История жизни народной артистки Армении ЛЕЙЛИ ХАЧАТУРЯН
КУЛЬТУРНЫЙ КОД
Продолжаем публикацию глав из книги «Лейли», вышедшей в издательстве «Антарес» в 2010 году по госзаказу Министерства культуры Республики Армения.
Эта книга – история жизни ведущей актрисы Ереванского ордена Дружбы Народов Государственного русского драматического театра им. К.С.Станиславского, народной артистки Армении Лейли Хачатурян, представительницы легендарного армянского рода Хачатурянов, записанная с ее же слов. Вместе с тем, это история жизни армянской интеллигенции, рассказ о трудном, но замечательном времени расцвета искусства в Армении.
Текст публикуется с согласия автора литературной записи книги Армена Арнаутова-Саркисяна.
Дядя Арам
Дядя Арам, Арам Ильич — этому «явлению» надо посвятить много страниц, и я это сделаю, потому что он главная тема в моей жизни, которой я сама посвятила очень много своего сердца, времени, нутра, и всего, всего…
В жизни каждого человека есть путеводная звезда, на которую он, так или иначе, ориентируется. В моей жизни этот путь возник с ранних детских лет, когда я начала заниматься уже драматическими какими-то делами и даже музыкой… Первый инструмент «Красный Октябрь» подарил мне дядя Арам.
Человек-праздник! Каждая встреча с ним была большим праздником, причем для всех, для публики, для друзей, для родных, учеников, музыкантов, исполнителей, коллег… Каждый день, проведенный с ним, превращался в событие! А когда он приезжал в Ереван…
Вот он приезжает! Из аэропорта мы едем прямо на базар! Машина останавливается у крытого рынка на проспекте Ленина (теперь это проспект Месропа Маштоца), мы с дядей спускаемся, за ним целая свита, мой папа, родственники, все композиторы, целая делегация! Мы идем по рынку, и дядя начинает выбирать персики, абрикосы, все кругом его узнают: «Арам Ильич джан, Хачатурян джан, цавт танем!», — предлагают ему все, что он пожелает. Он, конечно, все пробует, тут же что-то смачно откусывает, берет килограммами, вокруг люди, которые все это складывают в пакеты, потом вдруг мед увидел, берет ложку меда, и тут же эту банку кто-то хватает и кладет в кошелку… На рынке праздник! Все занимаются Арамом Ильичом. Зелень, овощи, мясо, весь рынок кишит…
Приезжаем домой, заказ первый — долма, заказ второй — тане спас… Начинается готовка, в кухне все кипит, варится, парится… Он очень вкусно умел кушать. Он так заразительно ел, что невозможно было устоять, у всех разыгрывался невероятный аппетит! Спас он ел очень оригинально. Тарелка со спасом должна была постоянно стоять на столе. Он мог есть все что угодно, ел очень много и очень красиво, он мог съесть уже второе, но обязательно периодически должен был запивать спасом. Я, кстати, у него переняла эту особенность и тоже очень люблю спас и готовлю его вкусно. Ему страшно нравился именно мой спас, он говорил: «Сельдерею подбавь, сельдерею…», — а я сельдерей, честно говоря, не очень люблю, вонючая какая-то зелень, но он всегда просил: «Побольше мне сельдерею, пожалуйста…». Кушал он бесподобно!
