КУЛЬТУРНЫЙ КОД
Ара Марджаняну,
в альбом с его коллажами и текстами
«Наша Среда online» — Город был расположен на так называемой линии геологического разлома. Сам разлом был основательно изучен, и карта его замысловатых линий, скрупулезно вычерченная терпеливой рукой профессионала, вполне сгодилась бы для журнальной странички “Выберись из лабиринта”.
Гораздо хуже было изучено влияние разлома на жителей города – задачи такой, видимо, не ставилось. Сам обыватель списывал на геологическую аномалию массу окружающего его негатива – от пыльных ветров душными летними вечерами до особенностей национального характера.
В некоторых местах разлом подступал к поверхности максимально близко, так что констатация факта его активности звучала то ли как постоянная угроза, то ли как единственное оправдание качеству дорог. Видимо, это и породило у группы населения тягу к транспортным средствам, приближенным по ходовым качествам к боевой технике. Тяжелые «танки во фраках» своеобразно демонстрировали триумф третьего закона Ньютона, отвечая противосилой на вызов рвущейся наружу стихии.
Ближе всех к разлому подступали глубинные ночные клубы. Правда, их завсегдатаи вряд ли догадывались об этом: никто из них не задавался вопросом, отчего местный гламур так разбавлен истеричностью – альтернативного гламура они не знали.
Неладное чувствовала одна Маша, но списывала это на свою неопытность. Она попала сюда впервые после бесконечного, скучного дня в чужом городе, после болезненно тоскливых сумерек, после монотонных блужданий по вечерним улицам в поисках, как ей казалось, горящих глаз. Но пока таковые попадались только у кошек, которых Маша просто не переносила. Требовательное мяуканье выдавало в них гадких суккуб и звучало отвратительным диссонансом внутреннему настрою Маши. Она уже выкристализовала в себе некое очень значимое чувство, а может, оно назрело само как следствие одиночества в чужом городе, пыльного ветра душным летним вечером и сумеречной тоски. Чувству недоставало лишь объекта, желательно с горящими глазами.
Привлеченная надписью Gl’Amour, апостроф в которой пообещал ей все сразу, она нырнула в подвальчик и, войдя, застыла у двери.
Блестело здесь все, кроме глаз: на стенах сияли экзотические бра, на шеях переливались солидные камушки в мерцающих холодным светом оправах, и кое-где даже светились на лицах улыбки. Но уже после беглого осмотра Маша поняла, что с глазами – безнадежно. Отступать, однако, было некуда, да и интуиция подсказывала, что это еще не все. Из всего этого блеска Маша выхватила-таки глазами темный уголок и буквально забилась в него.
Вот тут она и почувствовала дискомфорт, ошибочно приняв его поначалу за скованность новичка. Но коварный разлом так настойчиво источал свои агрессивные флюиды, что именно ей, как человеку непривыкшему к капризам местной геологии, очень скоро стало ясно, что висящее в воздухе напряжение – ощущение отнюдь не субъективное.
Маша была стоиком по натуре, к тому же стоиком любознательным. Она не могла уйти, так и не разгадав загадки претенциозного подземелья. Отчего так обострились чувства тоски и одиночества, и почему Gl’Amour, хотя бы поверхностно отвечая первой из заявленных задач, совершенно не справлялся с частью после апострофа?
Ей казалось, что если бы в клубе хоть на минуту воцарилась абсолютная тишина, она бы услышала гул под землей, как если бы ее столик располагался прямо над тоннелем метро, по которому бежала бесконечная электричка. Она как будто даже ощущала этот гул ногами. Время от времени казалось, что где-то совсем неглубоко под ней бьется ветер, загнанный в ущелье и не находящий выхода. С каждым новым его порывом смех в зале обострялся и слышалось лихорадочное постукивание бокалов.
Заказывая какое-то зелье, Маша напрямую спросила у бармена:
— А под нами что, метро?
Бармен был несколько сбит с толку неожиданным вопросом милой и явно неместной гостьи, на всякий случай улыбнулся заискивающе, потом еще раз – загадочно и ответил томным голосом вопросом на вопрос:
— А с чего это вы взяли?
