ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

“Наша Среда online” – Предлагаем Вашу вниманию ещё одну подборку стихотворений Елены Тамбовцевой-Широковой, посвящённых Армении.

Разговор на придорожном базаре

Над Разданом (1) затеплился вечер,
древним храмом горящая вечность
подожгла незаметно закат
и застывший горой виноград
на базаре у двух автострад.
Дед Вазген притаился «в засаде»,
разложив на прилавке-ограде
придорожной чанах(2) и суджук(3),
алани(4) и в чучхелах(5) фундук,
конский щавель – сухой авелук,
заплетённый в зелёные косы,
и румяные абрикосы…
Ну а где же царь-рыба ишхан(6)?
Ею славился прежде Севан
и гостей угощал Айастан.
Опираясь на зонтик корявый,
дед Вазген объяснил: «Не до славы
нынче нам. С рыбой просто беда.
Было – вдоволь, теперь – ерунда:
утекла, как в Севане вода.
Там, где бились севанские воды,
обнажились седые породы
и нашлись урартийцев(7) следы.
Но, напившись волшебной воды,
расцвели в Карастане сады…»
Он вздохнул. Вдруг далёкое эхо
разразилось и плачем, и смехом –
грозовой к нам приблизился фронт,
стрелы молний метал горизонт,
и старик развернул посох-зонт…

1. Раздан – 1. (Занга) – река в Армении, левый приток Аракса. Вытекает из Озера Севан. Используется для орошения.
2. – город (до 1959 г. пос. Ахта), райцентр на р. Раздан.
2. Чанах – рассольный сыр, вырабатываемый как из коровьего, так и из овечьего молока.
3. Суджук – (суджух) – колбаски, как правило, не очень толстые, приготовляемые из говяжьего фарша. Фарш, в свою очередь, заправляется различными острыми специями и приправами. Суджух высушивают на воздухе. Приготовленные колбаски подают на стол в виде холодной закуски, которую нарезают на тонкие кружочки.
4. Алани – популярная в Армении сладость: сушёные персики с ореховой начинкой.
5. Чучхела (чурчхела) – традиционная кавказская сладость, изготавливаемая из виноградного сока и орехов.
6. Ишхан – (лат. Salmo ischchan) – рыба семейства лососёвых. Распространена только в бассейне озера Севан.
7. Урартийцы – жители древнего государства Урарту, в 9-6 веках до н.э. располагавшегося на территории Армянского нагорья.

Сны об Арарате
(триптих)

1
Две тонких веточки
живого винограда,
как руки девочки —
пришелицы из сада,
посаженного кем-то
над скалою,
застыли в небе,
обнявшись с луною.
Звенит в ночи мотив
фонтанов Еревана.
И парус распустив,
над зеркалом Севана
летит мелодия,
свободна и крылата,
к вершине гордого,
седого Арарата…

2
В камнях цветёт миндаль,
благоухает сад.
И уплывает в даль
двукрылый Арарат.
А я за ним лечу —
догнать пытаюсь сон.
В часовне жгу свечу,
чтоб не растаял он.
Среди ночных огней
ищу незримый свет.
Среди дневных теней —
Ковчега ясный след…

3
Сердце вновь мне говорит:
улетай в Армению.
Там звезда в ночи горит,
там чудес немерено.
Там увижу вещий сон.
Если будет грустно мне,
поднимусь на горный склон,
белым снегом устланный.
И коснувшись облаков
над двойной вершиною,
тяжкий груз земных оков
и печали скину я…

Армянское видение

Когда моей тени
коснётся закат
и призрачным эхом
растает мой крик,
армянским виденьем
всплывёт Арарат,
под грецким орехом
пробьётся родник.

Набрав полкувшина
целебной воды,
взойду на вершину
виденья-горы.
Пусть этой картины
исчезнут следы,
забуду, отрину
иные миры.

По горной дороге
из рыжих камней,
где цокали звонко
века о гранит,
смугла, босонога,
вернётся ко мне
надежда-девчонка
и явь озарит.

И новые воды
наполнят Севан,
укроют седины
его берегов;
и новые всходы
взрастит Айастан
на нивах старинных
мелодий и слов…

Гроза над Звартноцем

Мечет молнии
Зевс над Звартноцем,
туча в ночь
обращает вечер.
Боинг крунком
взмывает к солнцу.
Под крылом —
Арарат и вечность.

Свет на гранях
двойной пирамиды
уплывает
в глубины ночи.
Тонут призрачной
Атлантидой
облаков
бесконечных клочья.

Пляшет дым
над кострами столетий.
Вьётся росчерк
пера жар-птицы.
Кружит мельницу
жизни ветер
и с надеждой
в Ковчег стучится…

Май в Ереване

Опять судьба меня с небес спустила
в Звартноц, горящий маковым пожаром.
Какая-то неведомая сила
укрыла в ереванском доме старом.

