ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

      по «Лисы в винограднике» Лиона Фейхтвангера

Пьеса в 16 картинах.

Действующие лица:

1. Пьер Бомарше, 2. Франклин, 3. Дезире, 4. Шарло
5. Луи 16-ый        —  Отец Пьера
6. Туанетта    —  Жюли        — Тереза       — мадам Морепа      
7. Гюден          — Дюбур                               — 1- Гость у Шарло
8. Поль             — Первый     — Шеф полиции      —  2- Гость    /——-/ 
9. Водрейль    — Второй      — Морепа    — Фигаро    — 3- Гость    / —— /
10. Дин              — Третий     — Вольтер    — Лассон    — 4- Гость   / ——/

 ———————————————————————————————————-

1. Пьер у себя в кабинете. Над столом – три портрета: Жюли, Дезире и Терезы; с одной стороны — большое зеркало, с другой — гитара, рядом — небольшой другой стол, накрытый едой.

ПЬЕР – Итак, все мои доклады Версальскому кабинету были настоятельным требованием ослабить Англию. Я всей душой за американцев. Буду помогать им не только словом, но и делом. Помогу и я Америке отстоять дело свободы и разума! У меня нюх на ходы в политических интригах: борьба за свободу, если за неё как надо взяться, принесёт мне  известность. И не только: ещё и материальную пользу. Необходимо поддержать Францию в её конфликте с Англией. Надо поддержать и повстанцев: министр поручил мне организовать предприятие для снабжения их оружием. Спрашивает, в силах ли я добыть и перевезти за океан необходимое оружие для 30 000 солдат. Конечно, в силах: если королевский арсенал даст оружие по льготной цене, и если не будут ограничивать меня в финансах, то: мне для начала нужно три миллиона ливров. Не дал сразу. Договорились на два сначала, а один потом. Так вот, решается судьба не только Америки, но и моя! (вздрогнул) Не слишком ли я большую игру затеял? Поздно. Теперь только вперёд! Торговать мировой историей – это не лесом торговать! Вот ведь как, судьба нового мира, будущее человечества зависит ещё и от меня! Но в эмоциях творчества сумею ли я это? Тут я ещё чуть-чуть, и — великий драматург! А там я кто: политик? Делец? Так, стоп: я деловой человек!  

ЖЮЛИ – (входит)Слух о твоём возвращении распространился так быстро. Многие хотят видеть тебя. Все расспрашивают меня о тебе. А я и сама толком мало что знаю. Скажи же мне, как ты обустроил свои новые дела?

ПЬЕР – Жюли, послушай, сестра моя любимая, если ты хочешь завести себе ещё одну карету, то, пожалуйста, почему бы тебе этого не сделать!? Отец пришёл?

ЖЮЛИ – Да, у себя. Боже мой, я, что, могу нашить много шикарных платьев? Не себе, нет, а  чтобы удвоить тебе твою полученную сумму! Споём! (Берёт и даёт ему гитару, он перебирает струны, напевает что-то, входит Ленорман, изящно здоровается с Жюли)

ПЬЕР – (встаёт ему навстречу) О, Шарло! Гений дела! Мой учитель! Польщён, польщён: знаю же, как занят ты.

ШАРЛО – Да, смышлённый ученик мой! Но получил приглашение твоё, и, как видишь, сразу я к тебе. Министры подождут, верно?! Ты пел, продолжи, пожалуйста (садится к столу).

ПЬЕР – Согласен, пусть министры подождут (поёт)

ЖЮЛИ – (обхаживает Шарло) Вот имбирь в сахаре, пожалуйста. Знаю, вы любите его. Вино, вот. (Подходит к брату, обнимает его сзади за шею) Я восхищаюсь тобой, брат. Наконец-то кончилось время слов, настало время дел.  

ШАРЛО – А кто тебе будет платить, если американцев побьют?

ПЬЕР – Их не побьют! Я это и в докладных своих, по-моему, убедительно доказал. У повстанцев нет денег, но у них есть товары: табак, хлопок, индиго. Они борются за свободу, исполнены наших идеалов Монтескье и Руссо. Такие люди долги платят, не подведут.

ШАРЛО – (с кривой улыбкой) Ну, ну, поглядим – увидим.

ПЬЕР – Америке нужно много денег. Когда новый торговый договор с Испанией будет, наконец, готов, думаю, вспомнят о моём проекте. Надеюсь, Шарло, участие в этом деле не будет для вас неприятно?

ШАРЛО – Я обдумаю это дело (встаёт уходить, Пьер за ним, проводить). Отужинаете завтра со мной?

ПЬЕР – С моим превеликим… аппетитом!(возвращается, видит, Жюли переворачивает портрет Дезире) Не любишь её, знаю (поворачивает портрет снова). А ведь она моя приятельница, союзник мой во всём моём.

ЖЮЛИ – Но она же любовница Шарло.

ПЬЕР – Да, он тоже любит её. Он и в дело со мной входит из-за неё, знаю. Ревнует. Будто не знает, что любовь моя – Тереза! И будто не знает, что невозможно удержать Дезиру под контролем, под его контролем.

ЖЮЛИ – О, эта Дезире Менар. Она же источник многих бед твоих. Из-за неё ты и в тюрьме побыть успел. Я просто не понимаю, как после всего ты можешь держать её вот это лицо у себя в доме. Ещё и смеёшься вот.

ПЬЕР – Ты не справедлива: портрет великолепен! Я привязан к нему, как и к самой Дезире великолепной. Знаешь… (входит отец, подходит к столу, берёт хлеб, ест)

ОТЕЦ – Я-то знаю, сын, что мир людей так глупо устроен, что и умные втягиваются в глупые процессы. Но подумай, ты же Бомарше! У тебя «Севильский цирюльник» давно не в папке, а в театре! Молчу. Молчу, потому как знаю: дело, которое задумал Бомарше, может довести до конца только сам Бомарше. Так что же, сын, великий драматург решил стать великим политиком?

ПЬЕР – Отец, (подходит, садится рядом, обнимает) ты же понимаешь, что «Севильский цирюльник» не даст мне хлеба на всех на нас. Не переживай, отец. Энергии моей я и сам порой то завидую, то боюсь.

ОТЕЦ – (поглаживает руку сына) А-ме-рика! Пусть какой-то там Цирюльник из Севильи подождёт, пока мой сын освободит Америку. Пусть (поднимается)

ПЬЕР – (встаёт)Уходишь?Я приду к тебе отец. Жюли проводит тебя. (Жюли с отцом уходят)   Ажиотаж вокруг меня. Приятно. Вдруг сразу все вспомнили обо мне, захотели общаться. Почуяли выгодное дело, решили вклады свои делать. А с писателем, с драматургом ссорились. О, вот и всемогущий «Компани де Инд» присоединяется! Восторг сердцу моему! А этот вот, журналист Метра, у, как злобно нападал на меня, а сейчас (разыгрывает): – По какой цене продаётесь вы в данный момент, милейший? – спрашиваю его. – Коллега, вы всегда можете рассчитывать на скидку, — отвечает.

Входит Дезире, весело машет рукой, садится перед ним на угол стола, отодвинув его бумаги. Он, откинувшись, залюбовался ею.

ДЕЗИРЕ – Хорошо я сделала, что приехала, да? Вижу, ты мне рад.

ПЬЕР – (подносит руку её к губам) Приятно видеть разумного человека, который ничего от тебя не требует.

ДЕЗИРЕ – Конечно, старый плут, особенно когда все только и говорят, что ты затеял что-то грандиозное. Я уже чувствую, что мне снова придётся вытаскивать тебя из очередной тюрьмы. 

ПЬЕР – А как иначе, мы же так давно знаем друг друга. Мы же дети парижских улиц, мы любим Париж!

ДЕЗИРЕ – И мы любим театр! Нам пришлось изведать немало плохого, пока мы добились положения в обществе.

ПЬЕР – Мы любили и любим жизнь. Знали и знаем в ней толк, принимали и принимаем её без прикрас, не притворяясь ни перед собой, ни перед другими. Ты стала известной актрисой, в твоём доме бывают маститые люди, имеющие влияние во властных и деловых кругах.

ДЕЗИРЕ – Однако, громкие имена сильных мира сего меня не ослепляют. Первые времена восторга прошли, как прошли бурные времена нашей с тобой страсти, Пьер. Осталась прочная дружба. Вот так и в обществе сильных мира я ищу пользу одному только делу культуры, делу театра, делу нашего с тобой театра!

ПЬЕР – Случалось, что не виделись мы неделями и даже месяцами, но мы оба знали, что можем друг на друга рассчитывать.

ДЕЗИРЕ – Мы знаем об этом и сейчас. Выкладывай, Пьер, давай, говори, что за монополию ты там уже состряпал. Америка – это дело хорошее.

ПЬЕР – Приятность ещё и в том, что за хорошее дело это и платить будут хорошо. Моя фирма «Горталес» обставит многие другие!

ДЕЗИРЕ – Мне кажется, я слышу такое не впервые. Мне известны случаи, когда мосье де Бомарше давал идею, а сливки снимали другие.

ПЬЕР – На сей раз возможности огромные, и я не дам меня провести. Ты увидишь, крошка моя, корабли повезут за море, в Америку, оружие для борьбы за свободу и лучший мир, и это будут мои корабли! 

ДЕЗИРЕ – (с нежностью) Очень утешительно, Пьер, если на сей раз дело действительно хорошее.

ПЬЕР – Настолько, что и Ленормана могу подключить!

ДЕЗИРЕ –  Вот тут поосторожнее бы: на твоём месте я бы крепко подумала, брать Шарло в дело или не брать.

ПЬЕР – Но он же мой друг!

ДЕЗИРЕ – Именно поэтому. Уж очень он огромен: он поглощает всё, что с ним соприкасается.

ПЬЕР – Не бойся, крошка моя, меня уже никто не проглотит. Никто, кроме тебя (подхватывает её на руки, кружит, опускает) Мне ненадолго к отцу зайти надо, пойдём? (уходят)

2 –  Франклин в кабинете, перебирает бумаги, входит  Дин

ДИН – (с жаром) Обеспокоен я, очень, доктор Франклин! Странное поведение Конгресса беспокоит: никаких от него денег ни мне, ни Бомарше. А ведь весь Париж радуется победному нападению американцев на английское почтовое судно.

ФРАНКЛИН – Больший урон наносит Америке безудержный морской разбой. При чудовищной бедности такой непременно нужно добиваться признания торгового союза.

ДИН – Позвольте опровергнуть доктора Франклина им же самим: не вы ли учили, что яйцо сегодня лучше, чем наседка завтра?

ФРАНКЛИН – А как мне быть с теми, кто, ссылаясь на Дина, требует от меня постов и должностей в Филадельфии? Это же прямые хлопоты Конгрессу и разочарование самим просителям.

ДИН – (разглядывая свой красивый жилет) Мне представляется, что мы с вами совершим ошибку, если оттолкнём французских офицеров, и Бомарше. Вы почему-то его не жалуете, а ведь он единственный, кто послал в Америку значительные партии оружия.

ФРАНКЛИН – (выйдя из задумчивости) По-моему, вот-вот исполнится год, как Конгресс провозгласил независимость. Созову-ка я по этому случаю наших друзей, и, конечно, вашего ловкача Бомарше. Нет, человек он, несомненно, талантливо деловой, но я слышал, здесь сами французы называют его ловкачом.

ДИН – Разве не везде и не у всех они одинаковы, премерзкие эти зависть, ревность и склоки? (откланивается, в дверях сталкивается с Дюбуром, уступая ему дорогу, уходит)

ДЮБУР – Не могу сдержать волнения: какое это счастье, что вы, Франклин, наконец-то здесь. А то этот падкий на сенсации сочинитель комедий мосье де Бомарше предстаёт сейчас перед всеми в роли главного защитника Америки, будто вся европейская деятельность в пользу Тринадцати Штатов сосредоточена у него в доме.

ФРАНКЛИН – Благодарю вас, друг мой, за ценные сведения, которые я от вас получил. Я стар, друг мой Дюбур, но ещё достаточно силён, чтобы завоевать Францию для моей любимой Америки. Да, я слыхал, что мосье де Бомарше уже отправил солидную порцию товаров.

ДЮБУР – Конечно, когда в твоём распоряжении Королевский арсенал и тайный фонд министерства иностранных дел, это не фокус.

ФРАНКЛИН – Неужели столько средств отпущено ему правительством?

ДЮБУР – Кое-что ещё и со стороны. Он выжимает Ленормана, который без ума от актрисы «Театр Франсе». Плохо то, что именно его Париж считает представителем Америки: он же такой несерьёзный. Но теперь этому пришёл конец: если здесь доктор Франклин (похлопал по спине его), Бомарше больше нечего делать.

ФРАНКЛИН – Не надо преувеличивать.

