ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Слова мои от искренности моего сердца».
Иов, 33:3

Наши армейские ребята решительны и невоспитанны. Это считается признаком слабости. Цвета у них без оттенков, предпочитают чёрное и красное. Матери и дети – их слабость. Когда речь заходит о них, глаза их становятся влажными, а предметы называются своими именами. А так никаких условностей, говорят всё, что приходит на язык. Не придают значения окружающей обстановке, слов не выбирают.

Камо рассказывает с лёгким пренебрежением. Рассказывает беззлобно, как о событиях минувших дней.

– Когда турок,* мать его, идёт на нас… – он рассказывает, матерясь,  не стесняясь в выражениях, словно так и должно быть. – Когда надвигаются танки, давя гусеницами всё на своём пути, когда бьют и с воздуха, и с суши, и ты не можешь найти дыру, чтобы спрятать голову, то не остаётся ничего другого, как сквозь скрипящие зубы покрывать матом весь его род. Это и спасает тебя на позициях. А ещё не щадишь снабженцев, которые вовремя не доставили оружие и боеприпасы. Да разве это люди?! Они хуже турок. Турок – враг, он стремится уничтожить тебя. Но как понять этих ленивых сукиных детей-снабженцев? Они отдают нас, безоружных, в руки врагу. В такие минуты мы готовы спрятаться в мышиной норе, а эти суки-снабженцы, наверное, наслаждаются в объятиях своих жён или же гуляют со шлюхами. А когда раздают медали, то они тут первые. Вай, я их…

Он вырос на наших руках, а сейчас рассказывает без всякого смущения и не замечает, что его слова не к месту.

Моя жена сердится, и правильно делает:

– Сделай ему разок замечание, ты его дядя.

Я парирую:

– Ты не смотри на его язык, сердце у него чистое.

Жена не соглашается:

– Ему уже время жениться, но слушаешь его, и тебе кажется, что невежа какой-то.

Я пытаюсь оправдать его:

– Война виновата.

– Я думаю о его будущем.

***

Моя жена снова позвонила. В который уже раз за сегодняшний день. Невольно начинаешь считать, сколько раз за день звонит.

– Говори, внимательно слушаю, – отвечаю я шипящим голосом.

Наверное, скажет какую-то глупость.

– Камо позвонил, хочет встретиться с тобой и спросил, домой придти или на работу?

– А сам как хочет?

– Говорит, как тебе удобно. Но попросил, чтобы сегодня обязательно встретились.

– А ты не сказала, что дома удобнее, поговорим в спокойной обстановке, а ты накроешь небольшой стол.

– То же самое я предложила.

– Тогда в чём дело? Тем более что ты не против.

– Ты хорошо знаешь моё отношение к Камо, – с упрёком произносит жена.

– Знаю, из всех моих родственников ты принимаешь лишь Камо. Кстати, дочь твоей сестры в этот году оканчивает университет. А что, хорошая девушка…

Жена пытается возразить, сказать что-то, но я прерываю её, спрашиваю номер сотового телефона Камо и тут же кладу трубку на место. У меня нет столько терпения.

Звоню Камо. Давно его не видел, как раз повод встретиться и, как он говорит, «размягчиться», тем более что Камо любит это дело.

– Дядя, – слышу голос Камо, – где удобно встретиться?

– Где твоя душа желает. У нас дома удобно?

– Удобно, но тётя будет постоянно вмешиваться в наш разговор, я хочу отдельно поговорить.

– Ладно. Сейчас который час? Около четырёх. Через час можешь подойти ко мне на работу.

Так и договариваемся.

Около пяти часов Камо входит. Чтобы никто нам не мешал, я предупреждаю секретаршу, что меня нет на месте.

Камо что-то не нравится мне: какой-то сломленный, подавленный. Я начинаю тревожиться. Видимо, прочитав мои мысли, он спешит успокоить меня:

– Всё нормально, дядя.

Он берёт сигарету из лежащей на столе пачки и закуривает. Впервые курит в моём присутствии. У парня на душе что-то творится.

Я ничего не говорю, давая ему самому раскрыться.

– Решил уйти из армии.