— Да так, как будто гул какой-то снизу… И потом, мне кажется, атмосфера здесь какая-то нервозная, хотя антураж вполне… Располагает…
— А! Так это разлом, – пояснил бармен таким тоном, точно говорил о банальной достопримечательности.
— Какой разлом, где? – Машу прошиб холодный пот.
— Да не волнуйтесь вы так. А разлом под городом. Сейсмическая активность, знаете ли. Молодой вулканизм, ну и все такое. Вот, совсем недавно, например, … – бармен не замолкал, обнаруживая все новые и новые познания в области в общем-то далекой от сервиса. Но Маша уже почти не слушала. Она с ужасом глотала зелье, поглядывая в сторону двери. – …В общем, от него одни неприятности, даже на характер влияет, говорят.
— ???
— Влияет, влияет… Вы уж мне поверьте, — и совсем доверительным тоном – Уж я, как никто, знаю…
— Откуда? И вообще, подождите ка, я что-то не понимаю… Вы не шутите? – спросила Маша, будучи уже абсолютно уверенна, что все услышанное ею только что – правда.
— Да что вы! У меня и карта есть. Хотите?
— Да, если можно…
— Глянцевая, очень удобная и совсем недорого. Есть, конечно, кое-какие погрешности, ну, учитывая постоянную активность…
Маша вырвалась на свободу и, лихорадочно глотая предрассветную прохладу, пошла, почти побежала по аллее. Но постепенно она перешла на медленный шаг – здесь, под небом с тускнеющими звездами, среди дубов, фонарей, скамеек разлом уже не казался столь пугающим. Ну, живут же люди как-то с этим, как живут с вечными засухами, наводнениями, перманентными боевыми действиями. На фоне многочисленных климатических и гуманитарных катастроф невидимый разлом выглядел в общем-то не столь шокирующим явлением, каким показался Маше вначале.
Она присела на скамейку, все еще сжимая в руке свое необычное приобретение – карту разлома. “Покажу дома, когда вернусь! Не думаю, чтобы кто-то из наших слышал о таком. Надо же, даже карту солидную напечатали. Неужели для любителей экстрима?” Маше почему-то вспомнились передачи об исследователях глубоководных пещер и прочих крайне сомнительных с ее точки зрения мест — она аж поежилась то ли от мысли об этих документальных триллерах, то ли от ночной прохлады, собственно и вернувшей ее к реальности. «А разница температур здесь существенная – вечер, вроде, был таким душным», — проконстатировала Маша без особого удивления, вспомнив своего недавнего собеседника и уверенно приписав и эту особенность местного климата разломовским штучкам. Она вдруг подумала, что слишком быстро свыклась с мыслью о разломе. По крайней мере, настолько, что первоначальный ужас сменился повышенным интересом. Осталось пройти последний адаптационный барьер — стать безразличной к местному феномену … Но одной ночи для этого было явно мало.
В солидном старом здании напротив горело окно. Маше всегда нравилось смотреть на горящие ночью окна – они излучали какое-то особенное, располагающее тепло. А здесь, на фоне мрачной каменной громады одинокое незанавешенное окно казалось маяком, на обнадеживающий свет которого хотелось идти.
Стекло в маленькой створке под форточкой было чем-то завешено изнутри. Это непонятное что-то, скорей всего, частично восполнявшее отсутствие занавеса, неожиданно привлекло ее внимание. Маша решительно поднялась и подошла поближе. По рыжему глянцу висящей бумаги распластал многочисленные щупальца знакомый спрут… – карта разлома!
Теперь Маша уже не сомневалась – она здесь неслучайно. Надо идти на маяк. Там будут ответы на многие вопросы, именно там должен закончиться душный ветреный вечер, из которого Маша, минуя ночь, шагнула в предрассветный парк. Она прошла под аркой, вошла в темный подъезд и, чиркнув зажигалкой, стала нащупывать перила. Подняться нужно было всего один пролет, но уже на половине пути решимость ее значительно ослабла. На миг она остановилась, но, ощутив в руках глянец карты, быстро преодолела последние ступени и оказалась перед обшарпанной дверью без звонка.