ДЮБУР – Ничуть! Парижане воодушевлены вашей личностью. Подумать только, что вы за человек: физик, философ, литератор, мудрец! Ваши портреты продаются на каждом шагу. А этот Ваш Тюрго, он же…

ФРАНКЛИН – Тюрго… да… согласен, государственный деятель не имеет права терять терпение. Он должен быть гибким, иногда должен искать окольных путей.

ДЮБУР – (горячо) Во всяком случае, в американском вопросе он, будучи министром финансов, на Америку не дал ничего. (Копирует) «Дело Америки прогрессивно, — говорит, — поэтому она победит и без наших денег. Деньги нужны нам самим, для своих реформ».

ФРАНКЛИН – А разве он, по-своему, не прав, доктор Дюбур? Министру финансов Франции полагается заботиться о Франции.

ДЮБУР – (с упрёком разведя руками) Доктор Франклин, не будем о нём. Вы у нас знаменитый американец, думаю, пора нам, наконец, признать ваши Штаты и заключить с вами торговое соглашение.

ФРАНКЛИН – Доктор Дюбур, мы с вами думаем в одном направлении. Над этим и работаем. (Жестом приглашает в дом, входят)

ДЮБУР – Да-да! Скажу я вам и новость: в Париж прибыл некий Артур Ли с намерением заниматься у нас проамериканской деятельностью. Но очень напуган остаться в тени из-за вас. И что? И решил активно порочить вас и саботировать любое ваше здесь начинание.

ФРАНКЛИН – (иронично) Знаю я его. Сочувствую ему: у него с деньгами плохо. А человеку, у которого нет денег, трудно оставаться порядочным; пустой мешок не стоит, а падает. Разве не та же экономическая причина у американской революции? Для меня самого минимальное благосостояние есть только средство, но никак не цель. Боюсь, Америке ещё долго клянчить деньги у Франции.

ДЮБУР – Думаю, вам придётся с этим Артуром Ли действовать очень осторожно и хитро. (Достаёт небольшую бутыль вина, ставит на стол рядом с водой в кувшине)

ФРАНКЛИН – (теперь он похлопывает того по спине) Да ну его, этого неосторожно хитрого Артура Ли. Вот мосье де Шамону спасибо: он присмотрел для меня этот флигель с садом. И ещё я вспомнил, что у меня завтра день рождения, а меня мучает подагра. Я рад вам, доктор Дюбур. Успел привязаться к вам. Трудно мне было бы без помощи вашей.  

ДЮБУР – Так я не сказал вам: перевод вашей книги готов, скоро будет и книга!

ФРАККЛИН – (после паузы) Чувствую, у тебя ещё что-то есть, не тереби свою трость, скажи мне.

ДЮБУР – (обняв трость свою) Капитан Джеймс по ошибке вошёл в испанскую гавань, и власти там его интернировали. А я вложил кучу денег в предприятие капитана. Может, похлопочете вы за него в Мадриде?

ФРАНКЛИН – (задумчиво) Мне нельзя. Мадрид. Кто там из наших? А, ну, да, Бомарше! (Дюбур мрачно засопел, недовольно мотая головой)

ДЮБУР – Да нет, ладно, я сам. В морском пароходстве военный корабль «Орфей» ставят на прикол. Приобрету его, отремонтирую, снаряжу на морской разбой,  и «О, корабль мой, корабль! Снова несёт тебя вал!», Гораций! Вода у вас, вижу, есть, разбавим водой вино, крепкое.

ФРАНКЛИН – (весело) Друг вы мой, старина, Библию вы цитируете менее точно, чем Горация. Это апостол Павел рекомендовал разбавлять не воду вином, а вино водой. Пойдём к хозяину дома этого, у него и едой вино ваше разбавим.

ДЮБУР – Доктор Франклин, вы для меня, словно бог из Древней Греции. Как искренний друг ваш, я считаю долгом своим: и переводить вас, и быть вашим биографом. Вам бы отдохнуть надо, доктор Франклин, раз день рождения завтра. А как же встреча ваша с мосье де Бомарше? Она назначена вами на завтра?

ФРАНКЛИН – Так то же завтра, а у завтра есть утро, а день мой – вечером. А сегодня на деловой час к себе я вот-вот жду их.

ДЮБУР – Неужели и Бомарше?

ФРАНКЛИН – Его тоже. С ним и славный молодой француз Поль. И уважаемый мной человек слова и дела мосье Шарло Ленорман с ними.

ДЮБУР – Вы позволите мне откланяться?

ФРАНКЛИН – Как вам удобно, мосье Дюбур. Обещаю вино сберечь до следующей нашей встречи.

Дюбур уходит. Франклин заправляет халат поясом. Входят Шарло, Поль и Пьер     

ПЬЕР – (в великолепном костюме сам, обескуражен халатом Франклина и некоторой   холодностью приёма, но после церемоний приветствия начинает выспренно) Уважаемый доктор Франклин, мне не хватит никаких сравнений, чтобы превознести вашу силу и мудрость воистину великого человека, сумевшего расшатать трон английского тирана!

ФРАНКЛИН – (с неподвижным лицом, выдержав паузу) Говоря о событиях такого огромного исторического значения, как борьба Соединённых Штатов Америки за свою независимость, не следует преувеличивать заслуги отдельных лиц.

ПЬЕР – (почтительно) Позволю себе заметить, что столь философское отношение к событиям как нельзя более соответствует облику выдающегося учёного.

ФРАНКЛИН – Я рад, мосье, что по эту сторону океана столько достойных людей отстаивают наше дело. Мне доставляет удовольствие познакомиться с ещё одним из этих людей.

ПЬЕР – (довольно резко) Мне казалось наиболее почётным занятием снабжение вашей армии обмундированием и оружием, без чего вы не смогли бы вообще вести войну. Смею сказать, что опасности, связанные с моей деятельностью…

ФРАНКЛИН – (оживился, перебивает) Опасность? Вы имеете в виду риск?

ПЬЕР – (вежливо) Можете назвать это риском. Встреча лицом к лицу с противником воинственным, бесцеремонным и мстительным, согласитесь, опасна и да, рискована.

ФРАНКЛИН – (иронично) Дуэль, мосье де Бомарше? (выдержав паузой смущение Пьера) В моём возрасте уже не верят в пользу дуэлей, мосье де Бомарше.

ПЬЕР – Если бы вы, доктор Франклин, знали бы как сложно мне вести дела с уклончивым вашим Конгрессом, да и с пустыми отписками мистера Дина.

ФРАНКЛИН – Представляю, но советую не прерывать отношений с мистером Дином: он опытный коммерсант и заслуженный патриот.

ПЬЕР – Смею уверить вас, господин доктор, что я всегда был и есть солдат в борьбе за свободу. Настанет время, надеюсь, когда все мои труды, и комедию мою «Севильский цирюльник», люди оценят как выигранное сражение.

ФРАНКЛИН – К сожалению, я не знаком с вашей комедией.

ПЬЕР – (опешил) Билетов в театр не достать. Я могу прислать вам…

ФРАНКЛИН – Уверен, Америка сумеет по достоинству оценить услуги французских друзей свободы. Вы уж простите мне, старому, внешнюю невежливость мою, мосье де Бомарше.

ПОЛЬ – У нас, у французов, доктор Франклин, есть Монтескье и Гельвеций, Тюрго и Вольтер, и есть Бомарше, старший друг мой. Но они не смогут вывести Францию из жалкого состояния так, как это сделали простые горожане и крестьяне Америки, стряхнув с себя английских эксплуататоров. Но, заметьте, английских, а не своих, внутренних, каковые есть у нас. А я вот уверен в преимуществе хорошего пулемётного слова Бомарше перед самим пулемётом. Помните это  «Сначала было слово»? Надо уметь прислушаться к слову в оболочке смеха Бомарше, чтобы принять его до пулемёта. Одни молодые люди Франции едут в Америку помочь утвердить там царство свободы, равенства и братства, другие задумываются, как бы бескровно прийти к такому царству у себя.

ШАРЛО – Славно, Поль, и забавно: к царству этих трёх слов, как их там, я и выговорить их не могу…

ПОЛЬ – Свобода, Равенство и Братство!

ШАРЛО – Ну, да, они. И вы знаете для них дорогу к тому самому их, простите, вашему царству? История, Поль, такая шутница: вмиг один то с ног на голову, то обратно.

ПОЛЬ – Как, мосье Ленорман, вы не верите в историческое развитие человечества – прогресс?  

ШАРЛО – Верить, славный вы юноша Поль? Нет, верить я научен только себе. (Играет словами) А вы про гресс какой, не тот ли, что, вернее всего, по сути – ре-гресс?

ПЬЕР – (подходит к растерянному Полю, кладёт руку на плечо ему) Калейдоскоп, Поль. Ты хочешь выстроить рисунок свой, а он даёт тебе другой. Но правда твоя, Поль. Вот войне всегда нужно новое, новое, новое оружие. А у мира оно есть одно, вечное, как ты это хорошо сказал, «слово, обрамлённое смехом»! Крепким смехом, но не злобным. Революция – это зло, потому что насилие. А «слово в смехе», умное слово в чистом смехе, если на него правильно и вовремя отреагировать сверху, то это предупреждение революции, и даже возможность избежать её.

ФРАНКЛИН – К сожалению, свободу и лучший порядок установить среди людей без насилия и несправедливости просто невозможно. Думаю, и французский народ сбросит с себя узду, и переворот тот тоже будет сопровождаться отвратительными явлениями. Но благословенные результаты перевесят неизбежный ущерб. В этом утешение. Будет время, когда молодая американская республика состарится. Новое молодое поколение пойдёт за новым лидером и начнёт свою борьбу против неповоротливого старого. Это ли не вечный круговорот: бессилие старого в сопротивлении энергии народившейся молодости?

ПОЛЬ – Извечную проблему я вижу в Личности – в его поведении частном и общественном.

ФРАНКЛИН – Вы это так, смею думать, имеете в виду славного генерала Вашингтона?! Однако, друзья мои, позвольте прервать деловую часть нашей встречи: нам с вами ещё видеться у меня завтра вечером. (Расстаются)

               3 —  У Морепы – мадам Морепа, Франклин, Шарло, Пьер

МОРЕПА – (невысок, подтянут, тщательно одет, встречает высокого могучего  Франклина: похлопали друг друга по плечам) Господа, наш важный гость, доктор Франклин, учёный с мировым именем. Мой старый добрый знакомый. В Париже вы живёте как частное лицо, и встреча с вами сегодня, кстати, в день вашего рождения, это не только мой долг вежливости, но проявление искренней моей симпатии лично к вам, друг мой Франклин, потому что в вопросе американской политики моя позиция остаётся нерешительной.

МАДАМ ДЕ МОРЕПА – (жеманно) Ах, как вы восхитительны, доктор Франклин! Разве вы, такой, и с дикого Запада?!

ФРАНКЛИН – (с лёгким поклоном) Не разменивайтесь на пустяки, мадам. (Она отходит, он   идёт к креслу у стены, видит на ней портрет свой, удивлён, но сдержан) Немудрено, друг мой Морепа, ведь ваш отец верил в прямую связь власти королевы с богом и церковью (садится).

МОРЕПА – Годы мои сделали меня циником, но я либерал и терпим в религиозных вопросах. Не скрою, сейчас я пекусь лишь об одном – умереть в должности премьер-министра, чтобы сохранить славу передового человека. Поэтому я прислушиваюсь к мнению прогрессивно настроенных парижских салонов. Конечно, я поддерживаю действия, ослабляющие Англию, но абсолютная монархия Франции не может желать победы мятежникам. Построить общественную жизнь на основе разума и естественной религии – это очень заманчиво, тем более, если такой эксперимент производится по ту сторону океана. Так что я успею спокойно умереть задолго до того, как во Франции возникнет опасность подражания американцам.

ШАРЛО – (Франклину) По вашему авторитетному мнению, каково военное положение инсургентов сейчас, после недавних побед?

ФРАНКЛИН – (сдержанно) Пока трудно угадать последствия этих сражений. Но я полагаюсь на незаурядные полководческие способности генерала Вашингтона, моего достославного друга, и совершенно спокоен за окончательный исход войны.

ШАРЛО – С молодыми часто бывает нелегко. Годы нужны, чтобы понять, что политика делается разумом, а не сердцем. Так вы считаете, что два миллиона мосье Бомарше недостаточная плата?

ФРАНКЛИН – Считаю, что политика проволочек, которую ведёт ваше правительство, делает моё положение здесь немного смешным. По разные стороны океана одни и те же вещи предстают в разном свете. Важен вопрос договора…

МОРЕПА – Мы не торопимся с договором, но отдать вас на растерзание англичанам мы тоже позволить себе не можем. Ясно одно: никакие превратности войны не тронут главного актива Америки – вашей популярности, доктор Франклин.