А как он ел фрукты — это особая статья наших с ним биографий, целый ритуал! Мы с ним брали ножи, тарелки и спускались к нам в сад. В саду у нас росли персики самых лучших, шикарных сортов. Когда папа их сажал, он сумел достать действительно потрясающие сорта. Мы спускались в сад, садились на скамеечку, срывали персики то с одного дерева, то с другого, чистили, он очень не любил кожицу, она действовала ему на нервы. Мы счищали кожуру с персиков, и начиналась, чуть ли ни медитация. Сок течет, он не обращает на это внимание, салфетка его на груди, и мы кушаем персики, с закрытыми глазами, молча, в абсолютной тишине! Никто не решался прервать наше «персиковое» общение, все знали, что это крайне важный для нас с ним процесс…
Ну как такое можно забыть, это тоже одна из тех замечательных красок его характера, которая присутствовала в его творчестве, в его музыке…
Ну а долма — традиционное блюдо! Не дай Бог, если б он приехал в Ереван, и на столе не оказалось бы долмы! Куда он ни ходил, везде подавали ему долму. Помню, тетя моя готовила ее кастрюлями и самолетом переправляла в Москву. Это был гурман в самом роскошном смысле слова…
Громадный, шумный, эмоциональный, темпераментный, обожающий изобилие во всем, гениальный человек! Если б можно было его сравнить с какой-нибудь эпохой, то, несомненно, это была бы «Эпоха возрождения»…
Не могу удержаться, расскажу вам несколько случаев из нашей с ним жизни…
Прием у Иегуди Менухина
Оригинальный случай с ним приключился на гастролях в Англии. Его пригласил к себе в дом знаменитый скрипач Иегуди Менухин. Он был, конечно, потрясающий скрипач и очень красивый человек. У Лени Когана в футляре для скрипки хранился его портрет. Когда Леня жил у нас, я всегда открывала футляр, чтоб посмотреть на этого изумительно красивого человека…
И вот, дядя рассказывает, как он сидит в роскошной зале вместе со всей семьей хозяина и видит, как можердон во фраке везет коляску с яствами, подкатывает к креслам, где все они сидят. На коляске блюдо с громадным, прозрачным, необычайной красоты виноградом! Зимой! Он в блаженном предвкушении, как только коляска подкатила к нему, берет тарелку и протягивает руку, чтобы положить себе кисточку винограда, и вдруг выясняется, что это всего лишь две виноградинки. Кисти порезаны по две виноградины, и больше положить на тарелку за раз нет никакой возможности. Разочарованию не было предела, но он не растерялся, он решил, что во второй раз это ему удастся, но не тут-то было, коляска моментально продолжила свое шествие, давая понять, что это и есть полагающаяся порция…
Каждый раз, когда он рассказывал об этом приеме, он так смешно все показывал, даже себя безумно смешно изображал, все переживаемые им чувства, менялся в лице, закатывал глаза, сам над собой хохотал, и мы хохотали до одури…
После этой поездки в нашу семью вошло новое слово -«бутерброд-пуговица», потому что на приеме рядом с виноградом стояло громадное блюдо с бутербродами. Размер каждого бутерброда был в пуговицу. Например, кругляшка хлеба, а сверху кругляшка сыра, кругляшка хлеба, а сверху кругляшка колбасы, на один зуб, как говорится.
Когда он приехал к нам в Ереван и увидел наши громадные столы, изобилие всего, он сказал: «Да, это не пуговицы! Это настоящий стол!»…
Кредо Аркадия Райкина
Арам Ильич обладал грандиозным чувством юмора и безумно любил артистов, работающих в этом сценическом жанре. Аркадий Райкин был его самым любимым артистом. Он очень уважал его как личность, ну а уж творчество Райкина для него являлось эталоном юмористического жанра…
Дядя праздновал свой юбилей, шестидесятилетие. Он устроил банкет в ресторане «Прага» в Москве, пригласил весь Симфонический оркестр, всех своих близких друзей, коллег, несметное количество людей и, конечно же, пригласил Райкина. Он надеялся, что Аркадий Исаакович станет лучезарной звездой на этом вечере, внесет чудесную струю прекрасного юмора. Он боготворил Райкина, не пропускал ни одного его спектакля, ни одного выступления…
