ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
“Наша Среда online” – Будем считать, что чистота эксперимента удалась. С творчеством писателя Олега Дивова, входящего в десятку российских фронтменов фантастики, я до «Родины слонов» была не знакома. Да и фантастику я не читаю – ни российскую, ни зарубежную, исключая Беляева, Верна, Ефремова, Лема, Брэдбери, в основном освоенных в детстве. Брэдбери я стала читать благодаря моему другу, переводчику Араму Оганяну. А предпочитаю магический реализм латиноамериканского бума, Борхеса, Касареса, Кортасара, который еще в Аргентине стал работать на стыке реальности и фантастики, «реальной (обыденной) фантастики». Позже направление это будет заново переоткрыто в отечественной литературе под видом турбореализма.
Так что Дивов был для меня был «tabula rasa», которую я сейчас немного заполню.
Надо сказать, что читала я «Родину слонов», отчасти физически разделяя пространство Чукотки, во Владивостоке, поселившись в десяти минутах от бухты Золотой Рог. Ведь Чукотка вместе с другими десятью субъектами федерации представляет собой самый крупный округ России – Дальневосточный.
За неделю до того, как я взялась читать повесть Дивова (или это небольшой роман ? Ведь сюжетных переплетений и смысловых пластов здесь много – и они по мере чтения будто «оттаивают», уводя на историко-тектоническую глубину) я купила книгу Василия Авченко «Дальний Восток. Иероглиф пространства». Автор – житель Приморья в четвертом поколении. О своей книге пишет, что это не краеведение, у него другие задачи. «Это попытка расшифровать иероглиф пространства. Объяснить человека в его движении». Говорит и о единственном народе, не побежденным русскими в бою, – чукчах. «Ратники, уже покорившие Сибирь, да и Европе себя показавшие, не смогли одолеть их, несмотря на технологическое превосходство. Есть даже версия, что анекдоты про чукчей – компенсаторная реакция на этот факт».
Дивов пишет тоже о большом, все время расширяющемся пространстве. И, может быть, не столько о Чукотке, сколько о самой России. Ведь для пресловутого коллективного Запада Россия – это тоже непонятное пространство, населенное дикими, отмороженными людьми. К тому же, часто русских там и изображают с «раскосыми и жадными очами», которые могут не только разодрать медведя руками, но и захватить весь мир. Однажды я увидела обложку книги «Одинокая страна», выпущенная Фондом Карнеги. Ее украсило лицо дебиловатого пионера с эпикантусом, его он прятал под кондовыми роговыми очками, которые носили почти все члены Политбюро. Это мы, Господи.
Поэтому антитеза русские – чукчи, как ни крути, у Дивова не получается. Тем более одна четвертая русской крови у главного героя, руководителя питомника «Звезда Чукотки» все-таки есть.
Кстати, все, кто пишет о Чукотке, всегда говорят о том, что самоназвание этого народа «луораветлан» – «настоящие люди». Эта характеристика отчасти перепадает и русским, которых чукчи тоже за людей считают. Чукчи – они ведь не жадные, они готовы даже своим мамонтом заменить символического медведя. К тому же позирующий на фоне силы русского оружия мамонт – это правильный брэнд.
Я не знаю, был ли Олег Дивов на Чукотке. Для тех художественных задач, которые он ставил и блестяще решил, это было неважно. Многое он постиг интуитивно, это можно утверждать с большой долей вероятности.
Говоря о книге «Родина слонов» можно даже использовать азовский говорок Федора Конюхова, который бы сказал: лемминги у Дивова не скачуть, дельфины не прыгають. Словом, за микрокосмосом Чукотки это не к Дивову. У него хоть и короткая, хлесткая строка без всякой вязкости, мути, мерцания и автоматического письма, ересей, в которые впадали сюрреалисты и создатели «нового романа». Но пишет он крупным широким мазком, чистым цветом. Здесь даже больше литературной графики, чем живописи.
Дивов пишет: «А чтобы жизнь не казалась слишком красочной, главный цвет в промежутках между одолением и обалдением будет серый. Всеми оттенками серого нарисован типичный чукотский пейзаж, имя ему «тоска», отчество «безнадега», фамилия «а не повеситься ли мне?», и завывания ветра заглушают хруст, с которым судьба пробует на излом самые крепкие романтические характеры…»
А чем, в сущности, отличается эта чукотская серая повседневность от среднерусской тоски? Действительно, «Родина слонов» – книга больших чистых смыслов, вырастающих от окраин до русских и универсальных. Серый цвет, затяжные зимы, нудные дожди или бураны этому не помеха.
«Ледяным адом», как мы помним, назвал свой роман о Клондайкской лихорадке Луи Буссенар, где человеческое убивается одним взглядом на «золотые картофелины». Чукотка Дивова вся насквозь прошита пантеистическим пафосом любви к людям, природе, животным, миру. При этом пафос этот, героика да и романтика все время редуцируются, едва начавшись. Дивов, дойдя на вершины своей сюжетной конструкции, может обрушить ее разом своим юмором.
«Ледяной рай», а Чукотка Дивова действительно считывается именно так, это еще одна колыбель человечества. Несмотря на то, что жизнь здесь невероятно трудна, драматична, и, наверное, склонна больше к «сжатию» и даже к самоистреблению.