ФРАНКЛИН – Очень жаль, если такое великое дело, как создание американской республики зависит от популярности кого-то одного.

МОРЕПА – Мы, друг мой, оба достаточно стары, чтобы не уметь не увидеть, какую огромную роль в мировой истории играет такая счастливая случайность, как, скажем, приятная народу внешность того или иного деятеля, его голос и манера говорить. Вы же не думаете, что всем управляет некий неписаный закон? История вся лишена смысла, но она несёт нас на своих волнах то туда, то сюда, и мы плещемся в них и дрейфуем.

ФРАНКЛИН – А я-то думаю, что мы сегодня своей историей пытаемся придать смысл мировой истории.

МОРЕПА –  Ни перед одним иностранным мудрецом Париж ещё не склонялся так низко, как перед вами!

ФРАНКЛИН – Благодарность за отношение только усиливает стремление к более надёжным связям между Версалем и нашими представителями.

МОРЕПА – Но, доктор, я не могу не видеть в вас поборника того дела, что может быть полезно для вас и для мира, но отнюдь не безопасно для французской монархии.

ФРАНКЛИН – (усмехнувшись) Разве мы не друзья? Разве у нас не общие интересы? Разве у нас не одна цель: ослабить Англию и наладить торговлю друг с другом? (Входит Пьер Бомарше)

ПЬЕР – (сразу с порога) Господа, позвольте поделиться радостью о новых победах при Трентоне и Принстауне! (подходит к ручке графини де Морепа) Премного благодарен вам, графиня, за приглашение. (Франклину) Позвольте, доктор, поздравить вас с новыми победами! (Воодушевлён: их окружили остальные) Американцы непобедимы! Даже хорошо обученные английские войска легко заплутают в непроходимо неприступных лесах, откуда американцы ведут войну истребительную против английских генералов.

ФРАНКЛИН – (раздражённо) Было бы жаль, мосье, если бы нас вынудили вести войну таким методом. Большая часть нашего населения живёт в городах: Бостон, Балтимора, Нью-Йорк, да одна Филадельфия самый большой после Лондона город. Представьте себе, если бы вам пришлось сменить парижскую жизнь на жизнь в лесах. (Выдержав паузу, смягчает огорчение и растерянность Пьера) А в остальном вы совершенно правы, мосье Пьер. У Англии и людей больше, и армия обученная, и флот мощный, и масса наёмных солдат, но… (замолкает)

ПЬЕР — … но Англии придётся признать вашу независимость: она поймёт, что из этого конфликта вы выйдете сильнее, чем были в его начале. Ведь главное быть, а не казаться! Это кредо и моего внутреннего существования: быть, а не казаться.  

ФРАНКЛИН — Важно не то, что ты думаешь, а то, что ты говоришь!?

МОРЕПА — Важно не то, сколько у тебя денег, а то, сколько ты можешь их показать!

ШАРЛО — Важен не тот идеал, что у тебя в груди, а тот, что исповедуешь ты публично?!

ГОСПОЖА ДЕ МАРЕПА — Важна не роль, что играешь, страдая, сам для себя, а роль отметающего любую заминку в обществе весёлой шуткой! Браво, мосье Бомарше! (Аплодирует ему)

ПЬЕР – Вот прямо сейчас собраться бы, да и поехать в Америку, и принять деятельное участие в войне за свободу. Франция и Америка неотделимы друг от друга: Франция – дух свободы, а Америка — её кулак.  

ФРАНКЛИН – Намерение ваше в высшей степени похвально, однако, мосье де Бомарше, вы же сами справедливо заметили, что наша война не похожа на европейские войны. Я слышал, как ваш полководец сказал английскому командующему: «За вами первый выстрел, мосье». В нашей войне такой вот вашей вежливости места нет. Наша война не живопись. Она, по-видимому, ещё долго будет чередой изнурительных трудностей. Так что, не советую вмиг зажигаться самому и, тем более, воспламенять других (расправил плечи, тряхнул головой и — громче) Но всё-таки дело пойдёт! Пойдёт, пойдёт! Написали же вы сами под моим портретом (показывает рукой на портрет, все смотрят туда)

ПЬЕР – (громко читает) «У неба он исторгнул молнию, у тиранов – скипетр!».

ФРАНКЛИН – Вот именно, но это так не обо мне, это о генерале Вашингтоне! Это он поднялся во весь рост за новый мир, и это на него ополчились все силы старого мира. Но с ним весь народ Америки, и он не даст себя одолеть ни словом клеветы, ни делом зла (аплодисменты). Видите ли, мосье де Бомарше, легко иметь совесть, когда о ней приходится только говорить или писать. Но тот, кто действует, всегда вынужден, угождая одному, не угождать другому.

4 – Пьер в размышлении перед входом к Шарло, у того – гости; над рабочим столом его плакат – «Всё – суета сует»

ПЬЕР – (в размышлениях)  Через три дня истекает срок векселя, а тут ещё уже надо вернуть четверть миллиона Шарло. А я загорелся купить «Орфей»! Влюбился в этот корабль: так и вижу его впереди моего каравана птицей сильной! И это за гроши, но и их у меня нет. А конкурент  есть: учёный и друг Франклина. А я, глава фирмы Горталес, но вот ломаю себе голову, где бы и как добыть немного денег. Этот пессимист Шарло оказался прав: американские борцы за свою свободу — скверные плательщики. Может, мне к нему и надо обратиться? Унизительно, да, но другого выхода нет. (Входит к Шарло и попадает к застолью его гостей. Ему дают место, окружают, оживлённо беседуют с ним под музыку. Шарло сидит во главе стола и из-под век внимательно наблюдает за Пьером)

ГОСТЬ – (к Шарло) С вашим Бомарше не надоест сидеть и до утра!

ШАРЛО – (в сторону, с собой) Чувствую, денег пришёл просить, слабак. Легко ему всё даётся, не знает, что такое страдания. Вон как все наперебой стараются ему угодить… даже здесь, за столом моим… и не признается, что я его сильней… деньгами, да… Она между нами, моя Дезире… моя? Я страдал, добиваясь её, и чего достиг? Что спит она со мною… но принадлежит она ему… другу моему Пьеру… его она любит, я это знаю… Пришёл вот, зачем? Не дружбу же водить… денег просить, знаю. Дать, не дать? (гости поднялись уходить, всё ещё беседуя меж собой) Ко мне идёт… Уже и видеть не могу самодовольно красивое лицо его.

ПЬЕР – (подходит) Друг мой Шарло, срок одного векселя нашего истекает, думаю, для вас ничего не составит продлить его на пару месяцев, а?

ШАРЛО – (с кривой и жестокой улыбкой) Вы так великолепно острили, веселя моих гостей, пожалуй, это самая неудачная ваша шутка (идёт к гостям, проводить их)

ПЬЕР – (один, машинально берёт конфету из вазы) Не ожидал. И почему так злорадно? Ну, барин, да, из господ важных, да, у них у всех бывают приступы показного чванства, но у Шарло со мной? Или… Дезире? Хочет показать ей и всем, что я, Пьер Бомарше, всего лишь голый фразёр? Да, я не аристократ, но я художник, артист, драматург, и нет, плевать в лицо мне не позволю. Я куплю этот «Орфей», слышишь, Шарло, и я верну, нет, я швырну, нет, я верну тебе твои несчастные четверть миллиона. Это всё у меня только цветочки, а ягодки будут впереди. Завтра же я в министерство иностранных дел к Вержену, и, как это принято среди всех вас, взятки одному, другому, ну, да, всё с долей унижения, конечно, но результат будет за мной! Я уже вижу твоё удивление, Шарло. Ты узнаешь, что я, как барабан: звучит сильнее, когда в него сильнее ударяют (Уходит)

Дезире у Шарло в своей комнате, сидя на кушетке, обхватив колени руками, покачивается на спине; перед ней на маленьком столике толстый, голый, пузатый божок

ДЕЗИРЕ – Трагикомическая ситуация: выходит, что американский Конгресс обманывает Пьера? Получает от Пьера оружие и товары, обещает вот-вот выслать плату, но до сих пор долг их только наращивается? За истекшие полтора года это составляет уже большую сумму. Похоже на обман. Может, дело не в Конгрессе? Кто-то из наших, как Артур Ли или кто другой, ревностно и злобно вредят там Пьеру? Возмутительно. Возмущает ещё и Шарло, друг Пьера, так называемый. (Задумалась: палец к носу, глаза – на божок) Вот и он так смотрит: сытым и печальным, и насмешливым взглядом. Что Америка не платит, ещё можно понять: завтра заплатит; но что ты вот, китайский Маммон, божок богатства, друг мой Шарло… так обходишься с Пьером… из-за меня, знаю, но хватит же ревновать: сплю же с тобой, а с ним только работаю… ну, да, ты же знаешь, что работа моя – это любовь моя… как же быть, Шарло? Ведь ты мог бы поддерживать Пьера просто ради меня, понимая что он дело моей жизни, слава моя. Устала я, Шарло, сыта коварством твоим, человеконенавистническими капризами. Если ты бросишь Пьера на произвол, не судьбы, нет, на произвол других, таких же, как ты, то я… (Входит Шарло, садится рядом, берёт пузатую фигурку, потирает её)           

ДЕЗИРЕ – (встаёт, мягко, с надеждой) Знаешь, Шарло, Пьер сейчас очень нуждается в твоей дружеской помощи, он в очень затруднительном положении.

ШАРЛО – А когда он был в положении другом, когда он не нуждался?

ДЕЗИРЕ – Но сейчас особенно: он, как Тантал, погибает от жажды среди изобилия.

ШАРЛО – Ты помнишь, я предупреждал, что победа американцев уготовит трудности его фирме.

ДЕЗИРЕ – Предупреждал или знал, Шарло? В Америке то ли друзья твои, то ли сотрудники, не знаю, но кто-то там старательно перекрывает Пьеру все пути не только к оплате за его товары, но и к кредитам, этот самый там, как его, скажи, да, Артур Ли, и тот ещё, другой…

ШАРЛО – И что, Пьер на пороге банкротства, что ли? Полный крах его фирмы Горталес, что ли? (помолчав, продумывая, и жирно, и тихо) Могу предложить: даю один миллион наличными и забираю фирму со всеми её задолженностями и активами. (Молчание) Ты же понимаешь, какие он может начать новые дела, имея миллион наличными в самый канун войны. Прибавлю ещё за твой портрет у него, чтоб ни сестра, ни жена его не ревновали. Если не согласится сейчас на такое моё ему предложение, а через время просить станет, чтоб я эту фирму хотя бы за 100 тысяч или… за гнилую маслину… я и маслины не дам. Как думаешь, поехать мне к нему с этим? 

ДЕЗИРЕ – Не понимаю тебя, Шарло, у тебя океан богатства, пора бы и добрее к людям стать, но нет. Откуда у тебя столько ненависти к успеху другого, столько радости к провалу другого? В победе Соединённых Штатов столько Пьера! Саратога немыслима без него! Там ещё о нём вспомнят! Но что тебе от того, Шарло, как ты любишь говорить, ни холодно, ни жарко, то есть, тебе  безразлично. А он считает тебя своим другом.

ШАРЛО – И ты тоже… другом, а не любимым, меня себе считаешь. А ведь я…

ДЕЗИРЕ – Понятно. И грустно мне, Шарло… ты забираешь его фирму, любимый мой, друг моего друга, и уже сам поставляешь оружие и прочее, и вот уже и Саратога твоя, и вообще вся историческая заслуга Пьера твоя…

ШАРЛО – (в азарте) Да, Дезире, всё моё, и всё твоё!

ДЕЗИРЕ – Знаешь, я мирилась со многими противоречиями в тебе: видела интересного и одарённого человека. Ты часто нравился мне, и часто до любви был всего лишь шаг…

ШАРЛО – У тебя будет свой театр! Своя слава! Дезире, завтра же у нас…

ДЕЗИРЕ – (жестом руки останавливает его) У нас, а с Пьером Бомарше мы – ты и я с тобой, мы поступим как негодяи?

ШАРЛО – Не знаю, что ты имеешь в виду, дорогая. Я даю ему миллион, я спасаю его от банкротства…

ДЕЗИРЕ – (решительно) Вы отлично понимаете, что я имею в виду. (Помолчав) Если я для вас что-то значу… не значу, Шарло, нет, не значу, — у вас другое понятие чести… у себя вы меня больше не увидите.

ШАРЛО – (встал перед ней) Вздор — честь. (Любуется ею) Великолепная моя, не совершай ошибку, я видел: твой Пьер любит свою жену. Не уходи от меня. (Обнимает её)

ДЕЗИРЕ – (мягко высвобождается от рук его) Вы верно заметили, любит. У Пьера с женой одна любовь на два тела, а у меня с ним – одна любовь на два духа, мы же в одном творческом процессе, Шарло?! (Отходит) Для вас это глупость, суета сует (показывает на плакат над рабочим столом его, и вдруг снова с надеждой, мягко) Шарло, вы поможете ему?

