КУЛЬТУРНЫЙ КОД
«Наша Среда online» — В левой стороне зала за самым первым столом около окна работала Гера. Свет был важным атрибутом. Однако, с течением времени казалось, что именно этого самого света, такого необходимого и всегда проникающего в постоянном изобилии, стало меньше, потому что медленно, день за днём, год за годом сплетаясь со светом в глазах и красками, он безвозвратно предавался бумаге.
Каждый входящий в зал рукописных книг независимо от себя бросал взгляд в эту сторону. Что за рукопись сегодня лежит на столе Геры? Помню, однажды, когда она спустилась в столовую, я осторожно приподняла край накидки и увидала великолепную картину: Гера копировала Тороса Рослина.
Пройдут годы, и когда художница-миниатюристка Гера Карагёзян из-за боли в ногах и потери зрения не сможет уже подниматься по многочисленным ступеням Матенадарана, которых больше сотни, а я, решившая написать серию моих статей конца второго тысяче-летия нашей эры, так же с трудом, однако в волнении преодолею эти лестницы, чтобы добраться до Матенадарана. А потом тихонько открою дверь полупустого зала и сяду за стол Геры. Попытавшись, насколько это возможно, постичь её полную страданий жизнь и творчество, я припомню мою первую бессловесную встречу с этим столом и его хозяйкой. Вспомню ожидающего художницу, скрытого накидкой восхитительного Тороса Рослина (XIII век).
На других столах лежат толстопузые дневниковые памятники, рукописные списки большого формата, словари или печатные Библии, а здесь – коробка с кисточками, палитра, маленькие незнакомые инструменты, которые миниатюристка время от времени с осторожностью брала и опускала, тут же стоял стакан с водой для мытья кистей, и была коробка кофейного цвета, если приоткрыть её – весь стол заливается золотым блеском. На подставке, бережно устроенная (чтобы Рукопись себя чувствовала хорошо) стояла подобранная по нужному времени средневековая книга.
Гера сидела и внимательно изучала образ, знакомилась, постигала, вникала, мысленно уходила в прошлое, на несколько веков или даже на целое тысячелетие назад: скоро она должна была начать работу, и с удивлением замечала, что создатели копий позволяют себе добавлять или изменять некоторые мелочи, незначительные детали. Например, на картине “Вход в Иерусалим” ветвь оливы могла быть перемещена куда-нибудь.
Когда приносили рукопись, она сперва внимательно изучала тему: вот в каком-то Евангелии небольшое отличие от оригинала, значит – воспроизведение. В то время как копирование – совсем другое дело: каждая точка, линия должна быть в точности на своём месте, повторяя предыдущую.
Нам иногда кажется, что века длятся долго. Однако здесь, в Матенадаране, тебя охватывает иное чувство. Правда века пробегают, но между ними возникает связь: историческая, языковая, по-человечески психологическая, книжная, художническая (равно как и с помощью высеченных в камне памятников), они текут неразрывно, как единое целое, постоянно присутствующие, возле нас и в нас. Глядя на Эчмиадзинское Евангелие 989 года, ощущаешь родство писца и иллюстратора, чувствуешь присутствие их душ – таких горячих и живых. В переложенной из этой рукописной книги кистью Геры картине “Огнепоклонники в глазах Богородицы чувствуется страдание только вчера потерявшей сына матери”, несмотря на налёт тысячелетней старины.
Спустя много дней, когда я пришла в дом к Гере, просидев немного в её одинокой стариковской квартире (она потеряла единственную дочь в молодом возрасте), привыкнув к обстановке, я с удивлением отметила в её глазах такое же горе и страдание, что сквозит в глазах Богоматери со страниц Эчмиадзинского Евангелия.
“У меня была палитра, на которую я помещала краски. Иногда в рукописной книге было так много оттенков, что приходилось брать вторую, третью”, – говорит Гера.
А как используется золотой или бронзовый порошок?