Балкон-утёс навис над переулком,
как над ущельем горным, где в пещере
я затаилась, но стучится гулко
весна в мои незапертые двери.

Иллюзия — в бурлящем Ереване
быть для друзей и солнца недоступной.
Купаться в одиночества нирване
здесь сложно, невозможно и преступно.

Твой след, твой взгляд, твой голос обнаружат
на каменной плите, на дне фонтана,
в узоре ласточкиных полукружий
и под зонтом столетнего платана.

На третий день ты вольно и невольно
узнаешь имя каждого соседа.
Тебя обнимет щедрое застолье,
согреет словом тёплая беседа.

Пророчеством армянского Сократа
вдруг удивит нечаянная встреча.
Но белой каравеллой Арарата
в даль уплывёт, растает майский вечер…

***

«Под бурей сгиб, в волнах исчез
Ужель мой сад? И ты, мой дом?»

Геонд Алишан

Узнала я немало дальних стран.
Но миражом из туфа вижу дом
в краю камней, чьё имя Карастан,
чей сад взращён печалью и трудом.

В том доме жил садовник и поэт.
Три дерева он привечал в саду.
Душа деревьев излучала свет
и отлучала чёрную беду.

Цветущий абрикос — цираны цар,
весь в розовом, весной встречал восход.
Он звался яблоком армянским встарь.
Патрициям он посылал свой плод.

Когда в горах, укрывшись от врагов,
спасения искал и мал, и стар,
съедобными плодами был готов
их накормить колючий пшаты цар.

А туты цар — тутовник до поры
в кудрявой кроне ягоды скрывал.
чернильные плоды для детворы
Садовник с высоты ветвей срывал.

Дарили всем деревья спелый пшат,
шелковицу и сладкий абрикос.
Поэт стихи слагал про райский сад —
Тенистый сад, который в скалах рос.

В стихах и в жизни был хозяин тих.
Однажды болью обернулась быль,
прощальной песней стал последний стих,
а дом из туфа превратился в пыль.

Но вновь сквозь пепел к солнцу — На восток
Пробились абрикос, тутовник, пшат.
Тот, кто убил садовника, не смог
Заставить умереть волшебный сад.

Элегия булыжника*

* Это стихотворение написано в феврале 2006 года после просмотра документального телевизионного фильма о Сергее Параджанове.

Хожу по улицам –
вижу булыжник,
похожий на элегию…

Сергей Параджанов

«Аптека, улица, фонарь….»
Тоска. Булыжник.
Бредёт – сутулится звонарь,
бунтарь, подвижник.

В ночи не встретишь даже тень
забытых предков.
Был веком год, был годом день
в тюремной клетке.

Он так хотел устроить пир –
насытить зверя.
Но очумевший этот мир
захлопнул двери.

Впитал булыжник вдоль дорог
весь сок граната.
По улицам не ходит Блок.
Храм опустел. Иссяк исток.
Лишь пусто место – свято…

Армянские манускрипты*

* В 2003-м году вышла в свет книга известного писателя и учёного Кима Бакши «Наш мир подобен колесу», посвященная судьбам армянского народа, его духовным ценностям.
Стихотворение написано в день презентации книги 18 апреля 2004 г. в ИТАР-ТАСС.

«Наш мир подобен колесу:
То вверх, то вниз влечёт судьба…»

Ованес Ерзнкаци-Плуз

Армянский мир подобен колесу.
Судьба скрипит несмазанной телегой.
Тысячелетья беды вновь несут,
но Арарат – пристанище Ковчега.

История не терпит суеты.
Она плетёт столетий паутину.
Ткёт письмена, легенды и холсты,
возводит храм из туфа, месит глину.

Поэт, художник, каменщик, гончар
творит, ваяет, мастерит умело,
чтобы потомок – мал он или стар –
узнал о нём, его продолжил дело.

Пусть колесо вращает Новый век.
Пусть Новый день Армению не ранит.
Пусть мудрость постигает человек
из Манускриптов в Матенадаране.

* * *

«Тихой любовью,
Невыносимой,
Сердце томится –
Куда я иду?
И на какие ещё клавесины
Музыку сердца зелёной долины,
Пшата, кустарника,
Осени синей
Я, наклонившись над миром,
Пролью?..»

Сэда Вермишева

Девочка Сэда
вышла из сада.
Вместо обеда –
Гроздь винограда.
Солнечный мячик
упал – потерялся.
Месяц, как мальчик,
на крышу взобрался.
Чёрные косы
ночь распустила.
В сонные росы
Сэда ступила.
Узкою тропкой,
каменной щелью
ящеркой робкой
скрылась в ущелье.
Тучи смыкали
мокрые веки.
Бились о камни,
плакали реки.
Голые скалы
кликали беды.
Солнце искала
девочка Сэда…
«Тихой любовью
невыносимой
сердце томилось».
Куда она шла?
И на стихи,
будто «на клавесины,
музыку сердца,
зелёной долины,
пшата, кустарника,
осени синей»
Сэда-поэт
невзначай пролила –
солнечный Свет
в Отчем доме нашла!