Все собрались, и дядя с вожделением ждет, что же будет делать Райкин. Все острят, безумно веселый вечер, все говорят красноречивые тосты, а дядя ждет, ждет как ребенок. Райкин сидит с поникшей головой, абсолютно серьезный, даже грустный какой-то… Дядя решил, что что-то случилось, он наклонился к нему и спросил: «Вы не здоровы?». Райкин искренне удивился: «Нет, я абсолютно здоров». Дядя же не мог ему прямо сказать, почему тот не говорит ничего, не принимает участия, очевидно, ему было неловко это сделать. Он продолжает ждать, очень надеется… Наконец, тост за Райкина! Пьют все с восторгом, дядя опять как-то старается мягко о чем-то его спросить, и Аркадий Исаакович очень недвусмысленно ему говорит: «Арам Ильич, никогда, кроме сцены, я не позволяю себе ничего в своей профессии…». Дядя улыбнулся и сказал: «Это достойно уважения. Я уважаю вас и ни на чем не настаиваю. Я достаточно бываю на ваших концертах, и являюсь большим вашим поклонником…». Так закончилась странная сцена с Райкиным, но дядя, вместо того, чтобы расстроиться, все равно был в восторге от формы, в которой ему было отказано. Принцип великого артиста удостоился самого высокого дядиного уважения и восхищения…
Райкин так и просидел, тихо, хмуро, не принимая никакого участия ни в чем. Он сделал так, что на него никто не обращал внимания. Он был незаметен. Я очень внимательно за ним следила весь вечер, я тоже очень любила этого артиста, и поняла, что это его кредо, закон для него, и действительно, такое поведение могло вызвать только чувство глубокого уважения…
Японцы
Представьте себе, старая добрая советская Москва, трамвай старого образца с буквой «А» вместо номера, который в народе прозвали «Аннушкой»…
Как-то раз в трамвае «Аннушка» ехали три брата — Левон Ильич, Арам Ильич и Вагинак Ильич Хачатуряны. Ехали они вместе куда-то по делу, стояли, качались, трамвай был переполнен. В этом же трамвае находилась группа японцев, которые сидели и довольно громко разговаривали на японском языке, привлекая к себе всеобщее внимание. Чувство юмора у братьев было главным чувством по жизни. Любая, даже совсем неприметная ситуация в их присутствии могла превратиться в трагикомический фарс. Три брата стали внимательно прислушиваться и на армянском языке начали активно комментировать, подзуживая друг друга, и довольно громко, в не совсем цензурных выражениях обсуждать этих маленьких людей. Выражения были самые разнообразные вплоть до анатомии… И вдруг, один из японцев повернулся и заговорил на чистейшем армянском языке: «Как вам не стыдно! Молодые люди, что вы себе позволяете…», — по-армянски это звучит потрясающе. Что было с тремя братьями, трудно передать! Расталкивая народ, они кубарем выкатились из трамвая, кто-то упал, кто-то присел… Им было ужасно неловко и одновременно страшно смешно. Вы можете себе представить абсолютного японца, говорящего на армянском языке?! Они долго не могли прийти в себя и хохотали беспрерывно, они были счастливы, что хорошо отделались…
На всю жизнь им запомнился этот случай как напоминание о том, что никогда нельзя пользоваться своим языком в присутствии людей других национальностей, всегда может произойти самый невероятный казус…
Японская тема на этом не закончилась. Дело в том, что замечательная скрипачка из Японии Йоко Сато, которой было всего 13 лет, приехала в Москву играть дядин скрипичный концерт. Она была очень талантлива и в этот год поступила на подготовительный курс Московской консерватории, представляете в 13 лет! Девочка потрясающая, она выглядела как розовый пломбир, в изумительном воздушном розовом платье, играла бесподобно и была изумительно красива!
После концерта дядя решил пригласить Йоко в гости на завтрак. На концерте присутствовала ее мама, которая тоже была приглашена. Сидим за столом, завтрак выдержанный, элегантный, красивый… Мама Йоко отличалась удивительно непривлекательной внешностью, а в сравнении с дочкой это было что-то страшное. Ни звука, ни слова от нее добиться было невозможно, она сидела как свинкс и постоянно улыбалась во все лицо огромными желтыми зубами, наводившими просто ужас какой-то. Я повторяю, чувство юмора в нашей семье главенствовало в любой ситуации, ну а в этой — сам Бог велел…
Мы часто с дядей, если нам надо посекретничать или прокомментировать что-то, переходили плавно на армянский язык, тихо, невозмутимо, почти незаметно. И вот, он мне говорит: «Ты только посмотри на нее, кошмар, правда? Посмотри, как она улыбается, это же ужас! Смотри, смотри, сейчас схватит кого-то из нас своими желтыми зубами, и все! Все будет кончено…». Я смотрю на него и стараюсь в голос не расхохотаться, а он продолжает: «Хотя бы изменила выражение лица… Почему у нее все время эта улыбка, ты не знаешь?», — спрашивает еще меня, а от его невозмутимого взгляда мне становится уже дурно. В один момент мне даже показалось, что она все понимает. Я вспомнила случай с армяноговорящим японцем и тихо ему говорю, еле сдерживая смех: «Осторожно, забыли тот случай в трамвае? Вам же на них особенно везет. Не хватало еще, чтоб она заговорила по-армянски. Не испытывайте судьбу…».