После проведения всех тонких линий и контура нимба Гера наносила на них кисточкой чесночную жидкость, затем маленьким шариком из хлебного мякиша брала порошок или листовое золото и прикладывала на рисунок. Сок чеснока выполнял роль клея, одновременно сохраняя, дезинфицируя картину.
Точно так же поступали наши средневековые миниатюристы, у них и научилась этому Гера, а у Геры – Сусанна…
Одновременно с чесноком наши предки применяли также липкий сок некоторых других растений или яичный белок.
Постичь возраст рукописи и воспроизвести её – это дано немногим.
Есть цвета, для которых невозможно сразу уловить как получена смесь красок. Синий? Нет, вроде, не синий. Надо найти истинный оттенок. Для этого требуется большое терпение.
Вспоминаются слова Дурново, обращённые к Гере: “Настоящий миниатюрист – это ты”.
“Я вкладываю душу в мои работы. Где они теперь? В Париже, в Америке… Многие мои копии не вернулись, стали собственностью различных музеев. Хорошо, что сегодня мы можем их увидеть в альбомах “Армянская миниатюра”, “Армянское орнаментальное письмо” и других”.
Я напоминаю художнице о шкатулке с листиками золота, которые много лет назад я видела в Матенадаране. “Куда-то дела”, – говорит она. И нашла после долгих поисков на полках, бережно развязала белый шнурок, и вот в полутёмной комнате засверкал желтый отсвет.
В ценных рукописях наши армяне всегда использовали золото. Армянская Киликия… Самобытная культура, которая c особым великолепием отразилась в книжной живописи. Неужели когда-либо или где-нибудь возможно найти такие богатые декоративные узоры, яркие, но вместе с тем с таким гармоничным блеском чистых красок, какие есть в XII-XIII веках в Киликии?!
Киликийской школе присуще покрытие золотом основы рисунка и многих деталей орнамента, а складок одежды – золотыми лентами. Применялись различные способы, из которых самый роскошный – рельефное золочение. Это придавало рукописной книге особый блеск и пышность. А теперь…
Лежащая на столе коробка закрывается, завязывается белым шнурком. Гера уже больше не станет её открывать. “Должна передать Сусанне, моей ученице, – говорит она. – Пусть использует для какой-нибудь известной книги, Евангелия или Чашоца ”.
Облокотившись на обеденный стол в доме седовласой художницы, на мгновение закрываю глаза и перемещаюсь в хранилище Матенадарана, где много лет тому назад, точно не помню даже когда, но в один счастливый день я увидела листы Библии киликийского царя Хетума.
И когда спала обволакивающая думы лёгкая пелена, мне показалось, что иллюстратор только что собрал свои кисти и удалился, подарив нам портрет царской семьи – отделанный и украшенный солнечными лучами и всеми цветами радуги.
В Матенадаране все знали, что зрение Геры стало ухудшаться во время её работы над картиной “Григор Татеваци со своими учениками”.
“Шесть месяцев я копировала. Над лицом каждого из учеников работала по две недели, над каждым глазом – по шесть часов: куда и как поместить зрачок – эту маленькую точку, чтобы выражение лица соответствовало оригиналу?”
Позже заведующая залом, Грета, скажет: “Гера – фиалка, скрытая кустом, сокровища спрятаны в ней самой. Она потеряла зрение, когда копировала портрет Татеваци. Иногда я замечала, что стоит она перед окном, плачет. Что стряслось? “Не получается, – говорит”. Многие советовали отказаться. Она удивлялась: “Разве можно?!” А потом получалось, непременно получалось. Порой я просила позволить посидеть с ней рядом, посмотреть. “Садись, доченька, ты мне не помешаешь”. Я пододвигала стул и садилась. Как же не испортится зрение: с очками на носу, держа одну лупу в руках, другую – на книге… Рука с увеличительным стеклом скользила по рукописи, приноравливаясь, то удаляя, то приближая лупу. Незабываемое зрелище”…
Вот и завершен портрет Татеваци. Гера положила свою работу рядом с оригиналом и сказала руководителю группы, Асатуру Мнацаканяну, что закончила портрет Татеваци. Все собрались, долго глядели, рассматривали и… так и не сумели отличить копию от оригинала.
