДАРАН. ВЕСНА. И СНОВА СОЛОНОВАТЫЙ ВЕТЕР С КАСПИЯ перемежает то доносящийся с холмов терпкий запах хвои, то аромат цветущей мандариновой рощи за окном. У нас сегодня очень теплая компания. На веранде, усыпанной мандариновым цветом, гости – таджикские музыканты из Самарканда и из Герата – наслаждаются вечерней прохладой. Неспешная беседа за чаем – о восточноиранском просторе, о волшебстве Средней Азии – щемящее душу ощущение чего-то бесконечно тёплого, доверительного, какой-то очень далёкой, но существенной части самости – нет, не утраченной, но скрытой под толстым слоем эклектики судьбы.

— Сыграете что-нибудь? – прошу я.

Самаркандец берет в руки саз, бережно проводит пальцами по изгибу, легко касается струн. Красноволосый, с широким холёным лицом, огромными весёлыми глазами, одет по-европейски. – Сыграем, устод?..

– А? Ну да, отчего не сыграть… – старик-гератец тихо перебирает струны: «Хороший парень этот самаркандец, но другой совсем, не наш, хотя и говорит на моем диалекте, и мелодии наши играет. Неужели в Самарканде все таджики такие?» — Так что, будем играть?

– Ты вот что, бобо-джон, ты начинай любую мелодию, а я подыграю – сымпровизирую свою партию в лучшем виде.

— Сымпровизируешь, говоришь? – видно, что старик немного растерян…

— А потом я тему подхвачу, а ты перейдёшь к импровизации…

— Ну да, перейду, — как-то неуверенно отвечает гератец, — Сказал бы просто, сынок, что мне играть, – я, хвала Аллаху, все наши мелодии знаю…

— Ну, так начинай любую!

Самаркандец был явно доволен собой – весь светился, собираясь продемонстрировать своё мастерство. Его природный талант вкупе с серьёзным музыкальным образованием придавали ему чувство абсолютной уверенности в своём профессионализме. Уж он-то знал все преимущества академизма: в их семье играли из поколения в поколение, но он был первым, кого называли не мутрибом — тем, кто просто развлекает публику, а почтительно — музыкантом.

«Что за импровизация такая?» — старик улыбался всем своим существом – добрыми карими глазами, сотнями глубоких морщин на загорелом лице, хайямовской бородой…

И КАК ТОЛЬКО ЭТИ КАРИЕ ГЛАЗА СОХРАНИЛИ СВОЙ НАСЫЩЕННЫЙ ЦВЕТ?! Солнце, выжигающее изумруд травы уже к концу весны, оставило едва различимыми цвета его ветхого халата «с душком» и бледно-голубой оттенок небрежно повязанной чалмы. Годы не оставили тёмных волос ни в его благородной бороде, ни в выбившихся из-под чалмы космах. А глаза всё продолжали излучать это мягкое каштановое тепло… Ему хотелось чем-то поделиться, предварить свою игру рассказом о своих же ощущениях. Надо же, и он дошёл до «страны дэвов»! Он много слышал о Мазендаране, но и представить себе не мог, что его искусство здесь так ценят! Какая долгая жизнь… Длинней, чем караванный путь из Ходжента в Хорасан через его родной Герат. Сколько пыльных дорог. Сколько мелодий. Его предки брели и брели по этому простору, не спеша и всё успевая, слушая саз во время привалов у сумасшедших горных рек, под ивами, на выгоревшей траве. Он, сколько себя помнит, перекладывал на струны саза эти чувственные напевы, под которые начинает играть вино и рождаются стихи.

Когда-то очень давно дед сказал ему, что нет больше караванного пути. Что теперь будет со всем этим драгоценным грузом напевов, легенд, поэтических строк? Неужели они так и останутся в пределах родных оазисов, а прочий мир так их и не услышит. Веками караваны несли их из Герата в Хорасан, а оттуда на юг или вдоль благодатного Каспия, о котором так часто он слышал от заезжих торговцев. Жизнь почти прошла. Разве думал он, что сам окажется здесь со своими мелодиями? Ему всегда казалось, что он – та же дорожная пыль, которую вечером сбивает он со своих сапог. И вот теперь он сидит, осыпанный мандариновым цветом, обнимая свой саз и вдыхая ароматы, так не похожие на запахи его родной земли… Улыбаясь по-детски наивно – чего хочет от него этот молодой, жизнерадостный, уверенный в своём таланте самаркандец? Чувствовал ли он когда-нибудь свою причастность к этим пыльным дорогам, к этим древним напевам? Да наверняка чувствовал – только как-то иначе… Импровизация – слово-то какое…

СТАРИК ЗАКРЫЛ ГЛАЗА, ВЗДОХНУЛ И НАЧАЛ ЧТО-ТО НАИГРЫВАТЬ. Минута, две, пять – старик, кажется, уже забыл обо всём на свете, о «теме» и «импровизации», о времени и пространстве, в котором находился, о своих немногочисленных слушателях. Он играл и играл — самозабвенно, весь отдавшись своей мелодии, а самаркандец всё не решался вступить… Он тихонько отложил инструмент, отошёл к распахнутому окну и отвернулся. Кажется, заплакал. Ему вспомнился дед, игравший этот напев на рассвете в саду. Он, кажется, начал понимать, что лишился чего-то существенного, чего не могли восполнить ни музыкальное образование, ни природный дар музыканта, переданный ему с кровью. Он тихонько подошёл к гератцу сзади, обнял старика за плечи и прижался щекой к выцветшей чалме. Старик улыбнулся и, не отрываясь от инструмента, кивнул в сторону сиротливо лежащего саза. Самаркандец решительно взял свой саз и подхватил мелодию, мечтательно улыбаясь. Это был один из самых прекрасных концертов народной музыки, на котором мне довелось побывать. Он снова вернул меня к мысли, многократно посещавшей меня в самых разных уголках земли и при самых разных обстоятельствах.

У нас бесконечное число причин и поводов быть благодарными Богу. Одна из них – широта ощущений, которой он наделил человека, не ограничивающая нас в восприятии прекрасного. Разве могла я представить ещё утром, очнувшись ото сна, полного ощущений майской грозы с вишнёвым цветом и Шопеном, что всего несколько часов спустя не менее восхитительными ощущениями обернётся для меня Южный Каспий с цветом мандариновым и музыкой далёких земель.

Спать я отправилась абсолютно уверенная в том, что, если ночью мне приснится предрассветный туман на Кубани и раздающаяся с соседского двора казачья «Не для меня-а-а прид-ё-ё-ёт ве-е-е-сна…», а утром проснусь в жарком Ереване под мелодию Комитаса, я буду чувствовать себя абсолютно счастливой – просто благодаря подлинным образцам настоящего искусства.

Виктория Аракелова
2013 г., Сари (Мазендаран)