Йоко немного владела русским, во всяком случае, очень старалась, и мы плавно перешли на беседу с девочкой, несколько раз выпили за ее здоровье, за прошедший концерт, пожелали ей всяческих успехов, а мама продолжала сидеть с непроницаемым лицом и с этой жуткой улыбкой. Так до конца и не выяснилось, была ли она довольна, чего ей вообще было нужно. Мы с дядей переглядывались, спрашивали друг у друга, может она чего-то хочет. На лице ее была маска…
Наш с дядей юмор и запретный смех в этот вечер доставил нам большое удовольствие. После того, как за ними закрылась дверь, мы в голос хохотали, вспоминали каждый момент, пытались изобразить невероятное выражение лица этой женщины…
Гимн
В 1944 году по заказу ЦК Армении был брошен боевой клич армянским композиторам и объявлен конкурс на гимн Республики. Подошел срок, гимны были готовы, состоялось слушание в Большом театре, ну а потом уже, так сказать, Армения получила свой законный Государственный гимн…
Арам Ильич привез свой гимн в Ереван, мы тогда жили еще в квартире на улице Налбандяна. Приехал он рано утром, спать уже никто не мог, а я с нетерпением ждала его и говорю: «Дядя Арам, пожалуйста, ну сыграйте, сыграйте ваш гимн!». Было раннее утро, он сел за инструмент и стал играть и напевать. Очень быстро я схватила мелодию, текста еще не было, мы стали петь с ним вдвоем без слов и увлеклись настолько, что пели, видимо, слишком громко. Это был июнь месяц, у всех открыты балконные двери, окна, и у нас в том числе. Мы поем, он меня по ходу спрашивает, нравится или нет, я в восторге, говорю, что чудная, запоминающаяся сразу мелодия… Он говорит, что сегодня придет поэт Сармен и будет уже текст, дальше пойдет процесс репетиций с хором и так далее…
Мы с ним увлеклись, снова и снова поем, я даже отошла от инструмента, встала посреди комнаты и вместе с ним пою, и вдруг слышу — аплодисменты! Я так удивилась, я подошла к балкону, оказывается, от звуков нашего громкого пения и тем более этой музыки проснулись все жильцы напротив. Они слушали, а некоторые даже пели с нами вместе! Раздались аплодисменты и крики браво. Я растерялась, подошла к дяде, а он говорит: «Вот это здорово! Первые слушатели! Премьера состоялась!».
Позже подошел поэт Сармен, принес текст, и мы уже с текстом втроем пели этот гимн, текст был достаточно хороший. Буквально через несколько дней состоялось торжественное слушание в нашем Оперном театре…
Это событие мне запомнилось, оно было каким-то безумно добрым, красивым событием и действительно гимн получился очень хороший…
От себя просто добавлю, хотя разговоров много, но я скажу, что гимн композитора Арама Хачатуряна сегодня должен был бы звучать для Армении, конечно, на иной текст, разумеется, но именно эта музыка должна была бы представлять независимое армянское государство, армянский народ во всем мире…
… Человек-праздник! Для меня он был моим особенным праздником, моим любимым дядей Арамом! С первых же осознанных лет я поняла, что этот человек играет в моей жизни очень большую роль. Он крайне внимательно относился к моим даже самым маленьким еще тогда успехам. Сонатина, например, что такое сонатина? Вот как я ее сыграла? Вторая часть прозвучала вот так… А как я слышу? Вот так или вот так…? Он даже мог папе написать письмо и спросить, как у Лейли прошла третья, там, чего-то часть… «Лунная соната»! Как я сыграла ее на экзамене…
Он был внимателен к каждому моему профессиональному шагу. Когда он приезжал, я была уже студенткой музыкального училища, концертмейстера приглашали к нам домой. Я пропевала на него в кабинете, в этой нашей любимой комнате, всю программу! По каждой вещи он делал замечания, он что-то говорил, подсказывал, направлял… Потом уже он начал ходить на все мои спектакли, когда я еще играла бесконечных служанок в театре. А мне очень повезло, я сыграла негритянку служанку, француженку служанку, служанку во «Всаднике без головы»… Сплошные служанки, но очень хорошие роли. В испанских спектаклях служанки — одни из главных ролей! Это было очень интересно… Он ничего не пропускал, всегда приходил в театр, уже не говоря о том, когда был поставлен «Маскарад»…