По прошествии некоторого времени, после бесед с другими миниатюристами Матенадарана – Астхик, Эммой , Сусанной – я поняла, что это и есть критерий: не суметь отличить копию от оригинала.
Григор Татеваци – армянский философ XIV века, богослов, художник… В окружении своих многочисленных учеников. На картине видны лица лишь пятнадцати из них – маленькие, размером почти с чечевичное зернышко, однако каждое со своим характером, со своими мыслями. Даже не верится, что такое можно изобразить кистью.
“После этого парализовались мои глаза…”
Татеваци ещё не был завершён, когда в Матенадаран приехал гость – космонавт Леонов. Знаменитого гостя привели к Гере. Она, как всегда, сидела и рисовала, даже не замечая, что кто-то стоит за её спиной, наблюдая за работой. “Леонов стал беседовать со мной. Оказалось, что и он рисует. Поинтересовался, как это я взялась за такую трудную работу. Я уже говорила, что над каждым лицом по две недели работала. На столе лежало три палитры, так много красок нужно было. Леонов был в восторге: “Кисть Ваша волшебная”. Ему очень понравилось. А потом обо мне напечатали небольшой очерк под названием “Волшебная кисть”.
Э-э, ну и что, всё зря …”
Из памятников средневековых рукописей до нас дошло множество сведений, похожих на сегодняшние: “Здоровья не имели с головы до пят”, “Ни телесной силой не обладали, ни светом очей”, “По тяжким и горьким временам”. Разве не то же самое теперь? Тем не менее пера не опускали ни в прошлом, ни сейчас. А напротив, продолжали тяжёлую, долгую и изматывающую работу, порой и до самой глубокой старости. И случалось даже, что перо или кисть падали из рук на недоконченную рукопись…
Нелегко было готовить пергамент: кожу надо было очистить, натянуть, отполировать. Очень важно было обезжирить её. Высококачественным считался тонкий, белый и прозрачный пергамент, бархатистой обработки. (Сверкающий белизной, лилейный!). На нём работать было приятно. Но вообще писать на пергаменте невероятно трудно. В средние века для орнаментов иногда использовалась бумага. Так мастерски она была обработана, что порой имела полное сходство с пергаментом, попробуй, отличи.
А в наше время, ясно, пергамента нет. Однако, глядя на работы наших миниатюристов, можно сказать, что это истинный пергамент – и по цвету, и по старинному виду, и по изношенности. Если край копируемой страницы подпалён огнём, чётко виден след. Если порван – тоже сразу заметно.
Обрабатывая и совершенствуя бумагу “Гознак”, довели её до сходства с пергаментом…
Вот Гера рисует Евангелие “Таргманчац”. Веками эта книга жила, читалась, её даже клали больному под подушку, лобызали её горячо. Вероятно, долгое время могла оставаться она и с нераскрытым переплётом. В некоторых местах краски проступили с одной страницы на другую. Чувствовалось, что это произошло от влажности. Так что при воспроизведении и это должно быть заметно. Читатель должен увидеть, что над головой Евангелия “Таргманчац” пронеслись века, повредив теплом и холодом, огнём и водой. И после всего этого, по завершении работы и её преподнесения на суд зрителей грустно слышать, что “копию не очень-то ценят, говорят, ну, всё-таки копия”.
Не надо забывать, что вряд ли мы смогли бы увидеть эти исключительные, дивные картины, что рассыпаны по страницам древних евангелий, если бы они не дошли до нас благодаря многолетним трудам наших живописцев-миниатюристов.
“Жирную, грубую линию провести не смогу я, – говорит Гера, – таков стиль моей работы. И вообще миниатюра вся состоит из тонких и мягких линий”.