Маша тихонько постучала, но никто не отозвался. Из-за двери доносилась музыка, кажется, Бах. “Надо же, да тут активно не спят,” — она постучала уже решительнее. Дверь отворилась. Перед Машей стоял растерянного вида мужчина с горящими от бессонницы глазами.
— Вы ко мне?
— Нет… д-да… Извините, ради Бога, не знаю, что это на меня нашло. Я понимаю, что уже очень поздно…
— Скорее слишком рано, но это не страшно – я все равно не сплю….
— Да, я заметила… Если бы не Бах, я бы не осмелилась…
— Прекрасно подмечено, сударыня! Если бы не Бах, многие из нас не осмелились бы на самые значительные поступки в жизни… Да вы проходите, не стоять же нам у порога. Тем более что беседа уже приняла интересный для меня оборот. Лалаянц, — протянул руку хозяин дома.
— Маша, — она не могла скрыть улыбки. Ее охватило какое-то давно забытое чувство, которому сложно было подобрать определение – что-то из детства – наверное, беспричинная радость.
Маша прошла по широкому мрачному коридору и оказалась в комнате, пространство которой почти полностью занимали два невероятно больших стола, буквально заваленных бумагой. Стены были спрятаны под необычными картинами, рассмотреть которые она не успела — в дверь постучали… “Э, да тут ночные гости – не редкость…”
Из коридора донесся удивленный голос Лалаянца:
— Роза Эдуардовна, вы?! Что-то случилось?
— А как вам кажется,- начала вкрадчиво соседка, — если в подъезде шумят посреди ночи, что может случиться с чутко спящим человеком? Теперь мне до утра не уснуть, а это чревато мигренью по меньшей мере дня на три! Я подумала, может у вас найдется легкое снотворное?
— Да нет, к сожалению, нет ничего. Я ведь такими вещами вообще не пользуюсь… Впрочем, вы ведь знаете…
— Знаю! Мне тоже казалось, что я многое о вас знаю – эдакий одинокий сыч! А вы, оказывается, гостей принимаете ночами! Знала бы – сама бы захаживала. Позвольте полюбопытствовать, что за дама у вас.
— Да я с ней знаком не многим больше вашего, Роза Эдуардовна. Разве что видел ее не в глазок, а в непосредственной близости. Ах да, еще руку успел пожать, — голос Лалаянца не скрывал веселой иронии.
Роза Эдуардовна тем временем уже улыбалась Маше:
— Роза Ветрофф, соседка нашего милого друга …
Роза Эдуардовна Ветрофф – парижанка с пышными казачьими формами — несколько лет назад в очередной раз вышла замуж, на этот раз за человека, в общем-то не совсем близкого ей по духу и по возрасту, зато с общей биографией. Тоже потомок эмигрантов, он, однако, мечтал о репатриации и тихой старости на родине. Розе Ветрофф пришлось смириться с этом капризом – ей нравились восточные мужчины с широкой душой, и она честно дожила с мужем его век в стране золотых абрикосов. Оставшись без благоверного, Роза Эдуардовна решила непременно вернуться в милый сердцу Париж. Но, подыскивая покупателя для квартиры, она вдруг осознала, что совсем не хочет возвращаться одна в город, не терпящий одиночества. Вот тут ее и осенило – сосед-холостяк: интеллигентный, неглупый и с вполне европейской профессией! Она как-то поинтересовалась, чем он занимается, и Лалаянц отшутился, сказав, что ловит ветер. Впоследствии оказалось, что так оно отчасти и есть. Он, правда, был немного странным, но жизнь научила Розу Ветрофф, что странность – почти обязательный атрибут интеллигента. Она уже почти решилась, и тут – этот ночной визит загадочной молодой гостьи!
— … и, я бы даже сказала, близкая приятельница.
Маша молчала, ей совсем не хотелось вступать в этот ненужный разговор. Она пришла сюда не за этим и очень боялась утратить только что случайно обретенное чувство беспричинной радости. Вдобавок, происходящее нарушало таинственную атмосферу приближающегося открытия, отдаляло его на неопределенное время.