ШАРЛО – (взрывом) Нет, никогда! Ему – нет! Тебе – да: я женюсь на тебе, Дезире! Ты будешь полноправной хозяйкой замка Этьол! (Растерянность её принимает за согласие) У мадам Ленорман в замке будет свой домашний театр! Я старею, Дезире, но и тебе не вечно блистать молодостью и красотой. У тебя будет всё без всякого запрета. (Берёт её руку в свою) Подумай. В доброте своей сможешь помогать сама, кому захочешь. (Она вскидывает к нему голову, он, понимает её вопрос, качает головой) Всем… кроме него (она отводит его руку от своей, он быстро подходит к столу, срывает «суета сует» плакат над ним), кроме него, прошу тебя.

ДЕЗИРЕ – (мягко и тихо) Не могу. Говоришь, честь – это вздор, но моя — не вздор: так утончённо   издеваться, мне даже в роли пришлось бы много потрудиться. (Уходит, оборачивается) Прощайте, господин Ленорман.

ШАРЛО – Постой! (рвёт плакат на столе, бьёт по нему кулаками) Уничтожу… его. А ты пожалеешь: завтра же в мой замок хозяйкой войдёт твоя соперница по вашему-его театру. (Она уходит, он опускается в кресло, поднимается, выправляется и, вскинув голову, бьёт кулаками друг об друга)

5 — Пьер один в кабинете, то за столом, то ходит: ведёт свой диалог. Собеседники включаются в диалог с ним направленным на них светом — то на одного, то на другого

ПЬЕР – Грустно мне: я владелец разных контор и складов во всех портовых городах Франции и Испании; я привожу в движение тысячу рук, поставляя американской армии 90% её вооружения; я хозяин 14-ти находящихся в плавании и 9-ти готовых к отплытию судов, и — не смешно ли, что я задолжал, я в долгу… долг… финансовый… о, как сейчас мне нужен мой Поль!

ПОЛЬ – Есть только одно средство заполучить деньги у американцев: мне надо поехать в Филадельфию и там тет-а-тет поговорить с господами; там на месте опровергнуть клевету на вас этого Артура Ли. Там я сам приму все грузы и буду хранить их под замком, пока не получу плату за них деньгами или другим товаром.

ПЬЕР – Нет, Поль! Не согласен я: при слабом твоём здоровье нельзя пускаться в такое плавание. Я протестую!

ПОЛЬ – (с жаром) Но я всё-таки поеду: только так вы оплатите и свой «Орфей» и сохраните фирму, и сможете спокойно творить своё чудо за этим рабочим столом. А мне если умирать, я знаю, что болен, так лучше с пользой для большого дела моего большого друга!

ПЬЕР – Иметь в Америке такого представителя, как ты, было бы просто великолепно. Но даже если я буду знать, что фирма наша обанкротится завтра, я всё равно не соглашусь отпускать тебя на верную смерть.

ПОЛЬ – Прости, Пьер, но я уже почти в дороге.

ПЬЕР – Ты слышишь, Тереза! Наш Поль слаб здоровьем, а рвётся в Америку. Я слаб делами своими, а рвусь к тебе! Ты сейчас с нашей малышкой, а мы ещё не женаты. Всё, Тереза, всё, я с безумной реалистичностью отставлю в сторону всё и вся! Пусть Америка теперь потрудится для себя без меня. Я посадил её в седло, пускай теперь скачет! Я спешно вернусь к работе литературной и к созданию настоящей семьи. Слышишь, Тереза, ты единственная, без кого я ничего не могу. Ты принимаешь моё предложение? Мы женимся?!

ТЕРЕЗА – Да, Пьер! Я буду счастлива, если ты вернёшься в свою настоящую стихию, в литературу! Помнишь наше начало: как покорили меня твои литературные труды, твои памфлеты, в которых ты вёл вдохновенную борьбу за свои права?! Какая душа, какой огонь! Жду тебя в конце недели! (Свет от неё уходит, но тут же возвращается) А где мы жить будем вместе, Пьер? С сестрой твоей, увы, нам не ужиться.

ПЬЕР – Я уже купил тебе дом! ремонтные работы в нём скоро кончатся. А я так и буду жить на два дома: там с отцом и сестрой, у тебя – с тобой и детьми.  Ведь мы с тобой ждём уже ещё и сына, да, Тереза?!

ТЕРЕЗА – Да, Пьер, да, да-аааа! Найди Гюдена, он спрашивал тебя.

ГЮДЕН – Я думал, это моя тайна, но, оказывается, все знают, что я параллельно с «Историей Франции» работаю над «Историей Пьера Бомарше». Он же в борьбе своей за свободу, как Помпей у Плутарха, которого заживо замуровывают в фундамент при сооружении нового храма. «Мне ненавистны все неблагодарные», — говорит Эврипид в «Безумном Геракле». Деловая и творческая истории Бомарше – значимые части историй двух стран. Сегодня он — живая история, в которой действуем и мы. Мой долг записать её для поколений.

 ФРАНКЛИН – Я слышал, какое глубокое впечатление произвела на слушателей Декларация независимости, когда вы, мосье Бомарше, прочитали её впервые в парке замка Этьоль. Представляю, сколько чувств возникает у вас в душе, когда вы читаете своё произведение. Текст Декларации подготовлен мистером Джефферсоном. Я всего лишь внёс несколько незначительных поправок. Но литература… не переоцениваете ли вы её воздействие на развитие человечества?

ПЬЕР – (горячо) Отнюдь и ничуть! История моего Фигаро – это моё возмущение миром, где болвану во власти живётся легко, а одарённому, но простому гражданину слишком трудно. В моей истории человек весело и ловко преодолевает все невзгоды и побеждает, потому что выступает против всей глупости, против всех существующих в мире предрассудков. Мне даже не надо придумывать фразы и реплики, они прыгают ко мне сами прямо из жизни и уже поются здесь — в голове моей и в сердце.

ГЮДЕН – Да пребудет Америка свободной и независимой до тех пор, пока не остынет солнце!

ФРАНКЛИН – Боюсь, что такой Америка будет только до поры, пока один из многих её народов не станет многочисленней других и не захочет взять господство над другими.

ГЮДЕН – Неутешительный прогноз у вас, грустно мне стало в даль такую глядеть.

ФРАНКЛИН – Мосье Бомарше, считаю своим долгом сказать о большой роли, которую сыграли в формировании нашего мировоззрения философы вашей страны. Я пришлю вам приглашение на празднество в честь годовщины независимости Тринадцати Соединённых штатов.

ПЬЕР – За честь почту принять приглашение! Хвала большая мистеру Джефферсону, однако даже в переводе я уловил ваш стиль, мосье Франклин. Освобождение Америки, несомненно, это и ваша заслуга! Но, как вы это подметили, манифест о правах человека — ваша Декларация, не родилась бы без трудов наших философов: Монтескье, Руссо, Вольтера и Гельвеция. Без них не мыслима была бы и ваша революция. Это она разгласила всеобщий наш секрет, что единственная цель человека – это его счастье!

ГЮДЕН – Друг вы мой Бомарше, вы же Аристофан и Менандр, вы Плавт и Теренций! Ваша пьеса «Безумный день, или Свадьба Фигаро» — это же  блеск и остроумие! Не в обиду Мольеру, вы — большой шаг вперёд для французской комедии!

ПЬЕР – Веские похвалы ваши, друг мой честный и добродушный Гюден, доставили мне радость, волна счастья охватила меня! Так поделюсь с вами радостью и другой: моя Тереза, мы женимся! она сейчас с малышкой дочерью моей, и в ожидании сына!

ГЮДЕН – Я благоговею перед великими мужами: наслаждаюсь, читая Плутарха! Но эта ваша весть сердцу моему есть новый праздник!

ПЬЕР – Плутарха, говоришь… (встаёт, взволнован) а что Франклин возмущён, тебя прочитав, знаешь? Я-то всё думаю, за что он так не любит меня, оказывается, виной тому издание твоей брошюры.

ГЮДЕН – Несправедливы вы ко мне: чтобы сделать Франклина вашим врагом, вовсе не требовалось моего скромного труда, — он уже был таким. В моём «Жизнеописании Бомарше» я привёл стих из «Антигоны», где Софокл говорит о тиране, как «о человеке с коварным ртом». Но ваш старик принял это на себя. Он что, лицемер и злобный клеветник? Не думаю, что жаждой мести вам послужило ему моё слабое перо: он и ранее весело позволил себе гнусное сравнение вас с мухой Лафонтена. (Пьер чувствует головокружение, садится) Вы всего себя отдали Америке, вы послали оружие для Саратоги, вы добились для него свидания с королевой и заключения пакта, а он… а он за вашей спиной водит дружбу с Артуром Ли… (Пьер сокрушённо покачивает головой)

ДЕЗИРЕ – Пьер?!

ПЬЕР – Дезире?! О, Дезире, а я уж спешил к тебе, услышать суд твой над моим «Фигаро», над твоим, Дезире, ведь там большая роль – твоя! И ещё, Дезире, хочу чтоб знала ты: я вернул Шарло его деньги до истечения векселя, я свободен он него, рыженькая ты моя Дезире!

ДЕЗИРЕ – Поздравляю вас, Пьер, вы написали самую прекрасную и самую смелую комедию на свете. Жаль, что её никогда не поставят.

ПЬЕР – Поставят! Я десятки раз слышал это «никогда», и всегда пророки эти попадали пальцем в небо. Так и вижу тебя на сцене: маленькая моя, дерзко смелая, очень красивая, с живым озорным лицом! Мне бы только поскорей к нему самому попасть.

ДЕЗИРЕ – Кого вы имеете в виду, Пьер? Неужели Водрейля? Циник бедный, он достаточно  изломан, но да, он подходящая фигура для планов ваших, и я это уже учла. Как иначе, это же лучшая пьеса, написанная французом со времён Мольера!

ПЬЕР – Не спрашиваю ни о чём, и благодарю тебя, Дезире, за всё, всё, всё благодарю!

ДЕЗИРЕ – Вы знаете, Пьер, что вы мне очень нравитесь: у вас и у вашей пьесы приятные, ясные идеалы: свобода, комизм, интриги, деньги!

ПЬЕР – Не забудьте ещё и любовь, Дезире, любовь!

ВОДРЕЙЛЬ – Пьеро! Скажи мне, Пьеро, как же ты это всё так здорово сделал, а?! Мне Дезире прочла твою новую пьесу. Это же кого угодно сведёт с ума! Весь Париж сойдёт с ума, весь Двор. Это же лучшая пьеса, написанная французом со времён Мольера.                               

ПЬЕР – Водрейль, взволнован весь Париж другим: Вольтер приезжает на постановку новой пьесы своей «Ирэн»! Вольтер и Франция, Вольте и французский язык – это единое неделимое целое! О, как Вольтером взволнован и я!

ВОЛЬТЕР – Гений Бомарше, взволнован достаточно и я Парижем с вами! – Не везёте ли вы с собой чего-либо недозволенного? – Спросили у меня, запрашивая документы. — Ничего, — ответил я, — ничего кроме самого себя. – А говорят, вы против бога? — Да боже упаси, — говорю, — как я, такой маленький, могу быть против него, такого большого?! Я только обращаюсь к нему, богу всех существ, миров и времён, когда прошу, чтоб, если уж так неизбежны войны, сделал бы он так, чтобы мы не терзали друг друга в мире, а на тысяче языках славили бы доброту его за миг, называемый жизнью! Миг! Вот и миг встречи нашей. А вы, мой дорогой, знаете ли вы, что без вашего «Цирюльника» я не написал бы «Ирэн»? Правда, поначалу священника у меня звали Базиль. Но потом я дал ему имя Леонс, потому что ваш Базиль уже появился на подмостках и на ближайшие века имя Базиль принадлежит вам, друг мой.

ПЬЕР – Ни одному монарху корона не принесла столько славы и могущества, сколько ваше перо вам. Я построил аллегорический храм, который назвал вашим именем – Вольтер! Я изобразил в моём саду ваше золотое перо – перо, поддерживающее земной шар! Очень надеюсь на ваше согласие подписать со мной договор на издание полного собрания ваших сочинений. Я и никто другой! Я просто призван воздвигнуть вам национальный памятник в виде ряда томов великолепных произведений ваших! Я воздвигну вам памятник, в котором отказывают вам Церковь и Двор.

