СОЦИУМ

Факт – это король Истории. Однако зачастую он бывает голым, подобно манекену на витрине. Все рассказанные здесь истории основаны на точных и достоверных фактах. Я лишь старался придать им литературную форму и облачить в одежды обнажённые манекены.

Хачатур Дадаян

Портал «Наша среда» продолжает публикацию «Истории о торговцах и купцах» Хачатура Дадаяна

1. Сын Гюлум и её супруг
2. Ответ Кромвелю
3. Сын Рамаза Констант и Америка
4. Дар
5. Сати
6. Невезучий купец
7. Его могила — море, училище надгробие ему

 8. Слово о Пезчяне

Арутюн Погосович Пезчян (1771-1834) – один из выдающихся сынов нашего народа. Ро­дом из города Карина, из неимущей семьи. Благодаря врождённым свойствам своего харак­тера – купеческому таланту, предприимчивости, осмотрительности – простой торговец шёлком в Константинополе сумел стать одним из самых влиятельных людей в Османской Империи – уп­равляющим монетного двора или, как говорили константинопольские армяне, – «денежным инспектором». На эту должность султаны, как правило, назначали армян (как, например, из рода Тюзянов, представители которого наследовали должность управляющего), и это имело свои логические причины. Во-первых, армяне были порядочными, честными, верой и правдой служили своим властителям, и, во-вторых, чтобы скрыть свои злоупотребления, султан мог запросто переложить всю вину за них на управляющего и арестовать его или поднять на эшафот (что, между прочим, и произошло как раз с Тюзянами).

А.Пезчян, будучи в 1825-1834 гг. главой монетного двора, одновременно стал одним из бли­жайших доверенных лиц султана Махмуда II. И эту личную близость он использовал для без­заветного служения своей нации и вере: построил ряд церквей, больниц, семинарий, пан­си­о­нов, через Константинопольского патриарха делал для армянской общины неоднократные де­неж­ные пожертвования. Благодаря его щедрости были изданы два фундаментальных труда: «Слов­ник армянского языка» и «Персидско-армянский словарь», составленный Г.Пешти­малджяном.

Прах А.Пезчяна покоится в им же построенной и носящей его имя церкви Св. Арутюна[1] в Константинополе, а на надгробном камне высечено:

«Славному князю Арутюну Пезчяну, почившему, но бессмертному своими деяниями на благо нации, щедрому и исполняющему свои обещания, пользу нации почитающему пользой для себя».

Цпси

1802 год. Мысль Арутюна Пезчяна, торговавшего шёлком в маленькой лавке кон­стан­ти­нопольского базара, лихорадочно работала. Он понимал, что исполнение поручения уп­рав­ляю­щего государственным монетным двором Ованес-бея Тюзяна может стать крутым по­воротом в его судьбе. Однако задача была трудной, почти неразрешимой. И одной из при­чин было то, что ему предстояло иметь дело со своим крёстным отцом – Карапетом-ага Папаяном…

Всё началось накануне: с монетного двора пришёл слуга-турок и сказал, что Ованес-бей спешно хочет его видеть. Это было удивительно: что за дело мог иметь Тюз – один из са­мых известных в высшем свете армян – к такому человеку, как он?

Тюз принял Арутюна в канцелярии и сказал:

– Я о тебе слышал много хорошего. Говорят, ныне ты самый предприимчивый торговец на базаре… Сказать по правде, я и сам намереваюсь заняться торговлей, казённая служба – дело не­надежное: сегодня она есть, а завтра – нет. Тебе наверное известно, что я начал строить боль­шой магазин на базаре, получил от султана монопольное право на скупку шёлка, но мне не­об­ходим человек, который взял бы на себя управление делом, – у меня совершенно нет времени…

Долголетний опыт научил Пезчяна тому, что влиятельных людей надо слушать внима­тель­но, ни в коем случае не перебивать, стараться вникнуть в скрытый смысл речей и не выка­зы­вать эмоций. Вот и сейчас перед ним явно разворачивалась прелюдия к некому важному со­бы­т­ию. Иначе зачем самому именитому армянскому амира[2], авторитет которого уступал разве что авторитету патриарха, рассказывать какому-то незнакомцу о своих намерениях, да вдо­бавок прозрачно намекать на то, что именно его, Арутюна, он хочет назначить управляющим?! Арутюн понял, что это сделка, торговая сделка, а в торговле каждый стремится приобрести то, что нужно ему, а взамен предложить то, что необходимо партнёру. Тюз же начал с другого конца: предложил то, о чём мог бы мечтать каждый, но пока не назвал того, что нужно ему самому. Именно поэтому Пезчян не издал ни звука… Тюз оценил это. И это ему понравилось. Глядя Арутюну в глаза, он усмехнулся и без обиняков изложил суть дела.