Роза Эдуардовна ждала реакции, но тщетно – Маша была настроена на другую волну и интуитивно удерживалась на ней, хотя не без труда: разум убеждал ее, что надо по крайней мере представиться. Она взглянула на Лалаянца, пытаясь то ли поймать его настроение, то ли заручиться его поддержкой. Он все понял:
— Роза Эдуардовна, душечка, снотворного у меня нет, могу предложить перечную мяту – сам собирал, на Селимском перевале. Уверен, она вам поможет, — к концу фразы его голос уже не допускал возражений – куда вдруг подевались ироничные нотки, звучавшие всего минуту назад!
Мадам Ветрофф все стало трагически ясно, и пока Лалаянц ковырялся на кухонной полке в поисках банки с мятой, она, хлопнув поочередно двумя дверями, кинулась к флакончику с парижским воздухом и макетом Эйфелевой башни внутри. “Коварные азиаты!”
Лалаянц, держа в руках банку, рассматривал свою гостью, а она – стены. Теперь ей уже ничего не мешало окунуться в этот странный и совершенно новый для нее мир. Необычные картины оказались коллажами, вызвавшими у Маши самые противоречивые чувства. Были ли они красивыми или, наоборот, пугающими? Откуда эти образы и сюжеты – обрывки целых миров, цивилизаций, собранные в одно эклектичное пространство и схваченные деревянной рамкой. Несмотря на неоднозначные эмоции — от восторга до неприязни и даже страха, Маша не отрывалась от коллажей. Они не могли быть просто фантазией автора — многое в них казалось ей знакомым, но давно и почти безнадежно забытым. Память бесполезно рылась в своих закромах – где она могла это видеть? Или, может, читать о чем-то подобном? Про себя она отметила безусловное, на ее взгляд, достоинство работ – они были слишком завершенными и именно поэтому не всегда воспринимались как коллажи. Не верилось, что кто-то собрал их по кусочкам: будь они реалистичней, вполне сошли бы за фотографии.
— Кто автор шедевров? – попыталась пошутить Маша, но у нее не получилось; комок, образовавшийся в горле от множества разнородных эмоций, выдал ее самые искренние интонации.
Лалаянц медленным жестом поставил на стол банку с горным трофеем и с суровым выражением лица ответил:
— Я, представьте.
— Правда? Невероятно просто… Вы что, художник?
— Нет, не совсем. .. Я все больше по ветрам.
— Как это? Метеоролог, что ли?
— Да нет, ветроэнергетик. Выискиваю места, где больше ветра, чтобы потом ловить его энергию. Ставим там ветряки, ну, такие, типа ветряных мельниц, видели, наверное…
— Ага, в Голландии…
— Точно, у них с этим все в порядке. Люблю я эти мельницы, крутят лопастями, как крыльями…
— Любите, говорите… Надеюсь, это не единственное, что отличает вас от Дон Кихота…
Лалаянц по-детски искренне рассмеялся:
— Не единственное, у меня еще оруженосца нет.
— Ну, это поправимо. Оруженосец – дело наживное, возьмите соседку, к примеру.
Взгляд Маши упал на стол, рядом с которым она оказалась. Среди вороха бумаг и чертежей-карт со множественными паутинками она разглядела папку с длинной надписью. Первые два слова, выведенные заглавными буквами, читались вполне отчетливо: РОЗА ВЕТРОВ.
— О, и это все о ней! Да, для миссии оруженосца придется-таки кого-нибудь подыскать – соседке вы, как я погляжу, уже отдали роль Дульсинеи. Она-то хоть об этом знает?
— О чем вы, Маша?! –Лалаянц быстро подошел к столу, взглянут на папку, и тут его осенило, — Надо же! И как я раньше не замечал?! – он рассмеялся, пораженный этому удивительному совпадению и комичностью самой ситуации, — Неужели это судьба?
Его искренний смех вызвал у Маши полное недоумение – ну что за тип такой странный!
— Машенька, ну прочтите же дальше, ради Бога.
Маша склонилась над папкой: под РОЗОЙ ВЕТРОВ она разглядела продолжение, написанное уже мелким почерком Армянского нагорья (карты, предварительный анализ).
