ЛИТЕРАТУРА

«Наша среда online» — Продолжаем публикацию книги Левона Адяна «В то далёкое лето». Благодарим автора за разрешение на публикацию.

ПОВЕСТИ

• Далеко в горах
• Осенние холода

В ТО ДАЛЁКОЕ ЛЕТО

Жизнь была прозрачной и ясной,
Небо синее,
А нам всего по восемнадцать лет…

Ю. Саакян

В жизни каждого человека, вероятно, бывают незабываемые дни. Замечательные, красивые дни. Но в детстве, юности все дни в целом — замечательные и красивые, потому что эти дни всегда с нами, живут в нас, время от времени переполняя нас безграничной тоской и грустью.

Сегодня я вновь хочу вспомнить эти прошлые, далекие дни, и в тех днях — Марину. Хочу вспомнить то далекое, но незабываемое лето, то сказочное, безвозвратное лето, мою первую встречу с Мариной.

Это было в последние дни июля, под вечер. Солнце повисло над нашими горами, хотело зайти, но почему-то не заходило, пристало к горам, будто сомневаясь, идти ночевать по ту сторону или нет.

В этот вечер я возвращался с сенокоса и уже дошел до дома, заходил во двор, как услышал сверху, с самого холма у сельского клуба, как наша одноклассница Алвард не так громко, но так, чтоб мне было слышно, позвала: «В кино пойдешь, Ваграм, сегодня хороший индийский фильм идет?» Алвард была не одна, возле нее стояла девушка, я ее видел впервые.

Застегивая клетчатую сорочку, я зашагал в сторону девушек, не осмеливаясь смотреть на новую подругу Алвард.

— Какой фильм? — просто так сказал я, дойдя до них.

— Отличный фильм, Марина смотрела, — сказала Алвард, улыбаясь и поглядывая то на меня, то на подругу.

— Стоит посмотреть, — внезапно краснея, сказала Марина, бросив на меня мимолетный взгляд. — Вам понравится, — и добавила с задушевной непосредственностью: — Придете?

— Да, — быстро сказал я, не в состоянии оторвать взгляд от лучистых синих глаз и алых губ на белом лице.

— Марина живет в Сумгаите, в гости приехала к нам, — добавила Алвард, как-то по-родственному прижимаясь к Марине, — около месяца будет у нас.

А Марина сказала:

— От вас пахнет горами.

Она легким движением головы откинула назад темные густые волосы, которые рассыпались по полуобнаженным плечам:

— Вы были в горах?

— Да, — сказал я и показал на наши горы: — Вон там мы косим траву.

Марина посмотрела в сторону гор, где уже не было солнца; луга, раскинутые на горных склонах, постепенно погружались в темноту. Прищурившись, она долго смотрела, а я думал о том, что с сегодняшнего дня, с этого момента, ее образ всегда будет перед моими глазами, а серебряный голос, как мелодия, всегда будет звучать в моей душе…

— Ну, мы пошли, — сказала Алвард.

Алвард поглядывала на меня: мол, чего глаза вылупил, что, красивую девушку не видал? Она демонстративно гордилась своей гостьей, а я был благодарен Алвард, что позвала меня, и я познакомился с Мариной.

— Не забудьте, приходите, хорошая картина, — обернувшись, улыбчиво сказала Марина.

Я непроизвольно сделал шаг вперед и совершенно чужим голосом незнакомого человека сказал:

— Обязательно приду. Благодарю.

В клубе вместе с парнями мы сели на последнем ряду. Уже должен был начаться фильм, когда в зал вошли Марина и Алвард. Марина была в красном, оно ей очень шло. Клуб будто наполнился светом, когда она вошла в зал.

Девушки прошли мимо нас, сели на пару рядов впереди, потом Алвард что-то сказала на ухо Марине, та повернулась и лучезарной улыбкой поприветствовала меня. Ребята тайком поддели меня локтями, мол, смотри, кто здоровается с тобой.

А потом началась картина. Она была про любовь — любовь парня и девушки. Этот парень и девушка любили друг друга, без конца клялись, что любят глубоко, но я не верил этому, потому что клятвами не любят, думал я, любят без клятв и обещаний, как я сейчас люблю Марину.

Красивая была девушка в фильме, как Марина, и фильм будто был про нее. Я захотел незаметно подойти к Марине, погладить в полутьме ее распущенные блестящие волосы, которые беспорядочно рассыпались по плечам, сесть возле нее, смотреть на нее и ничего-ничего не говорить. Пусть она почувствует, пусть поймет, что с сегодняшнего дня мир сразу поменялся в моих глазах и я сам не знаю, что происходит со мной.

Девушка из кинофильма была похожа на Марину, но была бессердечна и безжалостна, поэтому в конце она бросила любимого парня. И он, брошенный любимой девушкой, поет в горе о том, что он сейчас бродит по тем местам, где они были вместе, клялись в любви, а теперь душа его опустела, разбито его сердце, и больше ничего-ничего не поможет ему… Все пропало безвозвратно.

Я не хотел, чтоб Марина была такой, хотел, чтоб она меня любила и не бросала меня никогда. Она не может быть такой, думал я в то время, ведь такими ясными были ее глаза.

После фильма мы с парнями вышли во двор клуба и стали ждать, пока выйдут Марина и Алвард. «Я люблю ее, я безумно люблю ее, — сам себе шептал я, получая несказанное удовольствие от этих слов. — Но неужели так любят, с самого первого взгляда, неужели так любят?»

Марина и Алвард тоже вышли из клуба.

— Какая хорошенькая! — сказал кто-то.

— Заткнись! — грубо бросил я.

Ребятам показалось, что я шучу, и они засмеялись.

Марина и Алвард шли впереди. Кто-то из парней, я не понял, кто, меня подтолкнул: «Иди». Я ускорил шаги, догнал их.

— Вам понравился фильм? — спросил я, сдерживая растерянность.

— Я его смотрела, — Марина пристально посмотрела на меня. — Хорошая картина. А вам, вам понравилась?

— Да, — ответил я, — только мне не понравилось, что они не остались верными своим клятвам.

В моей душе еще отзываются горестные слова парня о его любви и о мертвых листьях прошедшей осени, о том, что опустела его душа, разбито его сердце и уже ничего-ничего не может его утешить, все пропало безвозвратно.

— Почему? — спросила Марина, глядя на меня искоса. Ее глаза глубокомысленно улыбались.

— Если они, действительно, любили друг друга, — начал я, но Алвард перебила меня:

— Ну и что, что любили? — сказала она, и я почувствовал, что она произнесла эти слова просто так, чтобы что-нибудь сказать.

— Клятвами не любят, — сказал я. — Мне кажется, что клянутся тогда, когда не любят. Клянутся, чтобы убедить и заставить поверить. Неужели не так?

— Не знаю, — Марина снова посмотрела на меня, на этот раз ее глаза имели мечтательное выражение, — может быть.

Помолчали. Молчали также ущелья, поля, теплые леса вокруг села, горы, где целый день мы с ребятами косили траву. Лишь время от времени внизу, в ущелье, зазывала ночная птица. Село, уставшее от работ длинного летнего дня, уснуло глубоким сном.

— А что вы делаете в горах? — Марина прервала молчание.

— Косим траву, заготавливаем корм для колхозного скота.

— Ваграм создал производственную бригаду из выпускников школы, — сказала Алвард, с довольной улыбкой глядя в мою сторону. — Он бригадир.

— Правда? — будто очень удивившись, спросила меня Марина.

— Да, — вместо меня ответила Алвард, — и не только бригадир. И еще сельский корреспондент. Пишет материалы в газеты, ему платят.

— Алвард, — с укоризной произнес я: мол, не стоит говорить об этом. Но про себя я был рад — пусть Марина знает.

Она снова продемонстрировала, что это ее удивило. Слегка приоткрыв ротик, она с восхищением посмотрела мне в глаза и, улыбаясь, сказала:

— Вы станете журналистом, будете писать статьи для газет, а я с удовольствием буду их читать.

Я молчал. Сейчас мне было все равно, кем стану. Под лунным светом белела дорога, но я почти не смотрел на дорогу, часто искоса, тайком поглядывал на Марину, на ее пухлые губы, очерченные при ярком свете луны, и от волнения останавливалось мое дыхание.

— О чем вы думаете? — в красивых, будто излучающих свет глазах Марины показался сдержанный смех.

— О кинофильме, — сразу сказал я, хотя думал совершенно о другом.

— Очаровательная девушка, правда? — спросила Марина, глядя мне прямо в глаза.

В темноте было легко говорить, и я быстро сказал:

— Да, красивая. Очень походит на вас.

— Неужели?

Марина отвела от меня взгляд и посмотрела в сторону отдаленных гор, а мне показалось, что она хотела увидеть наши покосы, но это было невозможно, потому что в темноте уже не видны были луга, они, наверное, тоже уснули глубоким сном. Впереди в темноте пел ручей, бегущий вниз.

Переходя через ручей, Марина споткнулась, и я невольно поймал ее за руку, на короткое мгновение задержав в своей ладони ее холодные тонкие пальцы.

— Вам не больно? — задыхаясь от волнения, сказал я по зову сердца и почувствовал, как внезапно загорелось мое лицо.

— Нет, — с иронией сказала Алвард.

Марина не обратила на это внимания и любезно посмотрела на меня.

— Спасибо, — прошептала она, на миг остановившись.

При лунном свете Марина была бледна. Бледна, но красива. Она хотела мне что-то сказать, однако, увидев впереди на холме отца Алвард, слившегося с темным горизонтом, поменяла свое намерение.

— Спокойной ночи, — быстро сказала Алвард. — Марина, пошли.

— Спокойной вам ночи, — тихим шепотом произнесла Марина, глядя молящим взглядом, будто еще и жалея, что расстаемся. Мне так показалось.

— Спокойной ночи, — тихим голосом отозвался я и остановился. Я не хотел, чтобы отец Алвард увидел меня. Марина еще раз посмотрела на меня, и они быстро и легко пошли в сторону холма. Там, перед своим домом, стоял и ждал их Апрес, отец Алвард, — начальник сельской почты, который известен в селе тем, что понемногу знает обо всем.

Остановившись в темноте, я провожал взглядом Марину и Алвард. А в уме рассказывал Марине о внезапно родившейся моей глубокой любви, также говорил, что моя душа очарована ею, что после этого не смогу прожить ни одного дня, не думая о ней. И музыка из кинофильма продолжала звучать в моей душе, и кто-то пел печально:

Распустится весна, а с ней любовь,

Раскроются красивые цветы…

Но не распустятся те листья вновь,

Что прошлой осенью умерли…

Эта песня, ее мелодия еще звучали в моей душе, когда я задумчиво блуждал по нашему огороду, в дом входить не хотел. Мне хотелось лечь среди зеленых грядок, прижаться к земле, обнять холодные стволы наших яблонь, шелковистая кора которых напоминала живое тело.

Да, я хочу сегодня вновь вспомнить то далекое лето, мою первую встречу с Мариной. Вернее, я хочу вспомнить последний день моей первой встречи. В этот день Марина уезжала из нашего села.

В далеком тумане моих воспоминаний я и сейчас вижу Марину — стройную, высокую, со светлой улыбкой, очаровательную. В этом синем тумане скошенные поля, в воздухе висят, застыв, синекрылые горлицы, вдруг, взмахнув крыльями, меняющие место, снова зависающие и застывающие.

Вспоминая те далекие дни, я вижу август после полудня — на скошенных полях золотистая соломка, по тропинке, которая тянется среди полей, я бегу из деревни в сторону дороги, ведущей к горам, туда, где дорога внезапно прерывается и заходит в лес, где в тени деревьев меня ждет Марина. Неужели можно когда-либо забыть ее, стройную и гордую, забыть ее ясные глаза, когда она смотрит на тебя, и в этих синих лучистых глазах блестит такая доверчивость, что сердце невольно начинает биться чаще. Наконец, забыть ее ало-красные губы, белоснежные зубы, когда она, искоса глядя на тебя, закинув голову, смеется.

По скошенным полям я шел к Марине. Опаздывал, очень торопился, пот лился по лицу, сердце билось часто. Шел в последний раз: в этот день Марина уезжала из нашего села. Отец Алвард уже договорился с водителем Балабеком.

Я шел к Марине и еле сдерживался, чтобы не заплакать, потому что больше не увижу Марину, не буду гулять с ней в полутемных лесах, лунными вечерами не будем сидеть рядом на оставшихся с зимы бревнах, а вокруг нас — монотонные песни сверчков в глубокой и абсолютной тишине села. Почти месяц около полудня я оставлял работу, уходил к ней, и председатель колхоза Габриел Балаян говорил, что не даст мне рекомендацию для поступления в институт. Но в то время меня ничего не интересовало, только бы пойти к Марине, вместе бродить по нашим полям, в наших лесах.

Да, в этот день я в последний раз шел к Марине. Она поступила в какой-то техникум, хотела пораньше уехать, а я, хоть и окончил среднюю школу, должен был еще два года проработать в колхозе, приобрести двухгодичный трудовой стаж, чтобы потом идти учиться, потому что в те годы без производственного стажа и рекомендаций в институт не принимали.

Скошенные поля закончились. Где-то близко беззаботно заливались птицы, печально звала кукушка. Я быстро перешел холм в верховьях села и чуть позже был уже у Марины. Она сидела под буковым деревом на бугорке, обняв руками коленки, ждала меня.

— Я опоздал, да? — сказал я и сел возле Марины на зеленую траву, глядя вверх между листьями деревьев на синеватое небо, по которому очень высоко, чуть касаясь небесной синевы, плыли пряди облаков.

— Не опоздал, я тоже недавно пришла, — улыбаясь, сказала Марина, — опять сбежал?

Белоснежные зубы Марины были ослепительны.

— Да, в последний раз, — сказал я, с болью думая о том, что это действительно было в последний раз, ведь Марина сегодня вечером уезжает из нашего села.

Марина вновь улыбнулась, потом встала с места, сказав:

— Пошли!

— Куда? — спросил я, повернувшись в ее сторону, потом сказал: — Пойдем, пропадем в наших лесах, горах, полях и ущельях, — мой голос неожиданно задрожал, — только не уезжай отсюда.

Марина долго, пристально смотрела на меня, как тогда, когда я в первый раз провожал ее из кино домой вместе с Алвард. Ничего не говорила, не улыбалась, смотрела, а потом сказала:

— Пошли. Хочу попрощаться со всеми этими местами, где мы бывали, с лесами, полями, горами. Кто знает, буду ли я еще когда-нибудь здесь? — Немного помолчав, она сказала: — Какая-то грусть одолевает душу, когда расстаешься с местами, ставшими как-то уже родными, думая, что больше никогда не вернешься туда.