Проблема состояла в следующем: шесть месяцев тому назад Тюз взял у Карапета‑ага боль­шое количество цпси – индийской шерстяной ткани, и взамен подписал долговой вексель на двес­ти тысяч дахеканов[3], срок погашения которого приближался. Однако вся загвоздка в том, что ни единого лоскута ткани не было продано, поскольку вкусы турок оказались слиш­ком кон­­сер­ва­тивными. Несмотря на то, что в Европе на индийскую шерсть был боль­шой спрос, ту­рец­кий рынок вовсе не интересовался этим товаром. И теперь Тюз хотел воз­вра­тить цпси в пол­ном объёме Карапету-ага и получить обратно вексель. Карапет-ага, ес­тес­т­венно, не со­гла­шался, ему было гораздо выгоднее предъявить вексель к оплате, да к то­му же с процентами. Несом­нен­но, тут присутствовал деликатный момент, о котором бей не упо­минал, но Арутюн и сам понял: либо у Тюза не было двухсот тысяч, либо он просто не хо­тел лишаться этой суммы. В любом случае Тюз вовсе не желал, чтобы об этом узнали. Даже если бы все решили, что он попросту проявил недальновидность, это бросило бы тень на его престиж.

Свой собственный расчёт Арутюн произвёл мгновенно и согласился – хотя бы потому, что в случае удачи он станет управляющим Тюзяновского торгового дома и, по меньшей мере, обеспечит себе безбедное существование.

…Пезчян запер дверь лавки и направился в другой конец базара, расположенный ближе к гавани, где обосновались крупные торговцы мануфактурой. Он, конечно, сознавал, что, несмотря на родственную близость, двести тысяч всё-таки немалая сумма и Карапет-ага даже ради своего крестника не примет предложение Тюза. Но попробовать не мешало.

Завидя Арутюна, Карапет-ага с трудом поднялся со стула, обнял его, расцеловал, поинтересовался здоровьем домашних, спросил о делах. Арутюн ответил, что все здоровы и дела идут успешно, и рассказал о встрече с Тюзом и о его предложении.

Карапет-ага расхохотался:

– Э-э, сынок, теперь он тебя прислал?.. Наверное, знает, что ты мой крестник. Иди и скажи ему, что я не согласен: я и раньше не соглашался и впредь никогда не соглашусь. Осталось три дня, и если он мне деньги не вернёт, я предъявлю вексель к оплате. Тюз не­пло­хой человек, авторитетная личность, но я не виноват, что он ошибся. Посуди сам, если бы цпси можно было продать, я бы и сам его продал, зачем было ему отдавать? Взять теперь товар обратно – и что мне с ним делать? Уж если он не сумел продать его, как же мне его реализовать? Нет, иди и скажи, что у него осталось всего три дня.

Арутюн вышел, понурив голову, но в душе у него кипело возмущение. Нет, он обещал Тюзу и должен сдержать своё слово! Вдобавок от этого зависела его дальнейшая судьба.

Он пришёл домой в плохом настроении, едва поздоровался с отцом, не внял увещаниям ма­те­ри и не стал ужинать. Даже не взглянув на младших сестёр, уединился в своей комнате и сра­зу улёгся в кровать. Должен же быть выход, не может не быть, и ему надо этот выход найти.

Он не понял, спал он или бодрствовал, когда решение вдруг отчётливо вырисовалось в его мозгу… Правда, оно упиралось в моральное препятствие, однако выгода от достижения цели явно перевешивала. Всю ночь он проворочался в постели, обдумывая и взвешивая все за и против, но на рассвете окончательно решил осуществить задуманное.

Наутро он поднялся и вышел из дома, ничего не сказав домашним. Почти бегом до­брал­ся до дворца султана и стал глазами выискивать тех, кто был ему нужен. Скоро он запри­ме­тил группу балтаджи[4] – младших по чину служащих среди поставщиков двора. Подозвал пятерых из них, дал каждому по сто гурушей[5], объяснил, что делать, и спокойно ушёл на базар, в свою лавку: теперь торопиться было незачем, надо было лишь ждать.

После его ухода балтаджи по очереди, с интервалом в один час, заходили в магазин Ка­ра­пе­та‑ага и запрашивали для дворца султана… цпси, причем в огромных количествах. Изум­­лён­ный Карапет-ага вынужден был им отвечать, что сейчас цпси у него нет, но завтра обязательно будет.

В своей лавке Арутюн безмятежно попивал кофе, как вдруг дверь отворилась и ввалился его крёстный – весь в поту.

– Арутюн джан, я согласен! Вот вексель. дай Бог силы твоим ногам, беги скорее, отнеси его Тюзу, скажи, пускай срочно вернет мне цпси обратно…

– Не могу, ага джан. Я уже сказал Ованес-бею, что ты не согласен…

– Не кличь беду, сынок, сходи к нему снова.