— Посмотрите на эти паутинки, они не напоминают вам распустившиеся розы? Роза ветров — один из наших базовых терминов. Видимо, у меня, как у профессионала, он вообще никаких ассоциаций не вызывает, раз я не разглядел в нем “перст судьбы”.
— Да, казус еще тот. Романтичная у вас профессия, даже в своих базовых определениях… Нет, ну я себе удивляюсь. Я сегодня сама не своя – находилась по ночному городу, забрела на чужую территорию, возмущаюсь чему-то, что меня, в общем-то, совсем не касается. Так коллажи, говорите, ваши… Невероятно…
— Что именно невероятно? Что мои? Думаете, если в голове у человека ветер, то ничего другого там уже быть не может? А у меня есть доказательство. Хотите?
— Давайте.
— Вот, незаконченный коллаж, на другом столе.
Маша перешла ко второму столу, такому же старому и громоздкому:
— Теперь вижу… И когда это вы успеваете – ветра, розы, коллажи…
— Да моя жизнь, собственно, проходит между этими двумя столами, когда я дома.
— А когда нет?
— А я бы и не покидал своей берлоги, но для одного из моих занятий регулярно нужны новые данные, а для другого – поделочный материал.
— Интересный вы человек, Лалаянц. Сижу тут у вас всего-ничего, а уже столько информации, эмоций… “Плюс одно давно забытое чувство,” — отметила Маша уже про себя.
— Знаете, а мне тоже приятно вот так запросто беседовать с вами. У меня какое-то чувство вдруг появилось….
— Беспричинной радости?!
— Ну почему беспричинной? Причина, мне кажется, в вас. Вряд ли это от Баха: мы с ним практически каждую ночь вместе каратаем, а я ничего подобного раньше не замечал.
Лицо Лалаянца вдруг стало таинственным:
— А вы ведь неспроста здесь сегодня появились. А, Маша, как вам кажется?
— Еще бы! Меня сюда, можно сказать, привела карта. Если бы у вас в окнах висел занавес, я бы, наверное, до сих пор сидела бы на скамейке в парке напротив.
— ?
— Да-да, карта разлома. Сначала меня ошарашили информацией о самом наличии этой аномалии под нами, потом вот даже карту вручили… Сегодня прямо ночь откровений – теперь я знаю о нанесенных на карты разломах и о собранных в розы ветрах…
Лалаянц задумчиво улыбнулся. После некоторой эмоциональной паузы он все-таки решился:
— Не знаю, воодушевит ли вас такая перспектива, но именно сегодня вам предстоит узнать еще кое-что, нечто, перед чем бледнеют эти всего лишь физические данные, пусть даже новые для вас — называть их знанием я не осмеливаюсь.
— Ну вот, уже слышу снисходительные нотки посвященного в адрес пусть и милой, но явно невежественной особы, — расстроено протянула Маша, — Кажется, так вы меня воспринимаете?
— Ну как вы можете, Машенька? Я ведь совсем о другом сейчас. У меня для вас…
— Подождите-подождите. Вы хотите сказать, что карта разлома – это вроде газеты-ежедневки: люди носят ее в сумках, завешивают ею окна …
— Нет, конечно…
— Я подумала, карта в окне – это знак, зов, если хотите; я пришла сюда в надежде узнать о разломе поподробнее, — Маша была почти расстроена…
— И правильно сделали, что пришли. Вот, получите ваше “поподробнее”, — Лалаянц достал с полки толстенный том и протянул его Маше, — “Геодинамика и история цивилизаций” Трифонова-Караханяна. Ознакомитесь в свободное от работы время. Это действительно интересно, но не требует таких эмоций. Поверьте мне, — в его голосе снова послышалась сталь, требующая внимания, более того — абсолютной концентрации.
Маша затихла, глядя на Лалаянца широко раскрытыми глазами.
— Приберегите экзальтацию для того, что вам предстоит узнать…
— А, может, не надо. Мне уже как-то не по себе. Не слишком ли много для одной ночи? Я еще не свыклась с мыслью …
— Не слишком. Я уже сказал, остальное – не более чем информация, которую можете при желании принять к сведению. И раз уж вы здесь сегодня, я покажу вам разлом, который действительно заслуживает внимания.