Мы вышли из-под густой тени деревьев, пошли по дороге, ведущей в горы. Марина в том же наряде пламенно-красного цвета, в котором была в клубе. На кофте две пуговицы были расстегнуты и каждый раз, когда она наклонялась сорвать по дороге цветок, или потом, на поляне Джангира, когда поднимала руку, чтобы сорвать ежевику, я невольно видел ее смуглые, налившиеся груди с темными сосками, напоминающими лесную земляничку, и это магически действовало на меня. Голова кружилась, сердце бешено билось, душа наполнялась каким-то непонятным сладострастным теплом.

Весь мир знал о том, что я в последний раз шел так близко рядом с Мариной, вдыхал ее дурманящий девичий аромат, деревья спокойно и грустно качали макушками, шелестели, дрожали листья, грустно пели птицы, то умолкали, прислушиваясь, то опять пели.

Весь мир знал о том, что я люблю Марину, и только она, Марина, не знала об этом, потому что я ей ничего не говорил. Правда, мы с ней бродили в наших ущельях, ходили по нашим полям, я ей показывал красивые места нашего села, с высоты Сарнатана смотрели на заснеженные вершины Мрав-сара. В лунные вечера с Мариной сидели в глубине яблоневого сада близ ущелья, говорили на тысячи тем, но Марина не знала, что с того дня, как я увидел ее с Алвард, с того самого дня коротал бессонные ночи, неустанно думая о ней, произносил ее имя, мечтая о ней.

И, сам не знаю, почему, я вдруг неожиданно сказал:

— Ты будешь помнить меня, Марина, там, в Сумгаите?

Марина посмотрела на меня с грустной улыбкой, потом сказала:

— А ты сам будешь меня вспоминать? Не забудешь?

— Никогда не забуду, навек запомню, — быстро сказал я, — буду помнить, буду бродить по тем местам, где мы бывали вместе, и вспоминать тебя.

Глядя на нее сбоку, я мысленно говорил ей: «Во сне приходишь часто ты ко мне, ты стала восхитительной мечтой, ведь перед сном я помню о тебе, твой образ дорогой всегда со мной».

— И я буду помнить, — сказала Марина с опозданием и замолчала.

Впереди показался родник Гырма-ахпюр. Уже было слышно журчание воды.

— Я тоже буду помнить, — снова заговорила Марина. — Подругам расскажу о тебе. Они не поверят, что здесь, далеко в этих горах, с кем-то дружила. В лесах, в горах. Не поверят.

— Почему? Почему не поверят?

— Не знаю, — пожала плечами Марина, — потому что я ни с одним парнем не дружу, — хитро улыбаясь, добавила Марина.

— Ни с кем? — спросил я и был безмерно этому рад.

— К чему это? Что, допрашиваешь? — сузив глаза и снова улыбаясь алыми губами, сказала Марина.

— Просто так, — улыбнулся я.

— Не скажу, — сказала Марина, убирая волосы со лба. — Не все можно рассказывать. Вернее, не все возможно рассказать.

Дошли до родника Гырма-ахпюр, сели на замшелые камни. Марина долго смотрела на воду, впустую льющуюся в канаву, на разноцветных бабочек, порхающих над водой, потом тихо, с грустью сказала:

— Прощай, родной родник! Сколько людей прошло мимо тебя… Ты среди них запомнишь меня? — она замолчала на миг, потом тем же грустным голосом сказала: — Есть такие бабочки, которые живут один день. Бабочка с золотыми крылышками прожила целый день, но этот день был хмурый, шли дожди. Не было солнца, не было песен птиц. День прошел, и бабочка с золотыми крылышками ничего не увидела, не узнала, что дни бывают еще и солнечные, мир бывает полон звонких голосов. Так прожила свою коротенькую жизнь маленькая бабочка с золотыми крылышками. — Марина посмотрела на меня и улыбнулась, и ее улыбка тоже была грустной.

Потом мы снова гуляли по дорогам, ведущим в горы. Дорога иногда выходила на лужайки и снова заходила в лес. Мы с лужаек оглядывались назад, там, далеко, по ту сторону лесов, на полях, будто грустили одинокие стога, виднелось село. А мы шли на поляну Джангира, где бывает самая лучшая ежевика. Шли в последний раз есть ежевику и оттуда смотреть на наше село Хндзахут, окутанное летней дымкой.

Марина шла за мной. Я повернулся к ней, остановился:

— Ты не устала? — спросил я.

— Устала, — жеманно произнесла Марина и надула красивые губки, — еще долго идти?

— Остался один овражек, пройдем его и дойдем, — ответил я. — Хочешь, вернемся?

— Нет, не хочу, дай руку.

Держась за руки, мы с Мариной шли через прохладный лес.

— В следующем году, когда приедешь, вряд ли устанешь, — сказал я. — В этом году впервые, с непривычки, поэтому устаешь.

— В следующем году не приеду, — в глубокой тишине леса звонким голосом сказала Марина, — что здесь есть?

— Тебе не нравится наше село? — слегка обидевшись, сказал я.

— Не знаю, — Марина молчала. Потом, когда снова заходили в лес, сказала: — Нравится. Вначале не нравилось. Потом начало нравиться. После того, как встретила тебя.

Последние слова она сказала подчеркнуто. Я пристально посмотрел ей в глаза, они хитро улыбались. Мои пальцы, независимо от меня, сжали нежную до прозрачности белую руку Марины. Я спросил:

— А Апрес кем вам приходится?

— Кто такой Апрес?

— Апреса не знаешь? — улыбнулся я. — Апреса с почты знает весь район. Отец Алвард. В райцентре был конкурс врунов, он занял первое место.

— Аа, — поняла Марина и тоже улыбнулась. — От трели птиц и запаха лесной сырости я потеряла голову… Его сын у нас, в Сумгаите, живет.

— Моя сестра тоже там живет, работает на каучуковом заводе.

— Правда? — посмотрев на меня, Марина продолжила: — Мы приходимся какими-то дальними родственниками. Кроме того, его сын попал в больницу, оперировали. Моя мама же в больнице работает медсестрой, она ему очень помогла. Когда выписался, часто ходил к нам домой. Отец его, то есть дядя Апрес, приехал в Сумгаит. Когда возвращался в село, мама меня тоже с ним отправила. Дядя Апрес сам предложил, и я, конечно, была не против. Ведь нужен же был повод увидеть тебя, — она, конечно, шутила.

— А отец? — осторожно спросил я, — у тебя нет отца?

— Нет, — после небольшой паузы озабоченно сказала Марина. Потом добавила: — Разошелся с нами, в другом городе живет. В Средней Азии. Женился, от новой жены имеет дочь. — Она опять ненадолго замолчала, потом сказала: — Я, моя мама и брат Валерий. Брат в этом году пойдет в первый класс.

Шли молча. Дорогу с визгом перелетали красивые зяблики.

— Но больше сюда не приеду, — вдруг заявила Марина.

— Но почему? — быстро спросил я. — Ведь ты же говоришь, что наше село тебе нравится?

— Все равно, не приеду. Ты не нравишься его жене, — улыбаясь, добавила Марина.

— Я? — удивился я.

— Говорит, что ты в нем нашла?

— А ты?

— А я смеюсь. Говорит, в селе все про тебя говорят, зачем с ним ходишь по лесам? — Марина посмотрела на меня таинственно улыбающимися глазами.

Я не сказал Марине, что мой отец тоже упрекнул меня, не сказал, что он утром поругался со мной. А он действительно поругался. «Что ты привязался к этой девушке, — сказал мне утром отец, — твои товарищи в день по два трудодня зарабатывают, а ты бесцельно шляешься по лесам». Я думал об этом, а Марине сказал совсем другое:

— Приезжай в следующем году к нам, останешься у нас.

Марина искоса посмотрела, покачала головой:

— Не приеду, — сказала она с легким движением головы, а потом добавила: — Твой отец возчик?

— Да, — сказал я, явно краснея, — а что?

— Ничего, я просто так сказала, — она помолчала немножко, затем продолжила: — Я сегодня видела его.

Я вмиг представил обросшее лицо отца, резиновые изношенные трехи^[1], клетчатую старую рубашку, спадающую до колен, вспомнил брюки с тысячью заплаток на них, мгновенно вспомнил и спросил, вспотев и покраснев:

— Где?

— До твоего прихода сидела под деревьями, он проехал на арбе, груженной сеном. Меня не видел.

Мы молчали. Я по-прежнему шел впереди, дорога сузилась, осталась только тропинка, а вокруг нас снова щебетали птицы, печально и надрывно с перерывами куковала кукушка в лесной глуши. Лес закончился, мы вышли на поляну Джангира. На прошлой неделе мы были там, но сейчас ежевика была более спелая, ее было много. Длинненькая и сладкая, она бывает только здесь. Поели ежевики, сели на зеленой траве. Бесконечно приятно было смотреть издалека на наше село Хндзахут, затерявшееся в молочном тумане, потом снова ели ежевику.

Родниковой холодной водой, от которой мои пальцы чуть не замерзли, я отмыл посиневшие от черной ягоды руки Марины. Марина без конца смеялась, потому что вода была слишком холодной, а я не отпускал ее руку, и моя рука дрожала, когда я опускал ее в воду и растирал губы Марины. Дыхание Марины было теплым, она смеялась прикрытыми губками, вроде попыталась бежать, снова покорно остановилась, а я хотел, чтоб это мгновение задержалось, и сердце мое замерло. Потом Марина, смеясь, убежала, роскошные волосы рассыпались по ее плечам.

Солнце уже дошло до покрытой густыми лесами горы Кхнахач и зашло за тучи, дремавшие на горе.

— Солнце уже заходит, — чуть издалека сказала Марина, — пошли домой.

— Солнце ждет нас, — сказал я. — В нашей деревне солнце умное.

Обратная дорога проходила через ущелья, мимо речки Барак-джур. Я сплел венок из полевых цветов, украсив им голову Марины, и вместе с восхитительным девичьим ароматом от нее стал исходить аромат цветов.

Вдруг в лесу стало темно, верхушки деревьев закачались от сильного ветра. Птицы перестали петь. Друг за другом, рассекая воздух, над лесами разрывались молнии. Приближался дождь. Село было еще далеко, нужно было скорее перейти реку, потому что сзади, над высокой горой Кахнахач, небо потемнело до черноты, там уже шел дождь. Он шел над горами и ущельями в сторону села. «Скоро река станет полноводной», — подумал я. Мы с Мариной, держась за руки, бежали через сумрачный качающийся лес, и, как только перешли через реку, нас настиг проливной дождь. Зашли под одно случайное дерево, здесь было надежно, я посмотрел наверх и, взяв Марину за руки, выбежал из-под дерева, потому что это был высокий вековой дуб, а у нас известно всем, что молния поражает именно дубы.

Побежали обратно по узкой дороге, ведущей в село, бежали, промокнув. Я искал взглядом буковое дерево или граб, наконец, нашел граб. Но мы уже промокли, я хотел снять рубашку и накинуть на плечи Марины, но она не дала: «Мне не холодно», сказала она, но ежилась, прижимаясь к стволу дерева. Я левой рукой обнял ее, она прижалась ко мне, спадающие, как водопад, волосы касались моего лица, волосы источали приятный аромат, а ее мокрое тело было хрупким и теплым. Я хотел сказать ей про свою любовь, хотел сказать: что бы ни произошло, я буду любить ее всегда, но не осмеливался, губами осторожно и нежно касаясь ее волос…

А дождь все шумел, дождевая вода несла по тропинке ворох листьев, молния сверкала, на короткое мгновение освещая потемневший лес. Промокшее тело Марины источало тепло, а в глубоком ущелье завывала река.

— А если вдруг мы останемся здесь? — пугливо сказала Марина.

— Не останемся. Сильный дождь быстро прекращается, скоро перестанет.

Потом я взял руку Марины и сказал:

— Давай погадаю.

— Давай, — сказала Марина.

Я раскрыл ее ладонь, смотрел долго, якобы думал, гадать вроде трудно.

— Впереди счастливая жизнь, так видно. Муж будет тебя любить, — сказал я. — Муж будет тебя безмерно любить, все время будет любить, — шептал я с закрытыми глазами. — День и ночь будет любить и ревновать, потому что, где есть большая любовь, там есть и большая ревность, безумно будет любить.

— Только одного буду любить? — глядя на меня хитро улыбающимися глазами, спросила Марина.

— Как? — не понял я.

— Только одного? — с той же хитрой улыбкой в искрящихся глазах переспросила Марина. — Только одного буду любить — и больше никого?

— Конечно, — поняв, наконец, ответил я, — только одного и…

— А меня? — перебила Марина, — Меня сколько человек будут любить?

— Только один, — не совсем уверенно сказал я, глядя на белую руку Марины, — вот, смотри.

— Ты неправильно гадаешь, — Марина взъерошила мои волосы, выбежала из-под дерева, встала на тропинке, протоптанной животными и людьми, под веткой граба, протянутой, как лапа. — Неправильно говоришь, — повторила она, — двоих я уже знаю.

— Как? — тревожно замерев, произнес я.

— Не скажу, — смеясь, сказала Марина, потом, увидев, как вдруг упало мое настроение, подошла и встала возле меня. Ничего не говорила, даже не смеялась. Молча смотрела, а потом сказала: — Не обижайся.

Марина села у моих ног на изумрудный замшелый камень, обняв свои гладкие колени, посидела несколько минут и, не глядя на меня, тихонько сказала:

— Есть один, Степаном зовут. В этом году окончил институт. До того как получить новую квартиру, жил в нашем дворе. Я даже не знаю, чего больше к нему испытываю — ненависти или любви. Ты не обижайся.

— Не обижаюсь, — просто так сказал я, еле сдерживая волнение. — Почему я должен обижаться?

Дождь прекратился. Мокрые листья поблескивали в последних лучах солнца, из ущелий, как дым, поднимались клубы пара, а небо было такое ясное. В начале села, где заканчивался лес, вернее, через пару шагов он должен был закончиться, Марина свернула с дороги и пошла по тропинке, я молча пошел за ней. Чуть пройдя, она повернулась ко мне, лицо ее горело. Вокруг стояла тишина, за деревьями вдалеке виднелись синеватое небо и все наше село с полями, горами, которые поднимались до самого неба.

— У счастья нет завтрашнего дня, — сказала Марина, — оно не имеет и вчерашнего дня, оно совершенно не хочет вспоминать прошлое, не думает о завтрашнем дне, оно имеет только настоящее, и не то что день, а час, мгновение. Давай попрощаемся, — изменившимся голосом, краснея, добавила Марина, пальцами убирая волосы назад.

Я смотрел в ее крупные красивые глаза, которые излучали свет, на ее губы, которые пылали, как пламя, не смог оторвать взгляда от нее.

— Ты что смотришь так отрешенно? — снова заговорила Марина, спокойно и нежно касаясь пальцами моего лица. — Ты любишь меня. Я это вижу. Я также тебя не забуду, потому что у тебя непорочная душа. Я даже не знаю, как ты с таким сердцем сможешь прожить в этом мире.

