ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
ФРЕСКА ТРЕТЬЯ
ВОСКРЕСИЛИ
Не надо. Не возвращайте меня
Опять — к сырым и диким ветрам,
К ночным вокзалам, полным огня,
К морозным лицам, глядящим из рам
Заиндевелых мехов… в плывущий мазут
Приблудных станций, где запах тьмы…
Меня на каталке
Пускай увезут
Мне не надо
Жизни взаймы
………………………………………………….
…но вошла игла
Под кожу мою!
И на краю
Сознания — я кожей поняла,
Печенкой, плотью наглого накала:
Опять на белом свете я жила!
Опять? А разве я переставала?!
И врач меня по имени кричал,
Тугие вены настежь открывая!
И в синий искалеченный канал
Лилась судьба — кровавая, живая!
Я поняла, что все — уже со мной:
Рубцы путей и чернокрылый ветер,
Горячий Мiръ, и ситный и ржаной,
Что ненавистью на любовь ответил!
Мiръ — сухарем — в изморщенных горстях!
…и я лежу, огрузлая, седая,
Навек реаниматора крестя
И к скальпелю губами припадая.
***
Я хочу собой будущее пронзить.
Я хочу стать стрелой Пересвета, Осляби,
Чингисхана. Хочу дождь последний пить
Во сраженьи, когда разверзнутся хляби.
…просто будущее, слушай, так просто убить.
Никогда не желай стать ни стрелою, ни луком.
Ни волчицей, под звездами плакать-выть
Над чужой погибелью, неизлечимой мукой.
Вынимает душу сиротий тот, волчий вой.
Это сны войны бьются в крошево у изголовья.
Ты пойди босой по разбитой мозаике — в бой.
Ты моли у Бога остаться самой собой,
Чтоб убогой паломницей
все хромать, брести, ползти за любовью.
ЧЕРНЫЙ КОРИДОР
В метро, трамваях — оглашенный хор.
Заснешь — а пот холодный — твой венец.
Мы все пройдем тот Черный Коридор.
Качаясь. Воя. Из конца в конец.
Мы пролетим — тот коммунальный, тот
Вокзальный, тот кабацкий, тот чужой,
Последний тот, когда, распялив рот,
Лишь воздуха востребуешь душой.
Последней тьмы дощатый Коридор.
Лечу, и задыхаюсь, и хриплю.
Ворую жизнь.
Я самый жадный вор.
Я больше жизни
эту жизнь люблю.
Как бешеная, в черноте лечу.
Из тьмы — что самоцветы — сонмы глаз.
А дальше — свет… Я дальше не хочу!
Пускай во тьме — да только среди вас!
Пускай во мраке, в заводской грязи!
Пускай в бараке!
Пусть не по плечу
Мне нищий Мiръ — останови! спаси!
И сохрани!
я дальше не хочу!
Сужается дегтярное кольцо.
Кончается мне отведенный срок.
А дальше — свет.
И мне глядит в лицо
Осмеянный,
Оболганный мой…
……………………………………………………..
…Бог
Вот я — перед Тобой
Ты еще не видел меня нагой
Я не красавица
берет меня стыд
Гляди — грудь детьми выпитая
висит
Неужто горела подо мной
любовная постель
Это корабль
он подло сель на мель
Это старый зверь
ему давно пора
Под выстрел
да любима зимняя нора
Да снова на брюхе где ребра торчат —
Мертвые сосцы
для мертвых волчат
А я ползу по насту
а я еще скулю
А я еще живу
а я еще люблю
А я еще Господи
пред Тобой сою
Больничная голая
дыша как в бою
Прошла я Черный Коридор
из конца в конец
Дай мне в награду
Мой детский леденец
REPAGULA
Репагула:
граница…
нет! это переход!
Молодец, садись, пять.
Не сажайте!
Я хочу стоять.
Я хочу говорить.
Я хочу — понять.