ВОЛЬТЕР – Я растроган, брат мой и мой преемник! Храм! Перо! Корона! Три силы! Каждая периодически берёт верх одна над другой. Столько у человечества разъединённой мудрости!  Им бы всем для всеобщего счастья в единении быть, но нет… Пусть будут рядом две наши подписи – Вольтер и Бомарше. Пусть будет дальше от тебя огромная серая Бастилия, в которой дважды удерживали ум мой и руку, и пусть не грозит она теперь ещё и издателю моих трудов. Хороший вы мой, теперь, когда я знаю, что труды мои в самых крепких, самых надёжных и нежных руках, я могу и умереть спокойно.

ПЬЕР – Умереть… Жить беспокойно, чтобы умереть спокойно. Вот и Поль в беспокойстве уехал. Молодой, больной, одинокий. Пора бы и вернуться, Поль…

ПОЛЬ – Пьер! Как я рад, Пьер!

ПЬЕР – Пооль?!

ПОЛЬ – Да, это я, Пьер! Я вернулся! После заключения союза, мне уже нечего было делать в Америке. Я решил, что больше пользы от меня будет здесь. Да и в родном Париже мне легче будет поправить здоровье или умереть. Мы воспитаны в монархическом духе, поэтому всё великое для нас – в одном человеке. А в Америке уверены, что только множеством людей можно построить свободную страну да ещё и удерживать её в свободе. Я приехал вчера вечером и всю ночь, и утро ходил по улицам Парижа. Немного посидел в кафе. Люди танцевали и пели, пели песни новые, чувственные и непристойно весёлые. И знаешь, Пьер, как был я рад, услышав увертюру из «Цирюльника»! Взявшись под руки, раскачиваясь из стороны в сторону, распевали хором: «Братец Жак, братец Жак, динг, динг, донг»

ПЬЕР – Послушай, Поль, ты вот что, Жюли дома, ты иди, она проводит тебя к Терезе, а я очень скоро буду!

ПОЛЬ – Я уже был у Жюли и знаю, где дом твой с Терезой. Но, прости, мне надо сделать ещё одно дело, навестить мне надо кое-кого.

ВОДРЕЙЛЬ – Пьер!

ПЬЕР – Да, Водрейль!

ВОДРЕЙЛЬ — Уеду я скоро. Участие в сраженьях чтоб принять. До смерти надоели мне придворные все, и кони с ними, и теннис, и охота, и к Туанетте жар остыл, а возня вокруг неё, наконец-то беременной, совсем отравит мне жизнь. Театр задержал меня: роли, репетиции и — Дезире! Женщин немало, ну и она одна из них, так нет же, что случилось? Я, маркиз Водрейль, забыл о королеве, забыл мечту повести французскую армию на Англию во имя молодой Америки? Чёрт возьми, что в ней пленит так? Естественность во всех словах и поступках, восхитительная умность её? Не успела она отвергнуть предложение руки самого Ленормана, а уж слух пошёл, что я добиваюсь её. Нет, слух такой приятен мне, но это ж, далеко от правды! Знаю, что она пайщик «Театра Франсе», и знаю, что сложности пошли большие там:  негодник Шарло исподволь мстит ей. А теперь она репетитор самой королевы Туанетты: даёт ей уроки драматической игры! Думаю, сумеет завоевать её дружбу: тогда все нападки на неё станут ей не опасны. Признаюсь, мне хочется сломить неприступность её, но зачем? Чтобы завладеть какой-то тайной её нрава? Я видел, как в искреннем порыве обняла её королева Туанетта: «Я многому научилась у вас!», – сказала. Значит, Дезире её уже завоевала! Но когда во время чтения пьесы королю Луи после слов в монологе: «… в то время, как за мной закрылись двери издательства, предо мной распахнулись двери Бастилии», я услышал его громкое «Довольно!», я понял, что трудности все у вас с Дезире ещё впереди. Прости, Пьер, исповедаться мне было кому, если не тебе? Вольтеру? Старый гений умер.

ПЬЕР – (сквозь слёзы)Вольтер умер. Старым уже умер. НоПоль… прости меня, друг мой верный. Молодой, нет бы женщину тебе любить… верным и преданным дружбе и делу жил и… умер. Поль умер. Умер Поль. Сестра моя Жюли, жена моя Тереза, друг ты мой Дезире (портретно высвечиваются они), прошу вас, вспоминайте, что жизнь коротка, уступайте друг другу, не ссорьтесь, в клочки разрывая мне время недолгое и моё. Да, со смертью пчелы прекращается и её жужжание, и музыка прекращается, если разбит инструмент, но от человека людям другим остаётся сотворённое им самим! Франклин пришёл попрощаться с Полем и  сказал, как был восхищён уроком, который успел дать ему Поль, ему, самому Франклину. «От неблагодарности к другому, блага себе не ждать», — сказал. Подвиги Вольтера знает мир, а подвиг Поля, подвиг дружбы и верности, знают только двое: Франклин и я. Прости меня, Поль. Спасибо тебе, друг.

                                6 – Поль у Франклина в его саду

ПОЛЬ –  Простите, я помешал вам, доктор Франклин: сказали, вы философствуете.

ФРАНКЛИН – Поль! Меня тронул ваш приход. Присаживайтесь, рассказывайте! Но отчего вы с такой печатью обречённости, что так расстроило вас, что не понравилось вам там, у нас в Америке?

ПОЛЬ – Вы и сами знаете, страна ваша молодая, может, потому грубая и нецивилизованная. Надо самому увидеть всё, чтобы понять Лейбница, что страна ваша – это «чистый лист бумаги, на котором можно написать что угодно». Республиканцы строят государство на принципах разума, но им приходится одновременно вести борьбу против англичан и против, так называемого, союза культуры и собственности.

ФРАНКЛИН – Знаете, Поль, это меня здесь у вас меня считают философом. Но, когда я пытаюсь уяснить себе положение Америки в целом, я стараюсь на всё смотреть в крупных масштабах и проще, проще, друг мой.

ПОЛЬ – Друг мой… да, мне приятно, что вы разговариваете со мной, как с близким другом, но…  но почему, доктор Франклин, почему вы приказали наложить арест на товары мосье де Бомарше?

ФРАНКЛИН – (от неожиданности вопроса к нему, выдержав паузу, медленно) Я поступил необдуманно.

ПОЛЬ – Почему же, обдумав, вы не изменили свой приказ? То есть, вы, великий человек, поступили не по разуму, а повинуясь прихоти? Прихоть – у вас? Из статуи, которой восхищались все, вы банально превратились в человека из плоти и крови? Я понял, доводы разума не при чём: ваша неприязнь к Пьеру инстинктивна. Ведь высказались же вы, сдержанный американец, о нём: «Настоящий болтливый француз». И, простите, скажите, а что такое тогда есть ваша дружба с Артуром Ли, этим соперником и врагом француза де Бомарше?

ФРАНКЛИН – Поль… молодой человек, вы и я, старый, страдающий печенью и чесоткой… в один день нас обоих может не быть… странное чувство страдания и радости… Знаете, Поль, я задумался над своей антипатией к мосье Бомарше. Более других знаю я, что сделал именно он для Соединённых Штатов. Сделал не ради одной выгоды. И Конгресс не прав, задерживая ему его деньги. Есть все основания быть и мне благодарным мосье Пьеру, но… понимаете ли, Поль… да, уж очень он слишком француз, со всей своей живостью и патетической болтовнёй. Вот этим он мне, вы правы, неприятен. (Поль встаёт, желая уйти) Вы отличный человек, Поль: зная все слабости друга, вы непоколебимо признаёте в нём только его достоинства!

ПОЛЬ – Хорошо бы, чтоб так и вы сами, мосье философ, больше слабостей признавали бы в его «уж очень французском» счастливое сочетание большого дела с гениальным творчеством! (Чуть кивнув) Я должен был это сказать вам. Не ему, не Пьеру о вас, нет, вам самому о вас. Я знаю, что от неблагодарности к другому блага себе не ждать. Прощайте, меня уже нет, я ухожу умирать. (Уходит)

ФРАНКЛИН – (протянув к нему руку) Поль… (опускается в кресло, подняв голову и почёсывая шею за ушами) Человек… друг… француз… какой, однако, правильный ты человек… Поль, мне жаль.

                                              7 – Луи и Туанетта

ТУАНЕТТА – (сладким голосом) Луи, вам не понравился наш спектакль — читка пьесы? Или сама пьеса не нравится вам, сир?

ЛУИ – (в гневе, но сдержанно)  Пьеса? Омерзительна, непристойна от первого и до последнего слова. (Ядовито) «Мелкая душонка» — это я-то? Да, я не выношу ничего мелкого: ни музыки   этой в вашем спектакле, ни озлобленных монологов ваших… ваших, Туанетта? (с болью) вы их произносили.

ТУАНЕТТА – Пьесу слушать трудно, сир. Пьесу играют. Комедию надо смотреть в её доме – на сцене. Вы считаете, сир, пьесу не достаточно остроумной?

ЛУИ – (срываясь в крик фальцетом) Да, мадам, да. Мне жаль, что и вы замешаны в ней. Но я говорю вам: не позволю! Не позволю, чтобы пьесу эту играли, ни вы, ни другие. Довольно уступок! Довольно компромиссов! Бастилия… этот малый смеет насмехаться над моей Бастилией! Да я скорее разрушу саму Бастилию, чем допущу к людям эту пьесу.  

ТУАНЕТТА – (мягко) Луи, маркиз Водрейль не плохо читал. А мадам Менар Дезире, о, она же великая актриса! Вы так не находите, сир?

ЛУИ – (собирает себя, подходит к руке её) Милая вы моя Туанетта, я нахожу, что заботой вашей должно быть одно: думать о здоровье своём и нашего ребенка: он и сам уже ждёт-не дождётся, когда явится к нам.

                      8  – Пьер, Фигаро-актёр, Дезире, Водрейль, Гюден, Лассон

ВОДРЕЙЛЬ – (Пьеру, они поднимаются из зала на сцену, у края рампы) Вы уже знаете, мосье Бомарше, что у нас новый военный министр. Нет, я не против, когда слабоумные занимают ответственные посты в мирное время, но во время войны министр должен уметь отличать географическую карту от узора на ковре под ногами. Одно хорошо: желая от меня избавиться, он даёт мне пост главнокомандующего в Бретани и отсылает от глаз подальше, не зная, что исполняет желание моё! Так вот, перед отъездом я успел добиться постановки «Фигаро» в одном из красивейших зданий королевства, в собственности короля, заметьте! Дезире сказала, что день согласован с вами. Пригласительные билеты вручались под большим секретом. (Заходят за кулисы)

ФИГАРО-актёр – (выходит, раздвинув занавес по центру) Вот я и иду своей дорогой. Я вынужден был идти дорогой, на которую вступил, сам того не зная, и с которой сойду, сам того не желая, и я усыпал её цветами настолько, насколько мне позволяла моя весёлость. Я говорю: моя весёлость, а между тем в точности мне неизвестно, больше ли она моя, чем всё остальное. И что такое, наконец, «я», которому уделяется мною так много внимания: жалкое придурковатое создание, молодой человек, жаждущий удовольствий, ради куска хлеба не брезгающий никаким ремеслом, тщеславный из самолюбия, трудолюбивый по необходимости, но и ленивый… до самозабвения!? В минуту опасности – оратор, в минуту покоя – поэт или музыкант, порою – безумно влюблённый. Я всё видел, всем занимался, всё испытал… Но каждый день смотрю вперёд: что там ещё? (в зале тишина, заходит за занавес, раздаются аплодисменты)

ПЬЕР – (Гюдену, они в ложе с одной стороны, выхвачены светом) Я ошеломлён. Неужели это создал я? Все эти реплики, ситуации, они уже развиваются независимо от меня! Народ Парижа их принял! Какое счастье! Я счастлив, Гюден.

ГЮДЕН – Минерва!

ПЬЕР – Что? А, да, да, Минерва! — Высота, на которой надо суметь удержаться! Сейчас выход Керубино – Дезире, вот где высота (звучит музыка)

ЛАССОН – (выхвачен светом из ложа с другой стороны) Дезире! Ты права: твоя истинная жизнь на сцене. Овации твоему Керубино вызывают восторг у меня. Я и сам сейчас живу тем, что происходит на сцене. Я никогда не был революционером, но это ваше необузданное, мятежное веселье захватывает весь зал, и меня с ним. Какое странное опасное волнение чувствую я. Я влюблён, Дезире! Я, лейб-врач короля Франции, всегда должен быть на посту, а я хочу служить тебе, Дезире. Я всегда должен владеть собой, всегда должен подчиняться сложному церемониалу, всегда быть во всеоружии своих знаний. Ничего, что я не молод, Дезире, я готов упиться мятежным и любовным волнением! Я со всеми вместе желаю, чтобы Фигаро восторжествовал над местным графом и лишил бы его права первой ночи. Но от ожидания выхода твоего Керубино, у меня замирает сердце, Дезире.