У Маши бешено заколотилось серце:
— Что вы хотите этим сказать? Нет, подождите, дайте мне несколько минут, я сейчас ничего не хочу слышать.
— Ну, хорошо, вы правы. Давайте-ка выпьем мяты, мне тоже не помешает, честно говоря.
Лалаянц заваривал мяту в больших чашках, что-то бубня себе под нос, а Маша продолжала рассматривать коллажи. Она снова мучительно старалась понять, что за ассоциации вызывали в ней эти сюжеты, если, конечно, можно называть сюжетом нечто очень разнородное в своей эклектике. Что-то ее настораживало. Да, вот что, наконец-то она стала нащупывать истину – между создателем коллажей и самими работами зияла огромная пропасть… Так и есть! Не мог этот по-детски смеющийся человек складывать эти синкретические, непредсказуемые мозаики, во всяком случае, большинство из них. Они как будто были ему навязаны, может даже не напрямую, исподволь, но кем? Вот почему она усомнилась в их авторстве!
Ей вдруг захотелось чистых стен вокруг, пространства… “Зачем он так усложняет бытие?”, — наверное она произнесла это вслух, поскольку Лалаянц отозвался:
— Упрощать – не в моих правилах, упрощение – это почти всегда деградация.
— Софистика! Усложняйте в таком случае задачи, а не саму жизнь. Это разные вещи, Лалаянц.
— Ладно, давайте выпьем чай без премудростей. Нам еще многое предстоит… А я ведь знал, что не один буду наблюдать свое открытие. Предчувствовал, что ли… Мне кажется, я даже видел вас, стоящую рядом… Недаром китайцы говорят, что будущее отбрасывает тени..
По комнате разнесся дивный аромат мяты. Маша удобно устроилась в глубоком мягком кресле, она вдруг как-то сразу успокоилась, перестала теребить память, ее стало клонить ко сну.
— Так вот, — начал Лалаянц без вступления, — случилось это довольно давно, еще на заре моих ветряных перипетий. Вычерчивал я очередные розы и все время замечал нечто странное. Тогда я списал это на свою неопытность…
Он замолчал на мгновенье и вдруг спросил:
— Вы знаете как открыли Плутон?
— …?
— Его невозможно было разглядеть, но он создавал искривление в орбите соседней планеты. У меня происходило нечто аналогичное с ветрами. В моих розах тоже были какие-то погрешности, очень странного характера… В общем, вряд ли я смогу это вам объяснить в деталях. Я посвятил этому много лет и сейчас сомнений никаких не осталось… Вы – первая, кому я это говорю.
Маша насторожилась. Атмосфера вдруг стала мистически торжественной.
— Маша, над нами проходит линия разлома.
Она чуть не спросила “Озонового слоя?”, но вовремя остановила себя. Лалаянц был в режиме монолога, сейчас перебивать его было просто преступно.
— Да, Маша, разлом в небесах, если угодно. Это вам заявляет академически мыслящий, ученый человек. Смешно звучит, не правда ли?
— Ну, может, для академически мыслящего …
— Маша, Маша! Что я только не перебрал, какие только версии не проверил. Посмотрите, — он вскинул руку в направление вороха бумаг на столе, отведенном под ветер, — мои расчеты, более того, их мизерная часть… Вы думаете, это – все?
— Нет, не думаю. Я, кажется, вообще утратила у вас способность думать… Ради Бога, Лалаянц, какие небеса, чему там разламываться?!
— Сейчас посмотрим чему! Я ведь говорил вам, что вы здесь не случайно. Сегодня у нас есть возможность увидеть небесный разлом воочию. Хотите?
“Очень хочу,”- подумала про себя Маша, но вслух, почему-то сказала:
— А вы уверенны, что готовы разделить это зрелище со мной.
— Нет, не уверен, но раз уж вы здесь именно сегодня, значит это и ваш шанс. Пойдемте.
— Куда?
— На чердак, у меня там установлен прибор, впрочем, вам это не интересно… Поторопитесь, нам нужно поймать рассвет.