Он пришел в театр, что творилось с артистами! Все за кулисами в полуобморочном состоянии… Директор театра Козлинер Иосиф Исаакович с ума сходил и не мог себе простить, что он от растерянности даже фотографа не пригласил, чтобы запечатлеть такое событие…
Дядя после спектакля поднялся на сцену. Закрыли занавес, поставили стулья для всех нас, поставили стул для него. Он каждому в отдельности, даже исполнителям маленьких ролей, нашел что сказать. Потому что, во-первых, это Лермонтов, его любимый поэт, обожаемый поэт, во-вторых, «Маскарад» гремел уже тогда на весь Союз, и музыка эта звучала везде! Потом он сел за пианино и сыграл вальс из «Маскарада»…
Я тряслась как осиновый лист, хотя достаточно прилично провела все свои сцены. Мы играли с Витей Ананьиным: он -Звездича, я — баронессу Штраль. Мы очень прилично сыграли, и я это понимала, но, тем не менее, тряслась! Генка Коротков совершенно был в обморочном состоянии, он играл Арбенина…
После обсуждения спектакля вдруг дядя сказал такую вещь: «В целом спектакль получился, какие-то вещи, конечно же, дело режиссуры… Я буду добиваться для многих из вас званий! За такие работы надо давать звания!». А про меня он сказал: «Вы знаете, больше всего текстом, интонацией, манерой разговаривать по-лермонтовски овладела баронесса Штраль. Самая правильная русская речь Лермонтова у Хачатурян! Вот это правильно, вот это Лермонтов! У меня к ней другие претензии, но об этом я скажу ей дома…». Он хотел, чтоб я похудела. Я такая пышечка была, хотя фигурка, все, костюмы были замечательные и все, все, все… Генка ему тоже понравился, но не везде… Какие-то вещи он ему тоже говорил, но это уже дома, за столом…
Он смотрел все! Он был крайне внимателен к моей жизни, к моему творчеству. Он всегда говорил мне: «Слушай, тебе знаешь за кого надо выйти замуж? Я должен об этом подумать и очень серьезно… Никаких скрипачей, никаких пианистов, артистов, композиторов! Никаких! Тебе нужен муж, или маршал, или адмирал…». «Да вы что?», — я так смеялась. «Слушай меня, — говорит, — слушай меня, я знаю что говорю!»…
В общем, вот такой он был, во все пихал свой нос, абсолютно во все. Всегда отмечал каждое мое платье, шляпу, ожерелье, туфли, пальто… Все, все, все его волновало чрезвычайно — «Леля, Леля, Леля, Леля!»…
Я в этой семье была очень и очень любима. Я занимала какое-то большое, значительное место в жизни его семьи…
Карен
Великим счастьем для Арама Ильича явилось рождение сына Карена. Он очень ждал и хотел этого, и вот родился мальчик, который с первых же дней был окружен грандиозной любовью отца, матери и всей нашей большой семьи. Я имела счастье видеть его с самого раннего возраста, когда он еще только-только начинал ходить, забавные игры его…
Каждое лето мы проводили вместе в Кисловодске. Они приезжали из Москвы, я из Еревана, и мы вместе отдыхали, дядя с тетей и Кареном в санатории «Нарзан», а я снимала комнату. Целыми днями с утра до вечера мы вместе гуляли, часто ходили на знаменитый «Храм воздуха»…
Карен был удивительно подвижным ребенком, он все время что-то пел. «Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки…» — его любимая песня, которая сопровождалась размахиванием сабли, танцем каким-то, что доставляло дяде громадное удовольствие, он от умиления терял рассудок. Он мог из одной комнаты в другую вдруг крикнуть: «Малыш мой! Где ты, малыш мой! Ну, давай, иди сюда, я хочу тебе сказать…». Короче говоря, малыш заполонил полностью всю дядину жизнь.
