ИНТЕРВЬЮ

Беседу вела ЛИЛИЯ ГРИГОРЯН

— Левон Восканович, Вы являетесь одним из тех более чем трехсот тысяч Бакинских армян, кто до страшных погромов в Баку 1990 года и во время погромов были вынуждены оставить свою работу, жилье, имущество и уехать в никуда… Ясно, что люди с болью оставили город, сказочная красота и слава которого была создана руками и интеллектом армян — их дедов, отцов и, конечно, ими самими…О страшных погромах и геноциде армян в Баку Вы написали роман под называнием «Отдаляющийся берег», к сожалению, Ваша книга, как я знаю, увидела свет почти через 25 лет и то не с большим тиражом. Для Вас, разумеется, больно воспринимать такого положения, потому — что книга пишется, чтобы издавать, тем более о геноциде в хвалебным городе Баку, о гибели наших ни в чем не повинных братьев и сестер от озверевших толпы людоедов.

— Это, конечно, так и есть, книга написана для того, чтобы вовремя издать. В первую очередь как дань любви и уважения памяти наших действительно безвинно убиенных от жестоких рук и коварств первобытных варваров. То, что книга моя не издавалась так долго, моей вины нет в этом. Времена видимо такие. Скажу лишь, что по словам бывшего генпрокурора Азербайджана Ильясова, те, кто организовал армянские погромы в Баку и Сумгаите, сидят в парламенте Азербайджана. Человек живет с прошлым и будущим, самое сложное — жить настоящим. Очень больно отметить, что эти погибшие армяне так и остались в списках без вести пропавших. А многие из тех, что чудом спаслись от резни и были изгнаны, от нищеты, тоски и безысходности покончили собой или погибли от голода и болезней, скитаясь по холодным просторам России без прописки, без гражданство, лишенные всяких прав… Есть одно очень горькое для бывшего бакинца обстоятельство, которое мне, как писателю, покоя не дает. Я об этом как-то говорил, скажу и сейчас: армянские погромы в Баку не могли бы состояться без молчаливого согласия по крайней мере части азербайджанской интеллигенции, в том числе и без молчаливого согласия писателей и поэтов республики, как передовой части этой самой интеллигенции. Ведь как могло случиться, что в конце XX века, почти в наши дни, не нашлось ни одного писателя, ни одного деятеля культуры, кто встал бы в защиту ни в чем неповинных людей, как это сделали армяне в марте 1918 года, во время четырехдневных кровопролитных стычек между солдатами мусаватской дикой дивизии и отрядом Бакинской коммуны, спрятав у себя в домах и в своих учреждениях более тринадцать тысяч мусульман, как это сделали семьдесят лет спустя Сумгаитские и Бакинские азербайджанцы, лезгины, тылыши, которые, порой рискуя собственной жизнью, спасали своих армянских сослуживцев, друзей, соседей, просто незнакомых, сумев в экстремальных ситуациях сохранить человеческий облик.

— И наоборот, некоторые поэты, деятели культуры, я бы сказала, довольно известные, преследуя меркантильные интересы, на многотысячных сборищах толпы, в средствах массовой информации, особенно по республиканскому телевидению, постоянно раскручивали спираль антиармянской истерии и разжигали националистические страсти, открыто подстрекая молодежь и подростков на грабежи, погромы и злодеяния. На совести этих деятелей тысячи погубленных жизней, на них лежит вечное презрение и вечное заклятье десятков тысяч пострадавших армян.

— Такое презрение и заклятье не в малой степени, думаю, лежит и на одном Бакинском армянском поэте, чьё имя называть я не хочу, слишком высокая честь для такого ничтожества. Таки назовем его — Ничтожество. Думаю, читатели знакомы с знаменитым романом «Мастер и Маргарита» и, наверняка, помнят разговор Понтия Пилата с арестантом Иешуа, которого Иуда из Кириафа весьма радушно приглашает к себе в дом, угощает, любознательно интересуясь его взглядом на государственную власть, а затем отдает его в руки палачей. Этот Ничтожество, аналогично, как и его предшественник из Кириафа, вместе с одним писателем, имя которого я не могу назвать, ибо его уже нет в живых, а у нас о мертвых не принято говорить плохо, пригласили секретаря отделения Союза писателей Нагорного Карабаха, известного писателя и преданного патриота своего края Баграта Улубабяна в гости на день рождения ныне покойного писателя. Это было время, когда карабахцы в очередной раз подняли вопрос о воссоединении области с Арменией — по всем районам и селам были собраны подписи. Вместе с Улубабяном был приглашен и поэт Богдан Джанян, по сфабрикованному обвинению восемь лет находивший в сталинских лагерях. Тайком записанный на магнитофоне весь разговор за столом был передан в КГБ.