Я все еще смотрел в ее глаза с синеватым блеском, на ее темно-красные полные губы, груди, которые в этот миг напоминали спящих голубей. Да, никак не мог оторвать взгляда от нее. Вокруг нас были только темнеющий лес и шелестящая тишина. Марина, окинув меня растерянным взглядом, привычным движением откинула назад волосы, которые снова рассыпались по плечам, глухо и тепло рассмеявшись, сказала:

— Знаешь, как нужно девушку любить?

Я смотрел на нее восторженно, не произнося ни слова.

— Ты не знаешь, как нужно любить девушку? — повторно спросила она, вместе с тем неожиданно и медленно расстегивая пуговицы на моей клетчатой рубашке. — Девушку так нужно любить, чтоб у нее даже мысль не промелькнула, что кто-то ее может любить сильнее.

Проводя длинными пальцами правой руки по моей груди, от чего чуть не остановилось мое дыхание, Марина с тем же зардевшимся лицом капризно улыбнулась и резким движением обняла меня, упругими торчащими грудями прижалась к моей груди. От этого потрясающего душу сладкого сближения у меня закружилась голова, от волнения будто остановилось дыхание, в ласке, в блаженстве сумасшедшей мелодии крови мое сердце беспорядочно стучало, готовое выскочить из грудной клетки.

— Если вспомнишь меня когда-нибудь, — слабеющим нежным голосом прошептала Марина, — этот миг также запомни.

Затем мои колени почувствовали колени Марины, руки — хрупкое тело, а губы… мои губы почувствовали щемящую боль от волнующе-нежного прикосновения губ Марины. Ее руки нежно обнимали меня под моей рубашкой. Нежные пальцы постоянно ласкали мои плечи. Казалось, еще мгновение — и я потеряю рассудок, не смогу устоять проявлениям моих чувств.

Марина целовалась медленно и томно, как во сне, одновременно с ее прерывистыми стонами и теплым дыханием я почувствовал сладострастное тепло ее шероховатого языка. Этот поцелуй, сводящий с ума, длился долго, после чего Марина резко отошла и в полуобороте от меня дрожащими пальцами стала застегивать пуговицы на блузке.

— Марина, — угасающим шепотом произнес я.

— Ничего не говори, — покачала головой Марина, — ты этого хотел. — Глядя на меня сбоку, она, взволнованно улыбнувшись, сказала: — А может, не только этого?

Над лесом стремительно промчался ветер, лес зашумел, закачался, где-то с дерева упала сухая ветка.

— Марина.

— Прошу, — Марина приложила к моим губам пальцы, источающие аромат цветов, — прошу, больше ничего говорить не нужно. А теперь пошли.

Растерявшись от произошедшего, я стал невменяем, ноги не слушались меня.

Где-то не так далеко, переходя на пение, переливались лесные пташки, вдали над лужайками растворялась радуга, а солнце уже садилось.

У родника Бахчут маленькие девочки с веночками из цветов на головах обливали друг друга водой и громко смеялись. Увидев нас, замолкли, потом о чем-то тихо заговорили, посматривая в нашу сторону.

— Про нас говорят, — сказала Марина, когда мы прошли родник.

— Пусть говорят, — беззаботно произнес я.

Марина искоса посмотрела на меня и улыбнулась слегка припухшими от долгого поцелуя губами.

— Все равно я уезжаю, — сказала она. — Это ты бойся, после этого ни одна девушка не захочет с тобой встречаться.

— Мне никто не нужен, — сказал я с замиранием сердца, снова вспоминая и переживая все то, что произошло там, в полутемном придорожном лесочке.

Марина уезжала на грузовике в областной центр, а оттуда на автобусе прямо в Сумгаит. Машина наполовину была загружена дровами, на дрова набросали солому, на солому сели Марина и завуч нашей школы Аракелян (его жена была больна, и завуч вез ее в областную больницу). В деревне о нем говорили, что вроде нет такого дня, чтоб он не избивал жену.

Марина сверху, из кузова, смотрела на меня и душевно улыбалась.

— Уезжаешь? — тихо, с грустью произнес я.

— Да, — тихо, любезно сказала Марина. — Уезжаю.

Стемнело. В темноте грустно блестели глаза Марины.

— Ты расстроена, Марина? — помолчав, спросил я. — Тебе грустно, что уезжаешь из нашего села?

— И да, и нет, — она помолчала чуть, затем продолжила: — Ты же не обижаешься на мои слова?

— Не обижаюсь, — подавленным голосом сказал я.

Я смотрел на Марину, не находя, что сказать. Долго смотрел, потом пробормотал:

— Почему должен обижаться?

Все стояли справа от машины, что-то говорили завучу и его жене, которая сидела в кабине грузовика. Алвард, стоя у грузовика, смотрела то на меня, то на Марину. И почему-то не решалась что-либо сказать. Отца стеснялась, наверное.

— Матери от меня передай привет, — говорил врун Апрес. — Скажешь, что хорошо за тобой смотрели. Скажи: дядя Апрес говорит, что больше всего на свете не любит, когда врут. Скажи: дядя Апрес приглашает, я люблю говорить в лицо, если я что-то сказал, значит, все сказанное будет сделано. На будущий год пусть приезжает, ты тоже приезжай, если хочешь.

Марина безразлично кивала головой. Я стоял слева от машины, опираясь на борт, и смотрел на Марину.

В конторе писали путевку для Балабека, он вышел оттуда, по-русски сказал «поехали», подмигнул мне: «Ты тоже едешь?» и, ударив ногой по покрышке машины, сел в кабину.

— Я тоже еду, — сказал я Марине, воодушевленный внезапной мыслью. — Хочешь, я тебя провожу?

— Нет, не нужно, — Марина положила свою руку на мою, ее рука была теплая. — Не езжай, прошу.

Но она хотела, чтоб до областного центра я поехал с ней — я это почувствовал. Машина уже тронулась, я поставил ногу на шину и при движении машины прыгнул в кузов, сел рядом с Мариной, плечом прикасаясь к ее теплой руке.

— Еду, — дрожащим голосом сказал я, — до Степанакерта поеду с тобой.

— Спасибо, — прильнув ко мне, по-русски прошептала Марина, она шепнула так близко, что от ее дыхания по моему телу пробежала какая-то теплая сумасшедшая волна.

Завуч только заметил, что я тоже в кузове.

— Ты тоже едешь? — через плечо безразлично бросил он.

— Да, еду к дяде домой, — придумал я.

Была лунная ночь. Ясная, чистая ночь. В синем звездном небе спокойно плыла луна, а когда заезжали в лес, луны не было видно, мы ехали по темной лесной дороге. Свет от фар машины прыгал по деревьям, по холмам, казалось, они ищут и находят дорогу.

Завуч часто поворачивался к кабине и спрашивал: «Как ты себя чувствуешь?» Наверное, он ее избил и боится, что, если случится что-нибудь, его обвинят.

В свете фар на дороге показывались зайчики, ошеломленные от света, они прыгали в разные стороны и терялись в темноте на обочине дороги. Был сказочный вечер. Проехали маленькие деревни Тхкот и Кичан. Звезды сверкали в фиолетовой глубине неба, луна, держа путь в вечном своем направлении, сверху, над горами и ущельями, шла с нами. Грузовик плыл вперед, и время от времени в глубоких ущельях и темных теснинах раздавался дребезжащий звук шин. Когда переезжали через реку Хачен, я посмотрел вниз и увидел, как под луной блестела вода, мокрые речные камни сверкали, и здесь, в Хаченском ущелье, воздух был холодным, пронизывающим.

— Тебе не холодно? — тихо, очень тихо сказал я Марине. Она была для меня самой родной в мире, во всем мире самой близкой, с которой я сегодня расстаюсь.

— Нет, — снова прильнув ко мне, прошептала Марина, — а тебе?

Я посмотрел на нее. Если б было… если б было так, чтобы в кузове мы были одни, я говорил бы ей прощальные слова, целовал ее теплые губы. Но это было невозможно.

А до областного центра оставалась половина пути, вдали в ночной мгле виднелись деревни Арачадзор и Аяд, а наше село было не видно, оно осталось по ту сторону лесов и гор. Я ласково гладил руку Марины, иногда ее волосы касались моих губ, от них исходил восхитительный аромат. В уме я ругал нашего завуча, который навострил свои длинные уши и слушал нас, притворяясь, что его внимание в другом месте, вроде не слышит нас. Я в уме его ругал, а он вдруг повернулся ко мне и сказал:

— Как твои дела?

— Ничего, — сказал я.

— Работаешь?

Будто не знает, что из числа выпускников я создал производственную бригаду. Очень хорошо знает.

— Да, работаю, — сказал я, — конечно.

— Похвально, работа — дело чести и славы, — он чуть помолчал.

В лесу кричала сова, внизу бурлила, шумела река Хачен. Машина проехала небольшую выбоину, потом начала подъем и мотор будто заплакал.

— Ты пойдешь в институт? — громко спросил завуч.

— Не знаю, — сказал я, — посмотрим.

— Как это «не знаю»? — не отставал он. — Школу окончил и не знаешь, что будешь делать?

— Два года должен отработать. По новому закону нужно иметь двухгодичный трудовой стаж, чтобы поступить в институт…

— Да, правда, я забыл, правильно говоришь, молодец, — с ложным дружелюбием сказал наш завуч, — не обязательно же, чтобы все поступали. Ты хорошо учился, выбери какую-нибудь профессию, оставайся в селе, пиши в газеты заметки, гонорары получишь.

«А твоя дочь Асмик почему не осталась в селе? — сказал я в уме завучу. — С тройками еле окончила школу и теперь учится в университете. По знакомству да за деньги в университет поступила, а ее полуграмотный и хитрый отец, то есть ты, мне говоришь “не обязательно, чтобы все поступали”».

— Трактористом стану, — грубо сказал я, — или помощником на тракторе, или животноводом, шофером, звеньевым, кем-нибудь стану, да… Вы не думайте… Как Асмик, стипендию хотя бы получает?

Вроде не услышав, он вытянул шею в сторону кабины и спросил жену: «Как ты сейчас себя чувствуешь?»

Я мысленно ругал его, я так хотел поговорить с Мариной, я хотел сейчас, в эту минуту, сказать ей обо всем. Столько нужно сказать, но было невозможно!

Выехали уже на шоссе, теперь машина ехала еще быстрее, впереди, под горами, виднелись огни Степанакерта. Чем ближе мы подъезжали к областному центру, тем я становился грустнее. И сердце мое стучало часто. «Неужели не даст своего адреса?» — думал я о Марине, хотел попросить у нее, но не решался. Через несколько минуть въедем в город, через несколько минут будет поздно говорить. Набрался смелости и, не глядя на Марину, сказал:

— Дай мне свой адрес, Марина.

Марина покачала головой.

— Дай адрес, прошу, — сказал я. — Не буду писать, ничего не буду писать. Не бойся, дай адрес, приеду через десять лет, — дрожащим голосом сказал я. — Не знаю, один раз приеду, чтоб увидеть тебя. Домой не приду, издалека, не бойся, Марина.

Марина снова помотала головой.

— Хотя бы скажи, в какой техникум поступила, приеду, найду тебя.

— Не проси, — Марина закрыла лицо руками. — Не могу, — прошептала она, — не могу, прости! — Она посмотрела на меня глазами, полными слез. — Зачем, зачем я приехала сюда? — снова прошептала, помотала головой, вновь закрывая лицо руками. — Лучше бы не приезжала, не встретились бы.

— Где ты сойдешь? — не поворачиваясь ко мне, спросил завуч.

— Около автовокзала, — не раздумывая, ответил я.

Машина уже въехала в город, автовокзал был в самом начале города, а этот сумасшедший Балабек ехал очень быстро. Завуч постучал по кабине:

— Остановись, выходят, — громко сказал он, ежась от ветра, потом повернулся и о чем-то заговорил с женой. Я медленно сполз с кузова, взял руку Марины и встал.

— Дай твой адрес, Марина, — попросил я, — хочу приехать, тебя увидеть, хочу поговорить с тобой, Марина.

Марина попробовала улыбнуться:

— Прощай, — с грустью сказала она, — спасибо за все. Помни нашу последнюю встречу в лесу.

— Езжай, — сказал завуч.

Я не отпустил руки Марины, я провел ее рукой по моим губам, не решаясь поцеловать, вместе с машиной пошел быстро, немного пробежал и выпустил руку Марины. Я встал посреди улицы, а машина двигалась вперед. Марина продолжала смотреть в мою сторону и на прощание махала рукой. Издалека мне не видно было ее лица, я не знал, улыбается она или плачет.

Задние красные лампочки грузовика зажигались и гасли, будто дразнили. Потом грузовик стал уменьшаться, пока его совсем стало не видно.

К дяде я не пошел, бесцельно бродил по пустым улицам маленького города. Устав, около получаса просидел на автовокзале, полчаса — на телеграфе, снова побродил по городу. Дежурные милиционеры подозрительно смотрели в мою сторону. Потом пошел в городской парк, сел в глубине его под вековыми липами, вокруг была тишина. Я все время думал о Марине. Стало холодно, я руками закрыл лицо, так было лучше, мое дыхание меня согревало, и я снова думал о Марине. В легкой тишине деревья вокруг качались плавно, не шелестя, а я беседовал с Мариной. «Прощай, Марина, — говорил я, — прощай, любимая, мы больше не встретимся, прощай».

Я себя чувствовал бесконечно жалким и одиноким, отвергнутым и беспомощным, хотел, чтоб весь мир меня пожалел, все пожалели.

На следующий день, меняя несколько попутных грузовиков, добрался до села. Опустел наш Хндзахут без Марины. В ущелье притихли птицы. Для кого они должны были петь, если Марины нет? В селе было пусто, как в моем сердце: ни звука, ни голоса, только пчелы гудели на огороде у дома… «Марина, моя Марина, — шептал я, — зачем ты приехала в наше село, зачем я увидел тебя? Скажи, как теперь я должен жить без тебя, Марина, неужели это возможно?» Нет, невозможно. Стало невозможным. Я продолжал думать о ней, а даже если старался не думать — не получалось. Ее облик стоял перед моими глазами, ее грустные глаза улыбались мне, а голос, бархатный голос Марины, перейдя в мелодию, звучал в моей душе. И этот миг прощания в глубине леса…

В конце сентября я сказал матери, что еду в Сумгаит. Мать заплакала, отец упрекнул меня, но все это было бесполезно, мне уже было тяжело жить без Марины. С большим трудом взял у Алвард адрес Марины, узнал, в какой техникум она поступила, с помощью Сократа, работника паспортного стола районного отделения милиции, получил паспорт и через два дня поезд вез меня в город, к ней… Это было счастливое путешествие. И сейчас, через много лет, с волнением вспоминаю, как скользил поезд во мраке, иногда свистел пронзительно и грустно, будто звал Марину.