Все на свете есть переход
Переход жирной спячки — в широкий полет
Переход живота в круглый сугроб
Переход гвоздей в рассохшийся гроб
Переход плода из утробы — во вне
Я уже — в тебе
ты уже — во мне
Любовь — это самый страшный переход
Когда обратно никто не придет
Переход нежной мысли в грубую брань
Переход по распутице в раннюю рань
Из деревни в город — там знанье трущоб
Из города в деревню — там воздух есть еще
А какие еще примеры
перехода из неверия в горячую веру
ты вечная двоечница можешь назвать
Поклонюсь тебе истинно исполать
Репагула собаки — в человека
А человека — в волчью ипостась
Репагула когда клюкой калека
Двадцатилетний мерно месит грязь
Репагула — на кухоньке детсада
Заместо соли из пакета — яд
Когда выходят люди вон из ряда
И на ветру перед вождем стоят
По первой ли четвертой группе крови
Синеющему телу под жгутом
По паспорту со штампом наготове
И резусу с тире или крестом —
Не разберутся все кардиограммы
Когда я в ноосферу перейду
Разлепятся сухие губы: мама
На простынях в пожизненном бреду
Распято тело не мое — царицы
Одышливой чей локоть — острый нож
Цветные тыквы храма над Столицей
Я умираю
я прошу напиться
А мне кричат: нельзя а то умрешь
***
Не уходи… побудь со мною… еще немного… обними…
Мы просто ночью ледяною немного побыли — людьми…
А то ли боги, то ли звери… то ль бесами пребыли мы
В мирах позора и потери, в безумных пропастях зимы…
Не уходи!.. побудь со мною… а я побуду так — с тобой…
Я кипятка врата открою, и чайник запоет глухой,
Свисток завоет, ветр заплачет в парчовом, инистом окне —
О сладостной слезе горячей, и о тебе, и обо мне…
Зачем тебя я полюбила?.. так больно, что и не смогла
Забыть — до стона, до могилы… и шьет морозная игла,
Сшивает крепко наши судьбы, кладет межзвездные силки…
А завтра День настанет Судный… а валенки мне велики…
Зима… великие морозы… Гиперборея за окном…
Зима… и пихты, и березы… все поцелуи станут сном…
Объятия все станут бредом… и мы по Мiру побредем —
По заметеленному свету… между пургою и дождем…
Серебряная Мангазея… сереброликая Луна…
Сходя с ума, от слёз косея, любовь, я у тебя одна…
Ты обними меня до срока… до той иконы, что — на грудь…
Не уходи… побудь немного… еще немного… хоть чуть-чуть…
МАТРИЦА
Программа программа всего лишь заклятье
Пред зеркалом меряю старое платье
Освенцим Треблинка я так исхудала
Дрожу под колючим в ночи одеялом
Программа программа война надо в школу
А школа закрыта закрыты престолы
Закрыты все праздники и лихолетья
Ребенок я зри мне так близко до смерти
Читать сверху вниз или справа налево
В ночи бормотать: Богородице Дево
Я матерь моя на больничной гулянке
Я бабка моя просто с Волги крестьянка
Я всеми забыта я с баржи девчонка
Я рыбу ловлю я сожгу похоронку
В подтопке
я выставлю зимние рамы
Ах все это было
программа программа
А Бог — он назначен
А дьявол — назначен
О воле последней старухи судачат
Сегодня сказали по радио: взяли
Мы Киев а сколь полегло не считали
Майданек Дахау и все Равенсбрюки
Я в печь надеваю солдатские брюки
Я матерь Мария
заместо девчонки
Я в камеру с газом
спасаю ребенка
Ведь это же смерть себе в уши ору я
Ведь я же умру где украсть жизнь вторую
А мне говорят: все сияет в Писанье
Желанье прощанье прощенье дыханье
Читаю любовь Книгу Книг я читаю
Я в речи сбиваюсь я в печи сгораю
Зачем мы живем и зачем нас так много
Зачем мы себя защищаем от Бога
Так близко звучит Он мажорною гаммой
Ломаются пальцы сгорает программа
Расстреляно тело — душа на свободе
Разгульная песня зимой при народе
Прости Ты грехи мои дай мне усладу
В любви умереть
ничего и не надо
Мне боле
ни воли ни ветра ни боли
Господь на Кресте не остави мя что ли
Возьми мя под купол Эдемского храма
А шепота хоры: программа программа
Всё так заповедано все увидали
Что будет с тобою в конце и в начале
Пророки
они тебе жизнь прохрипели
На нежной сиринге на тощей свирели
И так ты живешь как они разыграли
По нотам кровавым по клекоту стали
По бомбам по вою налетов по взрывам
Все спели девчонке
о детстве счастливом
Старухе в зеркальной шлифованной раме
Живой запятой в междузвездной программе
Морщины по лику война по ланитам
Слезами давно все родные облиты
Могилы забыты
я кожа и кости
Сегодня придут запредельные гости
Мы часа не знаем слепые
узнать бы
Пред зеркалом меряю старое платье
Тот матушкин ситчик смешной довоенный
С воланами в сборку святой сокровенный
С отцом в этом ситце — на танцах крутилась
Программа рисунок оставь сделай милость
На легкой источенной временем ткани:
Разлезется в сеть под моими руками
В легчайшую праха нежней паутину
Я даже за смертью тебя не покину
Свеча молодого веселого храма
Любовь — из военной березовой рамы
ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Чистый стол. И Чистый понедельник.