Они взбежали по лестнице и, забравшись на чердак, остановились у окна. Лалаянц распаковал какое-то чудище со множеством линз и начал быстро их подкручивать. Потом вдруг выпрямился, взглянул на часы и прошептал:
— Смотрите!
Маша уже и так смотрела — смотрела, не отрывая глаз. Увиденное не поддавалось никаким описаниям, и вряд ли кто-нибудь из простых смертных смог бы наблюдать это зрелище, если бы оно сопровождалось звуком. Казалось, что на огромном подвешенном в небе экране демонстрировалось немое кино – захватывающий кошмар, в котором смешалось все…
Беззвучно тупились в битве мечи, беззвучно кричали рты на искаженных ужасом лицах…
Метались молнии, не сопровождаемые громом, в кромешной тишине сотрясалась земля, рушились города, исчезали горы, неслышно сыпал с неба град, величиною в талант,….
…..беззвучно “хулили люди Бога”… Последнюю фразу Маша прошептала вслух, и побледневший Лалаянц, вздрогнув от этого единственного звукового сопровождения, перевел взгляд на девушку.
— Армагеддон,- Маша, наконец, поняла, что напоминало ей увиденное в доме Лалаянца … “Вот он – источник его идей, здесь все кусочки его коллажей” — Неужели вы черпали здесь вдохновение?…
Лалаянц молчал, завороженный и подавленный увиденным. Конечно же нет, он и не думал об Откровении, когда беспечно склеивал свои замысловатые мозаики. “Разве битва уже идет?” Он вдруг почувствовал долю ответственности за происходящее там, как если бы его идеи “подпитывали” действо в проломе и силам добра это было явно не на руку. “Но ведь не я один….,” – пытался успокоить он себя, вглядываясь в небесный кошмар и до боли сжимая ладони. Еще некоторое время они простояли в абсолютно ничем не нарушаемой тишине, не в силах оторвать взгляд от сменяющих друг друга немых сцен на все более блекнущем под лучами рассвета полотне.
Внезапно все исчезло. С улицы донеслись чьи-то голоса, шум проезжающего трамвая… Лалаянц медленно опустился на пол, Маша продолжала стоять, глядя на чистое утреннее небо.
— Маша, я виноват…?, — прозвучало то ли как вопрос, то ли как утверждение, — мои коллажи каким-то образом….? Ведь все это – в будущем, разве не так?
Лалаянц был в полном смятении. У него не было сил даже подняться.
— Успокойтесь, — она присела рядом, — Возможно, Ваши коллажи – лишь тени происходящего там…Вы же сами недавно ссылались на китайцев.
— Тени Армагеддона…- Лалаянц вдруг почувствовал себя бесконечно усталым. Он растянулся на пыльном чердачном полу, грустно улыбнулся и мгновенно уснул…
Маша спустилась в квартиру. Солнце уже вовсю светило в окна. Она подошла к камину, поковыряла кочергой. “Как бы разжечь огонь?” Оглядевшись, она взяла кипу, условно обозначенную Лалаянцем как “мизерная часть расчетов”, сунула ее в камин и подожгла. Когда пламя разыгралось, Маша стала решительно срывать со стен злополучные тени, вынимать их из рам и бросать одну за другой в камин…Коллажи весело потрескивали, сворачивались в трубочки и мгновение спустя становились пеплом.
Когда с шедеврами Лалаянца было покончено, Маша отправилась на кухню – очень захотелось крепкого чая. В кухне она высунулась из окна и, глядя наверх, несколько раз громко прокричала: “Ла-ла-янц!”
Вскоре на лестнице послышались шаги, и когда Лалаянц вошел в комнату, его уже ждал чай, а рядом – даже кое-что покрепче, с пятью звездами.
Маша полулежала в кресле, Лалаянц уселся напротив. Приятно пахнуло добротным коньяком. Комнату постепенно заполняла атмосферой беспричинной радости.
Неожиданно беззвучно открылась входная дверь — на пороге показалась пышная фигура в роковом малиновом пеньюаре.
— Роза Эдуардовна, присоединяйтесь!
Виктория Aракелова
Ереван, январь, 2007
Коллажи: Ара Марджанян