Мне казалось, что Марина будет бесконечно рада, внезапно увидев меня, казалось, от счастья заблестят ее глаза, но каковы были мои удивление и разочарование, когда она, увидев меня во дворе торгового техникума, взглянула испуганно, оставила меня стоять под деревом и вместе с подругами, сев в трамвай, уехала. Я стоял во дворе техникума, безнадежно расстроенный, не зная, что делать. По ту сторону трамвайной линии было море. Его не было видно, но порою легкий ветер доносил шум волны и запах рыбы… Я зашагал к морю и до позднего вечера бродил по берегу, смотрел, как далеко в море медленно плыли рыболовные суда, поблескивая в последних лучах вечернего солнца.

Море постепенно темнело, потом стало черным. Я пошел к Марине домой, не надеясь ее встретить. Днем я был возле их дома, во дворе спросил у маленьких мальчиков, игравших в футбол, которая их квартира, и они показали.

Здание было одноэтажным, вытянутым в длину, крыша, покрытая киром, с узкими окнами. Их квартиру нашел сразу, слева от входа четвертое окно было их. Свет в комнате горел. «Наверное, Марина дома», — подумал я и встал в темноте, не смея идти вперед. Долго гулял по двору, иногда прячась, когда кто-нибудь выходил из подъезда с ведром в руках, чтобы набрать воды из колонки во дворе. Посмотрел вокруг, чтобы никого не было, и, почти касаясь стены, тихонько подошел к Марининому окну и сквозь занавески заглянул вовнутрь.

Марина стояла с каким-то парнем посреди комнаты, парень о чем-то ей говорил, о чем именно, было непонятно, а Марина смотрела на него и ничего не говорила, только улыбалась. «Есть один, Степаном зовут, в этом году окончил институт», — моментально вспомнил слова Марины, и сердце мое будто остановилось. Неужели это он?

Низкорослый, черненький, подвижный, в модном синем батнике, парень продолжал говорить, потом положил руку на плечо Марины. Марина снова улыбалась. Сам не знаю, как это получилось, я быстро постучал в окно. Парень повернулся в сторону окна, но он не мог меня видеть: на улице было темно, а он стоял в светлой комнате. Я увидел, как Марина испуганно оглянулась, и быстро отошел от окна. «Это он, Степан. Она другого любит».

Захотелось кричать на весь этот незнакомый город. И не знаю, зачем, я зашагал к морю. Но чей-то голос меня остановил. Это был голос Марины, она бежала ко мне, и ее распущенные волосы развевались на ветру.

— Пошли, — добежав до меня, сказала она, задыхаясь. — Пойдем отсюда! — Она быстро взяла меня за руку, и мы побежали по темной улице. — Я тебе все объясню, — сказала Марина угасающим шепотом. — Я тебе все объясню.

Мы пересекли две улицы, пробежали еще, я не знал, куда мы идем. Марина иногда оглядывалась, мы пробежали еще два квартала. Впереди был Приморский парк.

— А теперь рассказывай, — неожиданно повернувшись ко мне и прижав голову к моей груди, сказала Марина, — я ждала тебя. После того как тебя сегодня увидела, я долго плакала дома.

— А почему ты не заговорила со мной там, во дворе техникума?

— Потому что его сестра была там.

— Чья сестра?

— Я о нем тебе говорила. Сестра Степана. Помнишь? Неужели забыл?

— Это он был у вас дома?

— Да. Они раньше жили в нашем дворе, об этом я тоже говорила тебе, потом получили новую квартиру. Отец его директор нашего техникума.

— А что он делал у вас дома? — задыхаясь от ревности, спросил я нетерпеливо.

— Он часто к нам приходит. Мама тоже знает. Все знают. Он любит меня.

— А ты? — у меня почти остановилось дыхание.

— А я нет, — всем телом прижимаясь ко мне, прошептала Марина. — После того как я познакомилась с тобой, узнала тебя, невозможно кого-либо любить, Ваграм. Он самодовольный, высокомерный, чванливый, наглый. Ты не такой, как он. Он сегодня пришел сказать мне, что отец купил ему машину, а я все время думала о тебе.

Вокруг нежно качались молодые тополя.

— Неужели это не сон, Марина? — шептал я, несмело целуя ее волосы.

— Нет, не сон, — так же шепотом сказала Марина. — Ты и сам видишь, что не сон. Вот я возле тебя, я твоя.

Я не дал, чтоб затихли последние звуки на ее губах, поцеловал ее упрямые теплые губы, говорил ей возбужденно какие-то слова, на губах чувствуя ее поцелуи и слезы.

— Я боюсь за тебя, — говорила Марина, — у него много друзей, поэтому я не дала тебе свой адрес и поэтому не хотела говорить с тобой сегодня. Знаешь, у него есть разряд по боксу, я боюсь за тебя.

— Будь спокойна, Марина, — говорил я, сжимая в своих объятиях ее хрупкое тело и вдыхая аромат ее губ, подобный запаху только что раскрывшейся розы. — Ты не переживай, Марина, мне никто ничего не сможет сделать, я люблю тебя, Марина.

Над нашими головами качались тополя, они будто говорили, да, сладострастные поцелуи ее пламенных губ и есть слова признания в любви!

Я сегодня хочу вспомнить подробно те далекие безвозвратно ушедшие дни, но внутренний голос как будто говорит мне тихонько: не вспоминай живописные моменты твоей юности, ибо то, что ты оставил там давно, больше не найдешь, и места там уже не живописные, и ты уже не тот юноша.

Не вспоминай? Неужели это возможно, неужели возможно забыть ту лунную ночь, когда мы гуляли в опустевшем парке, потом я проводил ее домой?! Ее мать в этот день дежурила в больнице, ее не было дома, но свет в квартире еще горел. Младший брат Марины в одежде уснул на диване, а дверь была открыта настежь.

— Дверь даже не закрыл, — глядя на меня, как-то виновато улыбнулась Марина, потом сказала: — Он нас не простит.

— Еще лучше, — сказал я, — даже приятно, что есть тот, кто будет постоянно думать о нас.

— Он нас не простит! — снова сказала Марина озабоченно, а потом засмеялась. — Но мне все равно, — добавила она, с лучезарной улыбкой глядя на меня.

Я стоял в прихожей, не решаясь войти в комнату, где, лежа на диване, заснул младший брат Марины.

— Но мне все равно, — сказала Марина и выключила свет в прихожей, — потому что я люблю тебя, — шепотом сказала она, — потому что ты тоже любишь меня.

Марина бросилась в мои объятия, прижимаясь ко мне своими упругими грудями:

— Потому что ради меня ты проделал сотни километров.

В полутемном коридоре я целовал сладострастные губы Марины, я говорил ей о том, что отныне не отойду от нее ни на шаг, что связан с нею тысячами нитей и ни один день, ни одну минуту, даже ни одну секунду не проживу без нее.

— Да, да, да, — шептала Марина. — А теперь иди. Поздно уже! Иди, твоя сестра может забеспокоиться.

Я вышел из их дома, мою грудь распирало от счастья, я хотел кричать, разбудить спящих людей и рассказать им про Марину.

Так состоялась моя вторая встреча с Мариной. После этого мы всегда были вместе. Я устроился на работу на трубопрокатный завод. После работы я шел к Марине. Мы с ней беззаботно гуляли по городу, ходили в кино, бродили по морском берегу. Мы были счастливы и весь город знал об этом, весь город хотел, чтоб мы всегда были вместе — я и Марина. И только мама Марины была против этого.

— Я не знаю, что моя Марина нашла в тебе, — однажды обидно бросила она, — ты мою дочь сделаешь несчастной, я это знаю.

— Я люблю ее, — быстро сказал я, но мама Марины не хотела меня слушать.

— Нам не нужна твоя любовь, — сказала она.

— Почему? — не понял я.

— Что ты можешь дать моей дочери на твои пятьдесят девять рублей зарплаты? — сказала она с пренебрежением.

Это было слишком унизительно. Я даже на миг растерялся.

— Скажи, что ты можешь ей дать? — повторно спросила Маринина мама, смерив меня взглядом с ног до головы.

— У меня скоро повысится зарплата, — пробормотал я, — я сейчас работаю помощником аппаратчика в кислородном цеху, скоро получу разряд. Буду больше денег получать.

— Сколько? — с издевкой спросила мама Марины.

— Сто рублей, — сказал я и почувствовал, что задыхаюсь от оскорблений.

— А Степан получает триста, — с усмешкой заявила она и, глядя на меня уничтожающим взглядом, сказала: — Чтобы я тебя никогда не видела с ней, слышишь, никогда!

Прошла зима. Наступила весна. Я уже перешел от сестры в общежитие трубопрокатного завода, а общежитие находилось в центральной части города, на проспекте Дружбы. Случалось, возвращаясь из техникума домой, Марина приходила ко мне в общежитие (они получили новую квартиру, и Марина мимо общежития ходила в техникум и обратно). Марине нравилась моя комната. Однажды она сказала:

— Хочу такую теплую комнату.

— Приходи, живи здесь, — сказал я.

— В мужском общежитии? — засмеялась Марина.

— А что тут такого?

— Знаешь, что не разрешат, поэтому и говоришь.

— А если бы разрешили, ты пришла бы?

— Бегом бы прибежала, — сказала Марина, — ни на один день не оставила бы тебя одного.

— А что бы ты сделала? — улыбнулся я.

— Я бы повела тебя в загс, женила бы на себе, заставила бы, чтобы любил меня вечно.

— Скоро запишусь в очередь и получу квартиру, — сказал я, гладя на Маринины золотистые волосы. — И ты станешь хозяйкой в моем доме и в моем сердце.

— Но когда это будет, Ваграм, когда это будет? — почти умоляя, прошептала Марина.

— Двух лет не пройдет.

— А Степан уже получил, — грустным голосом сказала Марина. — Всего несколько месяцев, как он работает начальником отдела кадров на суперфосфатном заводе, и вот получил двухкомнатную квартиру.

— Ничего, я тоже скоро получу, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать, сам не веря своим словам.

Марина посмотрела на меня и усмехнулась.

— Дай бог, — сказала она, а потом, прижимаясь щекой к моему плечу, нежным тоном продолжила: — Со Степаном почему подрались?

— Кто тебе сказал? — спросил я в недоумении. — Он сказал?

— Нет, — покачала головой Марина, — это не важно. От чужих услышала.

Я спрятал глаза от Марины. Не сказал ей, что Степан несколько раз приходил с друзьями в общежитие драться, а однажды около трамвайной остановки его машина чуть не сшибла меня. Не рассказал также, что пару недель назад он позвонил к нам, в отдел кислородного производства, изменив голос, оскорблял и угрожал, что убьет меня, если немедленно не отстану от Марины. «Если после этого я еще раз увижу тебя с Мариной, — сказал он мне по телефону, — знай, что мать твою заставлю плакать». «Мы всегда бываем вместе, — ответил я ему, — и всегда будем вместе, а что касается того, чтобы заставить плакать мать, то пока неизвестно, кто чью мать заставит плакать».

В тот день я работал во вторую смену, в общежитие пришел в час ночи. Только вошел в комнату, в дверь постучали. «На улице тебя ждут», — сказал какой-то парень. Я сразу понял, что это был он. Медленно спустился на первый этаж, вышел на улицу. На пустой улице, у обочины под деревьями стояла машина Степана. С парнем, который пришел за мной, я подошел к машине. В машине, кроме Степана, были еще два молодых человека.

— Я пришел, что ты хочешь?

Я это сказал громко, ни на кого не глядя, понятно, что мои слова были обращены к Степану.

— А ты фраер душковитый, я не знал, — выходя из машины, сказал Степан, небрежно хлопая дверцей. — Но все равно я должен тебя воспитать.

— Ты? — спросил я с иронией.

— Я, — сказал Степан, — но ты не бойся, никто из ребят не вмешается. — Какое-то мгновение на лице его дернулась мышца правой щеки. — Никто не вмешается. Я сам, иди.

Он пошел в сторону темной аллеи. Я зашагал за ним. Степан встал под деревьями, повернулся ко мне.

— Тебе сказали по телефону, чтобы ты больше не говорил с Мариной? — спросил Степан.

— Сказали, — ответил я невозмутимо.

— Ее мать сказала, чтоб ты отстал от нее?

— Сказала.

— Потом?

— Потом то, что мы любим друг друга.

— Неужели?

— Да, — сказал я спокойным голосом.

— А ты знаешь, что она не девушка?

Земля под ногами будто заколебалась, а воздуха почти не хватило. Степан засмеялся, артистично протянул руки в сторону друзей, смеясь, сказал:

— Получается так, что она свое пышное тело отдает мне, а несуществующую любовь — этому фраеру. А как отдается! — он стал ломаться в отвратительных движениях.

«Врешь, сволочь», — подумал я и с силой дал ему в лицо. Это было неожиданным для Степана, но он не растерялся, ногой сильно пнул меня в живот чуть ниже пояса, я от неожиданности руками обхватил живот, а он отвесил мне звонкую пощечину. Прибежали друзья Степана, но Степан рукой дал им понять, чтоб не вмешивались.

— Я сам, — бросил он.

Я бил кулаками, Степан — открытой ладонью. Звука моих ударов не было слышно, в то время как от грохота ударов Степана все вокруг гремело. Друзья Степана своими возгласами воодушевляли его:

— Молодец. Степан, двинь еще раз этому чучелу.

— Так ударь, чтоб имя отца своего забыл.

— Осторожно, Степан, шкуру не повреди…

Я чувствовал, что мои удары до него не доходят, он ловко уклонялся от них. Еще один грохочущий удар — и из моих ноздрей хлынула кровь. Пока я пытался ее остановить, Степан еще раз ударил. Я опустился на колени. Хотел встать, но не удавалось.

— Так тебе, мальчишка, — сказал Степан, отряхивая одежду, — еще раз увижу с ней, изуродую.

— Пошли, — сказал кто-то из парней.

Они направились к машине, я услышал гулкий рокот отъезжающей «Волги».

— Гуд бай, деревенщина, гуд бай, — прокричал один из друзей Степана.

Раздался их дружный хохот. Потом машина зарычала и проплыла по пустой улице.

Обо всем этом я не сказал Марине, я ей ничего из сказанного Степаном не сказал, я молча страдал, не говоря ей ни одного слова.

Весна также прошла. Начались первые дни лета.

«Сегодня с Мариной пойдем купаться на море», — подумал я, выходя из общежития. И в этот миг случайно увидел машину Степана. Это было короткое мгновение, на заднем сиденье сидела девушка, мне показалось, что Марина. Про Степана я много слышал, будто он каждый день меняет девушек. Задыхаясь, я побежал догонять, через переулок вышел на улицу, но машина была уже далеко. «Это была она!» — с трепетом в душе подумал я, и ноги мои чуть не подкосились. «Получается так, что свое пышное тело она отдает мне, а несуществующую любовь — этому фраеру».