Хлеб Псалтыри подношу к устам.
Время, ты бандит, слепой подельник,
Ты убийца, бесноватый мельник, —
Что же будет ТАМ?
Я не верю в вихрь потусторонних
Наваждений! в зарево причуд
Замогильных!.. в колкое вязанье
Кладбища… кресты — как на вокзале,
На перроне — ожидальный люд…
Только свет. Ни вопля, ни движенья.
Хор поет Смиренье, Воскрешенье.
Страшного Суда
Не дождусь, по службе повышенья,
Боже, никогда.
Всякий врет: я спица в колеснице!
Катятся и исчезают лица.
Каются затверженно уста.
Мой народ умрет и возродится.
Так судьба проста.
Мой распятый, опочив, воскреснет,
Обочь заклинанья, обочь песни,
Спетой всей толпой.
Бога на земле, во мгле, наместник,
Солнце — под пятой.
Грязь, и лед, и сукровь — под стопою.
Мой родной народ! Нас только двое,
Ты огромен, я —
Скорлупа в ручье, моряцкий тельник…
Пост великий. Чистый понедельник.
Выдох бытия.
Но вдыхаю! До небес — вдыхаю!
Всей водою вешнею сверкая,
На пирушке тайной, впопыхах,
На излете жизни жаркой, длинной
Каюсь я, старуха Магдалина,
Во глухих грехах!
Рыболовна сеть морщин корявых!
Каюсь в том, что целовала славу!
Торжество голубила стократ!
Каюсь, что растаял след кровавый —
Не вернешь назад!
Только небо чисто распахнется.
Только мой Господь мне улыбнется —
Звоном ключевым со дна колодца,
Нитью по канве.
А до Пасхи… сколько лет до Пасхи?..
Тихо тают детские салазки
В нежной синеве.
Встреть меня в зените, милый Боже!
Встану на колени — и во дрожи
Щиколки Твои я обниму!
Поцелую зимними устами…
Земляными, зольными перстами…
Так шепни мне, что ТАМ будет с нами,
Перед тем, как мне шагнуть во тьму.
ПУШКИНСКАЯ ПЛОЩАДЬ
Птички-пеночки — клювик… павлиний юнец…
Ветер пламенный бьет из-за спин…
Вот старуха, чьи руки в созвездьях колец
Дышат маслом для швейных машин.
Дышит памятник призрачно и горячо…
Голубь тихо слетает с небес
На печальное, бронзы зеленой, плечо,
На волос металлический лес.
Он глядит, бедный Пушкин, он вечен уже,
На толпу… на любви круговерть…
Он стоит темной бронзой на том рубеже,
Где сражаются память и смерть.
Оплетает толпа утлый кинотеатр.
Хлеба, зрелищ!.. не много ли нам?
Мiръ в оскаленных сплетнях себя растерял.