Обычной кистью? Нет. На её кисточке всего лишь один или два волоска. И этой самой кисточкой, этими наитончайшими линиями заполнена “Книга скорбных песнопений” Григора Нарекаци иллюстратором, прославленным и даровитым художником Григором Мличеци – в воспроизведении Геры Карагёзян. А следом –30-я страница альбома “Армянская миниатюра”, затем – различные издания Книги Нарекаци, которые украшают наши библиотеки, приближают нас к святому Григору-отшельнику, чьё лицо вовсе не выражает аскетизма, а напротив, преисполнено вдохновением созидательного человека.
Сколько месяцев трудилась ты, Гера, чтобы из глубин 900-летней книги вытащить на свет и превратить в выставочную красоту эту утончённость гения нашего стихотворчества, изображённого с ореолом над головой, в складчатой рясе и с прижатой к сердцу книгой?!
Как-то раз искусствовед из Матенадарана, Асатур Мнацаканян, поехал в Тбилиси. Там ему подарили связанные с историей Армении две… (по правде говоря, поначалу даже было непонятно, книги ли это). Потрёпанные, испорченные… После ученица Геры, Сусанна, скажет: ”Помятые, иссохшие, как лохмотья, вытащенные из воды, скрученные и выжатые руками и положенные на солнце”.
Что же выяснилось спустя некоторое время? Оказывается, это страницы экземпляра напечатанной в 1695 году в Амстердаме “Всеобщей географической карты”.
Возник вопрос, кто же будет их реставрировать, возрождать? Предложили Гере. Вначале она стала отказываться: “Неужели, возможно?” Однако совесть её мучала. Наконец, она решилась.
Откомандировали её в Москву, в библиотеку им. Щедрина, чтобы там научиться профессии реставратора. Это заняло несколько месяцев. По возвращении она сперва прикрепила отдельные части на бумагу: больших кусков было девять, на каждом из которых было налеплено сотни мелких кусочков. Сколько их было? Не счесть. Постепенно, осторожно и бережно, часть за частью, отделила они их от прежних, свела воедино, соединила на толстой бумаге, а это, в свою очередь, закрепила на доске.
Работники Матенадарана хорошо помнят: это был тяжкий труд, нужна была изобретательность, искусность. И безграничное море терпения.
Гера приготовила специальный моющий раствор. Мелкие куски раскладывала на стекле, расправляя щипцами края, осторожно выпрямляя мокрым ватным тампоном, поливая водой до тех пор, пока полностью не очистила, и тогда проступил натуральный цвет.
В работе реставратора есть такие секреты, о которых посторонний не может и предполагать. Часто делу помогает многолетний опыт и интуиция. Сведя воедино всё это, сегодня мы имеем произведение, созданное богатством мыслей армянской картографии, то единственное издание, которое наилучшим образом отражает известный в то время мир. А в те века во многие места земного шара ещё даже и не ступала нога мореплавателей и путешественников.
Если внимательно посмотрите на карту в Армянской Энциклопедии (кстати, отреставрированную Герой), то вы увидите, что на ней отсутствует северо-западная часть Северной Америки. Нет Аляски. И Азия – не целиком, Австралия присутствует только лишь своим восточным краем, притом он назван Новой Голландией. Отсутствует Новая Зеландия, часть Гренландии. То есть, “Всеобщая географическая карта” представляет собой точное отражение достижений науки того времени. Пройдут века, пока шаг за шагом откроет человек белые пятна на земле, составит сегодняшнюю карту и создаст образ земного шара – глобус.
Итак, два варианта “Всеобщей географической карты”: один – чёрно-белый, другой – цветной, отпечатанные в 1695 году в Амстердаме. Вот именно, редкие, чудом спасённые экземпляры, один из которых обрамлённый, покрытый стеклом, украшает кабинет директора Матенадарана – Сена Аревшатяна, занимая большую часть стены. Второй, цветной, висит в патриарших покоях в Эчмиадзине – разбросанным по всему свету армянам и гостям напоказ и для всеобщего наслаждения.