Я не стал ждать, пока подъедет очередной автобус, коротким путем между домами побежал к дому Марины. «Неужели это была Марина?»

Я шел быстрым шагом, от бега я уже задыхался. «А если это она? Нет, не может быть!» — обнадеживал себя я. Но в последнее время казалось, что она как-то изменилась, вчера даже отказалась пойти со мной в кино. «Боже мой, неужели это была Марина?»

А вот и их дом. Я быстро пролетел по лестницам наверх, на пятый этаж, нажал на дверной звонок.
— Кто там? — изнутри спросила Марина.

— Это я, Марина, открой!

Марина открыла дверь.

— Входи, — сказала она безразличным тоном, застегивая домашний халат. — Что случилось?

— Ты где была сегодня? — спросил я, оглядываясь вокруг.

— Дома была, — небрежно ответила Марина.

— А почему не пошла в техникум?

— Не знаю, — с опозданием ответила Марина, — не хочу учиться.

— Почему?

— В торговом техникуме не хочу.

— Но почему? — с нетерпением спросил я.

— Не знаю, — вновь с опозданием спокойным тоном сказала Марина.

«Она даже не приглашает меня присесть», — тревожно подумал я.

— Но почему? — повторно спросил я.

— Маме сказала, она согласна. Пока устроюсь на работу на суперфосфатный завод.

— На какую работу?

— Телефонисткой, там у меня будет много свободного времени для занятий. Может, устроюсь в отдел кадров и буду работать там.

«Идет к Степану, — с замиранием сердца подумал я, — значит, я не ошибся, это она была в машине. Она больше не любит меня».

— Ты идешь к Степану, — сердце разрывалось и лопалось от ревности и бессилия. — Это он тебя пригласил?

— Почему именно Степан? — Марина растерянно пожала плечами. — На суперфосфатном заводе работают четыре тысячи человек.

— Ты сегодня тоже была с ним. Я видел, ты была с ним. Ты идешь к нему.

— Ваграм, — она легонько взяла меня за локоть, но не противоречила. Она молчала.

— Когда идешь? — внешне уже смирившись, сказал я.

— Завтра, — тихо сказала Марина. — В девять часов утра.

— Я тоже пойду с тобой, — сказал я. — Так что вместе будем работать, на одном заводе. Говорят, там зарплата высокая. Я тоже хочу там работать.

— Правда? — спросила Марина, снова внимательно глядя на меня.

— Да, завтра утром после дежурства буду ждать тебя возле нашего завода на троллейбусной остановке. Я буду ждать тебя.

Вышел я от Марины, не попрощавшись с ней.

Утром следующего дня я ждал ее на троллейбусной остановке. Она пришла с опозданием, почти около одиннадцати часов. Вышла из троллейбуса и, увидев меня, как-то растерялась. По всей вероятности она подумала, что после ночного дежурства вряд ли я буду столько ждать. Она была не одна, с ней была какая-то девушка.

— Я тоже иду с тобой, — поздоровавшись с Мариной, тихо сказал я.

— Зачем? — удивленно спросила Марина, будто слышала об этом впервые.

— Я же вчера сказал. Хочу работать на суперфосфатном заводе, — сказал я.

Марина остановилась.

— Ты занимаешься ребячеством, Ваграм, — сказала она, глядя в сторону завода. — Что случилось с тобой?

— Ничего не случилось, — ответил невозмутимо, — просто хочу устроиться на работу на суперфосфатный завод.

— Иди, устраивайся, кто тебе мешает?

— Я хочу с тобой пойти.

— А я не хочу, — холодно и резко сказала Марина, снова посмотрев в сторону завода. Наверное, договорились, чтобы Степан встретил ее, поэтому она все время смотрела в ту сторону.

— Иди, я тебе не буду мешать.

Марина с подругой пошли в сторону завода. Она даже ни разу не повернулась в мою сторону. «Вот это твоя любовь, Ваграм, — отчаявшись, сказал я сам себе. — Конец твоей любви, забудь ее». Как легко сказать «забудь»!

После этой встречи прошло два дня. Я вышел утром после ночного дежурства и на площади возле входа на завод ждал троллейбус. День для меня был грустным, потому что вечером, перед тем как пойти на работу, я пошел домой к Марине, но ее не было дома. «А где она может быть?» — все время спрашивал я сам себя, стоя на остановке троллейбуса, и вдруг увидел ее. Она сидела в «Волге» Степана, рядом с ним. Степан что-то рассказывал ей, она смеялась, закинув голову. Она даже не посмотрела на людей, собравшихся на троллейбусной остановке, она, возможно, знала, что этой ночью я работал, знала также, что я могу быть здесь, на остановке троллейбуса.

Я не стал ждать троллейбуса. Пешком пошел на суперфосфатный завод. Наши заводы были расположены не так уж и далеко. Я ничего не видел, в моих глазах небо было черным и жизнь уже казалась бессмысленной. Зеленоватая «Волга» 56—36 АВА стояла перед зданием заводоуправления — машина Степана.

Отдел кадров был на втором этаже, я быстро поднялся, толкнул дверь в кабинет начальника отдела кадров. Она была закрыта. Повернулся, чтобы спуститься, но кожаная дверь неожиданно открылась и оттуда вышла Марина. Лицо у нее было багровым, губы припухшими. Наверное, от поцелуя. Мою душу взорвала бешеная волна ревности, я прислонился к стене, чтобы не упасть. Марина растерянно посмотрела на меня, потом повернулась и начала быстро спускаться по ступенькам лестницы.

— Марина, — позвал я. — Марина, постой.

Марина не остановилась. Я догнал ее в коридоре первого этажа и, резко повернув в свою сторону, сказал:

— Ты что там делала?

— Тебе какое дело? — грубо бросила Марина.

Люди стояли и смотрели, я изо всех сил дал Марине пощечину.

— Иди, — сказал я. — Я триста рублей не зарабатываю, у меня нет «Волги» и мой отец не является директором техникума, чтобы за взятки устраивать туда людей.

Потом я пошел на берег моря, упал на песок, уставился в небо, глядя на кочующие в его глубине облака. «Не останусь здесь, уеду, удалюсь от тебя, Марина, — бормотал я. — Не забуду тебя, буду любить тебя, всю жизнь буду любить тебя, и ты ничего не будешь знать об этом».

В эти дни в газетах напечатали объявление о том, что в Армении, в Каджаране, на молибденовых рудниках требуются рабочие. Прочитал это объявление и уехал в Каджаран. Там устроился на работу, а на следующий год поступил в университет на факультет журналистики. Это была моя давнишняя мечта. Помню, тогда Марина говорила о том, что я, мол, стану журналистом и она будет читать мои статьи в газетах.

Годы учебы прошли незаметно, после чего я поступил на работу в редакцию молодежной газеты «Авангард». Все эти годы я не забывал Марину. Где она была, чем занималась, вышла замуж за Степана или нет, я не знал.

И вот случилось так, что от редакции меня направили по работе в Самарканд. По возвращении в бакинском аэропорту Бина наш рейс задержался до следующего утра, я взял такси и поехал в Сумгаит навестить сестру. До вечера оставался у сестры, мы долго беседовали, потом она вышла проводить меня во двор и там неожиданно сказала:

— Пару раз Марина приходила к нам, очень хочет видеть тебя, позвони ей. Запиши номер телефона: 48-45.

Я шел к троллейбусной остановке и думал о Марине. «Позвонить? И что сказать? — думал я про себя. — Все уже давно прошло, о чем мы должны говорить?»

На троллейбусной остановке я все еще думал о Марине, и мое сердце непонятно почему стучало беспокойно, тревожно. Мне казалось, что сейчас откуда-нибудь выйдет Марина, красивая и хрупкая, как прежде, и скажет: «Привет, Ваграм, это я. Ты же не забыл свою прежнюю Марину?»

Троллейбуса не было. Через дорогу за холмом было море. Четко было видно, как там, поднимаясь друг за другом, блестят волны. Поискал в карманах, нашел двухкопеечную монетку. «Узнает мой голос, вспомнит? — думал я. — Если трубку не возьмет или ее дома нет, больше звонить не буду». Набрал 4, 8, 4, набрал последнюю цифру 5. Сердце беспокойно забилось. На другом конце провода кто-то сказал: «Алло». «Это ее брат, — подумал я, — в первый класс ходил, сейчас, наверное, давно закончил школу. А, может, это ее муж? Может, это был голос Степана?»

— Я прошу Марину, — как можно спокойнее сказал я. — Марина дома?

На другом конце провода наступила тишина.

— А кто спрашивает? — наконец, произнес голос мужчины.

«Брат», — снова подумал я.

— Вы не узнаете, — прикрывая мембрану телефона, сказал я. — Марина дома?

Снова наступила тишина.

— Алло, кто это? Что вы хотите?

Это была ее мать. Из тысяч голосов я бы узнал ее голос.

— Я прошу Марину. Пригласите ее, если можно.

— Марины дома нет. Кто ее спрашивает?

— Не узнаете, — с опозданием сказал я.

— Значит, и не нужно, чтоб узнали, — перебила ее мать. — И не смейте больше сюда звонить, слышите?

Я почувствовал, что мать Марины сейчас положит телефонную трубку, и сам первым дал отбой. «Значит, все, прощай, — сказал я в уме Марине, — исполнил твою просьбу, позвонил, однако тебя не было дома или была, но не захотели позвать к телефону».

Троллейбус легко подъехал, так же легко тронулся с места. «Среди стольких людей нет ни одного знакомого», — промелькнуло у меня в голове. А в то время, много лет назад, город был маленьким, несколько десятков тысяч жителей было в нем и почти все друг друга знали в лицо. Из троллейбуса виднелось Каспийское море. Оно было темное-темное, и только вдалеке, там, где, кажется, кончается море, в вечерних сумерках зажигались и гасли красные лампочки. Это рыболовные суда бороздили морские дали.

На автовокзале я вышел из троллейбуса. Продавались билеты на автобусы, направляющиеся в Баку. «А где она? — подумал я. — Ясно, что дома была, не захотели позвать». Я вышел из очереди. «Еще раз позвоню», — решил я. Зашел в телефонную будку, набрал три цифры, вновь пальцем чуть придержал последнюю и отпустил диск. Диск вернулся на место, и немного погодя на другом конце провода взяли трубку.

— Алло?

Марина, Марина, Марина, почему я так волнуюсь, почему я не могу молвить слова, неужели я люблю ее, как раньше? Удивительно.

— Марина, это я. Алло, Марина, — сильно взволнованно, искаженным голосом сказал я. — Ты слышишь меня? Алло!

— Да, слышу, — спокойно сказала Марина и, немного помолчав, добавила тем же спокойным голосом: — Сегодня ночью я тебя видела во сне. За столько лет в первый раз. Удивительно. Потом проснулась, а тебя не было и мне так захотелось тебя увидеть.

— Ты сейчас сможешь выйти? — спросил я Марину. — Я подожду.

— Конечно. Который час?

— Семь двадцать.

— Через десять-пятнадцать минут я буду у тебя. Алло, — засмеялась Марина, — я чуть не положила трубку, ты где меня ждешь?

— Возле вашего дома, перед мясным магазином. Я звоню с нового автовокзала. Сейчас буду.

— Там уже нет мясного магазина, там отделение милиции.

— Нет-нет, значит, в другом месте, — засмеялся я (на другом конце провода Марина также засмеялась). — На углу здания школы, надеюсь, что школа осталась?

— Школа осталась.

— Я тебя всегда там ждал, помнишь?

— Помню, — грустно сказала Марина. — Иди. Только быстро. А если вдруг не узнаем друг друга?

— Я тебя не забыл, — сказал я.

«Иди. Только быстро…» Быстро. Голос. Смех. Грусть в голосе.

«Помнишь?» Я не шел, почти бежал. «Только быстро…» «Во сне видела тебя». Здесь дорога короче, дворами. «И я так захотела увидеть тебя…» Перешел трамвайную линию, мимо меня проходили люди, я не обращал на них внимания. Перешел главный проспект… подарочный магазин… парикмахерская. Неужели еще люблю? Голос… Смех… Любовь, как огонь в золе, остается надолго. Вот Маринино здание. Марина… Изменилась ли она? «А если вдруг не узнаем друг друга?»

Марины пока не было. Вероятно, я пришел раньше на несколько минут. Сейчас выйдет. Я встал у стенки школы, там, где много лет назад всегда стоял. Будто ничего не произошло, будто годы не прошли, действительно, как в то время, пришел со второй смены, чтобы еще раз посмотреть на окно Марины, потом пойти в общежитие. В час ночи, возвращаясь с работы в общежитие, выходил из автобуса, становился на этом углу и долго смотрел на окно Марины, чтобы хоть еще раз увидеть ее издалека, а потом пешком шел в общежитие.

Марина была в красном, в туфлях на высоком каблуке, я сразу заметил ее в полутьме парадного подъезда. Она шла легкой походкой, я пошел навстречу, не зная, куда спрятать руки, волновался, а Марина приближалась, и я чувствовал слабость в коленях, сердце будто останавливалось, и, как в то время, много лет назад, захотелось развести руки и взять Марину в свои объятия, но вот Марина приближается, улыбается. Я остановился, не зная, куда деть руки, словно мои руки виноваты в том, что я так волнуюсь.

Марина совершенно не изменилась. Туманно-грустные глаза улыбались.

— Добрый вечер, — рука Марины, маленькая и холодная, потерялась в моей ладони.

— Добрый вечер, — тихо сказал я, держа руку Марины в своей ладони, — ты ничуть не изменилась.

— Ты тоже, — Марина смотрела мне в глаза и продолжала грустно улыбаться. — Ты тоже ничуть не изменился, а знаешь, сколько лет прошло?

Я смотрел на Марину с тоской.

— Пятнадцать лет, — немного погодя, сказала Марина. — Может, и больше. Пятнадцать лет, — повторила она разочарованно, с отчаянием. — Человека старят не годы, а отсутствие надежды и мечты. Сколько тебе лет сейчас? — не вынимая руки из моей ладони, глядя на меня грустными глазами, спросила она.

— Взрослый я уже. На пять лет старше Христа.

— Тридцать восемь.

— Ты достаточно сильна в математике. Я не знал. А тебе?

— Неужели не помнишь?

— Помню. Ты еще ребенок.

— Конечно, — вздохнула Марина, — годы отстают, а мы шаг за шагом уходим от самых прекрасных лет своей жизни. И почему так, Ваграм? О счастье не думаешь, когда оно есть. И начинаешь думать тогда, когда оно позади и ты так далека от него. Мне кажется, счастье похоже на горизонт — как ни приближайся, он все дальше от тебя. — Марина снова вздохнула. — Ты когда приехал?