Остается пойти по стопам
Этой девочки в драповом жалком пальто,
С изможденной поноской, где хлеб
Да консервы дрянные; которой никто
Не расскажет движенье судеб;
Что лягушек-двойняшек назавтра родит,
Проклиная отца их, страну,
Где волчиная лампа в подъезде горит,
Освещая и Мiръ, и войну;
Что варить будет им геркулес на воде,
Маргарином — ожоги лечить,
Что пройдет по грязи, в колее, в борозде,
И в долгах, как в шелках, будет жить…
За тобой и пройду, дорогая душа!
Повторю сигаретный твой дым,
Брошь за грош, ах, цепляешь к плечу, не дыша,
И претолстые письма родным…
Махаона в сачке… и сорогу в садке…
Над деньгами отчаянный рев…
Мальчик Пушкин читает тебя налегке —
Только кровью веселой, без слов…
Ну, а ты томик с полки — в огнистую ночь,
В темень хвои смолистой тяни:
Ты ведь рыбка златая, ты царская дочь,
Сочтены драгоценные дни!
Сказка, елка! Ветвей растопырена тьма!
Украшенья в зените горят!
Золотые дожди… Конфетти кутерьма…
Серпантин, обреченный наряд…
Все шампанское выльют в бедняцкий бокал!
Все дешевое выпьют вино!
Дикий, дивный поэт… пули он все искал…
На дуэлях стреляться — смешно…
Вот еще один горький отметили год.
Жжется кладкой кирпичная клеть.
Ты, родная, не плачь! Ты святой мой народ.
На тебя только в небо смотреть.
И когда наше время изрежет твой лик —
Да и мой! — и наступит наш час,
Глянет сверху на старых нас
Пушкин-старик
Синей бронзой подтаявших глаз.
МОЕ ПИСЬМО АЛЕШЕНЬКЕ
Ах, Алешенька, Алексей Федорович, государь милостивый!
Соблаговолите прочесть, батюшка, склоните око ваше бессонное
К нацарапанным в отчаяньи, то сонно-медово, то в живости
Моим письменам, текущим рекою бездонною.
Вот пишу вам… округ себя жилище оглядываю потерянно:
Вчера — мантии-горностаи — тряпки на стуле — клубками кошачьими…
У метро торговала шапками… да рыдала немерено…
За то, что выжила — сундуками слезных алмазов заплачено…
Ах, Алешенька, вы-то там инок, в монастырьке, денно-нощно молящемся…
А вы ж еще молодой, на страсти зачем замок принавесили?..
Ко Господу подымаете душу свою… а у нас тут жизнь завалящая,
Зато настоящая: живем то задыхально, то пьяно-весело…
То самолет упадет, яйцом разобьется… то ляжет народ под выстрелы
Безумного отрока… а может, бандита хищного…
Вокруг беззаконье, а кто в грязи, те вопят: мы чистые!.. —
А кто обманул, сухим на брег выползает из хитрости…
Ах, Алешенька, где веры взять?!.. Научите меня стезе Божией.
Той Господней, узкой, петляющей, козьей тропочкой
По камням — пройти… на гору — взойти… по горю, по бездорожию…
Как по нитке — в цирке… пускай канатоходке в ладоши хлопают…
Я умею многое!.. я и детишек учить могу грамоте…
И щи варить… и капусту солить… крестьянкой-бабкой научена…
И мне, знаю, до смерти хватит блаженной памяти,
Что хранит звезды глаз любимых… вон, в ночи между тучами…
Жизнь — Господень день. Мы его переходим вброд, проклинаючи,
А потом, спохватясь, мелко крестим, будто ребеночка,
Вокруг себя, как в бою, обматываем огненным знаменем,
А это всего лишь алая, с золотыми кистями, полковая пеленочка…
Ах, Алешенька, детки мы все! Только детки! Таковы несмышленыши!