По правде говоря, для меня было потрясающей новостью, что мозаичный пол бани, прилегающей к храму Гарни, воспроизвела-нарисовала-выставила группа миниатюристов, одной среди которых была Гера Карагёзян. Я, которая была знакома с кропотливой, тонкой работой художницы-миниатюристки над рукописью, с её красивыми имитациями и копиями, помещёнными в наших альбомах, не могла и подумать, что она может участвовать и в реставрации монументальных фресок и других художественных работ. Однако, это так. Позже ученица Геры скажет: “Разница только в размерах: и тут, и там– воспроизведение”.
А теперь, дорогие читатели, попытайтесь вспомнить экспозицию на первом этаже нашего Национального музея истории. На стене одного из залов есть один необычный экспонат. Ведь как легко смотреть, наслаждаться, читать разъяснения, познавать 1700-летнюю историю, и тут же узнать (о, какая радость!), что как-то при раскопках, из-под земли выплыла красочная картина: мозаичный пол в эллинском стиле построенной бани, с “плещущими волнами”, мифологическими изображениями, русалками и разнообразными представителями водного мира. Могу себе представить, что за потрясающей новостью явилось это для архитектора Александра Сагиняна, руководившего работами по восстановлению храма Гарни.
А потом, Гера не очень хорошо помнит, вроде, кроме неё, были Геворг Ханакян и ещё два художника…
В Гарнийском ущелье порой поднимается снежная буря. Как только она уляжется, какую-нибудь небольшую часть пола очищали, вытирали и на промасленную бумагу наносили схематическую картину. Гера прекрасно помнит надпись на мозаике, написанную на древнегреческом языке: “Сделали работу, не получив за неё ничего”. Точно так же, как и теперь.
Группа проработала в Гарни около года. Зимой холодно, снежно. Летом из земли выползали скорпионы и змеи. Настоящий рабский труд… Оплата ничтожная… И в таких условиях – прекрасный результат. Творческий подвиг добросовестных людей. Созданная в III веке н. э. высокохудожественная мозаика скопирована со скрупулёзной точностью…
Гера устала, может я утомила её слишком. Но она и виду не подаёт. Неторопливо и неутомимо рассказывает. Она и её товарищи испытывали высокое чувство ответственности перед произведением древнего искусства, это и двигало ими.
Камень за камнем, цвет за цветом – и восстанавливалась целая картина: возникали морские волны, рыбки, купающиеся люди, греческие надписи…
“Сделали работу, не получив за неё ничего”… Воистину по заслугам и вовремя не все достойные получают.
В конце концов, по большому счёту, такова закономерность.
“Армянская миниатюра: орнаментальное письмо”.
Оформление обложки сразу открывает новый мир – мир букв. Какие индивидуальности есть среди армянских орнаментированных букв: “А”, “И”, “С”, “Я”… Не все прописные буквы удостоились таких роскошных и разнообразных форм. Конечно, сама форма буквы имеет значение, некоторые как будто специально созданы для украшения. И букве должна улыбнуться судьба. Меж тем букве “И” повезло – из-за слов “Иисус” и “ибо”, с которых часто начинаются абзацы-стихи.
Смысл копирования декоративных буквиц-заставок Гера объяснила так: “Не плановая работа была, после смерти дочери я этим занималась для души, по завершении основной работы”.
Утешения ли она искала в несметном числе этих букв, рассыпанных в армянских рукописных книгах, или напоминания о своей единственной дочери? А может, жаждала забвения? Хоть и не совсем к месту, однако не знаю, почему, листая вместе с Герой альбом, я вспоминаю созданный в 1201 году изборник. Место его создания неизвестно, но известно, что писать начал сын, Ованес. Однако ему не привелось докончить начатый труд. Для увековечивания памяти сына было написано: “Я, Геворг, отец Ованеса, обязуюсь продолжить, пока не померкнет свет в глазах моих”.
Оставаясь после работы, Гера выбирала из книг буквы, отмечала страницы. Число закладок дошло до 84, когда заместитель директора Матенадарана, Бабкен Чугасзян узнал о предпринятой ею работе: “Ну, раз начала, продолжай, напечатаем”.