Тетя моя Нина Владимировна Макарова тоже любила своего сына безмерно, но какой-то, вы знаете, другой любовью, не то, что сдержанной, может быть даже наоборот, более восторженной, качество было другое. Дядя любил шумно, громко, совершенно не стесняясь, мог при всех назвать его малышом или каким-нибудь еще именем, поднять на руки, крепко обнять, поцеловать… У тети же все было несколько иначе, она любила его глубоко, трепетно и нежно…
Мы все возлагали грандиозные надежды на Карена, не в плане того, что он станет таким же великим как его отец, но что это будет весьма и весьма незаурядная личность, в этом не сомневался никто. Сделать из него настоящего культурного интеллигентного человека — это была, конечно, основная цель родителей, которая абсолютно достигнута… С ранних детских лет у Карена были педагоги по языкам, музыке, другим предметам… в частности была бонна Маргарита Леопольдовна, немка, которая старалась говорить с ним исключительно по-немецки. То есть он рос ребенком, с детских лет уже загруженным всевозможной информацией интеллектуального плана, тем не менее, был очень добрый, улыбчивый, веселый, и все вокруг его невероятно любили…
Много-много всяких красивых моментов в жизни Карена было сопряжено с дядиным вниманием к нему, с большой-большой любовью… Как-то, в одну из поездок в Германию Араму Ильичу подарили королевского пуделя, белого, пушистого как шарик. Маленький, очаровательный белый комочек. Он привез его домой, а я в это время находилась как раз в Москве. Это был подарок Карену, невероятно круглый меховой шар, который он впоследствии просто обожал… Всем семейством начали решать, как же его назвать, и дядя говорит: «Давайте назовем его «Лядо»! В честь двух нот — «Ля» и «До»…». Так и назвали — Лядо, Лядошка. Наш любимый Лядоша!
Этот Лядошка рос исключительно красивым пуделем и вырос во что-то громадное, неимоверное, прямо лошадь, какой-то большой ходячий стол, но безумно очаровательный, безумно любимый всеми. Я обожала эту псюху!
Самой большой проблемой оказалось водить его гулять. И перед тем, кто это делал хотя бы два раза в день, дядя готов был стоять на коленях. Когда приезжала я, эта обязанность целиком ложилось на мои плечи. То есть, каждый вечер я брала Лядошу, и мы ходили, гуляли часа полтора, он резвился, бегал, в общем, был безумно счастлив.
Очень неугомонный был пес, но такой ученый! Дядя сажал его у себя в кабинете и на нос клал кусочек сахара. Он говорил: «Лядо, не смей!», — и уходил. Потом начинал гулять по всем комнатам, тянул время, и я, наконец, не выдерживала: «Жалко пса, ну скажите, пускай скушает, ну…». Лядо страдальческими глазами смотрел на него, и дядя все время говорил: «Ты посмотри в его глаза, посмотри в эти глаза!», — глаза, действительно, трагика, великого трагика! Наконец дядя заходил, и делал так: «Ап!», — кусочек сахара молниеносно исчезал, счастье великое, глаза меняли свое выражение, он весь светился, начинал прыгать, лаять…
Арам Ильич в своем детском альбоме, который, кстати, очень был популярен, его постоянно исполняли дети и я в том числе, он посвятил несколько страниц нашему Лядоше. «Лядо серьезно заболел!» — вот такое название одной из пьес…
Лядо был царем семьи, царствовал по-настоящему, все для него делалось, и врачи были, и стрижки ему делали. Я и Карен обожали его! Лядошка, Лядошка, дорогой пушистый белый чудный наш пес! …
Пришло время выбирать профессию, Карен увлекся театром, он стал артистом Московского академического театра Сатиры, где познакомился со своей будущей женой, с которой живет до сих пор. У них родился сын Арам, названный в честь дяди… Потом он вдруг решил поступать на искусствоведческий факультет во ВГИК, где для своей дипломной работы выбрал очень интересную тему «Сарьян в театре». Со своим руководителем он приезжал в Ереван защищать диссертацию, прекрасно защитился, и таким образом искусствоведение стало его основной специальностью в жизни… Благодаря бесконечному родительскому вниманию, Карен действительно стал высокоинтеллигентным, культурным человеком, с которым можно поговорить на любую тему, касающуюся искусства. С ним, конечно, всегда чрезвычайно интересно…
Мы очень дружим до сих пор, в каждый его приезд мы стараемся встретиться, пообщаться. Когда я бываю в Москве, мы тоже видимся… Дядя, безусловно, был связующим звеном между всеми членами нашей семьи, он очень любил вокруг себя собирать всех нас. Сейчас, конечно, уже не так, жизнь диктует другие нормы и формы, но, тем не менее, мы с Кареном стараемся сохранять теплые хорошие отношения, стараемся не прерывать связь и знать друг о друге как можно больше…
Я его очень люблю, моего младшего брата и хочу пригласить на свой юбилей, ему сделают официальное приглашение, и я рада буду видеть Карена рядом в такой для меня важный день…