Есть и зарифмованность с золотым веком человечества, с солнцем античного мира, когда люди умели ориентироваться в пространстве, в ойкумене, не говоря уже о своем топосе. Солнце носят в себе мамонтоводы, наездники-каюры и отдают его вовне. Это они обогревают Чукотку.
Сюжет Дивова очень кинематографичен, камера дает то крупный план, наезжая на главных героев повествования –членов семьи Умкэ, потомственных заводчиков мамонтов, удержавших главную ценность своей жизни – любовь к Чукотке и мамонтам. Несмотря на то, что идеологический разброс поколений коснулся и их – от шаманизма до коммунизма и дикого капитализма, который как сеткой, накрывает их традиционный уклад, не сломавшийся даже в советские времена.
Камера Дивова идет и вширь по этому бескрайнему пространству, достигая то соседней Якутии, то берегов Америки по ту сторону Берингова пролива, то поднимаясь с квадрокоптером на высоту Создателя, и Чукотка уже приобретает устойчивые, извечные метафизические черты двух взаимодополняющих пространств, которые по закону диалектики и составляют одно целое:
«Ни один автор, даже в доску местный, не сможет передать словами полноценную картину Чукотки – она слишком разная для этого. Тут всего понапихано: и тебе скалы, и каменные россыпи, и ледяная пустыня, и тундра, и суровые морские берега, и реки с перекатами… Наш полуостров даже не Вселенная в миниатюре; зимой и летом он являет взору две непохожих Вселенных, и обе достойны собственного героического эпоса. Зимний – про романтику одоления людьми холода, снежных бурь и скудного рациона; летний – о романтике обалдения от неземной красоты и бескрайнего простора».
Где-то на заднем плане тенями, как в заставке передачи «В мире животных», проносятся олени, собаки, медведи, заячьи стада, еще какая-то живность. Но Дивов не разменивается, описывает только Человека и Мамонта как действительно равноправных, равновеликих товарищей по Бытию. Они – атланты этого Неба и Земли, держат несущие конструкции не только Чукотки, но и русского «материка», и самого Мира, как бы отсылая нас к доисторическим временам, когда слоны держались на огромной черепахе.
Так создается очень устойчивая, твердая (как промерзшая чукотская земля, в которую даже в танце чукчи вколачивают свое тело), гулкая чукотская метафизика. Более того, она дает силу и самой Большой России, правда, не все это чувствуют. Но это их проблема.
Кстати, В. Авченко в упомянутой книге пишет о том, что «когда русские пришли осваивать Дальний Восток, сама эта земля освоила пришельцев. Мы ее русифицировали, она нас одальневосточнила, тихоокеанизировала». Дивов, как и Авченко, опровергает мнение о том, что русская территориальная бесконечность бесполезна.
У Дивова еще и человеческое инкорпорируется в мамонта, а мамонтовое инкорпорируется в человека.
***
И вот тут мы подступаем к взаимоотношениям русских и жителей Чукотки, Якутии, Бурятии, Тывы, других «туземных» народов.
В дальневосточных архивах можно найти материалы о том, как трудно шло покорение Сибири и Дальнего Востока, но всё же не с таким ожесточением, как Кавказа. И на то была царская воля. «Чтобы на Амуре порохом не пахло», – требовал Николай I.
В Российском государственном архиве Дальнего Востока хранятся документы о волнениях жителей Курильских островов в 1753, вызванных непосильными сборами ясака, прошения якутов о переводе их из малоземельного Тауского форпоста в Ямскую крепость. Об Анадырской секретной операции, которая в 1729 году была послана из Санкт-Петербурга под предводительством Д. Павлуцкого, А. Шестакова для усмирения коренных жителей Чукотки и сбора ясака. Есть и примечательные эпизоды взаимодействия: царская Россия покупала оленей для тунгусов – содержателей почтовой гоньбы по Якутскому тракту, формировался особый отряд из якутов и казаков для поимки беглых крестьян. Как видим, «перегибов» хватало и в адрес представителей самого русского народа – крестьянства или казачества, закончившихся на излете Российской империи печально известными Ленскими расстрелами.
Дивов эту тему не то, что не обходит, он ее делает одной из кульминаций – бьет читателя под дых, без подготовки. Резко, без предупреждения меняет регистр и переходит от благостной, хоть и ледяной картины северного бытия к кровавым событиям истории чукотского народа, описывая, как мамонтами уже интересуется и проницательный Ленин, и товарищ Сталин уже подготовил «Декрет о мамонтах».
Попадают под винты русской революции и террора не только мамонтоводы, уже эмиссарами с края земли шагающие просителями в кремлевские кабинеты, но и сами мамонты – символы величия, красоты и жертвенности (ведь даже свою шерсть они отдают человеку). Апокриф о расстреле мамонтов сотрудниками НКВД как бы отслаивает важный исторический акцент. Если в этой бойне уцелели животные, чтобы дать потомство и жизнь народу луораветлан, значит, даже среди карателей были те, кто хотел сохранить их. Будут и те, кто даже в самые голодные годы не станет делать из мамонта тушенку.
А Россия – она большая, – вскользь замечает Дивов. Тут разные люди живут…