— Сегодня. Куда пойдем?

— Хочешь на берег моря?

— Хочу, — сказал я.

Море было недалеко, через один переулок от нас. Медленно зашагали в сторону моря.

— Раньше здесь ничего не было, помнишь? Сейчас вдоль всего побережья большой парк. И город не тот. Очень изменился…

— Да, очень изменился, — сказал я. — Только ты не изменилась.

— Это только кажется, Ваграм, ты на сколько дней приехал?

— Сегодня уезжаю. Из Самарканда еду, там большая армянская диаспора, репортаж должен был подготовить, сегодня уезжаю, — повторил я.

— Почему так быстро?

— Я на работе. Покупал билет на автобус, стоял в очереди, потом решил еще раз позвонить. Позвонил, и ты взяла. А тебя что, дома не было, когда позвонил в первый раз?

— Дома была.

— Я так и знал. Чувствовал, что не хотят звать тебя к телефону.

— Будто маму мою не знаешь, — вздохнула Марина.

Немного помолчали.

— Мне сестра сказала, чтоб я позвонил. Это она мне дала номер телефона.

— Я попросила. Где ты сейчас работаешь?

— В редакции республиканской газеты. Ты не знаешь, когда последний автобус отправляется отсюда в Баку?

— Знаю. В одиннадцать тридцать. Ты должен ехать в аэропорт?

— Да. В шесть часов утра вылетаю. Остановлюсь в гостинице аэропорта, утром вылечу. Иначе отсюда не успею.

— Да, отсюда не успеешь. Пока доедешь до Баку, а оттуда в аэропорт, твой самолет уже будет в Ереване.

Проезжала машина. Я нежно взял Марину за руку.

— Подожди, — сказал я.

Свет машины попал на Марину, и я на мгновение увидел ее в лучах света. Бриллиантовые сережки и блестящая золотая цепочка с кулоном на шее. Она была красива: те же прищуренные от света глаза и окутанные лучами света очаровательные черты лица.

— Боишься за меня? — Марина посмотрела в мои глаза, в ее черных глазах будто были иголки.

Я отвел взгляд. Машина проехала перед нами.

— Боишься? — игриво повторила она.

— Боюсь, — сказал я и почувствовал какое-то далекое сладостное волнение в душе. Я невольно жал теплую руку Марины.

— Пройдем.

Море было уже близко, оттуда дул холодный ветерок, и в темноте под звездами слабо поблескивали волны, был слышен их шум. Где-то вдали грустно загудел маневровый локомотив.

— Слышишь? — Марина остановилась. — Закрой глаза и слушай.

Мы стояли рядом под ясными звездами с закрытыми глазами и слушали идущие будто издалека, из глубины лет, грустные гудки заводского маневрового локомотива. Моя рука проскользнула по руке Марины и нашла ее пальцы. Не было прежних холодных пальцев, сейчас они были теплыми.

— Ты слышишь, Ваграм? — все еще с закрытыми глазами сказала Марина. — В то время тоже, много лет назад, когда тягуче гудели маневровые локомотивы, мы останавливались и прислушивались к этим грустным призывам. Помнишь, с закрытыми глазами, прижавшись друг к другу, слушали?

— Помню, — сказал я, пальцами нежно погладил лицо Марины, будто я ее будил от гипноза. Мои руки проскользнули по мокрым от слез теплым губам.

Локомотив больше не гудел, уже не звал из далеких лет, над парком царили тишина и покой.

— Уже наступает весна, — оставаясь мыслями в далеких воспоминаниях, сказала Марина. — У вас как? Холодно еще?

— У нас тоже весна, потомки Карабалы уже продают фиалки.

— Кто такой Карабала?

— Любитель цветов, торговец цветами. Говорят, в Ереване все влюбленные покупали цветы только у него. Могу я взять тебя под руку?

— Конечно, — Марина искоса посмотрела на меня и горько улыбнулась. — Под руку брать — спрашиваешь разрешения, а пощечины бьешь без разрешения. Ваграм, я этого не забуду.

— Это было давно.

— Какое это имеет значение? Хочешь сказать, что ты забыл? — Чуть помолчав, Марина сказала: — Ты можешь забыть, а я нет. Я не забуду. Все началось с этого.

Безграничная гладь моря вблизи казалась темно-зеленой, мрачной и сливалась с темнеющим вечерним небом. Вдали из-за моря медленно поднималась луна, освещая на отмелях то тут, то там чернеющие самодельные дощатые площадки рыбаков.

— Смотри, Ваграм, — сказала Марина, — луна прокладывает дорожку на море.

Мы молча смотрели на молодую луну, которая сквозь звезды медленно подходила к городу. Чуть поодаль в темном пространстве красный неоновый свет отпечатывал «Ресторан Сумгаит», стирался, потом снова появлялся тот же отпечаток. Я вспомнил, что мы с Мариной ни разу не были в ресторане, и сказал:

— Пойдем в ресторан. Немного посидим, послушаем музыку. Столько встречались и ни разу не ходили в ресторан.

— Чтобы ходить в ресторан, нужны были деньги, — снова с горькой улыбкой сказала Марина, и я почувствовал неловкость за сказанное.

Запах шашлыка из осетрины разносился по всей округе. Я толкнул внутрь тяжелую стеклянную дверь ресторана, вошел, пропустив Марину вперед. Перед высоким зеркалом Марина поправила волосы.

— Где сядем? — тихонько, по-домашнему спросил я у нее.

— В углу.

Я повел Марину между столами под руку, не обращая ни на кого внимания, однако чувствовал, что с разных сторон смотрели на Марину. Я вспомнил, что и в то время, когда мы вместе шли в кино, все зачарованно глядели на нее, и это мне безумно нравилось. Специально позже заходили в зал, через минуту-две после третьего звонка длинноногая Марина величаво шла впереди и знала, что она красивая, что все смотрят на нее, шла легко, будто скользила по льду, с высоко поднятой головой, гордо, кончиком языка водила по приоткрытым губам, и губы становились ярче.

Я открыл меню.

— Что будем заказывать? — спросил я.

— Не знаю. А что есть?

Глаза мои пробежали по меню, но в памяти ничего не оставалось. Подошла официантка:

— Добрый вечер! Я вас слушаю.

— Что у вас есть хорошего и свежего? — полуобернувшись в ее сторону, спросил я, потом сказал: — Мы бы хотели шашлык из осетрины, можно?

Официантка кивнула. Я посмотрел на Марину. Она была не против шашлыка из рыбы.

— Что ты будешь пить?

— Мартини бы хотела. Со льдом.

— А для меня принесите коньяк. Двести грамм. У вас есть отборный коньяк?

— Есть, — сказала официантка. — Молдавский. Всем нравится.

— Армянского нет?

— Откуда? — виновато улыбнулась официантка.

— А икра? — спросила Марина.

— Найдется.

— Значит, отлично, — развеселилась Марина. — Черную икру очень люблю, — сказала она, — а ты?

— Я тоже, — ответил я и обратился к официантке: — Сделайте так, чтобы моя подруга была довольна.

Официантка улыбнулась, бросив любезный взгляд на Марину.

Музыканты исполняли какую-то турецкую мелодию. «В нашу сторону смотрят, на Марину», — подумал я без чувства ревности.

— Я был не прав, — сказал я Марине, — я был не прав, когда говорил, что ты не изменилась.

— Изменилась?

— Да. Очень. Ты сейчас красивее, прелестнее.

— Спасибо, — сказала она с полуулыбкой и, как из глубины лет, прищурившись, туманным взглядом посмотрела на меня. — Красивым кажется все, на что смотришь с любовью.

Официантка принесла мартини и кусочки льда в гнездышке, небольшой графинчик с коньяком и закуску, бережно и старательно поставив все на стол. Она откупорила плоскую бутылку мартини, налила Марине, а мне — коньяк.

— Первый тост выпьем за тебя, Марина, — сказал я, когда официантка отошла. — Я никогда не забывал тебя. Твое здоровье! — Я из-за тебя приехал в Сумгаит и так же из-за тебя уехал отсюда, — с виноватой улыбкой сказал я Марине. — Но все равно, твое здоровье.

— Знаю, я знаю обо всем, Ваграм. Я виновата во всем, только я. Сам бог не может изменить наше прошлое, прошлое не исчезает, оно, как тень, продолжает преследовать нас.

— Я никогда тебя не забывал, — повторил я, — моя жизнь, по всей вероятности, пошла бы в другом направлении, Марина, однозначно, пошла бы по-другому, если бы мы не встретились. Любовь всегда сама по себе красива, лишь бы в сердце человека, в душе и в сущности была она, а не только в голове. Любовь без глубокого уважения, без почтения — еще не любовь. Я полагаю, что жизнь основана только на бескорыстной и взаимной любви, и самые тяжелые страдания — это страдания от безответной любви. Твое здоровье, Марина! За нашу сегодняшнюю встречу!

Выпили, а потом Марина сказала:

— Действительно, человек постигает цену счастья только после того, как теряет его. Я долго думала над этим, Ваграм, и пришла к такому выводу, что внешний вид только ласкает взгляд. Чтобы овладеть сердцем, нужна душа. Душа безмолвна, у нее нет голоса, не может кричать и поэтому вынуждена терпеть, терпеть, терпеть. У любимого человека недостатки не замечаешь, а у нелюбимого — достоинства раздражают. Это так, ради женщины не трудно умереть, трудно найти женщину, ради которой стоит умереть. Знаешь, человек начинает курить, чтобы доказать, что он такой же, как все. Потом, через много лет, он бросает курить и снова для того, чтобы доказать, что он не похож на других. Вот этот шаг — от лучшего к худшему, как и от умного до глупого, нетрудно сделать, всего один шаг — и ты там. Обратный шаг трудный, обратный шаг назад, на который способны только единицы. Эх, Ваграм, Ваграм… Послушаем музыку, хорошо играют.

Я снова вспомнил тот день, когда увидел Марину в «Волге» начальника отдела кадров суперфосфатного завода, а потом дал ей пощечину.

— О чем ты думал? — внезапно спросила Марина. — Ты ушел в свои мысли, не хотела мешать.

— Просто так, думал.

— А знаешь, о чем думаю я? — спросила Марина.

— О чем? — спросил я.

— Думала о том, что женщина, действительно, создана из ребра мужчины. Не из ноги, чтобы была унижена, не из головы, чтобы превзойти его, а из ребра, чтоб всегда быть рядом с мужчиной, наравне с ним. Под рукой, чтоб была защищена. Со стороны сердца, чтоб была любима. Думала еще о том, почему красивые девушки несчастны?

Я посмотрел на Марину.

— Потому, что их часто обманывают, — снова заговорила Марина. — Это правда, что женщины любят ушами. Самые соблазнительные слова в мире говорят им и они обманываются. Неужели неправда?

— Наверное, правда.

Официантка принесла шашлык из рыбы.

— Этот тост за тебя, Ваграм, — сказала Марина, после чего поставила длинный бокал на стол, опустила в него два кусочка льда. — Спасибо, что позвонил. Если б ты только знал, как тяжело жить, тоскуя, знал бы так же, как я хотела видеть тебя. Ты ничего о себе не рассказываешь, — сказала Марина, глядя на меня.

— Что рассказать? Отсюда поехал в Каджаран, работал на медных рудниках. Одновременно учился в университете. После университета некоторое время работал в молодежной газете, потом в литературном ежемесячнике, сейчас работаю в республиканской газете. У меня короткая биография.

Я поднес свою рюмку к бокалу Марины:

— Снова и снова выпьем за нашу встречу, за мое и твое здоровье, Марина! — не убирая назад рюмку, сказал я. И, не отрываясь, смотрел на полуоткрытые губы Марины. — Моя жизнь всегда была наполнена тобой, Марина. Порой слова кажутся лишними, когда рядом с тобой та, о ком страдает твое сердце, кто согревает и освещает твою душу, та, которую не только безумно любишь, но и каждое мгновение вновь и вновь еще сильнее влюбляешься в нее. Любовь — это такая волшебница, которую не может победить ни природа, ни бедность, ни время, и надо так любить, чтобы, проходя мимо тысячи красавиц, ни на одну из них не обратить внимания. Вот так я любил тебя, Марина. Ты была моей первой любовью, божественной, чистейшей моей святыней…

— Не надо, Ваграм, — не поднимая взгляда, сказала Марина, потом посмотрела на меня устало и горестно. — Ты ничего обо мне не знаешь… Я совершенно уже не такая, как обо мне думаешь ты. Я не та Марина, Ваграм. Скажу тебе, есть пять вещей, которые вернуть невозможно: брошенный камень, сказанное слово, неиспользованные возможности, время, которое упущено, и любовь, которую потерял навсегда. Прежней Марины уже нет, — Марина слабо улыбнулась, — та Марина осталась в глубине лет.

— Выпьем, — я одним глотком выпил коньяк.

— Все началось с пощечины, — чуть позже продолжила Марина. — Я была виновата. Чувствовала, что виновата, но все равно видеть тебя не хотела. Он мне сказал, что возьмет меня на работу к себе, в отдел кадров. Да, я с ним встречалась, а тебе ничего не говорила. Мама моя виновата тоже, я до сих пор не могу ее простить.

— Ваша соседка мне все рассказала о тебе. Через два дня после случая на суперфосфатном я пришел к вам, сердце не выдерживало, хотел встретить тебя. Но тебя не было. Она случайно увидела меня и рассказала о твоей связи со Степаном и вообще рассказала обо всем. И я решил уехать, отдалиться отсюда.

— Я была со Степаном, — повторила Марина, — до позднего вечера он катал меня на машине за городом. Говорил, что любит меня очень давно. И если я его оставлю, говорил он, то он будет чувствовать себя совершенно несчастным. Он говорил и говорил. Все будет хорошо, говорил он, привыкнешь. В Медицинском институте в Баку у него есть знакомый, говорил, устрою тебя туда. Одним словом, все было решено. Ты знаешь, любовь, в действительности, — божья награда, и оцениваться она должна соответственно ее ценности и божественному величию. Она после себя должна оставлять такие нежные воспоминания о красивой влюбленности, джентльменском обращении, щедрости, безупречном отношении, чтобы женщина совершенно не имела желания другого выбора и если, не дай бог, даже в мыслях позволит себе подумать об этом, чтоб не могла найти подобного. Ты меня понимаешь?

Я, конечно, понимал ее.

— Любовь рождается в сердце, отражается в глазах и живет в действиях. — Марина внимательно посмотрела на меня, будто пытаясь понять, доходит ли до меня сказанное ею.

— Потом? — сказал я, возвращая ее из далеких мыслей к нашему разговору.

— Я была очень сердита на тебя, — продолжила Марина. — Из-за пощечины была сильно рассержена. Сейчас тоже, когда вспоминаю, нехорошо себя чувствую. При всех… О тебе пыталась не думать. А потом больше тебя не видела. Но однажды, не помню, кто, сказал, что ты уехал из города. А потом в глубине души я чувствовала какую-то боль за тебя. Чувствовала себя виноватой.