Удрученные ношей безвестной, крестной… коревым забвеньем испятнаны…
Восстающие… кроткие… голые… наглые… ненавидящие… влюбленные… —
Под конец жизни только плачем, ревем взахлеб от обид Мiра проклятого…
Ах, а мне бы — монашкой!.. Алешенька, внемлите, я овечка кроткая,
Я голубка белая… а солдаткой, плащ-палаткой быть вынуждена…
Я лишь нож кухонный над хлебами, мясами, селедками,
Режу-парю-взбиваю-мою, в тоске собакою вою, — да гляньте, собака вылитая…
У Вас в келлии, в дубовом столе, тихо спит моя фотография.
Это я снялася намедни в мастерской у Александра Карелина.
Я сим снимком, мил-государь, вас, кажись, развлекла, вам потрафила,
И вправду похожа на пса… вот чудеса… счастье зачернено… а горе забелено…
Я, друг милый, сердцем чую тьму, змею подползающую.
Чую: скоро умру. Буду флаг на ветру!.. на забытом празднике…
Вы узрите меня над толпой — ветер, с ног сбивающий,
Будет рвать меня и терзать во имя древней, красной радости…
Милый друг Алешенька! А вы-то за меня молиться будете?..
Хоть немного, молодчик, до песнопений охотчик, помолитесь ноченькой…
Я мой век насквозь прошла, крещена его страхом и бурями,
Хирургическая его медсестренка, блокадная доченька…
Рядовая в пилотке, сапер… нюх на мины остер…
иду по полю, еле слышная…
Справа смерть, слева смерть… думать не сметь…
лишь жизни видать зрачки бешеные, горящие
В небесах!.. если взорвусь — дело швах… не рожу детишечек…
А жизнь, ее ж надо сеять-растить… ведь она — земля настоящая…
Как там правильно кафизму Давидову читать-бормотать?.. подскажите-ка…
Виждь смиренье мое, и труд мой, и остави вси грехи моя страшныя…
Ах, Алешенька, вот пишу вам, а слезы текут, уж почти все и вытекли,
А текут все, текут, мои дожди над весенней пашнею…
Вы такой нелюдим! Вы как сизый дым. Все молчите, не шлете ни строчечки,
Ни конвертика… пусть с чистым листом… лист пустой вложите — в подарок мне…
Я старуха, Алешенька, а мне, старой, любви все равно так хочется,
Да не той, что — страсть, где навек пропасть, а той, где — умирают парами!..
Ах, нет-нет, не про вас!.. не наговор, не сглаз… Вы живите хоть век заоблачный.
Не убейте. Не украдите. Господа ради не возжелайте лишнего.
Только, милый дружок, за меня помолитесь… за мое раненье осколочное,
Да навылет… на том минном поле… под недреманым Оком Всевышнего…
За мою войну… за меня одну… одинокого, старого Ангела…
Вон машинка моя, «Рейнметалл».. начало начал — этот стук…
крючьями-пальцами-клювами долблю буквицы в крошево…
По снегов простыне… на небесном дне… ты меня не оставила,
Жизнь моя, в горсти… не держу, лети… закажите мне саван, чтоб дешево…
Всё вы знаете, что над гробом читать. Панихиду… сорокоуст ли…
Литию… всю любовь мою… этот снимок, что в ящике, в вашей келлии,
Водрузите на крест… вот мне будет честь… и затренькают птичьи гусельки
По весне, в тишине… спойте вы обо мне песнь царя Давида:
в любви… в веселии…
***
я люблю тебя уходящий
улетаю вслед за тобой
здравьем пышущий и болящий
и ледащий хоть волком вой
я люблю тебя вдаль плывущий
исчезающий за кормой
Белопенный призрак словущий
все зовущий домой домой
я люблю тебя повторяю
я люблю — и еще — люблю
я люблю — от края до края
стеклорезом — да по стеклу
я люблю на могиле плачу
фотография — под стеклом
мой стакашек бумажный зрячий
ну помянем — под ветерком —
всю любовь под крестом зарыли
а она воскресла — одной
лунной ночью во славе и силе
вон стоит у нас за спиной
РАТНИЦА
Вот те праздничны узоры, рассребрёный изарбат!
Как на славнейшей на Волге струги-яхонты горят.
Под светилом воссияют, наискось волне плывут!
Вот пылает Кремль без краю — ясен-красен, берег крут!