Он глубоко вдыхает дым, глядя на горящий кончик сигареты. Избегает моего взгляда. Чтобы разрядить обстановку, пытаюсь шутить:

– Ведь это хороший повод, чтобы особо отметить.

– Дядя, это потом. А ухожу из армии, не желая того.

– То есть?

Камо начинает объяснять. Я почти не слушаю его, думая о том, куда делась его самоуверенность? Точнее было бы сказать – спесь. Раньше он общался со мной тоном, не допускающим возражений, иногда сердился, словно разговаривал со своим подчинённым. Часто во время бесед за столом говорил  на русском языке с плохим произношением: «Солдат не думает, а выполняет приказ». Произнося это, он чокал свой стакан о мой и проглатывал водку одним глотком, как это делал я в молодости. Глаза его увлажнялись, он льнул ко мне и говорил пьяный-пьяный:

– Дядя, чего желает твоя душа? Хочешь поеду в Кюрдамир и привезу тебе оттуда пышную тётку?

Трогательное бесстыдство Камо. Откуда он услышал про Кюрдамир?

Где тот Камо? Теперь передо мной сидел поражённый солнечным ударом жалкий парень с ободранной местами кожей. От прежнего не осталось и следа.

– Дядь, разве я не тот же самый парень-инженер? Помнишь научно-исследовательский институт в Малатии, где я работал ведущим инженером? Сколько раз предлагали должность завотделом, всегда отказывался. Не хотел брать на себя чужую ответственность… Поеду в Ереван, там у меня квартира. Правда, так и не успел отремонтировать, но знакомые ребята помогут. Были бы деньги. Открою небольшую мастерскую. Дядя, ты знаешь, что я был хорошим инженером, хорошо учился в институте. Разве я не прав, дядь?

Милый Камо. Что с ним произошло? С моим безупречным Камо. Всю войну он находился на поле боя. Сколько боевой и другой техники он отремонтировал под вражеским огнём! Не боялся, делал своё дело. Русские военные посмотрели, как Камо меняет башню танка, и остолбенели от удивления. Такое возможно только на специальных заводах. Все, начиная с главнокомандующего, называли его «профессором».

– Дядя, какой ты теперь дашь мне совет?

Я пытаюсь снять у него внутренне напряжение, вывести эту чистую душу из создавшейся тупиковой ситуации:

– Без ста грамм не разберёшься.

– Не возражаю.

Мы направляемся в ресторан «Урени». Я заказываю, и пока ждём своего заказа, другая официантка, приносит на подносе бутылку водки со всяким закусоном и ставит на наш стол.

– Так быстро? – не скрываю удивления я.

Официантка слегка улыбается:

– «От нашего стола – вашему столу».

– Но кто?

– Военная тайна, – симпатичная официантка вновь мило улыбается.

У Камо поднимается  настроение – наверное, кто-то из ребят. Он наливает стаканы, а я говорю:

– Мне символически, у меня сахар.

– Клин клином…

Я не возражаю: всё равно когда-нибудь умрём. Потихоньку переходим к делу. Я вынужден постоянно напоминать Камо:

– Покушай что-нибудь.

Он же пьёт и прикуривает сигарету от сигареты.

– Пару дней назад видел твоего старшего брата, спросил о тебе. Он сказал, что ты поехал в Ереван.

– Вчера вернулся.

– По какому делу ездил?

– По вопросу самоубийства одного парня.

– И что же? – спрашиваю я, не предвидя ничего хорошего.

Он делает паузу и неожиданно спрашивает:

– Дядя, помнишь в годы войны и после неё циркулировал солдатский фольклор о том, что можно кушать всё, что ползёт, кроме танка, и всё, что летит, кроме самолёта? Кушали и шли на турка. На вражеских позициях несколько дней жили сыто. Безбожно жрали и поносили. Пару недель спустя вновь приходилось уповать на свой обоз.

Камо рассеянно смотрит в мою сторону, кажется, не видя меня. О воюющих ребятах рассказывает с трогательной теплотой.

– Это солдат проливает кровь, идёт в атаку. Как я могу поднять руку на этого солдата? – Камо с горьким видом сжимает зубы.

Затем он протягивает руку к рюмке с водкой.