 ФИГАРО-АКТЁР – (выходит с Керубино-Дезире, с бумагой в руках) Прошу внимания, господа. Только что нам вручили приказ его величества короля: под страхом немилости его величества нам запрещается постановка комедии «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Таким образом, представление наше больше состояться не может. Мы просим вашего снисхождения, дамы и господа.

Тишина и — взрыв выкриков из зала: Произвол! Тирания!

ПЬЕР – (выходит с края занавеса) Не будем шуметь, друзья мои: Фигаро и Керубино. (В зал) Уважаемые дамы и господа, смею думать, что над нашим «Безумным днём» занавес ещё не упал. Это при Людовике Четырнадцатом все молчали, а потом при Пятнадцатом – втихомолку ворчали, но вот при Шестнадцатом – вы уже кричите, и ведь он слышит… ой-ой…  

Выкрики уже и с улицы: Произвол! — Тирания! — «Фигаро» запрещён! — Нам запретили нашего Бомарше! — Тирания!

Неудача меня огорчает, да, но так уж повелось: мне ничего не даётся легко. Сама судьба предназначила мне быть борцом.

9 — Одни в фойе театра – Дезире, Пьер, Гюден, Водрейль и подходит Шеф полиции                                          

ДЕЗИРЕ – Когда я прочитывала среди разных людей в разных местах одну сцену: четвёртую из второго акта «Разговор по-испански» с песней Керубино, так романс этот подхватывали все! Повсюду по Парижу! (напевает — в зале продолжают)

ВОДРЕЙЛЬ – В Версале я был на встрече с русской царственной четой. Так они похвастали, что в Санкт-Петербурге знают и говорят о «Цирюльнике» Бомарше! Я тут же с гордостью предложил им устроить встречу с автором.

ПЬЕР – Так это тебе, Водрейль, моё спасибо за встречу с ними?! Спасибо, друг мой юный. Великий князь Павел сказал, что непременно расскажет своему директору театров, мосье Бибикову, о моей пьесе и попросит его связаться со мной для постановки! Вот где величие Великого князя.

ГЮДЕН – Видите, я прав, когда утверждаю, что Бомарше воистину преемник Вольтера, что он пронесёт славу Франции по всему земному шару до самого Северного полюса?!

ВОДРЕЙЛЬ – О, смотрите, сам шеф полиции, и, кажется, движется в нашу сторону.

ПЬЕР – Вот некстати, мне же уходить надо срочно.

ШЕФ ПОЛИЦИИ – (подходит) Мосье де Бомарше, я получил предупреждение и указание. Признаюсь, я перед трудной проблемой: с одной стороны — день рождения принца или принцессы, но с другой — пьеса ваша, мягко выражаясь, не отвечает желанию короля. Вам надо получить законное разрешение, мосье Бомарше.

ПЬЕР – (со скрытой  иронией) Как, мы не испросили разрешения у господина шефа полиции?

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Да не у меня, у самого короля.

ПЬЕР – (с явной иронией) Простите, понял: у Главного шефа полиции!

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Да. Мне было приказано: «Никогда!». Вы понимаете, что значит это его «никогда»? (шёпотом) И ещё, он велел запретить не сразу, а в самую минуту перед началом.

ПЬЕР  – (так же ему) Какое коварство, да!?

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Тише вы, не так громко. Я предупредил вас из уважения ожидаемого дня рождения принца или принцессы.

ДЕЗИРЕ – А как всех в зале веселило вот это: «Что такое ремесло царедворца? Уметь брать и требовать, и иметь».

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Вот не это ли веселье ваше только помогает рубить сук, на котором сидите?

ПЬЕР – (машет всем рукой) Я ненадолго. Вернусь!

ШЕФ ПОЛИЦИИ – (как себе, но громко) А, может, и надолго.

ДЕЗИРЕ – (вздрогнув, ласково и близко) Мосье, вы что-то такое знаете ещё, чего не знаю я?

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Конечно. Вы же знаете то, чего не знаю я.

ДЕЗИРЕ – Это исключено: вы знаете всё. Прошу вас, мне шёпотом (подставляет ему ухо своё)

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Вот (показывает бумагу) приказ. Думаю, прямо сейчас увозят вашего Пьера. И не куда-нибудь, и даже не в Бастилию, а прямо в Сен-Лазар, на исправление.

ДЕЗИРЕ – Какая низость, какая подлость…

ГЮДЕН – Что? Что такое, Дезире?

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Честь имею, мадам (хочет уйти)

ДЕЗИРЕ – Постойте, мосье, прошу вас, очень прошу, скажите хотя бы — за что?

ШЕФ ПОЛИЦИИ – За безумие, мадам. Королю доложили, что мосье Бомарше в кафе потешался, называя короля Луи хищным животным, а именно – львом.

ДЕЗИРЕ – Но это же ложь!

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Мадам, я не король.

ДЕЗИРЕ –  Предупредить его немедленно!

ШЕФ ПОЛИЦИИ – Невозможно, мадам: охрана уже выставлена, вас не пропустят. Честь имею. (Уходит)

ГЮДЕН – В Сен-Лазар? В исправительную тюрьму? В это логово распутных молодых повес — гения нации?

ДЕЗИРЕ –  Чудовищно. Что делать? Как быть?

ГЮДЕН – Может, опять он, этот Артур Ли? Он активно распространяет в обществе слух, будто Бомарше сам разыгрывает роль мученика, потому что он полный банкрот: ни фирмы, ни денег, ни дома у него, и во всём этом обвиняет он американский Конгресс, который обманул его: всё брал, а ничего не дал. 

ДЕЗИРЕ – Артур Ли – из тех мерзостей, из-за которых погибают такие чистые, как Поль. И за Водрейля боязно, он весь устремлён на защиту Америки, туда, где этот Ли…

ГЮДЕН – И что, всем бедствием нашим мы обязаны Америке?

ДЕЗИРЕ – Не думаю. У каждого свои способы защищать свою жизнь или идти навстречу смерти.

ГЮДЕН – А я шёл сюда с новостью другой: некий аббат де Понт раздобыл рукопись комедии «Женитьба Фигаро» и сделал из неё либретто для музыканта по фамилии Моцарт. И говорят, он написал очень хорошую музыку. Надо бы, чтобы Бомарше об этом узнал.

ДЕЗИРЕ – Я что-то такое слышала. Говорят, Моцарт хороший музыкант. Но Бомарше сейчас не до этого. И нам тоже. Гюден, я должна пойти к королеве Туанетте. Там и доктор её, мосье Ленуар, обращусь сразу и к нему тоже. Очень надеюсь, что смогу вызволить Пьера из того ужаса, в который он может попасть… или уже попал.

ГЮДЕН – И ведь не один он, а я, вы, мы все вместе с ним. Пойдём, Дезире. Подумать надо и мне. (Уходят)

ВОДРЕЙЛЬ – (один) Я видел, как Лассон, врач королевы, смотрел на Дезире: тоже попал в сеть её очарования. А какой хороший был вечер, как мост, перекинутый из настоящего в будущее. И он принадлежит мне: ведь это я принёс в дар Версалю комедию Бомарше, как Людовик 14-ый подарил французам комедии Мольера! День целый все и всё принадлежало мне, но… кажется, мне здесь уже ничего не нужно. Оставляю всё и всех… уже завтра удалюсь я прочь. Прощай зал-страна, прощайте зрители-французы.Я этого хотел, но почему так сердцу стало грустно?

10 —   Пьер, солидный, элегантный, в тесной камере с грязными оборванцами

ПЕРВЫЙ — (обходит вокруг Пьера) А ты что же это натворил, ты, весь из себя такой бла-го-у-хаю-щий?

ВТОРОЙ — Скажи нам, познакомь нас с собою, кто ты, как тебя зовут? Или ты с не знакомыми не обща-ешься?

ТРЕТИЙ —  Кажется, я видел похожее на него лицо на портретах – журналиста Бомарше.

ПЕРВЫЙ – Точно! Мне тоже наш новенький этого Фигаро напоминает (насвистывает романс Керубино; подхватывают другие)

ПЬЕР – (не сдерживаясь дальше) Да, это я – Пьер Бомарше.

Переглянулись оборванцы, хихикая, потолкали друг друга и оглушительно захохотали

ПЕРВЫЙ — Слышь, ты, остряк ты, однако!

ВТОРОЙ – Видно нам с тобой и дальше будет весело.

ТРЕТИЙ – Слышь, а ты с этим Фигаро знаком, что ли?

ПЬЕР  – Слышь, вы, знаком, да. И всё так весело будет и дальше, если вы сейчас дадите поспать.

Первый – палец на губы, и все за ним на цыпочках – ну, его обхаживать: пук соломы подбросил один, другой – будто пиджак готов снять его, третий – будто обувь снять… Пьер разводит их руками и, палец к губам, кидается на пук соломы, спиной к ним. Первый, выпятив губу, мол, «о, кажется, он свой» отводит от него дружков. Но тут же снова он — палец к губам и созывает ближе. Пьер чует, что-то неладное за собой и резко с «А-у» садится, они отскакивают, но… 

ПЬЕР –  Да разве в зловонье таком да при моём отчаянии мне можно уснуть? А? (к одному, тот разводит руками) Мне, к пятидесяти годам моим валяться здесь с вшивыми мальчишками? А? (к другому, тот пожимает плечами). Беспомощен я, как никогда. Неужели вся жизнь моя – ошибка? А? (к третьему, тот и разводит туками, и пожимает плечами) Не знаете. Ничего не знаете. Вот и я не знаю, зачем мне надо печалиться о человечестве? Спасать свободу! Какую? (к одному, тот – так же). Кого? (к другому, тот — так же). От кого? (к третьему, тот – так же). Америку от Англии? А завтра – Англию от Америки? (к одному) Зачем? (к другому) Кому эти мои пьесы, полные призывов к несправедливости? (к третьему) Знаю, что не знаете. Ну а я, почему не стал я сочинять пошлые любовные фарсы и заправлять их крупными мошенническими делами, а? Не понимаете, вижу. А ведь утопал бы я теперь в золоте и почестях. А Америка… как ты думаешь, (к одному) справилась бы Америка со своей судьбой и без меня? Да и всё человечество, тем более? (к другому) Я что – бог, что ли? (к третьему) И чего мне ломать голову в поисках того, кто это тот, кто мог бы донести на меня? Ты что ли? Или ты? И ты «неее»? А вот шеф полиции показал мне приказ, за личной подписью короля. (Жестом созывает их к себе) Как думаете, вот что могло привести в такое бешенство из-за меня (пантомима) самого короля? (пантомима) Из-за меня… тебя, тебя или  тебя – самого короля, а?! Вот и я не понимаю. А сейчас и спросить не у кого: ко мне никого не пускают. И кто он тот, кто повинен в несчастье моём? (ужимки их: я? нет! точно не я) Я спросил у смотрителя тюрьмы: по какой причине — меня – сюда, к вам? – По причине постоянного плохого поведения, мосье, — сказал он. Мосье – это я. А плохое поведение – это, значит, у меня – как ваше (гогочут все трое). И ещё сказал, что только через месяц, по закону внутреннего распорядка, я смогу затребовать себе адвоката. Месяц! Целый месяц… мне быть тут с вами.

ПЕРВЫЙ – Месяц – это чепуха. У нас год, как два дня.

ВТОРОЙ — Ага, мы же тут постоянно ржём да хохочем — чешемся: вши, зараза, больно кусаются. ТРЕТИЙ — Вот как придут они к тебе, так с ними да с нами у тебя  месяц, как час один, пройдёт. ПЕРВЫЙ — Да нет, вша к вам не успеет прийти, вы, я понял: мосье! Так вас быстро освободят. ПЬЕР – Хорошо бы. Поживём – увидим. А сейчас спать давайте. Вот ты как сказал, кто я? Мосье! А мосье чего хочет? Верно: мосье хочет спать. (Расходятся в затемнении)

      11  —  Луи и Туанетта

ЛУИ – Если всё – необходимость, рок, можно ничего и не делать? Нельзя. Року тоже нужны помощники. Он же двуликий: какой стороной повернёшь его к себе, то и получишь. Мы взаимосвязаны – власть и народ, к революции приводит разделение нас. Революция не фатальная необходимость, она есть порождение сильного противостояния таких противоположностей как верх и низ. Можно ли добиться линейного равенства? Как? Вот в чём вопрос.

ТУАНЕТТА – (Луи) Настроение парижан неблагоприятно для нас, Луи. Надо что-то предпринять. С древних времён существуют только два средства: хлеб и зрелище. Мы не можем дать хлеба больше, но у нас есть комедии.

ЛУИ – (понимает, откуда ветер) В вашем состоянии, полагаю, вы больше не ведёте занятия с мадам Дезире?

ТУАНЕТТА – Не веду, но иногда встречаюсь, мне интересно с ней.

ЛУИ – Вы, конечно, имеете в виду этого пресловутого «Фигаро». Но я уже сказал – «никогда!» Я никогда не позволю отравлять мой народ ядом непослушания и омерзительного разврата. Одного ярого защитника пьесы уже устранил сам Господь, убрал самонадеянного Водрейля. Вам нужен покой в вашем состоянии, а не заботы о…

ТУАНЕТТА – Мои заботы все о вас одном: я не хочу, знать, что народ выкрикивает слова о вас, недостойные вас, наряду с требованием дать им эту прогрессивную пьесу. Вы поторопились с вашим «никогда», мой господин, к сожалению, в том уже нет ни силы, ни достоинства: порой есть обстоятельства, которые сильнее, чем слово короля.

ЛУИ – Я удивлён, что слышу такое из ваших уст.

ТУАНЕТТА – Моё положение придаёт мне смелости: тревожно мне очень — запрет пьесы обозлил весь Париж.

ЛУИ – Просто удивительно, как этот Бомарше околдовал всех. (Помолчав) Хорошо, я подумаю, может, и разрешу комедию к постановке…

ТУАНЕТТА – (радостно) И к изданию?

ЛУИ — … и к изданию. Но если и разрешу, то лишь после родов ваших, моя королева.

ТУАНЕТТА – Благодарю, ведь всеобщий покой и согласие нужно не только Парижу, но и нам с вами, мой дорогой. Я подумала, мы сможем сохранить старый обычай: в день моего первого выезда после рождения принца или принцессы все театры Парижа дадут бесплатные представления народу. С вашего позволения я через мадам Дезире передам де Бомарше, чтоб готовил постановку своей пьесы именно к этому дню и дать бесплатный спектакль для парижан в «Театр Франсе».

ЛУИ – Согласен с вами, моя королева.

ТУАНЕТТА – Весь Париж возмущён, из-за каких пустяков король посадил знаменитого Бомарше. И куда? Даже не в Бастилию, а в Сен-Лазар. Каждый в Париже кричит «Произвол, тирания!» в страхе из-себя: если уж Бомарше, то что такое для короля я. Луи, я знаю точно: зоологические сравнения Бомарше не касались нас с вами, это снова ваш коварно-завистливый брат поступил так необдуманно.

ЛУИ – Ну хорошо, ну ладно…

ТУАНЕТТА – Мне так стыдно, Луи, мне сказали: как опустился Пьер, как погибает он там, в тюрьме. Луи, вы же тонко чувствуете поэзию, как могли вы оскорбиться на какое-то там сравнение вас со львом или тигром.

ЛУИ – К сожалению, меня неправильно информировали.

ТУАНЕТТА – Король мой, король! Королю не должно руководствоваться эмоцией при непроверенной информации. Согласитесь, какой нелепый повод для ареста, и кого? Большого поэта! И куда? В самое злачное место. (Речитативом) Это же совсем не по-королевски, сир.

ЛУИ  — (заметался) Ну ладно, ну хорошо, не волнуйтесь, Туанетта, я сейчас же всё улажу. Мне и самому неловко, стыдно, да, Туанетта, поспешно, необдуманно я поступил. Считай, что Пьер Бомарше уже свободен.

ТУАНЕТТА – Луи, сир, дорогой мой, и пьесу к изданию разрешишь?

ЛУИ – (глубоко вдохнув) И пьесу его, этого «Фигаро» его к изданию разрешу.

ТУАНЕТТА – (в радости кинуться к нему хотела, да живот беременный придержал, села) И к постановке пьесу, спектакль его разреши, прошу вас, сир.

ЛУИ – Сразу же после рождения принца или принцессы. На праздник по этому случаю все театры дадут бесплатные представления народу. И с вами, моя королева, будем смотреть… ибо слушать то моим ушам просто невозможно… будем смотреть вашего «Фигаро». А самому Бомарше я выделю компенсацию на восстановление здоровья (помогает ей встать, уходят)

 12  — Дезире и Гюден пришли за Пьером; расстроились, видя его состояние.

ПЬЕР – (собрался) Всё, друзья мои, всё. Много ли анекдотов обо мне по Парижу ходит? Хоть один расскажите.

ГЮДЕН – Ваш дом за долги был описан. Фактическим владельцем закладной стал Шарло Ленорман. А ваш «Сосьете индюстриель» спасла и сохранила для вас одна дама, к которой я обратился с просьбой.

ПЬЕР – От моего имени клянчить у женщин? Гюден, мы так опустились? И кто же она, имя её?

ГЮДЕН –  Да вот же она, мадемуазель Менар!

ПЬЕР – Де-зи-ре?! Чёрт побери! Дезире! Я знал, что из всех моих подруг самая верная – она, моя фортуна. Но я не знал, что имя ей – Дезире! И… но откуда, Дезире? Откуда у тебя такие большие деньги?

ДЕЗИРЕ – Вероятно, я всё-таки выйду замуж за доктора Туанетты, за мосье Лассона.

ПЬЕР – За старика Лассона? (машет рукой перед своим лицом) Прости.

ДЕЗИРЕ – Он любит меня. Любит так, как ты любишь свою Терезу.

ПЬЕР – (задумался) Я обязан тебе. Ему я верну сразу всю сумму и очень быстро.

ДЕЗИРЕ – Думаю, это не просто самоутешение. У меня была аудиенция с Туанеттой. Это ей благодарность наша за полное освобождение тебя.

ПЬЕР – (порывается к Дезире, но оглядывает вид свой, сдерживается) Это тебе, мой друг — моя фортуна, благодарность моя! Освобождение, говоришь? Нет, только реабилицация! Я потребую реабилитации!

ДЕЗИРЕ – Но тебе уже и не понадобится требовать её. Король Луи уже и сам понял свою ошибку, несправедливость своего приказа, и сам принял решение о реабилитации тебя.

ГЮДЕН – А я уполномочен сообщить вам решение христианнейшего короля. Обратите сердца свои к небу: король дарует вам годовую пенсию, и король приказал цензуре не ставить препятствий к опубликованию комедии «Женитьба Фигаро».

ДЕЗИРЕ – Постой, Гюден, об остальном – я: король изъявил готовность возместить вам, Пьер, все убытки в размере суммы двух миллионов ста пятидесяти тысяч ливров.

ПЬЕР – (потряс головой) Что такое? Как? Вы… Дезире, Гюден, вы не оговорились? Может, миллион сто пятьдесят тысяч?

ДЕЗИРЕ – Нет, два миллиона сто пятьдесят тысяч.

ПЬЕР – (оглядывая себя: к ней так и не подойти) Дезире… я – оборванец, и я… мы свободны, Дезире? Я, твой вечный должник! Но я расплачусь и с мужем твоим, и с этим таким-сяким Шарло вчерашним. И на спектакле нашем в день рождения принца или принцессы мы с  тобой вместе объявим нашу признательность и благодарность королю и королеве.                    

ГЮДЕН – Так вот мык вам, Пьер, как посланцы римского сената к Кориолану с просьбой  вернуться в Капитолий. Наш король Луи просит вас покинуть эту обитель позора. Он просит вас и впредь служить ему верой и правдой. Король у нас хороший. Вы же знаете, Пьер, что есть два рода у успеха: успех внешний дарует лукавый Меркурий, распределяющий золото и почести, а успех духовный людям дарует Минерва, великая и благородная богиня мудрости, рождённая из головы самого Зевса! Ваш успех – из головы короля Луи!

ПЬЕР – А что, Гюден, голова моя вам перестала нравиться? Что монарх у нас хороший, я согласен. В пятилетие его царствования Франция расцвела: торговля, армия, промыслы, сельское хозяйство — рост во всём, но в искусстве слова, в рождении здорового смеха он мало что понимает.

ДЕЗИРЕ – Не греши, Поль, он и бюст твой при театре уже поставил.

ПЬЕР – Поневоле грешен. Ты права, силу слова, как оружие борьбы за справедливый мир, он чувствует сразу. Справедливое слово, обёрнутое в здоровый смех – это же оружие борьбы за справедливый мир! Миру нужно такое оружие! У нас вот здесь, здесь и здесь (показывает на свои голову, сердце и руки) наше оружие для мира!

ДЕЗИРЕ — Однако, Пьер, Тереза уже заждалась тебя! Домой! Как много в этом слове! Едем домой!                                

13 — Пьер в своём кабинете. Над столом портреты Жюли, Дезире, Терезы.  С одной стороны — зеркало, с другой на стуле — мешок  денег.

ПЬЕР – Предисловие к пьесе закончить мне надо. (Глядя в зеркало) Ещё есть следы тяжёлого пребывания в тюрьме. (Подмигивает себе) Люблю я моего умного Фигаро! Тема моя – тема многих басен: победоносная борьба умной хитрости против грубой силы. Пишу не для теперешних моих читателей. Лет через 80-ть будущий писатель сравнит свою судьбу с судьбой моей, и скажет, как же это сложно развлекать, пробуждая желание быть свободным в своём счастье. (Смотрит на мешок с деньгами, проводит рукой по лицу) Всё, вон эту маску мученика. (Ставит мешок на стол, развязывает… прикрывает рукой) Боюсь разочарований. (Наклоняет мешок, из него потоком деньги, опускает в них лицо, сбоку смотрит в зеркало) Тысяча моих физиономий: Пьер легкомысленный, Пьер комедиант, Пьер творящий, Пьер гневный, Пьер отчаявшийся, Пьер восторженный и… Пьер поглупевший: глубочайшее несчастье может обернуться величайшим счастьем? Мои дурачества побеждают дьявола и смерть, потому что умные они, мои дурачества! (Пляшет вокруг стола с деньгами, показывает язык своему двойнику в зеркале) Эх, чёрт побери, (останавливается, машет пальцем двойнику) у дурачества моего – друзья умные! Есть верные друзья – будут и деньги! Вот они (наклоняется размахом рук над деньгами; входят Дезире и Гюден) о, а вот и они! Стойте, друзья мои, позвольте сначала я с просьбой важной к Гюдену. (Достаёт из ящика стола три пакета) Вот что, отсчитай отсюда в эти три пакета, с надписью на них, весь мой долг Шарло Ленорману: в этот пакет мой ему (пишет на нём) «долг по закладной»; в этот – ещё тысячу ливров — «за все обеды, что я у вас в разное время откушал»; и в третий – это «плюс чаевые вам от меня»! Дезире, прости, пока вы растасуете по пакетам, я быстро, только сообщу Терезе о вашем приходе. (Уходит, но тут же возвращается) Дезире, как же так? Ну, у меня от радости – голова кругом, но ты почему молчишь? (Достаёт ещё один пакет) Вот, пожалуйста, сюда! И со всеми моими доктору Лассону благодарностями! (чмокает её в щеку и живо уходит; когда возвращается, деньги уже упакованы в пакеты) Тереза, конечно, уже знает, что вы у меня, и у неё уже, конечно, стол накрыт!

ГЮДЕН – Пьер, маркиз Лафайет так и не дождался встречи с вами, сказал, что в Америке в денежных затруднениях ему щедро помогал Поль, и вот он с признательностью не только возвращает значительную сумму ему от Поля, но и добавляет вам к ним свои проценты. (достаёт и кладёт на стол пухлый пакет) Деньги всегда идут к деньгам! Лафайет подробно рассказал об интригах Артура Ли в Америке против вас. А Дина он так обволок клеветой, что тот в Конгрессе оставался одиноким и беспомощным.

ПЬЕР – Артур Ли… сам уже кряхтя еле передвигался, но успел многим сделать зло. Так и вижу, какие сложности переносил наш Поль в Америке из-за упорной клеветы этого премерзкого Ли.

ГЮДЕН – И ещё, должен сообщить вам, что доктор Франклин ждёт встречи с вами.

ПЬЕР – Гюден, почему не с этого начал, как вы пришли?! (засуетился, плащ, шляпу, трость – собрался) Не думаю, что я надолго. Знаю, о чем будет его мне сообщение, потому и тороплюсь. Вы дождитесь меня у Терезы (От неё послышалась музыка)

                    14 – Пьер у Франклина   

ПЬЕР – У меня нет сомнений, доктор Франклин, что кровь бросилась в голову Аруту Ли, когда он узнал, что вы назначены Конгрессом единоличным и полномочным представителем у нас Соединённых Штатов. А когда вы вручили почётную шпагу не ему, а Лафайету, тут вот он и упал.

ФРАНКЛИН – Всё так, не отрицаю. Сожалею только: если бы не злой нрав, Артур Ли остался бы в нашей истории как грамотный государственный деятель.

ПЬЕР – И всё же полагаю, и вы, как я, рады, что избавились от этого бревна. Вам ведь тоже много пришлось выстрадать из-за него.