– Да зачем тебе это нужно? Вчера ты правильно говорил, что никто не станет покупать цпси. Нет, не пойду, не хочу, чтобы ты оказался в убытке.

– Брось, парень, это не твоя забота. Умоляю, иди и скажи Тюзу, что я передумал. Арутюн, забирай вексель, вот тебе двадцать тысяч гурушей в награду за услугу, только поторопись, давай быстрее…

Дальше отнекиваться не было смысла. Арутюн пообещал Карапету-ага сделать всё что в его силах и поспешил на монетный двор.

Тюз не сдвинулся со своего места. Арутюн выложил ему на стол долговой вексель и двадцать тысяч гурушей. Ованес-бей рассмотрел вексель, затем порвал его, а уже после спросил:

­– Что это за деньги?

– Ага джан, эти гуруши я заработал, выполняя ваше задание, и они ваши.

Тюз с удовлетворением улыбнулся и спросил:

– Достаточно тебе трёх дней, чтобы рассчитаться в лавке? С сегодняшнего дня я наз­на­чаю тебя управляющим моего торгового дома. Иди и следи за строительством магазина…

Весь следующий день Карапет-ага провёл в нетерпеливом ожидании: цпси принесли, тюки взгромоздили друг на друга, однако покупатели так и не появились. Ага пошел во дворец, на­шёл балтаджи и… выяснил, что произошло на самом деле. Багровый от ярости, он направился в лавку своего крестника и выбранил его самыми последними словами. Не удовлетворившись этим, пошёл к нему домой, разругался с Погосом и Варварэ и заявил, что порывает с ними отношения. Родители, в свою очередь, сказали пару тёплых слов собственному сыну. Обстановка в доме стала напряжённой. Кроме того, весь базар узнал о случившемся.

Однако эта история имела счастливый конец.

…Прошло три месяца. Арутюн сидел в своей конторе в огромном, светлом двухэтажном магазине Тюза. Неожиданно вошёл Карапет-ага, крепко обнял его и сказал:

– Арутюн джан, я благодарен тебе. Божьей волею цпси целиком продался, ни одного тюка не осталось. Эта торговля принесла мне полмиллиона дахеканов…

Всё дело в том, что вкусы во дворце султана переменились: европейская мода вошла в двор­цовый этикет, и придворные вельможи и их жёны стали носить одежду из индийской шерсти…

А Пезчян в результате начал свое восхождение по карьерной лестнице, которое впоследствии привело его к славе и признанию.

Храм Господень и турецкая баня

8 июля 1826 года в Константинополе случился страшный пожар, сгорело множество домов, магазинов, рынков, тысячи людей в одночасье лишились имущества и крова и оказались в отчаянном положении. Одним из первых протянул им руку помощи Арутюн Пезчян: он вы­де­лил погорельцам значительную денежную помощь, притом не только представителям своей на­ции, но и грекам и туркам.

Однако произошло ещё одно несчастье: армянский кафедральный собор, находящийся в Кон­стантинополе, в городском квартале Гум-Габу, в результате пожара превратился в кучу пеп­ла и золы, и паства лишилась духовного оплота. С того самого дня заветной мечтой пат­ри­ар­ха, амира, интеллигенции стало возведение на месте сгоревшего собора нового, каменного хра­ма Бо­жия. Однако султан Махмуд II, пользуясь удобным поводом, отвечал отказом на все про­ше­ния, ссылаясь на то, что строить религиозные сооружения в черте форта запрещено не только ар­мя­нам, но и людям других национальностей страны. Так продолжалось около двух лет, и послед­няя надежда была на Пезчяна.

Тот выслушал просьбу патриарха и взял на себя задачу добиться разрешения, но попросил не торопить его – ведь он хорошо знал султана…

Был холодный февраль 1828 года. Пезчян блаженствовал в горячем, густом пару турецкой бани, как вдруг прибыл посыльный из дворца и сообщил, что султан срочно вызывает его во дворец. Он оделся и направился в палаты.

султан восседал на покрытом дорогим сукном паланкине, опершись на шёлковые подушки. Глядя на раскрасневшееся лицо управляющего монетного двора, он сказал:

– Говорят, ты в бане был. Ну как там, хорошо?..

Услышав этот будничный, бытовой вопрос, Пезчян вдруг понял: вот он, удобный случай! – и решил воспользоваться им.

– Признателен вам за заботу, ваше величество. Да, прекрасная баня, – сказал он и добавил, – сегодня она меня спасла.