— Я тогда работала в газете «Коммунист» в Баку и знаю, что очень скоро многие известный люди Карабаха начали подвергаться гонениям, некоторые были вынуждены выехать за пределы республики, Улубабян же, по личному указанию первого секретаря ЦК КП Азербайджана Вали Юсуфовича Ахундова, выдворялся из Карабаха.

— А на его место был назначен … тот самый Ничтожество — он получил свои заслуженные тридцать сребреников — незаслуженно став руководителем областной писательской организации. При этом, он даже не был членом союза писателей. Потом в срочном порядке приняли в члены союза писателей. Словом, это то же самое, что, не будучи членом партии, стать секретарем обкома партии.

— Прекрасно помню, Левон, как в коротенькой заметке в «Литературной газете» в связи с 50-летием юбилея Нагорного Карабаха, этот ваш Ничтожество город Шуши называл старинным азербайджанским городом и, поименно перечисляя азербайджанских ашугов, певцов и барабанчиков, когда-то живших в Шуши, он не замолвил ни слова о том, что в этом городе, третьем по значению в ту пору армянском городе Закавказья, некогда столице Нагорного Карабаха, весной 1920 года сожженном дотла турецкими аскерами и мусаватистами, родились или жили классики армянской литературы Мурацан, Перч Прошян, историк Лео, художники Гюрджиян и Агаджанян, языковед Рачия Ачарян, народный артист Вагарш Вагаршян, знаменитый музыкант Левон Карахан, писатели Гарегин Бэс, Микаел Арутюнян, Гурген Борян, Ашот Арзуманян, выдающийся партийный и государственный деятель Тевосян, академик Тахтаджян, дважды Герой Советского Союза Нельсон Степанян и многие другие.

— Во всесоюзной газете он фактически осквернил память двух десяток тысяч армян, погибших во время страшного пожара и растерзания турками и мусаватистами в марте месяце 1920 года. Неужто он ни разу не побывал в разоренном городе, не увидел как на всех улицах в два ряда стояли двух и трехэтажные погорелые семь тысяч дома без крыш, без окон, без дверей, не заметил осиротевшую армянскую церковь Казанчецоц… Карабахские поэты и писатели не могли смириться с этим и в скором времени за бездействие и аморальные поступки Ничтожество сам был выдворен из области, в этот раз уже не властью, а самими писателями и поэтами Карабаха. Вот тогда он и очутился в Баку. В течение пары лет он в Баку несколько раз менял работу: его отовсюду выгоняли со скандалами, везде он проявил себя с отрицательной стороны, занимался сплетнями, склоками, устраивал интриги, писал анонимки, оклеветал заслуженных людей, тем самым, думается, специально дискредитируя армян в глазах общественности. После Сумгаитских событий этот Велиар, проходимец и мразь, с неким Робертом Аракеловым , который сейчас, годы спустя, в Баку сочиняет антиармянские пасквили , демонстративно ходили по буфету и кабинетам сотрудников редакции армянской газеты «Коммунист», собирая деньги якобы для подачи телеграмм в Москву: и на пятом этаже, где разместилась редакция армянской газеты, и во всем огромном здании находились редакции десятка других газет и журналов. Поэтому нет сомнения, что сбор денег была с ними вместе и кем-то сверху тщательно спланированная провокация, потому что тут же на следующий день на митингах у Дома правительства в Баку пошли выступления о том, что армяне собирают деньги для Карабаха. Ничего подобного не было, однако в Баку еще резче изменилось отношение к армянам: начались массовые избиения их в транспорте, на улицах. Из-за преднамеренной и коварной авантюры мерзких подонков многие ни чем не повинные Бакинские армяне заплатили здоровьем, собственной жизнью или жизнью родных и близких… Нет этому Ничтожество прощения и в связи с известным письмом Леонида Гурунца, честнейшего и чистейшего человека, талантливого писателя, чьи произведения, особенно роман «Карабахская поэма» многократно переиздавались у нас в Союзе, переводились на многие языки за рубежом.