Хотелось бы вам увидеть буквы Тороса Рослина? Отмеченные тонким вкусом, они ласкают глаз. Если бы Гера не скопировала их с киликийских рукописей XIII века, мы могли бы не узнать, на какой творческий подвиг вдохновили они художника.
Буквы с изображениями животных, птиц, цветов – разнообразию нет предела. Что за игра воображения, какое мастерство! Есть такие, которые в альбоме Геры занимают центральное место. Это особо роскошные буквы, вокруг которых расположены другие, более скромные и менее приметные. Кажется, что страницы этого альбома слагают гимн армянскому алфавиту, а может, и панегирик, потому что письменность и книги считались предметом преклонения, источником света. (Вернётся ли вновь эта любовь к книге?)
Торос Таронаци – иллюстратор XIV века, живший в Гладзоре, нарисовал прописную букву Ф вроде ангела с распростёртыми руками, а ореол вокруг головы и книга в его руке, оба в золотом блеске, будто “перекликаются” друг с другом, провозглашая: книга – свет.
В прописную букву “У” я просто влюбилась: настоящая комета с искрами вокруг головы, хвост как у златогуски, или у кометы Гейл-Бопа. Помните, она посетила нас в апреле 1997 года, в следующий раз появится через 3000 лет.
Конечно, это дело стиля – у каждого миниатюриста он свой. Однако неизбежны и влияния. Кисть художника свободна во всём – в формах, в содержании, в цветах. Порой в книжном орнаменте проступает ткань хачкаров, и наоборот. А разве случайно сходство изображений на хоранах с рисунками и узорами наших красочных ковров?
Гера говорит, что до сих пор ей непонятно, как живописцы того времени могли достичь такого совершенства, работая при свете лучины или свечи, в холодных кельях, порой спрятавшись в пещерах (поскольку враг грозил огнём и мечом). И продолжает: “Я и завидовала создателям таких гениальных работ, и в то же время жалела их за перенесённые мучения”.
Вслух не произношу, но думаю: ведь то же самое делает она. Разве она не прямой последователь наших писцов, иллюстраторов прошлого времени? Не она ли совсем недавно говорила о своей работе “с утра до вечера, в своём углу”? Не она ли после работы рисовала просто для себя, пробовала рисовать самые красивые буквы? Сколько посланий написала она для поздравлений должностным лицам, учёным, духовенству, и все с виньетками!
“Была одна птица, очень мне нравилась, не помню из какой рукописи я переняла. Употребляла для посланий, не знаю, куда положила”.
До сих пор я жалею, что не увидела её любимую птицу.
Мы и не заметили, как от миниатюры разговор перешёл на другое. “Хорошо было жить в Греции. Если бы мы остались там, я бы вышла замуж за грека, и дети мои тоже стали бы греками”. И произносится это с таким оттенком, что ясно, этого быть не могло. Затем вспоминает роковую и для её семьи войну 1941 года. За пять месяцев до рождения дочки муж ушёл в армию, погиб на фронте. Брат учился в Москве. Его оттуда тоже забрали на войну, не вернулся и он.
Миниатюра стала её миром – безмолвным, уединённым. Часто, углубившись в работу, она и не замечала, как высокие чины из Москвы, или утончённый английский дипломат, либо король какого-либо африканского государства, или индийский раджа в сопровождении гидов смотрят из-за её спины на её работы, удивляясь, восхищаясь, а она при этом осторожно проводит своей кисточкой с одной-двумя волосинками очередную тончайшую линию, которая уже однажды была проведена 6-7 веков (или даже целое тысячелетие) тому назад, однако теперь обретает вторую жизнь на её обработанном-отшлифованном ватмане, почти превратившемся в пергамент.
Не думает она о том, да и не знает до сих пор, в каких местах, в каких знаменитых музеях находятся её работы, создавая которые, она сплетала с красками и дневным светом свет своих глаз, безвозвратно отдавая его бумаге.
Перевела Эринэ Бабаханян
Литературная Армения, 2001, №2, 119-128