Ах ты острова-излуки, речки-старицы-ручьи!
Рассыпны пески — что руки нежны-ласковы мои!
Алым бархатом да шелком исподернут мой шатер!
Атаманша, взоры колки, лик пылает что костер!
Дело ратное, добыча… Криком ветер есаул
Разрывает: клекот птичий, порх синичий, битвы гул!
Ай ты времячко, ты буйно, кровушкой ты по ножу…
Я средь казаков шумливых молчаливенька сижу!
Гой еси вы, атаманы, братья ратные мои!
Не видал ли кто обмана девьей, бабьей ли любви!
Не обрящеши ли страсти! Не обымете ль судьбу!
Все одно схоронишь счастье! Все одно лежать в гробу!
Завтра грозна грянет битва! Поскачу я на коне
Во кровавую ловитву, по краснеющей стерне!
Красен Мiръ, и красны люди, и подавно кровь красна.
Я несу себя на блюде, смерти, жизни ли нужна!
Ой, на блюде на кровавом, на подносе жестяном…
Ой, погибну я со славой, иль загину черным сном!
Ай вы, молодцы-казаки, вы на струги — сядь да сядь!
Да гребите вниз по Волге, Волге-матушке опять!
Что сыскать нам?.. снова битва! Снова сеча, копья, меч!
И предсмертная молитва — под крестом родным возлечь…
Ах ты, Керженец да Кама, ах ты, Ахтуба моя!
В битве мы не имем сраму! И сражаюсь храбро я!
Победим врага — на струги, и по Волге к морю плыть!
На коврах на сорочинских восседать да зелье пить!
Ай ты, мой Телячий остров, зелень-кудри, тальники!
Полотняный парус грозный, ветер воли и тоски!
Ах, оружье долгомерно, пушки медны, грянем бой!
А любовь-то долготерпит, а любовь одна с тобой!
Смерть мы сеем! Смертью пашем!
Смертью сыты лишь мужи!
Я-то баба! Ад не страшен! Пред Геенной не дрожи!
Ах, ковры мои персидски, рытый бархат, красный плис!
Ах, орел летает низко… значит, Богу помолись!
Кушай сладко, девка красна! Пей ты зелено вино!
Караулы не напрасны, вместо бархата — рядно!
Алебардами, секирой вся раскромсана парча.
Ай вы, в горностае дыры, в грязь — понева — со плеча!
Ах ты, матинька ты Волга, мила Волженька моя!
Смерти ждать уже недолго, и заутра лития!
Ах, бухарские хиджабы! Ах, царьградский ты убрус!
Воин я! Не просто баба! Только… о любви молюсь…
О любви! Ах, люди-люди! Слуги нашего царя!
Бьется, бьется так под грудью легкокрылая заря…
Пир гудит между боями! И встаю, в руке потир,
И кричу, подъявши: с нами, люди, Бог! И с нами — Мiръ!
Мiръ… безумье новой смерти… плеть, стрела, праща, пищаль…
Жгите, режьте, насмерть бейте люди, вы, людей — не жаль!
За царя и за земельку! За тетерку на суку!
Выпью — снова мне налей-ка: тьму, сужденну на веку!
Ах ты, сладкое-сладчайше, изумрудное винцо!
От людской галдящей чащи отверну к реке лицо…
Ах ты, Волга ты сердечна, ты река-моя-душа!
Утекаешь к жизни вечной… пьем из Млечного Ковша
Мы твою святую воду… мы твою святую синь…
Волга, посреди народа, мать, меня ты не покинь…
Мать, врага я повоюю да из-за тебя одной!
Я в тебя шагну, живую, потону, лишь будь со мной…
Волга-мать, ты на погосте, в небесах — любовь моя…
Коль умру — да киньте-бросьте в Волгу-реченьку меня…
ГЛАЗА ДЕТЕЙ
Дети идут в печь Освенцима.
Дети, то мы идем.
Грядущей войны поверенные,
Под снегом-дождем.
Грядущей войны солдатики.
Из олова лили нас.
Нас клали заплатами
На век и на час.
Так!.. в новую печь Освенцима
Шагаем мы в ряд.