— Карабах никогда не должен забыть Гурунца. Являясь популярным советским писателем и корреспондентом газеты «Известия», он много сделал для Карабаха и карабахцев. Вспомнить хотя бы тот факт, что благодаря его статьям в «Известиях» было предотвращено уничтожение карабахских тутовых садов.

— Да, Леонид Караханович был истинным патриотом своего края. Как-то проездом побывав в Баку, он остановился у нашего общего друга Сурена Каспарова, кристально чистого человека и замечательного писателя, автора нашумевшего тогда по всему Союзу романа «Четвертое измерение». У Гурунца было готовое письмо в политбюро ЦККП, и он решил обсудить его в узком кругу, перед тем как отправить в Москву. Собрались несколько ближайших друзей Каспарова — художник Рубен Габриелян, публицист, редактор Мардакертской районной газеты Шаген Оганджанян, известный во всем Карабахе геолог, начальник Кур-Араксинской геологоразведочной экспедиции Альберт Шахназарян, старший методист управления средних школ Министерства просвещения Гурген Даллакян, юрист, ответственный работник Республиканского комитета народного контроля Эдуард Георгиян… В обсуждении письма принял участие и Сурен Адамян, прославленный председатель Чартарского колхоза «Коммунизм», Герой Социалистического труда, член Президиума Республиканского парламента. Он был в Баку на сессии Верховного Совета и неожиданно заехал навестить Каспарова. Дело в том, что по командировке журнала «Гракан Адрбеджан», где я заведовал отделом прозы, Сурен Данилович два года подряд летом ездил в Чартар, жил там, работая над документальной повестью как о самом Адамяне и его знаменитом колхозе, так и о простых чартарцах. У них с Каспаровым сложились теплые дружеские отношения и каждый раз, побывав в Баку, Адамян непременно навещал его. В письме Гурунца , в частности, говорилось о негативном отношении республиканских органов к нуждам и чаяниям населения Нагорного Карабаха, о целенаправленной и дискриминационной политике властей, методично проводивших курс на выживание коренного населения региона, тем самым вынуждавший армян к эмиграции, о механическом приросте азербайджанцев в области за счет переселенцев из других районов; приводились цифры о крайней тревожной тенденции в демографической ситуации в Нагорном Карабахе в связи с тем, что выпускникам армянских вузов, в которых область так нуждалась, не разрешалось вернуться к себе в Карабах; говорилось о коррупции, приписках и упадке экономики области, о круговой поруке и вседозволенности, о стремлении азербайджанских ученых фальсифицировать историю армян края, за весь обозримый период человеческой истории проживающих на своей земле: писалось о взорванных армянских церквях и монастырских комплексах, об убийствах и бесследно исчезнувших сотнях армян…

— Там много нелестных слов было и в адрес Бориса Кеворкова, первого секретаря Нагорно-Карабахского обкома партии.

— Да, было. Словом, письмо было, по мнению участников обсуждения, слишком растянутое, где-то, как им казалось, сумбурное, кое-какие факты нуждались в уточнениях. Было решено, что Гурунц учтет все замечания, сократит его и в обновленном варианте, так как рано утром он улетал в Ереван, пришлет Каспарову, а Георгиян, через своего приятеля Безуглова, ведущего тогда по центральному телевидению программу «Человек и закон», передаст его лично в политбюро.

— Удалось осуществить эту идею?