Я зажег сигарету.

— Затем поступила в институт, — разом произнесла Марина, — не в медицинский, конечно. К торговле не тянуло, бросила техникум, поступила в химический институт. В этой отрасли и работаю.

— А он? Степан? Что с ним стало?

— Вскоре направили его на учебу в Москву. Уезжая, пришел, позвал, мы вышли. Просил, чтоб я ждала. Сказала, подожду. Пятикопеечную монету бросил в море. Говорят, если бросишь пятикопеечную монету в море, обязательно вернешься. — Марина замолчала.

— Пей, — сказал я, — за наши прошедшие дни.

— Мне столько нельзя, — сказала она, — но я с благочестием пилигрима пью за наши безвозвратные, за наши прошедшие, за наши потерянные дни. Знаешь, о чем я часто вспоминаю, Ваграм? Наш поцелуй в вашем лесу после сильного дождя. Твоя наивная чистота так пленила меня, что я была почти готова на все… Как хороши, как свежи были розы…

Я посмотрел на нее. Глаза в слезах, она улыбнулась мне.

— Пойдем танцевать, — я приподнялся с места. — Столько лет я с тобой не танцевал!

— Пойдем.

Начали танцевать. Я чувствовал на своей груди хрупкое тепло ее тела, я вдыхал аромат ее золотистых волос, фиалковый аромат ее гладкой шеи. Моя голова кружилась в вихре танца, и я не знал, от коньяка это или от такой близости Марины.

— Марина, — тихо, будто мог разбудить ее ото сна, прошептал я. — Ты была моя. Я тебя безумно любил. Почему все так получилось?

Марина не отвечала.

— Почему так получилось, почему? — переспрашивал я, прижимая Марину к своей груди.

— Думаешь, я знаю? — грустно сказала Марина, прильнув головой к моему плечу. — Интересно, почему жизнь так сложена, что все нужное встречается меньше, а то, что не нужно, есть на каждом шагу?

Музыка закончилась. Снова сели за стол. Я позвал официантку.

— Какие у вас есть сигареты?

— А какие вы хотите?

— «Парламент».

— Сейчас принесу, — сказала официантка.

Марина посмотрела на меня. Долго смотрела, потом сказала:

— Ты не женился, Ваграм?

— Женился, — слукавил я, пряча взгляд от Марины.

— Не знала, — грустно сказала Марина. — Давно?

— Давно, — сказал я, снова не глядя на Марину.

Официантка принесла сигареты.

— И вы любите друг друга? — задумчиво спросила Марина.

— Не знаю, — я зажег новую сигарету. — Обычно не курю, — сказал, — хочешь?

— Дай, — Марина взяла сигарету.

«Правда, прежней Марины больше нет, — с горечью подумал я, — она осталась в глубине лет, далеко».

— Потом? — вдруг сказал я. — Расскажи мне обо всем, что с тобой произошло.

— Ты что, написать хочешь? — усмехнулась Марина, на мгновение взглянув на меня затуманенными дымом сигарет глазами.

— Допустим.

— Не советую. Моя жизнь в газете не поместится. Со мной столько всего случилось…

— Не напишу. Зачем писать? — попробовал пошутить я. — Ты все равно на армянском читать не умеешь.

— Научусь, — Марина тоже улыбнулась.

— Ты расскажи мне все. Все, что произошло. Дождалась его?

— Кого?

— Степана.

— Вначале ждала. Потом мне сказали, что он со многими встречался и бросал. — Марина надолго умолкла. — И вот в один день, — продолжила она, — помню, было солнечно, вернее, было ближе к вечеру, солнце еще не село, на одной стороне улицы было еще солнечно, другая была уже в тени. Вот по этой солнечной стороне я шла, и вдруг кто-то будто вырос возле меня на велосипеде, улыбающийся, с черным чубом на лбу, который он то и дело убирал назад легким движением головы, спрашивает вкрадчивым голосом: «Девушка, вашей маме случайно зять не нужен?»

Марина посмотрела на него, не хотела отвечать, но парень добродушно улыбался, и она промолвила:

— Случайный не нужен.

— Я тебя где-то видел, — произнес парень, не сходя с велосипеда.

Марина вновь посмотрела на него.

— Я там часто бываю, — сказала она.

— А как зовут остроумную красавицу? — спросил парень, продолжая свой путь. — Меня, например, зовут Армен.

Марина не ответила и шла, не глядя на парня, а тот, не отставая, ехал на велосипеде рядом.

— Такая добрая, такая красивая, такая хорошенькая и такая обидчивая.

— А почему обидчивая? — внезапно выпалила Марина и посмотрела на парня, с лица которого не сходила улыбка.

— Потому что я не поздоровался, ты обиделась, — улыбнулся парень.

Марина тоже не сдержала улыбку.

— Родные люди должны говорить на «ты», — сказал парень.

— А что, мы родные? — спросила Марина с удивлением. — Я тебя даже не видела в жизни.

— Это не имеет значения, — сказал парень, — после этого каждый день будешь видеть. Ты еще влюбишься в меня.

Марина искоса посмотрела на него и снова не могла сдержать улыбку.

— Я тебе точно говорю, — продолжал парень, — влюбишься. Я не из тех, кто слова бросает на ветер. Давай держать пари?

— Но вы слишком самоуверенны, — сказала Марина, улыбаясь, — так нельзя.

— А ты? — сказал парень, и снова его лицо озарилось добродушной улыбкой. — В твоих красивых глазах присутствуют и хитрость, и немного высокомерия.

— Неужели? — кокетливо отреагировала Марина.

— Да. Кстати, такие красивые девушки, окруженные поклонниками, редко бывают одни, — сказал парень, — но очень часто в конце остаются одинокими. — Он быстро поменял тему: — Ты каждый день умываешься молоком? — спросил он.

— Почему молоком? — удивилась Марина.

— Не знаю, — сказал парень, — наверное, молоком умываешься, раз такая красивая.

— Нет, ошиблись, умываюсь росой роз, — засмеялась Марина.

Она не хотела смеяться, не хотела улыбаться, не хотела смотреть на парня, но не получалось — смотрела, улыбалась. Голос тоже был такой приятный. Улыбка Марины, вероятно, придавала парню смелости, сидя на велосипеде, он медленно крутил педали, стараясь не заезжать вперед и не отставать.

— Я тебе нравлюсь, — сказал парень, — я это чувствую.

— Что-о?! — засмеялась Марина.

Дошли до Марининого дома. Марина захотела войти в подъезд, но парень велосипедом перекрыл вход. И опять с лица не сходила улыбка.

— Как я вижу, вы слишком веселый, — сказала Марина.

— А что, тебе это не нравится? — сказал парень. Он то говорил на «ты», то переходил на «вы».

— Нравится, почему нет? — ответила Марина, глядя на него.

— В таком случае выходи за меня замуж.

— Без любви? — вступила в игру Марина.

— Потом полюбишь, — улыбнулся парень.

— Потом когда? — спросила Марина.

— Как выйдешь замуж.

— А ты? — явно переходя тоже на «ты», сказала Марина.

— Я и сейчас люблю.

— Неужели? Прямо с первого взгляда? — улыбнулась Марина.

— Да, — ответил парень. — Любовь с первого взгляда — это самая чистая. Остальное все ерунда. Но есть еще и такое: чем сильнее любишь, тем больше страдаешь.

— Как вижу, у тебя большой жизненный опыт.

— Конечно, — улыбнулся парень, — но никто мне не нравится, — добавил он. — Кроме тебя. Ты хорошая. И волосы, как позолоченные, и голос очень добрый, как журчание горной речки.

— А если ошибаешься? — сказала Марина. — Я очень плохая, вредная и злая.

— Кто тебе поверит? — сказал парень. — Ты себя не знаешь, меня спроси, я такую, как ты, девушку не видел в жизни.

— Вся твоя жизнь еще впереди, — сказала Марина с улыбкой. — Еще много увидишь. Ты еще ребенок.

— Ребенка нашла, — засмеялся парень. — Я уже отслужил в армии, какой ребенок? Дети в детском садике бывают. Я только вернулся из армии. В этом месяце.

— Это меня не касается, — сказала Марина, приняв серьезное выражение лица. — Велосипед убери, меня ждут дома.

— Ответите на мой вопрос потом, — сказал парень.

— Какой вопрос? — Марина пожала плечами.

— Выйдете замуж за меня?

— Прямо сейчас? — засмеялась Марина. — Подождите, пойду маме скажу, потом. Без ее согласия неудобно.

— Если не пойдешь — украду, — сказал парень, — точно.

— На этой машине? — снова засмеялась Марина.

Парень убрал велосипед с дороги в сторону.

— Иди, — печально сказал он, — мешать не буду.

Марина быстро поднялась по лестнице, думая о парне. «Обиделся», — решила. Она даже захотела вернуться, попросить прощения. Но не вернулась.

На следующий день парень снова пришел и снова ближе к вечеру. Без велосипеда. Марина увидела его из окна кухни. Вышла. Парень не был похож на того вчерашнего, он почти не улыбался.

— Эту ночь я не спал, — сказал он.

— Почему? — спросила Марина.

— Думал о вас, — сказал парень, как будто не осмеливаясь взглянуть на Марину.

Так начали встречаться Марина и Армен. Он был из какой-то деревни, затерянной в горах Карабаха. Родители жили там, он из деревни пошел в армию. В Сумгаите у него был женатый брат, у него Армен и проживал. Только вернулся из армии, еще не был прописан. Потом прописался, устроился на работу. Работал в трамвайном парке.

И вот он однажды вместе с братом пришел к Марине домой. Марине не сказал, хотел сделать ей приятный сюрприз. Когда они вошли, у Марины сердце чуть не остановилось. О ее интимных отношениях со Степаном она ничего не сказала Армену. Это угнетало ее. «Что сказать? — думала Марина. — Как объяснить ему?» Решила сказать. Не в этот день, конечно.

На следующий день Армен позвонил и предложил пойти в кино, однако Марина не захотела. Она хотела обо всем рассказать Армену. О том, как однажды, когда она была еще в девятом классе, поздно вечером к ним пришел Степан. Мать ее в тот день была на дежурстве в больнице. «Я должен сказать что-то важное», — сказал он.

Марина открыла дверь и боязливо прижалась к стене. Степан был пьян, глаза его зловеще горели. «Ты будешь моей, — сказал тогда Степан, — ты должна принадлежать только мне, слышишь? Причем сегодня, сейчас». Марина не успела даже закричать. Степан тут же обнял ее и, подталкивая, повел в сторону дивана. Она сопротивлялась. Они не дошли до дивана, Степан грубо бросил ее на пол, разорвал одежду.

Марина хотела рассказать Армену, что Степан силой овладел ею, хотела все ему объяснить, но в последней момент непонятно зачем сказала: «До тебя я встречалась с одним. Степаном звали. Мы должны были пожениться». «Потом?» — тихо спросил Армен. Голос его шел откуда-то издалека. Казалось, сейчас остановится его дыхание. «Мы с ним должны были пожениться, — продолжала Марина, — однако… Однако до свадьбы мы не подождали… глупостью, ребячеством это было… А за два дня до свадьбы его машина попала в аварию, и он погиб».

Какое-то мгновение Армен сидел неподвижно, только мышца на лице постоянно дергалась. Потом тяжело встал с места и ушел, не оглядываясь и понурив голову. Марина смотрела ему вслед и не знала, что делать. А потом заплакала. Плакала долго и горько.

— А потом? — не глядя на Марину, спросил я. — Так и ушел?

— Нет, — ответила Марина, — он любил. Через неделю пришел.

Через неделю Армен пришел небритый, с красными глазами. Молча смотрел на Марину, как верующий на икону.

— Не могу без тебя, — сказал он, — люблю, не могу, нет сил.

Снова стали встречаться Марина с Арменом. На Новый год Армен прямо с работы пошел к Марине домой. Марина была одна.

— Я нашел квартиру, — сказал Армен в хорошем настроении, — снимем ее, пока дадут квартиру. Обещали.

Без свадьбы, без музыки поженились. Все было хорошо. Армен получал зарплату и до последней копейки приносил Марине. Марина тоже работала — была учетчицей в трамвайном парке. Они три месяца были вместе, когда стали планировать, куда поехать летом.

— Поедем к нам в Шаумян, — сказал Армен. — На земле нет такой красивой деревни, как наш Сарнагбюр, окруженный горами и лесами, затерянный в травах и цветах, с бурной речкой, высокими, до неба, горами Дотсар и Алырак. Как все армянские названия в этих местах, азербайджанцы изменили название и нашего села, они его называют Бузлух, а гору Алырак — Кяпаз.

Армен жил в городе, но душой был с деревней. Все время рассказывал о деревне, о горах, родниках, которых, по его словам, было десятки. А там, выше деревни, вспоминал он, находились пещеры, оставшиеся после извержения вулкана. В этих пещерах, говорил, даже в самое жаркое лето висели сосульки льда. Там, в деревне, прошло его детство, окончил среднюю школу.

А про Степана он не говорил, хотя Марина чувствовала, что он часто думает об этом. Думал, мучился, но ничего не говорил. В голове у Армена плотно сидела тень третьего, который стоял между ним и Мариной. И он не мог вытеснить это из сердца. Мучился, Марина чувствовала это, но что она могла поделать? Только один раз Армен сказал:

— В моей голове не укладывается, что кто-то ложился рядом с тобой, Марина, в постели обнимал твои обнаженные плечи, говорил слова любви, целовал твое чудное тело, губы. Я сойду с ума, — говорил, закрывая лицо пальцами, и пальцы на лице дрожали.

— Больше об этом ни слова, прошу, — сказала Марина. — Я понимаю тебя, Армен, но прошу, не говори больше об этом. Его нет.

— Хорошо, — тихо сказал Армен. И больше не говорил.

И вот в один весенний день, в середине апреля, Армен пришел домой поздно. Выпивший. У него был ключ, но он не открывал, долго звонил в дверь. Марина открыла дверь и увидела его на пороге с совершенно красными глазами, будто три дня не спал. Он посмотрел на Марину прямо, не моргая. И Марина интуитивно поняла, что он обо всем знает. «Степан сказал», — мгновенно промелькнуло у Марины в мыслях.

Марина не ошиблась. Действительно, Степан сказал. Он остановил Армена на улице и прямо из машины спросил: «Как Марина? Она не скучает по мне?» «А ты кто?» — растерянно спросил Армен. «Ее спроси, — засмеялся Степан. — Мы с Мариной провели много приятных ночей в моей квартире. Скажи, Степан передает привет».

Армен без единого слова прошел в комнату. Марина отправилась на кухню, не решаясь идти к нему, но, наконец, вошла. Армен уже уложил чемодан.