Затем, видя вопрос во взгляде султана, продолжил:

– Ваше величество, вы, конечно, знаете, что у нас, у армян, нет церкви, она сгорела во время большого пожара. Вчера я был на развалинах этой церкви. Опустившись на колени, молился с непокрытой головой. И вот простудился и заболел. Баня была как никогда кстати, если б не она, я бы слёг, наверное…

Султан посмотрел на притворно сокрушённого Пезчяна, заглянул в его хитрые глаза и громко рассмеялся:

– Знаю, что у тебя на уме, Пезчи. Твои соплеменники уже довольно давно шлют мне просьбу за просьбой, но я отказываю им. Однако тебе, Пезчи, не откажу, издам ферман[6] о разрешении. Так что иди и молись в своей церкви, чтобы впредь не простужался и чтобы дела «денежного двора» не страдали.

И они перешли к обсуждению финансовых вопросов.

Спустя три дня, с ферманом на руках, Пезчян пригласил в резиденцию патриарха несколько десятков амира и устабаши. Многих из них он недолюбливал, считал «ходячими кошельками» – жадными и скупыми людьми, которые не признаю́т за собой никаких обя­за­тельств перед своей нацией. В свою очередь, многие из амира не жаловали Пезчяна: его не лю­били, но ужасно боялись – ведь он был приближённым султана и мог в любое время навлечь на них беду, вплоть до заключения в тюрьму или ссылки.

Пезчян обратился к присутствующим со следующими словами:

– Как-то раз, в один из долгих летних дней мне пришлось голодать с утра до вечера, у меня в кар­мане не было ни гуруша, чтобы купить хоть кусочек хлеба и утолить голод. Сегодня мне это ка­жется неправдой, дурным сном. Теперь в моём кошельке всегда есть четыре-пять дахе­ка­нов, но хорошенько запомните, дорогие мои братья, что это тоже неправда и сон, поскольку се­год­ня они есть, а завтра их, может, не будет вовсе, возможно, я буду рад иметь хотя бы один гу­руш. И это вполне вероятно, потому что множество таких примеров у нас перед глазами. Зна­­чит, не нуж­но уповать на своё богатство и состояние. всё это можно в одночасье потерять. Ведь всё, что мы имеем, – дар Божий, а Господь не желает, чтобы мы, пресытившись удо­воль­ст­виями, за­бы­ва­ли о нуждающихся, и хочет, чтобы мы, обладая сегодня богатством, забо­ти­лись о призрении не­и­мущих. И если верите, что роскошь и слава на этом свете изменчивы и пре­ходящи, значит, по­ла­гаться на них не стоит, а нужно, уповая на Всевышнего, воз­бла­го­да­рить его за милость и де­лать для страждущих всё что в наших силах. Как знать, может, и нам когда-нибудь придётся поз­нать нужду и бедность, и мы будем нуждаться в помощи других и станем ждать её получения.

После этой речи Пезчян перешёл к практической стороне дела. На строительство ка­фед­раль­­ного собора требовалось два миллиона дахеканов: он сам был готов вложить пол­мил­ли­о­на, а остальную часть суммы должны были внести все оставшиеся. Амира были недо­воль­ны, под­нялся глухой ропот несогласия, однако Пезчян сразу осадил купцов и при­гро­зил, что, если они не соберут требуемой суммы, он распорядится всех арестовать. Воцарилась мёртвая тиши­на…

Строительство началось. Многие из амира, тем не менее, не выполнили своего обещания, но Пезчян не только никого не подверг наказанию, но и внёс из собственного кармана недостающие шестьсот тысяч дахеканов, что для того времени было небывалой суммой.

Новый кафедральный собор, построенный из камня, был освящён 14 октября 1828 г. Так был построен храм Господень в Константинополе.

_________________________

[1] По-армянски это имя имеет значение «Воскресение», «Возрождение».

[2] Амира – представитель крупной торговой армянской буржуазии.

[3] Дахекан – золотая или серебряная монета различного достоинства.

[4] Балтаджи (турец.) – букв. «алебардщики». Одна из категорий состоящего на жалованье «придворного» войска, нес­ше­го внешнюю охрану султанского двора, а также гарема. Они обязаны были также охранять падишаха в по­хо­де, во вре­мя выездов и торжеств. Были приставлены также в качестве охраны к разным крупным при­двор­ным са­нов­никам. Не­редко им поручались функции глашатаев. При Мураде II (1421-1451), учредившем войска бал­таджи, их чис­лен­ность составляла не более 100 человек, во второй половине XVII в. их было более 800. Но лишь около ста приви­ле­гированных (зюлюфлю) балтаджи получали в это время регулярное жалованье – 18-19 акче в день. Ос­таль­ные работали за кусок хлеба, выполняя самую тяжелую работу: заготовляли дрова, таскали во­ду, подметали дворы и т. п.

[5] Гуруш (грош) – общее название европейских серебряных монет разного достоинства.

[6] Ферман (фирман) – указ шахов Ирана, султанов Османской империи и др.

Перевод с армянского Эринэ Бабаханян

Продолжение