— Нет, конечно. Чтобы было ясно, надо отметить одну деталь: после тяжелой болезни полиартритом Каспаров уже долгие годы был прикован к инвалидной коляске. Квартира его находилась на первом этаже и остекленный балкон, имеющий выход во двор, служил ему как кабинет. Он здесь работал, принимал друзей. Письмо Гурунца поступило спустя две недели. Жена Каспарова, Ида Михайловна расписалась в бланке о получении заказного письма, почтальон вышла, и в этот момент, через двор, на балкон зашел Ничтожество. Кстати, по моей просьбе, он был прописан у Каспарова. Ида Михайловна, видимо, не придав этому особого значения, хотя позже горько сожалела об этом, просила у Сурена Даниловича прощения, рассказала Ничтожеству об этом письме, о приезде Гурунца, о визите Адамяна, о том, как до поздней ночи ребята прочитывали письмо в политбюро, а он расспрашивал и расспрашивал, наконец, оставив его на балконе, она пошла за Суреном , чтобы, как обычно, на коляске вывезти его из спальни на балкон. Но, когда они вернулись через несколько минут, Ничтожество не было на балконе. Позже выяснилось, что исчезло и письмо Гургунца. И когда на следующий день Каспарову, наконец, удалось по телефону разыскать его, тот, естественно, открещивался от причастности к исчезновению письма, сказал, что поспешно ушел, потому что торопился и скоро зайдет к ним. Однако после этого он больше никогда не появлялся у Каспаровых. А письмо, по рассказу университетского друга Каспарова по юрфаку Михаила Плескачевского, Ничтожество передал полковнику КГБ Азербайджана Сафару Алиеву. Из КГБ оно, или копия его, поступило в Степанакерт.

— В очередной раз, когда Гурунц приехал в Карабах, это всем известно, его пригласили к Кеворкову. Тот, в присутствии членов бюро обкома, вынул письмо Гурунца из сейфа, бесцеремонно обрушился на старейшего писателя и фронтовика с угрозами и яростной руганью…Я знаю, слышала об этом.

— Да. Не прошло много времени, как на годовщине матери своего друга, в Кюрдамире внезапно умер молодой и энергичный Альберт Шахназарян. Через два месяца также внезапно умер Сурен Каспаров. Седой патологоанатом, когда Рубен Габриелян приехал в морг за телом Сурена Даниловича, посмотрев на Рубена, с горечью сказал: «Бедный кому-то перешел дорогу». Пару месяцев спустя скоропостижно не стало и Шагена Оганджаняна. При загадочных обстоятельствах в своей квартире на улице Хагани в Баку был задушен и Гурген Даллакян.

— Увы, не уцелел и Сурген Адамян, как Вы говорите, случайно оказавшийся в тот день у Каспаровых: двумя ударами обухом топора по голове он был убит в собственном доме в Чартаре. Я присутствовала на судебном процессе и помню, сколько бы не старался сын Адамяна во время слушания дела в Верховном Суде республики выявить заказной характер убийства отца, судьей Ибрагимовым последовательно отклонялись все его вопросы к подсудимым Артюшу Арутюняну и Альберту Мкртчяну, поспешно расстрелянным после оглашения решения суда.

— Не в такой мере, конечно, но пострадали и другие участники обсуждения письмо Гурунца: дважды обокрали мою квартиру, несколько раз по телефону угрожая мне уехать из Баку, дверь Рубена Габриеляна пару раз подожгли бензином, и он в срочном порядке уехал в Ереван, а Эдуарда Георгияна, избитого до полусмерти, чудом спасли соседи… И все это в течение короткого времени, довольно задолго до известных событий. Скажу так: Иуда из Кириафа за свое деяние поплатился собственной жизнью. Чем заплатил Ничтожество за свои деяния? Да ни чем. В дни бурных событий в Баку, когда озверевшая толпа разоряла армянские очаги, захватывая их жилища и имущество, он беспрепятственно продал квартиры тещи и новой жены, спокойно уехал в Ереван и, рассказав там о том, каким он был героем и великомучеником, удачно пристроился на работу в Союзе писателей Армении и до конца, говорят, за счет этой организации , бесплатно проживал в одной из лучших гостиниц города.

— И как тут, скажите, не вспомнить слова из Книги Бытия о том, что увидел Господь, что велико разрушение человеком на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время, и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем…