ЛИТЕРАТУРА
Памяти Агаси Айвазяна
ГРЕТА — Агаси, ты всё видел: посидели люди хорошие, поговорили и ушли. Покрутилась я одна по комнатам, посмотрела в глаза твои на автопортретах, такие изнутри разно-одинаковые, поныла, повыла: и всюду ты, и — нет тебя… Открыла наугад… на столе моем… Даниела Варужана… — „После пира“…
… Зал обезлюдел, все ушли, и лишь стоят
Пылая, факелы безмолвные вдоль стен
И на столы опустошенные струят
Потоки крови из своих горячих вен.
Смотрю: и на нашем столе — высокие красные свечи…
Открываю другую книгу, Амо Сагияна — «Стихи о свойствах и спутниках»:
Я зренье издавна считал
Своею сильной стороной…
… Но лишь закрытыми глазами
Могу я видеть жизни суть…
Вот так. Он, наверное, yже встретил тебя там. Говорите, небось, об этом: о сути жизни, о сути смерти… чтобы не уноситься от Амо к твоим спутникам и в твои свойства, я наугад открываю третью книгу: А.Стриндберг, рассказы, 1912 года издание, ты любил приобретать старину, тут-то, думаю, ничего с тобой не свяжешь. Но что это? Читаю: “… увидел перед собой новую дилемму, которая была трудна для решения… и разрешить её он не мог”. Вот так, всё сходится. На протяжении наших с тобой лет разговоры вкруг такой дилеммы как жизнь и смерть мы не раз заканчивали одним: мы замолкали и, глядя друг другу в глаза, разводили руками, я говорила: “Се ля…” а ты, улыбаясь движением усов, поднимая вверх указательные пальцы своих красивых длинных рук, продолжал — «ви»…
Когда тебе исполнилось восемьдесят, ты, уже больной, вдруг спросил, протянув мне открытые большие ладони свои:
АГАСИ — Осталось два? Ты сказала тогда именно столько, восемьдесят два, почему? ГРЕТА — Когда?
АГАСИ — Давно. Только познакомились. Ты сказала, что у меня „рука гения и любовника“. Мне это понравилось, и что проживу 82 года. Тогда я принял это, показалось – немало!
ГРЕТА — Бог знает, как это у меня получается, потом думаю, но ничего не понимаю.
АГАСИ — Бог — это явление очень серьёзное. Когда говорим о Нем — умаляем, сбиваемся на предметность, каковы сами мы, люди. Нашей маленькой круглой головой хотим постичь бесконечность. Как же кругу понять бесконечность?
ГРЕТА — А ее и спираль не понимает. Христианство утверждает бесконечность бессмертием душ, обитающих в ней.
АГАСИ — Ты веришь в бессмертие?
ГРЕТА — В бессмертие души — да. Я видела душу мамы… видела, как она покинула её. Такой желтенький комочек с полкулака, пушистый, с лучиками… миг один, протяженностью с моё „ах!?“ — и всё… и рот у мамы обвис.
АГАСИ — А если смерть от насилия: подушкой лицо накрыли, рот закрыт — как уйдет она, душа, как улетит?
ГРЕТА — Не думала, не знаю. Но душа сама знает: гибкая, она увернется, свернется — взовьется.
АГАСИ — В человеке всё так гармонично, всё так спланировано, так согласовано, ты не удивляешься?
ГРЕТА — Очень и бесконечно. Рука Судьбы — на всем. Даже если что кажется запутано и сбивчиво. И не только человек, сама жизнь его спланирована. Всё, что происходит со мной, я воспринимаю как уроки Бога. Значит, и заблуждение моё, ошибка моя были нужны мне с некоей нравоучительной целью. И я благодарю Бога за каждый урок.
АГАСИ — За неизбежный — пожалуй. А если случайный?
ГРЕТА — Всё равно: одно есть в другом.
АГАСИ — Снова читаешь Шопенгауэра?
ГРЕТА — Перечитываю время от времени. Часто с ним, с Артуром, беседую.
АГАСИ — Так он, пессимист и фаталист, сам третей, он третий сейчас с нами?
ГРЕТА — Может быть. Я, как он, тоже бьюсь о противоречия. Многие мысли его разделяю. Настолько, что не знаю, где сама говорю, где с его голоса. Но я оптимист. Хотя и фаталист тоже. И встреча наша с тобой, думаю, была фатально неизбежна.
АГАСИ — Не говори, как все женщины, это пошло, тебе не подходит. Я сам это знаю. Посмотри на карте судьбы, как ты говоришь, на ладони моей — есть ты? Посмотри внимательней: может, пару лет мне еще добавишь? Всего-то чуть-чуть, мне бы хватило…
ГРЕТА — Восемьдесят два. И чуть-чуть есть. И я вот… рядом.
АГАСИ — Ладно, поживем — увидим. Разные мантики — не моя стихия, но интересно. Попытка проникнуть в Необходимость у меня отсюда, от круга моего, от головы…
АРТУР — И я тому свидетель. Попытка она и есть попытка. Фатализм — это вера в неизбежность предначертания. Оба вы привержены к фатализму. И к обыкновенному и к трансцедентному. Обыкновенный фатализм ограничивает вас теоретическим познаванием, а трансцедентный ведет по жизни от опыта к опыту, и каждый случай имеет свою форму и содержание. Внешне — вроде бы чистая случайность, но у неё есть невидимая внутренняя необходимость: в ней заключен нравственный урок. А судьба человека в целом отдана его характеру.
ГРЕТА — Посей характер — пожнешь судьбу?
АГАСИ — Это о самовоспитании, самоконтроле, о попытке изменить себя, чтоб изменить судьбу.
АРТУР — О попытке, верно. А я — о характере врожденном, рефлекторном: как черепашка, не видя воды, выбирает верное к ней направление?
АГАСИ — Так и человек, он инстинктивно действует сообразно своему характеру.
ГРЕТА — Горбатого и могила не исправит?
АРТУР — Таинственный внутренний компас ведет человека.
АГАСИ — Внешние обстоятельства иногда сильнее человека. Мало, что он изначально страдает, он еще и впадает в сильную зависимость от Случая.
ГРЕТА — Избавь нас, Боже, не только от сумы и тюрьмы, но избавь нас от нечаянного попадания в чужие игры, в их скоррумпированные действия, правила которых беспринципны, бесчестны и букве закона не подвластны.
АГАСИ — Я замечал: есть поразительная противоположность между собственным выбором человека и внешним вмешательством события-Случая.
АРТУР — Есть и их совпадения. Это темное обстоятельство. Даже неверящие в Провидение иногда вздрагивают. Размышления об этом похожи на шаренье и щупанье в потемках: вроде и чувствуешь, что что-то такое есть, но не знаешь, где и что именно.
ГРЕТА — Часто в растерянности мы говорим: “Все к лучшему, кто знает, может, это на пользу”.
АГАСИ — Это — в утешение… от безвыходности.
АРТУР — Слабое утешение, — так тоже говорят. Миром правят два тирана: Случай и Заблуждение; человека то и дело кидает от одного к другому.
ГРЕТА — Но у человека есть еще и мудрый советник — сама природа. Она часто подсказывает, предвещает, предупреждает.
АГАСИ — Ты еще и мистик…
АРТУР — Нет, магнетическая сомнамбула: человек, одаренный внутренним зрением.
ГРЕТА — Одаренность, она в подкорке, в подсознании. Её мало иметь, её надо самому развивать. Все сигналы извне я воспринимаю умом: его внимательностью к голосу природы. У каждого есть ангел-хранитель. Он часто общается с человеком посредством разных живых существ. В моей жизни это были воробьи, змеи, пауки и мыши. Не знаю, зачем они предупреждали меня о предстоящей беде или неприятности: ведь все равно возможности избежать или смягчить то не было ни в их, ни в моей власти?
АГАСИ — Во всем свершающемся есть строгая общая необходимость. Твой ангел, очевидно, охраняет интеллект твоего „я”. Подготавливая тебя к событию, он отводит тебя от суеты человеческих взаимоотношений: сберегает твой главный нерв в мозгу.
ГРЕТА — И твой — тебя… я помню, я видела, как вздрогнул ты, когда в Германии, в парке, два белых гуся, игнорируя меня, стоящую рядом с тобой, шипя, вдруг уцепились за тебя и тянули за брюки в воду… “Фалькенштейн” ты написал тогда, в 2002 году, об этом.
АГАСИ — Я думал, что смерть, как и жизнь, у каждого уникально своя. Но мы биологически штампованы: и жизнь, и болезни, и смерть — на всех одна…
АРТУР — Ход вещей только представляется чисто случайным, на деле же он подчинен глубоко сокровенной необходимости, для которой отдельный и частный случай — лишь простое орудие.
АГАСИ — Однако, разница между человеком и человеком порой значительнее, чем между человеком и разными видами животных. Человек для чего-то одарен и умом, и разумом: умом он созерцает все реальное, разумом заглядывает по ту сторону реального, и тогда задаётся третьим вопросом: «Зачем?»
ГРЕТА — «Умный», «разумный», «мудрый», «гений» — ? «Глупый», «дурной», «пустой» «никакой» — ?
АРТУР — Выходит так. Но одним вопросом они задаются все одинаково: “А что там, по ту сторону смерти?”
АГАСИ — Смерть — муза философии. Абсолютного мнения о ней нет. Я тоже то понимаю её как абсолютное уничтожение, то принимаю, что мы бессмертны.
АРТУР — Учение о Предопределении есть существенная принадлежность Христианства. Нравственное начало в человеке оно ставит очень высоко, настолько, что призывает к умерщвлению плоти. Другие опускают молодость до сатанизма. Я же утверждаю, что могучая приверженность к жизни биологически слепа и неразумна.
АГАСИ — У животных, согласен; у человека — приверженность эта могучая: не просто к биологической жизни, она в привязанности его к своему времени, своему пространству, своему окружению. Ему трудно и жалко расставаться со своей страной, своей семьей, своим домом, своим делом, своим единственным человеком…
АРТУР — И все же возвышенным и благородным я назову человека, идущего к Смерти мужественно и равнодушно.
АГАСИ — Мужественно, да, — куда деваться? Но равнодушно? Нет. Жажда жизни, биологической, творческой, реальной и вечной… есть ядро сущности человека.
АРТУР — Но это хотение жизни, эта воля к жизни инстинктивна, беспознавательна, слепа! Почему жизнь, горькая, короткая, с неизвестным будущим, всё же имеет значение высшего блага? Познание ответа укажет на бесцельность жизни и поможет побороть страх смерти.
АГАСИ — Страха смерти, как дела одного мгновения, нет. Это состояние весьма основательно сформулировал балагур Эпикур: ”Смерть нас не касается: когда мы существуем — нет смерти; а когда есть смерть — нет нас ”. Когда ж её пугаться? Разве что в “тяжелой и продолжительной болезни”, в постоянной борьбе нашей надежды с нею?
ГРЕТА — Пугаемся в промежутках между „есть” и „нет”. Инстинкт самосохранения — от постоянного страха смерти. Человек параллельно думает о жизни и смерти изначально. Они перед ним всегда, на расстоянии вытянутых вперед рук: справа — жизнь, слева — смерть. Каждый по-своему общается с ними. Соответственно поступают с ним и они.
АГАСИ — И никакого одиночества: есть постоянные компаньоны… в диалогах с ними и меня позабудешь…
ГРЕТА — С тобой — в диалоге о них; в диалоге с ними… сейчас — о тебе. В схеме познания всегда пытаешься найти первопричину. Как реставратор, слой за слоем, пока не дойдёшь до первого варианта. Как очевидна тогда ничтожность суетных напластований во взаимоотношениях. Наивность гения: знать высокое и в противостоянии с противоположностью бояться самого себя; знать о «суете сует» и тяжко вынашивать свои секреты, боясь откровенности перед самим собой, а пуще перед другим, другими. Насколько спокойнее было бы в доме, исповедуйся гений в жизни, а не в смерти. Характер дает Природа, дает, как каркас для скульптуры, а жизнь — скульптор, она закидывает этот каркас комьями всего…
АРТУР — Жажда жизни или воля, как это я называю, уравнивает нас с животным миром и даже еще дальше к низу. Но что возвышает человека над ними и человека над человеком так это — Познание! Человек познающий выше человека хотящего. Любое наше проявление должно сводиться к познанию и по возможности им ограничиваться. Человек хотящий, в аффектах своей воли: в гневе, радости, ненависти, страхе — не обузданный познанием этой воли, даже будь он величайший гений, становится равным самому пошлому из сынов земли.
АГАСИ — Познание над всеми движениями воли парит повсюду у Шекспира, особенно в его Гамлете: познание в нем возвышается до той Абсолютной Тишины, в которой растворяются и все стремления воли и сама воля… и трагедия становится… высокой!
АРТУР — Интеллект определяет всё: человек бывает велик или мал, смотря по обладанию определенным мировоззрением. Если энергия его интеллекта ослаблена, то жизнь его мелка и быстролетна настолько, что и не стоит гнаться за наслаждением, богатством, славой. Прозрев всю пустоту и ничтожность жизни, познание отказалось служить его воле. Такой взгляд на жизнь называется имманентным. Противоположный взгляд — трансцедентный: жизнь представляется интеллекту такой долгой, трудной и содержательной, что он погружается в неё всей душой, надеясь в лабиринтах хода её суметь провести свои планы. Познание освещает ему предметы хотения и озаряет пути к ним.
АГАСИ — Каждый принимает конец своего кругозора за конец света…
АРТУР — Это так же неизбежно, как глазу — линия горизонта, где будто бы сливаются небо и земля. Смириться надо и с тем, что каждый меряет мудрого своею меркой, своим заурядным аршином. Между тем мудрость — не возраст, то есть не банальное сочетание теоретического и практического: мудрый думает и поступает по верным правилам, даже не зная никаких писаных правил. Первоначальные концепции в нем прирожденны и самобытны.
АГАСИ — Мудрость есть совершенное знание всего в общем. Оно всецело проникает человека и повсюду руководит его действиями и поступками. Даже в молодости, когда воля легко сбивает с толку и мудрого…
ГРЕТА — Мы живем в «этом мире», а уходим в «мир иной», живем на «этом свете», а отправляемся в «свет другой». А ведь всё-таки «этот мир наилучший из миров»?!
АРТУР — А я нахожу его наихудшим из всех миров.
АГАСИ — А я совершенно точно знаю, что других миров не знаю; что я был заслан в этот единственный и жестокий мир для страданий и Бог знает, для чего еще. Но я не готов оставить его без себя. Разве что утешиться Пантеоном…
АРТУР — Мир этот, Свет этот был без тебя и до тебя и будет без тебя после тебя. Небытие до рождения и небытие после смерти ничем не отличаются.
ГРЕТА — Но между ними каждому дан свой отрезок во времени и пространстве: от точки Р. до точки С. И каждому дана задача: определить форму этого отрезка и наполнить его своим содержанием, пригодным однако и для окружения. И Пантеон утешит, и, даже если период Воскрешения не будет всеобщим, как знать, может, на Землю разом вернутся все лучшие её дети? И вы узнаете друг друга, и бесконечность до вас не покажется ужаснее бесконечности после вас.
АРТУР — Яме, бог смерти у индусов, имеет два лица: одно страшное и пугающее, другое благодушное и радостное. Смерть — избавление от кошмара, когда жизнь — только наблюдение, как в страданиях болезни разрушается тело, обитель души.
АГАСИ — Пока надежда подпитывается сознанием, мысль о добровольном уходе — в подполье. Мой возраст — весь в хотении жизни! Моя Воля еще хочет работать: в кино, в театре, за мольбертом, за компьютером… сколько я еще могу! Дай выбраться из этой «тяжелой и продолжительной болезни», дай, Грета! Какой праздник я тебе устрою… их у тебя со мной было мало, да? Только не говори банально: что я сам тебе тот праздник… который всегда с тобой.
ГРЕТА — Но это истина. Я благодарна нашей Судьбе: ты был моей социальной защитой, а я твоей — бытовой.
АГАСИ — Был? Врачи тебе что-то сказали? Ты скрываешь?
ГРЕТА -Я имею ввиду все наши годы. Сегодня 14-ое ноября, среда, через полтора месяца — Новый год, и нам с тобой — 24 года…
АГАСИ — Отложи праздник на год, на наши 25-ть… дай холод на голову… болит, очень болит… болеутоляющее не надо, не помогает больше… что-то с глазами… у тебя тоже всё двоится? И разноцветные шары летают? И с голосом что-то, чувствую, не могу разговаривать… может, я уже ухожу? А ты остаешься? Без меня? Я плачу… ты и спасти меня не можешь, и уйти со мной не хочешь…
ГРЕТА — Не я решаю, Судьба…
АРТУР — Воля воплощена в теле, а оно разрушено болезнью… в этом ужас смерти.
ГРЕТА — Ужас — в разрушении сознания… оно мучительно удлиняет жизнь…
АГАСИ — Не слышу, чего вы шепчетесь, говорите громче… о чем сожалела мать твоя, скажи?
ГРЕТА — Мама… в 54 года… она указала на окно, откуда виднелись небо синее и зеленая ветка дерева, и сказала: „Вот этого я почти не видела”.
АГАСИ — А отец?
ГРЕТА — Отец… после Сумгаита и трагедии бакинских… со-бы-тий? Всего лишь? уже здесь, в Ереване, в свои 84 года наслаждался общением с родственниками. Сожалел, что сорок лет „не по тем улицам ходил, не с теми людьми общался”.
АГАСИ — С городом… расставаться… жаль. По Армении я с Арманом много ходил! И с тобой, ты помнишь? По Еревану ещё бы с Нареком походить! С Таманяном рядом, надеюсь, буду, и с Комитасом… увижусь… послушай: новый сюжет, рассказ, дай ручку… “Антиутопия”… 2040 год… если на армянском еще говоришь, читаешь — на пользу и в радость тебе наследие мое»… жаль оставлять кино, театр, мольберт, тебя… плачешь? Зачем? Тело мое умирает… а я… я не ухожу…
АРТУР — Познающая часть его уходить не хочет… прялка остановится, но пряха-то — жива. Душа в творчестве переживет прах тела и останется в общей Силе, действующей в тысяче явлений, так что, прежде чем презирать Смерть, надо научиться её познавать.
АГАСИ — Смерть — великое поучение Природы. Она внушает, что жизнь продолжается в других… я продолжусь сам в себе… в своем имени, закрепленном содеянным трудом.
АРТУР — И в своем слоге: он — физиономия ума и духа твоей личности, так же как национальная физиономия есть язык, на котором эта личность пишет.
АГАСИ — Эгоизм заключается в том, что человек существует исключительно в своей собственной личности. Сорок лет я старался себе этого не позволять, потом испугался: ничего так не успею, а должен, раз дано… и вернулся к себе. Путешествовал вокруг себя… есть в нас нечто, что не может быть разрушено смертью.
АРТУР — Следовательно, рождение не есть начало нашего существования? И это самое Нечто откроет путь и к будущему существованию?
АГАСИ — Сие есть тайна за семью печатями. Я ничего не помню из жизни до рождения. Готов сказать: ”я всегда был” и “я всегда буду”. Наше время — “вчера, сегодня, завтра”, а божественное — одно, неразрывное… потому мы были, есть и будем. Но мне бы лучше сейчас! Я, кажется, только начал. Я согласен на болезнь, с этой “грушей” из легких, и с этой тростью. Только бы сейчас, еще хоть пару лет, мне всего-то 82, я еще могу, душа просит дела! Сделай же что-нибудь, Грета, прошу тебя, очень, спаси меня! Ну, не плачь, не плачь. Я сам плачу, и этим плачу. Кто это? У нас гость? Кто у нас новый дома? Как никого? А этот вон, стоит, человек с чемоданом… не видишь? Да вон же… сидит… на чемодане…
АРТУР — Во всех своих делах мы желаем конца, ждем его с нетерпением и рады, когда дело готово… только генеральный конец, конец всех концов, желаем мы обыкновенно отсрочить как можно долее.
ГРЕТА — Так мы и делали… впервые лгали друг другу, высказывая надежду на выздоровление… побыли ещё вместе…
Родной ты мой, не скажешь мне больше: “Об этом не надо словами”, а я не смогу сказать тебе глазами и всей собой, как я тебя люблю! Связь у нас новая: молчаливые мои, в звук протяжные слова-мычания… маюсь, и то и дело говорю не тебе уже, себе — как я люблю тебя, люблю тебя!
Я докончу дела земные: долги перед тобой, собой, детьми и школой нашей, а потом… у тебя еще будет возможность сказать мне то же самое: ведь мы увидимся!
Молодые, взявшись за руки, мы спустимся по лестницам Каскада, постоим возле Таманяна, пройдем к Лебединому озеру, задержимся у Бабаджаняна, выйдем на Северный проспект — гений Нарека, дойдем до дома Ларика — я помашу окнам его, пойдем полюбоваться и погордиться чудом Джима, и… снова разойдемся? Ты — на улицу Сундукяна, я — на улицу Комитаса? Разойдемся, чтобы снова искать и находить друг друга!?И снова: без слов, глаза в глаза, улыбка в улыбке и рука в руке… мы спустимся в Разданское ущелье, так счастливо ощущая присутствие друг друга: походить, поесть туты, поулыбаться Небу, поблагодарить Землю, попросить прощения за себя и за всех, и радоваться, очень радоваться Жизни… и так без конца в любимой тобой Бесконечности… до встречи, Родной.
04. 01. 2008 г.