Наш Мiръ со смертью повенчанный!
Разрывы гремят!
Глаза детей вширь распахнуты!
Туда, где любви бирюза!
Глядят любовью и памятью —
То наши глаза!
Они, ли мы — все едино!
Смешались века.
На смерть — непобедимо —
Под пулю зрачка.
В бою ли диком погибнуть,
В постели почить —
Найдут расстрелянной гильзой,
Спрядут вековую нить.
Нет! В новую печь Освенцима
Я — не пойду!
Любовью насквозь просвечена!
Мне — не сгореть в Аду!
Насквозь пройду топки Адовы
И Сил Бесплотных полет —
Последнему чуду рада!
Последней веры оплот!
И вот эшелон уходит.
Дымы… паровоз…
Я плачу в зимнем народе
Под стук колес.
Бегу, бегу за вагоном,
В руке — узелок…
Глаза — слезами спаленные!
Вопит, плачет гудок!
А там, в теплушке, солдаты,
Отец мой стоит
И плачет, на боли распятый,
И мне — кричит!
А что кричит — да Господи Боже,
И не разобрать!
Кричит он, морозом по коже:
«Не хочу!.. умирать!..
Я, дочка!.. вернусь с победой!
Вернусь!.. домой!..»
Бегу… по шпалам… по следу…
Я стала немой…
Не я… время сместилось…
То моя мать…
Война… ненависть… милость…
Судьбы не сыскать.
Мы только шалые дети.
Идем ко дну.
И мы за войну в ответе —
За новую эту войну.
Лжи, злобы сколько наверчено.
Пустой разговор.
Я новую печь Освенцима
Расстреляю в упор.
Мы дети. Дети — сегодня.
Назавтра мы старики.
Кладем мы шаткие сходни
На берег любви, тоски.
Глаза распахнуты синью.
Глаза раскрыты дотла.
Ресницы пахнут полынью.
Зрачки застилает мгла.
Глядят то дети, дети.
То дети — из нас — глядят.
Глядят в нас любовь и ветер.
Ни шагу назад.
И каждый миг — ярость, яхонт.
И детских глаз хоровод.
…сыночек, не надо плакать.
Никто не умрет.
РОДНЯ
Я только родина. Самой себе, родне ли
Своей. Я только старая земля.
Меня вскопать и оросить посмели.
Меня качали звезды в колыбели.
А нынче — плачу, на ветру пыля.
Я плачу над родней. Мои родные!
По всей земле восходят семена.
Я вами проросла. Вы все — святые
Ростки, все неубитые, живые.
Вам нипочем ни вечность, ни война.
Пою вам Мiръ. И памятью хриплю.
Моя родня, я жизнью вас люблю.
А вечною, короткой ли, безвестной,
Оплеванной, кровавою, над бездной
Застывшей, — я не знаю, ибо сплю
В объятьях ваших, в вашей муке крестной,
Забыта вами во времен хмелю.
Родные, помните меня в Раю?
Срывая мандарины, вам пою
О Боге, о разрушенном соборе,
О снеге, что с небес валит в притворе,
Что над амвоном — парус кораблю…
Моя родня! Такая молодая!
Любимая! Счастливая! Живая!
На старом фото щуришься, сияя!
Твое лицо целую и люблю.
Одно лицо — на сотни тысяч лиц.
Одно кольцо, одно паденье ниц —
У стенки на расстреле, в дикой битве,
В тюремном лазарете на молитве —
Я Ангел ваш, отчаянный и Райский,
Я заводь ваша в песнопеньях царских,
Вас вывожу из Ада — посреди
Кромешной тьмы — с котенком на груди
Стою средь вас… а может быть, с зайчонком…
В родной толпе ребенок плачет тонко…
И я к немому плачу — только шаг:
Дитя, ты жизнь-меня зажми в кулак…
Не выпускай… держи меня… как птицу…
Плывут округ планеты, вьюги, лица,
Слои небес, и падают отвес
Седые ливни, ошалелый лес,
Сады, плоды, безумные руины,
Война идет, родные, рвется мина,
Как оказались все вы предо мной?..