— За два дня до свадьбы умершие воскресли, — сказал Армен глухо, еле слышным голосом. — Значит, обманула меня? И, наверное, теперь вдвоем смеетесь надо мной?

Марина стояла, не находя слов, только плакала. Армен взял чемодан и вышел.

— Целый год я была одна, — вздохнула Марина, — потом снова пошла к нашим. Мама со мной не разговаривала, брат был маленьким. Невыносимо было.

Я потушил сигарету в пепельнице.

— Расскажи, — сказал я, — потом больше не приходил?

— Нет. Здесь у него был друг, Сейраном звали. Работал на автобусе. Пошла к нему, взяла адрес, город Волжск. А где находился этот Волжск, даже представления не имела.

— Наполнить бокалы? — сказал я, взяв бутылку.

— Хватит. Ты пей, если хочешь. Я не хочу. Скажи, пусть принесут кофе.

Я подозвал официантку и попросил, чтобы принесла кофе.

— Кофе с коньяком очень вкусно, — сказал я. — На чашку кофе несколько граммов коньяка.

Я налил коньяк в кофе, когда его принесли, действительно, приятный вкус с коньяком. Марине тоже понравился. Молча слушали музыку.

— Поехала туда, в Волжск? — после долгого молчания спросил я.

— Да, — сказала Марина, тихо вздохнув. — Поехала.

— Ты что, любила его?

— Не знаю. Никогда об этом не думала.

Марина никогда не думала о том, любит Армена или нет. Просто привыкла к нему. Кроме того, она чувствовала себя виноватой. «Нужно изначально говорить правду, — думала она. Ей показалось, что Армену будет легче, если скажет, что Степана нет. — Про свадьбу, аварию зря сочинила, — думала Марина и сама себя обнадеживала: — Ничего, поеду, объясню, поймет».

Волжск был маленьким промышленным городом в ста километрах от Казани. Снег был по пояс. Марина нашла дом. Это было двухэтажное деревянное здание, во дворе спросила у одного, сказал, да, живет, показал окно, сказал, на втором этаже левая дверь.

В окне горел свет. Сердце у Марины беспокойно билось. Волновалась. Поднялась, нажала кнопку дверного звонка.

— Кто там? — спросили за дверью.

Сердце снова забилось беспокойно, казалось, сейчас выпрыгнет. Дверь приоткрылась, и русская женщина лет тридцати — тридцать пяти, измеряя взглядом Марину с ног до головы, сказала:

— Кого хотите?

— Армен дома? — спросила Марина.

— Армен? — женщина прищурилась, немного помолчала, потом спросила: — А вы кто?

— Знакомая, — сказала Марина.

— Его нет дома, — разглядывая Марину со всех сторон, сказала женщина, — в вечерней смене работает.

И поняла Марина, что Армен женился, и еле сдержалась, чтоб не расплакаться, держась за перила, медленно спустилась. «Все от меня убегают!» — думала она, и душа ее плакала. Спускаясь по лестнице, еще раз оглянулась назад. Незнакомая женщина еще стояла в дверях. Марина посмотрела на нее, эта женщина, конечно, все поняла, может, даже знала про Марину. Слезы безостановочно текли по щекам Марины.

— Так и не увидела его? — спросил я после долгого молчания.

— Нет, — отозвалась Марина. — Больше не видела. Я его ни в чем не виню. Он не был виноват. Я обманула его.

— А Степан? — снова спросил я, зажигая сигарету. — Его тоже больше не видела?

— Видела, — горько улыбнулась Марина. — Как раз на вокзале.

Марина увидела Степана еще с открытой площадки вагона. Будто по телеграмме встречал.

— Степан, — позвала Марина.

Степан увидел ее, рукой приветствовал.

— Откуда это ты едешь? — торопливо подойдя, спросил Степан.

Марина на его вопрос не ответила.

— А ты что тут делаешь?

— Знакомого парня в Москву проводил.

— Меня отвезешь домой? — спросила Марина.

— С большим удовольствием, — развел руками Степан.

Про Марину Степан знал все. Интересовался.

— Пойдем ко мне? — спросил Степан. — Кофе попьем, музыку послушаем. У меня есть новые грампластинки.

Дома не знали, что Марина приехала, а ей было уже все равно.

— Пойдем, — сказала Марина.

Начали снова встречаться. Степан хорошо обращался с Мариной. «Мир не без добрых людей», — думала Марина. Во все услышанное о Степане уже не верила. Даже не упрекнула за то, что он рассказал Армену об их отношениях. «Любит меня, — думала она, — поэтому, наверное, и рассказал». Говорил, что всегда любил Марину, любит и будет любить. Однако чего-то он боялся, не хотел идти с Мариной в загс. Чего он боялся, Марина не понимала.

Но вскоре все выяснилось. Марина была беременна. Степана не было, он на несколько дней уехал в командировку в Москву. Через неделю приехал, сразу позвонил Марине, сказал, что очень соскучился, пригласил ее к себе домой. Марина была уверена, что он сойдет с ума от радости, услышав о ребенке. Однако так не вышло. Восторженную новость Марины он встретил холодно, более того, побледнел. «В Баку у меня есть семья, — сказал, — прошу, не позорь меня, Марина». Бросился в ноги, говорил несвязно, умолял. И повел Марину к знакомому гинекологу.

Врач настаивал. «Не могу подвергать риску, — говорил он, — она не сможет больше иметь детей, вы понимаете это?» Потом они о чем-то долго говорили. Врач согласился. Марина заплакала. Увлекшись счастливыми грезами, как она мечтала о ребенке! Ей всегда казалось, что, когда она выйдет замуж, обязательно родит сына, с русыми волосами, красивого. Представляла, как будет одевать, как причесывать. Даже имя дала — Ален. В одно мгновение Марина все это вспомнила и заплакала. Врач хотел успокоить ее, что-то говорил, но Марина не слышала, не могла понять, о чем говорит врач.

В мыслях ругала всех, и родителей, что ее родили на свет, особенно отца, который вроде ревновал, развелся с матерью, оставив ее и младшего брата с ней, женился на другой и живет в Средней Азии. Может быть, все бы так не случилось, если б они не разошлись? Ругала Степана и Армена за то, что оставил ее и уехал в Волжск. «Если знал, что не женишься на мне, — в мыслях говорила она Степану, — зачем ты в ту ночь так поступил со мной?» И от злости и жалости к самой себе Марина плакала. Даже хотела покончить с собой. Никого не хотела видеть, ни с кем не хотела разговаривать.

Марина замолчала. Я не поднимал взгляда, не смотрел на Марину.

— Уйдем? — попросила Марина. — Допивай кофе и пойдем.

Воздух на улице был холодным, и луна захрустела на морской воде. Скамейки в парке были заняты, мы медленно гуляли по аллеям и молчали. Бескрайняя поверхность моря сейчас была не темно-зеленой, а полностью темной вперемешку с черным. Отдаляясь, она сливалась с небом. Вдали, из-за моря, уже поднялась луна, она беспрепятственно плыла в чистом звездном небе вверх, по-прежнему освещая то тут, то там чернеющие дощатые площадки рыбаков.

— Зачем рассказала? — тихо укорила себя Марина.

Пауза.

— Зачем вспомнила все это?

Пауза.

— Это моя жизнь, хорошая ли, плохая — моя.

Снова пауза.

— Я тебе рассказала мою жизнь, — заговорила она, не глядя в мою сторону. — Скорее, одну часть моей колючей жизни.

Вздох. Несколько минут раздумья. Привычным движением головы Марина откинула назад волосы, спадавшие на лоб.

— Я тебе правду сказала, Ваграм, — снова заговорила она. — Моя жизнь в газете не поместится, не пробуй писать. Я к жизни подошла легкомысленно, и жизнь достойно мне отомстила. Про таких, как я, правильно говорят, что мы редко бываем одни, но очень часто в итоге остаемся одинокими. А если вдруг напишешь, напиши, что да, я была виновата. Я не смогла уберечь то святейшее чувство, которое ты питал ко мне. В жизни такое дается только один раз, а после — все не то. Знакомишься, встречаешься, говоришь, кажется, нравится, даже что уже любишь. Но это только кажется, потому что со временем проходит так называемая любовь, и ты снова твердо чувствуешь, что это была не настоящая любовь. Мне так кажется, Ваграм, что если ты своим поведением не удержишь того, кто тебе от души нравился и был твоей судьбой, данной свыше, то жизнь заставит тебя до конца сожалеть и молча страдать от твоего глупого шага. Почему мы в жизни иногда слепнем? — после некоторой паузы добавила она. — Почему мы только потом понимаем, кто был достоин, а кого мы выбрали?!

Марина молчала. Ушла в свои мысли.

— Дай сигарету, — сказала она.

Я протянул пачку, чтобы Марина взяла сигарету. Потом поднес зажигалку, держал, пока она прикуривала, и в свете пламени на короткий миг увидел подавленное лицо Марины. «А где теперь этот Степан?» — подумал я.

— А Степана я вижу, — вдруг сказала Марина, и я невольно посмотрел на нее. — Получил новую квартиру на нашей улице. Работает где-то на высокой должности. Часто вижу, в субботу или в воскресенье. Семью привез из Баку. У него два сына. Прохожу мимо них, а он даже голову не поднимает, чтобы посмотреть на меня. С женой под ручку гуляют. Если вдруг видит меня, сразу убирает руку от жены. Жена меня, конечно, не знает. И я все же думаю, как ничтожны, мелки, дешевы и жалки мужчины!

— Я думаю, — немного погодя, продолжила она, — обычно ничего случайно не происходит. В этой жизни все или испытание, или наказание, или благодать, или, скажем, знамение, и каждый, кто появляется в нашей жизни, несомненно, имеет какое-то влияние на нас. Некоторые учат нас быть мудрыми, уметь прощать, быть счастливыми и радоваться началу каждого дня. Некоторые учат быть более сильными, а некоторые, в частности, не учат, прямо ломают нас, однако после этого мы приобретаем опыт и стойкость для будущих бедствий. Видимо, каждого необходимо оценивать соответственно и понимать: если он появился в твоей жизни, значит, так и должно было быть, потому что, действительно, в этой жизни ничего случайного нет.

Марина посмотрела на часы.

— Не опоздай на автобус.

— Времени еще достаточно, — ответил я.

— Послушай, Ваграм, если бы дни вернулись назад! — мечтательно сказала Марина. — И мы снова были бы там, выше села, в вашем лесочке, помнишь? Я в красном, вокруг нас совершенная тишина, от легкого ветерка колыхаются цветы, между деревьями виднеется глубокое небо, ваше село хорошо видно, и чуть подальше — поляна, на которой загораются и светят последние лучи солнца, пылая на тропинке. Помнишь это?

Разглядывая ее в этот лунный вечер, я с изумлением думал о том, что тогда, много лет назад, она тоже была в красном. Может, и на эту встречу специально пришла так одета, чтобы вновь напомнить мне о давно ушедших днях, проведенных с ней в нашей деревне…

— Да, случись такое, чтоб мы снова начали встречаться, как раньше, — опять заговорила она, — не зная проблем, беззаботно гуляли бы на ваших полях и в горах, бродили бы по этим улицам. Только бы было так, чтоб дни вернулись назад, пусть бы ты не был журналистом, пусть был бы простым рабочим здесь, как в то время, только бы ты был, назад бы пошли дни… Но невозможно, — грустно сказала Марина. — Дни назад не идут.

Мы дошли до их дома. Я посмотрел наверх.

— Ваши еще не спят, — сказал я. — У вас горит свет.

Марина долго смотрела на меня. Смотрела, не моргая, потом сказала:

— Есть такой вид бабочек, которые живут всего один день. Бабочка с золотыми крылышками прожила целый день. И этот день был пасмурным, лил дождь, не переставая. Где я услышала эту историю, вспомнить не могу. Прошла жизнь бабочки с золотыми крыльями, — продолжила Марина, — и златокрылая бабочка так и не узнала, что дни бывают и солнечные, мир бывает полон звонких голосов. Так прожила маленькая бабочка свою короткую жизнь. — Марина снова посмотрела на меня. — Бабочка с золотыми крылышками — это я, Ваграм, — вздохнув, сказала она, а потом добавила: — Хотя бы иногда приезжай. Если это возможно.

Я трепетно взял руку Марины.

— Ты еще помнишь нашу любовь? — спросил я, и голос мой задрожал.

— Что значит «помнишь»? — сказала Марина в отчаянии. — Пока не придет завтра, человеку трудно понять, что сегодня было хорошо. И как мало нужно, Ваграм, чтобы человек чувствовал себя счастливым, и как много, чтоб не чувствовать себя несчастным. Что говорит Марк Твен про Адама? Что Адам был человеком и его заветным желанием было яблоко с райского дерева, не потому, что это было яблоко, а потому, что оно было запретным. Да, — с горечью добавила она. — Издалека, наверное, все кажется сладким. Человек чувствует глубину любви лишь после ее потери. И какая польза от этого? Все сейчас потеряно.

«Мы ничего не берем с собой из нашего прошлого, — подумал я, — ничего не берем, кроме воспоминаний».

И вдруг на одном из верхних этажей кто-то включил магнитофон. Может, даже это был не магнитофон, может, радиоприемник или телевизор. Не это было важным. Важна была сама музыка и песня. Я непроизвольно сжал руку Марины, и мы посмотрели наверх. Это была забытая нами песня, которую много лет назад мы с Мариной слушали в нашем старом сельском клубе. Как раньше, парень, брошенный девушкой, горестно пел о том, что он гуляет по всем тем местам, где они были вместе, клялись в любви, но теперь его душа опустела и разбито уже сердце, и больше уже ничего не утешит его, все прошло безвозвратно.

Распустится весна, а с ней любовь,

Раскроются красивые цветы…

Но не распустятся те листья вновь,

Что прошлой осенью умерли…

— Помнишь, Ваграм? — спросила Марина дрожащим голосом.

— Помню, — сказал я, гладя золотистые волосы Марины.

— А теперь опустела моя душа, — снова тихо сказала Марина, — и разбито уже мое сердце, и уже ничего-ничего не утешит меня, все уже потеряно.

— Марина…

— Ничего не говори, Ваграм. Прошу. Мне ничего не нужно. Ни жалости, ни участия. — В темноте блеснули слезы Марины. — Только, если сможешь, раз в два-три года приезжай. И всегда помни свою прежнюю Марину. А теперь… иди, — не сдерживая слезы, сказала Марина. — Счастливого пути тебе…

Не сделав и пары шагов, я невольно обернулся назад. С измученным лицом, чуть подсвеченным луной, она молча стояла в полутемном дворе.

Вдали, словно из далекой глубины лет, тоскливо и протяжно гудел маневровый локомотив.

Перевод Нелли Аваковой

Продолжение

^[1] Трехи — деревенская обувь, в основном из шкур свиней или коров (арм.).