– Заснувшего на посту солдата избивают, словно турка. Объяснение одно – чтобы другие не спали. Вот так мотивируют, сами так поступают и от тебя требуют того же. После одного подобного случая один из бойцов, грамотный парень, студент филологического факультета, совершил самоубийство. Я отказался давать ложное показание по этому делу, отчего стал занозой в глазах командования.

Камо делает глоток, протягивает руку, чтобы взять со стола что-нибудь, однако забывается и не знает, что делать с рукой.

Я смотрю на его лицо – бледное, растерянное. Кажется, он не в силах совладать с собою. Верхняя губа судорожно дрожит. Что происходит с парнем? Неожиданно с века капает на руку слеза, тяжёлая как скорбь. Он невольно одёргивает руку назад и виновато улыбается. Я никогда не видел Камо таким беспомощным и беззащитным. Я кладу свою руку на его руку, влажную от слезы. Рука его дрожит. Что с ним происходит?

– Не для этого мы воевали. Несправедливые вещи творятся. Не для этого мы проливали кровь, – повторяет он.

Воцаряется долгая пауза. Каждый из нас пребывает наедине со своими грустными мыслями. Наверное, ничто так не разрушает человеческую душу, как разочарование.

– А знаешь, – наконец заговариваю я, всё ещё держа свою руку на его руке, словно таким образом защищая его от чего-то, – после каждой войны бывает разочарование. Понятие «потерянное поколение» относится именно к молодёжи, прошедшей войну. Ты должен относиться ко всему этому философски. Думаю, было бы правильно, если бы поехал куда-нибудь отдохнуть. Возьми отпуск и езжай, лучше на море. Успокой свои нервы.

Камо словно и не слышит меня и с горечью продолжает изливать свои мысли:

– В тумбочке у парня нашли проникновенные стихи, написанные красивым почерком. Одна из газет опубликовала их. Вай, я их!..

– Разве это плохо? Память о нём останется.

– Один из небезызвестных поэтов написал в предисловии к стихам, якобы враг напал на наши позиции, и этот воин-поэт погиб во время боя. Читаешь и хочешь от стыда провалиться сквозь землю.

– Конечно, неправильно поступили, но, наверное, поэта ввели в заблуждение.

– Дядя, я говорил с этим так называемым поэтом. И как ты думаешь, что он сказал мне? Сказал, что эта красивая легенда останется как воспоминание о нём. Он говорил так спокойно и безмятежно, словно… Ну, ничего тут не попишешь.

– Но ведь всё это неправда, – возмущаюсь я.

– Пусть и неправда, – спокойно отвечает он. – В литературе ложь и правда не отделены друг от друга. Дядя, я имел другое представление о писателях. Для меня они…

Камо пытается найти подходящее слово, но не может. Он снова протягивает руку к рюмке с водкой.

– Хотя бы дрогнул мускул на его лице, попытался бы оправдаться. Он спокойно потрепал меня по спине и стал объяснять поучительным тоном: «Без лжи красота непривлекательна». Довольный игрой слов, он засмеялся. Взять бы, да и разбить ему морду… Затем со словами: «Мой молодой друг…» известный поэт подошёл к полке, взял одну из своих книг, чтобы надписать. Написав «Отважному  воину Армянской армии», он остановился и, заметив, что у меня звание подполковника, добавил «командиру» и спросил у меня имя и фамилию… Он протягивает мне книгу, а я поворачиваюсь и выхожу. В жизни не буду читать его книги, даже если получит Нобелевскую премию.

Воцаряется тяжёлое молчание. Потом он продолжает рассказывать:

– Я направился в редакцию. Редактор не принял меня, направили к завотделом – отъявленному подлецу. Он выслушал меня, потом очень сухо сказал: «Наверное, вы не хорошо знакомы с делом. Следствие выяснило, что он попытался перейти на позиции врага и был убит. Есть письменные доказательства». Я попытался разъяснить реальную ситуацию, но он прервал меня и холодно произнёс: «Молодой человек, вы пришли не в дискуссионный клуб». Затем он поднялся, давая понять, что приём окончен. Пока я выходил, он добавил с иронией: «Об этом в курсе в верхах. Посоветовал бы не заниматься этим делом. Это в вашу пользу». Я подумал: «Эх, отдубасил бы тебя в безлюдном месте!»