ФРАНКЛИН – Знаю, что вам он причинил много несправедливого, мосье Бомарше.

ПЬЕР – Знаю и я, доктор Франклин, что вы не воспринимаете Бомарше. Вам ваша Америка кажется работающей лошадью, а Франция-Бомарше для вас лишь на той лошади муха, с воображением, что это она работает, а не лошадь. Но я не муха, и не лошадь, доктор Франклин, я — Минерва! Признаюсь, я надеялся на вашу поддержу моей идеи доказать себе, вам и всем, что, прислушиваясь к народу, можно реформами избежать революционной крови. И тем не менее, я считаю честью для себя, что у нас с вами так много общего. И что нам всегда удаётся выбраться из всех напастей.

ФРАНКЛИН – И всё же вы, мосье Пьер, вы слишком француз: в эмоциях своих захлебнуться не боитесь. Но не будем радоваться раньше времени. Нам предстоит ещё долгий путь.

ПЬЕР – Согласен: каждый успех есть только начало. Вершина успеха теряется высоко в облаках.

ФРАНКЛИН – (с лёгким вздохом) Мой милый мосье, у меня уже не хватит времени добраться до такой вершины. Когда я прохожу по кладбищу дез Инносан, у меня такое чувство, будто я приискиваю себе квартиру. Я знаю, что меня все уважают, но не знаю того, кто любит меня.

ПЬЕР – Уважаемый доктор, дорогой вы мой, да что вы, не опускайте головы. Я верю в ваше счастье так же, как и в своё. Мы с вами дождёмся конца этой вашей войны. Это я вам говорю, дождёмся! После заключения союза отношения между нашими странами стали более тесными.

ФРАНКЛИН – Стали. Но положение дел в Америке мне характеризуют как скверное. А французский кабинет затягивает обещанные Конгрессу 25 миллионов, эту жизненно необходимую Америке сумму.

ПЬЕР – 25 миллионов? Бог ты мой, а мне Конгресс ваш никак не вышлет мои пять миллионов за оружие, оборудование, обмундирование! Признаюсь, я понял, что Америка обойдётся и без моего оружия — оружия для своей войны.  И я понял, что моё оружие – слово, больше нужно и Франции, и миру! Слово-призыв со сцены – это сильное оружие для мира мирного и справедливого!

ФРАНКЛИН – (с наклоном головы, сдержанно иронично) Америка внимательно изучит силу вашего оружия для мира. Но потом. Когда силой оружия для войны добьётся она своей независимости.

ПЬЕР – (беззвучно похлопав) Прекрасно!.. Сейчас и потом… Однако, я примчался к вам сразу после освобождения меня из тюрьмы с просьбой принять приглашение моей жены Терезы разделить с нами эту радость. (Франклин согласно кивает) А на день рождения нашей принцессы, доктор Франклин, я уже сегодня приглашаю вас на премьеру моего «Фигаро». Правда, не знаю, с каким текстом: король велел вымарать все мятежные куски и слова. Но… Дезире, но актёры… не станут они разыгрывать голую пантомиму.

ФРАНКЛИН – (приглашая к уходу) Прошу… (уходят)

                15– Луиу себя, у географической карты

ЛУИ – Устал от войны я, очень устал. Я выступлю посредником для заключения мира (напевает под нос) Эту песню повсюду пели ещё в 1735-ом при заключении мира (поёт) –

«Вот и мирное время настало,
 — Императору молвил король.
И пора всех бесчинств миновала,
И катиться отсюда изволь.
Вот и мир, о, мой сир! Вот и мир!
Диридам, диридум, диридум-дум-дум».

Да, мир не за горами, но один неверный шаг, и всё может сорваться. (Задумался) Мне постоянно нужны спокойные мозги, а этот мосье Бомарше… А с другой стороны абсолютная противоположность ему – этот Ленорман. Решение вопроса о займе для Америки оттягивается, думаю, откладывается: снабжая оружием Америку, мы же роем могилу себе. Отложу-ка все вопросы до завтра и я, сегодня – в театр… с выходом к народу.Так и вижу, ждёт он меня, народ, шумит, как океан… волнуется… Надеюсь, Бомарше подчистил текст, как я ему велел.

ТУАНЕТТА – (входит) Вы готовы, сир?

ЛУИ – (Он, в восторге от вида её, подходит) Прошу вас, мадам (уходят)

                                                           ———————————

16 — Народ в зале, сидят, ходят, стоят — разговаривают

ПЕРВЫЙ – Вот так штука: Женитьба Фигаро – это безумный день, а рождение принцессы – день чудесный! Безумный день стал днём чудесным: днём бесплатного театра! Изумление! Восторг!

ВТОРОЙ – Все парижские театры объявили о праздничных спектаклях! И везде свободный вход — платит король! В честь дня рождения нашей принцессы!

ТРЕТИЙ – Над Сеной — грандиозный фейерверк! А после спектакля из общественного колодца вино польётся для веселья всего народа!

ПЕРВЫЙ – Как, ты не знаешь, кто такой Бомарше? Он же освободитель Америки, герой войны и наш величайший драматург! Король сначала запретил эту его комедию, а сейчас — всем, и, ну, чудеса, за свой счёт! Но почему не начинают?

ВТОРОЙ – Ещё не все привилегированные пришли: придворные, аристократы, родственники актёров, рецензенты, журналисты. А потом уже и приход королевской четы.

ТРЕТИЙ – И что, в зале вперемежку будет такой разный народ: от меня, угольщика, и до короля? Да пока угольщики перестанут сморкаться, кашлять, шикать да всё переспрашивать,  кто, что там не понял со сцены, у короля и терпения не хватит досидеть весь спектакль.

ПЕРВЫЙ – Да нет, их быстро заинтересует, что там, на сцене аристократ хочет переспать с женой одного малого, а малый тот свой брат.

ВТОРОЙ – Ну и что, ничего необычного. А ты что, читал эту пьесу?

ТРЕТИЙ  – Да ты что, она же запрещённая. Рассказали мне. Да, так вот этот Фигаро свойский парень, такой симпатичный и такая умница! Ну, и задал же он этому аристократу! А как весело идёт борьба за место в постели горничной Сюзанны!

ПЕРВЫЙ – Да, но странный трепет все одинаково ощутят не от этого: ведь острый смысл совсем не там, не в постели…

ФРАНКЛИН – (свет выхватывает его в ложе) Мне уже время собираться домой, в Америку, я сыт Францией. Но король Луи пригласил меня быть с ним на этом спектакле. Так я пришёл, чтоб увидеть, как раболепный Париж станет прославлять своего деспота только за одно то, что тот стал отцом. Настроение зала иногда заражает меня, я даже чувствую волнение, как давно, когда слушал речь Отиса и казался себе мальчиком Ганнибалом, у которого отец его взял клятву вечно ненавидеть Рим. Я и был готов взяться за оружие против Англии. Но здесь, нет, всё, что трогает эту публику, когда она корчится от смеха, всё это не имеет ничего общего с любовью к свободе, которой пылает Новый Свет, с независимостью, которую возвестил Джефферсон в своей великой Декларации. То, что я вижу здесь, просто распущенность, неподчинение власти, непослушание и отсутствие дисциплины.

ШАРЛО –  (свет выхватывает его в ложе другой) И всё же я не должен был быть здесь: пришел в надежде увидеть провал Пьера. Но снова я в смятении разных чувств в одном крепком клубке — ненависть и отчаяние, злоба и отмщение, и восхищение: Дезире, как же я тебя люблю! Сердце моё полно гнева и горечи. Как я, такой умный болван, поступил так глупо: дал тебе уйти?! Думал, вернёшься, как я упьюсь поражением твоего этого шута Пьеро. Но он оказался неуязвим. Я хлопаю? Нет, постукивая пальцами, я думаю, что крушение потерпел не он, а я. Дезире, пьесу вашу я знаю наизусть, но вот снова увлёкся, увлёкся помрачающей мой рассудок ненавистью к твоему Пьеру. Он стал мне вызовом, ниспровержением всего того, что я так отчаянно защищал. Дезире, я теряю рассудок от страсти к тебе, от ненависти к нему, к его триумфу сейчас вот здесь.

ГЮДЕН – (Пьер сидит рядом, оглушённый успехом) Такой успех случается даже реже, чем само чудо! Во всей истории театра был только один такой спектакль, вызвавший такой восторг – это было когда Париж венчал Вольтера и приветствовал его «Ирэн».

ПЬЕР – Но тот спектакль означал конец, а наш сегодняшний – начало! (встаёт, поднимает руки, приветствуя зал, который отвечает ему  — Пьер! Америка! Париж!) Наша жизнь тесно переплетается с нашими делами. Одно и то же чувство породило во мне решимость доставить оружие сражающейся за свободу Америке и создать пьесу с Фигаро и Керубино. Победа под Сараготой и победа вот здесь в Париже – это плоды с одного и того же дерева. Я не совсем догадывался об этом, но вы, народ, открыли мне глаза, вы сказали, что мир изменить можно и не стреляя, а смеясь, так, как вы смеялись здесь. А кто помог нам, мне и вам, кто помог в этом?

В ложе к Шарло входит король Луи, раздаются шикания и шёпот: Король! – Королева! — А рядом кто? — А это крупный богач, не знаешь? — Ну, кто он, кто? — Да Ленорман, Шарло зовут его. — Советник короля, что ли? – Туанетта садится впереди Луи и Шарло, музыка прекращает все реплики.      

(указывает в сторону короля) С нами наш король, сир Луи! Сегодня в честь рождения нашей принцессы мы, все здесь вместе! единым народом! (с нарастающими аплодисментами народ поворачивается к королю)

ШАРЛО – (в себе, под направленным на него светом) Лицемер. Хочу встать и уйти демонстративно, но продолжаю сидеть и отравлять ядом ненависти кровь свою и сердце. Убить его? Это просто, но тогда умрёт и она. Нет, Дезире, живи. Эти слепые телята ещё ничего не поняли. Они принимают это как занятную водяную пантомиму. А ведь это начало большого потока. Ничего, я и здесь сдержусь. Ведь зритель не мой, твой, Дезире, и сорвись я с протестом, меня растерзают прямо перед тобой. Я растерян. Но король в улыбке. Я поддержу его, ведь этот зал ещё не вся страна, Дезире. Хотя я уже предчувствую гибель свою с гибелью всего, что делало жизнь заманчивой для меня и для людей моего круга.

Зал взрывается: Наш Пьер! Пьер Бомарше! Да здравствует наш Пьеро, освободитель Америки! (скандируют) Фи-га-ро! Керуби-но! Бомарше, Америка, Париж!

Что ж, вот теперь, прощай, моя–не моя Дезире.         

ФИГАРО-АКТЁР – (выходит сбоку, чуть отодвинув занавес, у края рампы собирает зал, вскидывает голову, с гневом и страстью в лице, поднимает руки, сжатые в кулаки, и тихо – в тишину зала, со вздохом и стоном) Мы одинаково отстаиваем интересы угнетённых и буржуа. Но, о, эти знатные господа-буржуа, ведьисточник всех наших несчастий — их жадность. Они обезумели от жажды иметь, иметь, иметь… О, если бы кто-либо из этих вот господ попался бы сейчас мне в руки…

В зале вскакивают с мест, неистово хлопают

ГЮДЕН– (громко) Смех Парижа стреляет точнее оружия Америки! Парижане, мы, смеясь, изменим мир! Да здравствует Луи-король!

Народ встаёт, аплодирует королю, выкрикивая: Смеясь, изменим мир! — Да! — Верно! — Да здравствует король Луи! — Дезире начинает песню Керубино, зал подхватывает

ШАРЛО – Этой черни только позволь: пойдёт против честных буржуа и лишит их собственности. Моя неприязнь к черни в гневе от их заразного хохота. Не слышится ли вам, сир, этот грохот аплодисментов на каждую мятежную реплику этого Фигаро, как прелюдия к штурму Бастилии?

ЛУИ – (встаёт, в зал) Согласен: это чисто по-французски: Смеясь, изменим мир. Я дам распоряжение и помогу «Театру Франсе» водрузить рядом с бюстами наших поэтов: Корнеля, Расина, Мольера… Вольтера… и бюст Бомарше.

                                                                Взрыв аплодисментов

ШАРЛО – (Луи) Сир, вы действительно водрузите бюст этому лицемеру-шутнику-злодею?

ЛУИ – Да, мосье Ленорман: бюст ни злословить, ни смеяться не умеет, а вот сам шутник развлекать станет публику другую, ту, что в Бастилии.

Пропустив вперёд королеву, они, довольные друг другом,  уходят, один за другим. За ними шлейфом – стихающий шум покидающего зал народа.

ГРЕТА ВЕРДИЯН