Я умираю — каждому — родной!
Навылет пройдена. Запомнена. Проклята.
Оплакана. Оболгана. Крылата.
Распята. Вглубь погребена, во тьму.
Воскрешена. Наложена заплатой
На дыры Мiра. Взрезана лопатой.
Я только родина. Я всех вас обниму.
БЛИЗНЕЦ
не уходи ведь не уйдешь скажи останешься ведь правда
мой Мiръ ты на меня похож моя близнячия отрада
полночный мой седой улов косм полоумных серебрянка
не уходи гремит без слов твоя соседская гулянка
ты — на меня я — на тебя мы друг на друга так похожи
я путалась: твоя судьба — озноб моей дитячьей дрожи
я бредила: твоя война — а я солдат я царь-девица
в виду горячего рожна — на острие меча — синица
копаю я расстрельный ров в овраге жгу любви обрывки
и крест двунадесяти ветров тащу медведем — на загривке
а зарядят одни дожди — стеною слёз нависнет старость —
кричу хриплю: не уходи я у тебя одна осталась
хоть Мiръ в тебе полно людей они клубятся и дымятся
на сковородках площадей
себя записывают в Святцы
с себя рисуют Страшный Суд
себя иконами малюют
и то друг дружку вусмерть бьют то перламутрово милуют
а я мой Мiръ тебе шепчу одни любовные обеты
а я понять тебя хочу — превыше тьмы и выше света
тобою я одним дышу ненастно хрипло жадно грубо
и ночью к Звездному Ковшу тяну рыдая руки губы
давай меня ты обмани секир-башка руби наотмашь
в который раз меня распни ладьею вытащи на отмель
давай меня возненавидь во грязь и погань мордой тыкай
я — лишь твоя златая нить в холстине волглой и великой
я воля Волга хмель-волна крупнозернистая льняная
твоя извечная жена земля угрюмая немая
седое зеркало твое лед отражающий постыло
и явь и бред и бытие что завтра будет прежде было
твой зимний траур черный лед мой Мiръ и звезды над сугробом
никто на свете не умрет навек а лишь воскреснуть чтобы
и я воскресну слово дай одно что всей любви превыше
ты только Мiръ не умирай
не умирай мальчонка слышишь
ОСТРОВ
Ножами снега больно, остро
Бьет щеки — Север, Город, Мiръ.
Я в темном Океане — Остров.
Я не замечена людьми.
Людской прибой вскипает грозно.
Иду — под шубою — нага…
Мы с этим Океаном — розно.
Меж нами — черные снега.
Меж нами — красные метели.
Меж нами — золотые льды.
Меж нами — грозные постели,
Слепые молнии беды.
Меж нами — зарево больницы,
Где хрип алкоголички — той,
Которой перед смертью снится
Сын в ярко-синем… он святой…
И что — делирий или Делос —
Пронзает океанский мрак —
Тот Остров, где так сладко пелось
Нам — за автобусный пятак?!
В посконном сне, в пылу проклятий,
На рыночном распутном дне —
О речь моя, мой Остров, матерь,
Спаси меня, живи во мне!
Иду; пообтрепалась шубка.
В яремной ямке — крестик мой.
Мне больно. Холодно. Мне хрупко.
Мне надо поскорей домой.
Как будто в милых бедных стенах,
Под пламенем картин отца,
Я буду неприкосновенна
Для гнева, горя и конца!
И вдруг отчаянно и просто
Придет, как в коревом бреду:
О тело теплое! Ты — Остров
Огня — на смертном холоду!
О хлеб! Ты Остров в изможденной,
Изрытой голодом горсти.
О страх! Ты Остров осужденных,
Когда «помилуй» — как «прости»…
В бинтах и сыпях, в перевязках,
В захлебах брошенных детей —
Любовь моя, ты Остров ласки,
Хоть в мире нет тебя лютей!
И, посередь молвы и пьяни,
Харчевни, храма и тюрьмы —
Звучу лишь нотою в Осанне,
Плыву упрямо в Океане,
Что жизнью
грубо кличем мы.