Наверное, в жизни не нюхал пороха, а разговаривал со мной как с малолеткой. Его покровительский тон, неприступная манера держаться… Вот попинал бы его! Человека довели до самоубийства, а этот рассуждает себе спокойно… Выяснилось, что этот сукин сын-командир имеет большого покровителя, и всё это шоу было специально организовано, чтобы оправдать подонка-командира.

Что сказать? Я оцепенел.

К нам подходят двое в военной форме. Камо представляет:

– Помнишь его, дядя? Это Григор. Я про него рассказывал. По числу подбитых танков никто не сравнится с ним.

Григор говорит:

– Я был у вас дома. Тяжёлые были времена, очень изголодались и у вас дома, можно сказать, славно попировали. Никогда не забуду.

Камо представляет второго товарища:

– Дядя, познакомься с Мхитаром. Ты, наверное, слышал о Фаготе Мхо.

– Да, слышал. Не помню, в какой газете читал про него.

– Тот самый. Половину вражеской техники Мхитар угробил. Он сейчас рядовой.

Я вопросительно гляжу на ребят.

– В одном вопросе пошёл против главного, поэтому с него сняли погоны. А ему нипочём.

Григор добавляет к сказанному Камо:

– Это было во время тяжёлых боёв в Физули, когда азеры большими силами наступали на наши позиции. Особенно они выдвинули много танков, и только фагот мог преградить им путь, а фоготов не было.

– Вернее были, но их в основном направили на другой фронт, где находился брат главного. Мхо не выдержал и бросил ему в лицо всё, что думал. Кровь стынет от ужаса, как он осмелился сказать это в лицо главному. Взбешенный бык сорвал погоны Мхо и отправил его обратно на фронт. Если хочешь знать, то Мхо повезло, мог бы и под трибунал отдать, однако пожалел его, потому что таких вояк, как Мхо, очень мало.

– Слава Богу, восстановился, – говорит Григор, да так произносит, словно груз этой проблемы упал с его плеч. – Правда, чтобы не обидеть главного, на одну степень понизили. Ничего, со временем всё станет на свои места.

– Уже встало.

– Есть согласие верхов.

Вероятно для того, чтобы сменить тему разговора, Мхитар, глядя в глаза Камо, говорит вдохновлённым тоном:

– Я тысячу раз повторял, что человек должен быть оптимистом, не то, – он хочет ещё что-то сказать, однако останавливается на полуслове и лишь доброжелательно улыбается: – Брат, смотри на меня и бери пример.

В ожидании нового заказа мы продолжаем наш разговор. От армейских несправедливостей переходим к людским несправедливостям. Я чувствую облегчение – мы невольно отошли от темы, мучившей Камо.

Вскоре приносят наш заказ. Григор довольно потирает руки. Мхитар спешит наполнить стаканы.

– Ребята, перед тем, как выпить, хотел бы кое-что сказать, – я делаю паузу, затем произношу, не то обращаясь к присутствующим, не то размышляя сам с собой:

– Есть пограничные ситуации, когда общество переживает переходный период, происходят болезненные явления, жизнь, кажется, переживает регресс. Увы, отдаляются времена героев и наступают времена тлетворцев. Общество оказывается в депрессии. Вот в такие периоды нужно уметь противостоять. Тут уже нужны другие герои, герои гражданской самоотверженности.

Я перевожу дыхание, киваю Камо, чтобы он налил мне вина, затем, не знаю почему, отпихиваю свой стакан назад и продолжаю развивать свои мысли:

– Ну что сказать, ребята, судьба поставила перед вами серьёзные задачи, не менее трудные, чем в дни войны. Отступление означало бы дезертирство, – при этих словах я не смотрю в сторону Камо. – Пусть мои слова прозвучат высокопарно, но у вас большая историческая миссия. Нельзя допустить того, чтобы было извращено то, ради чего вы пролили кровь, и народ перенёс невыразимые муки. Опаснее всего извращение души.

Я поднимаю стакан:

– За воина!

Молча пьём.

МАКСИМ ОВАНЕСЯН

Перевод Ашота Беглараяна

Сентябрь, 2009 г.

____________________

Турок* – тут имеются в виду азербайджанцы