Армянскому другу

«Пепел Клааса стучит
в моё сердце…»

Шарль Де Костер(1)

***
У моего друга –
в глазах,
печальных, но гордых,
рыжие тонут горы
древней страны Наири…

в руках –
на ладонях утёсов –
солнцем горят абрикосы,
самые сладкие в мире…

в кудрях
отдыхает ветер –
тот, что волною вертит
бездонного озера Вана(2)…

в стихах
оживают мифы:
римляне, персы, скифы
делят сады Айастана…

в сердце
пылает пламя,
душу сжигает память –
пепел стучит Клааса…

в песне
Араксом клокочет,
Крунком(3) армянским клекочет
Вечный мотив Комитаса…

1. Шарль Де Костер (1827 – 1879) – бельгийский писатель; глубоко прогрессивное решение проблемы положительного героя принесло мировую известность его книге «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке…» (1867) – о борьбе Фландрии против испанского гнёта в 16-м веке. Клаас – отец Тиля Уленшпигеля – был сожжён на костре, и Тиль, мстя поработителям за его смерть, повторял: «Пепел Клааса стучит в моё сердце…»

2. Ван – бессточное озеро, расположенное на армянском нагорье (ныне на территории Турции) – часто фигурирует в армянском эпосе и легендах.

3. Крунк – символический журавль – герой армянской поэзии, в т.ч. известной песни на музыку Комитаса.

Памятник «оставленным могилам»
(на Армянском кладбище в Москве)

Тропкой млечной бродят в мареве снов
те, кто вечный мир обрёл там и кров.
Образ светел той далёкой страны.
Кружит ветер у высокой стены.

Вновь на кладбище Армянском в Москве
ярко-красный от гвоздик алых снег.
В день апрельский стонет, плачет дудук.
Камни. Фрески. И венков полукруг.

Здесь молчанье скорбно Дева хранит,
от печали превратившись в гранит.
Если душит тяжкой памяти дым,
если душу тянет к плитам седым,

если близкий похоронен вдали,
обелиску поклонись до земли.
Быстро свечи у хачкаров сгорят.
Время лечит раны старых утрат.

Обернется снег весенним дождем —
вновь вернётся свет в наш сумрачный дом!

В 1998 году на армянском кладбище в Москве по замыслу и на средства известного российского геолога, профессора Григория Аркадьевича Габриэлянца и по проекту скульптора Фрида Сагояна был сооружён памятник «оставленным могилам» — Скорбящая Дева, печально застывшая в нише старой кирпичной стены, а позади неё — полукругом символические армянские хачкары. Как гласит мемориальная доска, памятник этот «возведён в честь тех, кого уже нет в живых и чьи места последнего приюта недоступны для поклонения родным и близким».

ЦВЕТЫ ЦАХКАДЗОРА

И тогда
В сердцах поколений
Воссияет лилия —
Цветок надежды и любви.
Шант Мкртчян

Я проложу маршрут
В армянский Дом поэтов,
Где словом теплым лечат боль и страх,
Где друга познают
И обнимают светом
Поэзии на разных языках.

В апреле невзначай
На тропах Цахкадзора
Найду среди камней к нему ключи
И прокричу: “Встречай!”
И дверь открою в горы,
Таинственно влекущие в ночи.

Я “SOS” пошлю весне
И буду ждать в надежде,
когда на склонах гор взойдут цветы,
когда растает снег
и расцветут, как прежде,
две лилии
Любви и Доброты…

ЕРЕВАНСКОЕ КАФЕ

Ночь бессонницей сердце мучит,
За окном — непогода, тучи,
Грозы майские над Москвою
Застят память души тоскою,
Пеленой закрывают рваной
Встречи-проводы Еревана.
Но всплывают сквозь дождь виденья —
То ли явь, то ли наважденья —
Песнь зурны, дев армянских стайка
И кафе, где Лилит — хозяйка
Карих глаз, поварских секретов —
Усадила за стол поэтов…
Чудо-яства обильны были,
Тосты-фэнтези, тосты-были
Возглашали поэты-профи,
А потом их поили кафе…
Чашка кофе — бальзам на вечер:
Кладезь силы, увы, не вечен.
Кофе утром дарует бодрость,
Будит прежнюю стать и гордость.
Кофе днём — лекарь мысли ясной.
Если лайнер судьбы к ужасной
Приближается к катастрофе,
Есть надежда, пока есть кофе…
Чашка кофе — ночное счастье.
Выпью кофе. Пускай ненастье
Обнимает уснувший город,
Плащ накину, упрямый ворот
Подниму, побреду по лужам
К ереванским друзьям на ужин.
Там, на улице Туманяна,
Ждут поэта и кофемана…