ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Светлой памяти
ЧАРУШИНА Евгения Ивановича,
писателя, натуралиста, любимца детей…
- Лиска
- Лосихины слёзы
- Мифка колосяпый
- Мишки рыбалят
- Самая вкусная рыба на свете!
- Рысёнка
- Манефа
- Праздник без конфет
- Сказ о трясогузке
- Туки-туки… Варежки…
- Ласточкина наука
- Сказ о муравьях
- Лесной умывальник
- Сказ о чиграшах
Знойный летний день пошёл на убыль. Исчезло дрожащее марево жары над пыльной дорогой. Из тайги дохнул прохладный ветерок, пахнущий прелыми листьями, маслянистой хвоей и грибным ароматом.
Земных дел много… Делаешь их, делаешь… А они «переделываться» не хотят! Мальчишки дом вымыли-выскоблили, чугунки да сковородки песком вычистили. Дед Никифор кормушки ремонтировал, дуплянки новые ладил, сажу из печки вычищал…
Столько дел переделано, да десять раз по столько на завтра остаётся… Уффф!
Видит Никифор – притомились внучата. Смеются, хохочут, а глаза выдают: осоловелые какие-то, полусонные…
— Устали, чиграши?
— Есть, немного… – отозвался меньшой внук, Ванька.
— Дед! Ещё на сегодня задания будут? – захорохорился Васька, стараясь показать свою мужскую крепкость и стойкость.
— Ну, хва-а-а-тит уже… – захныкал Ванька, — Устал я! Честно!
— Ладно! Ладно, работнички! – усмехнулся Никифор, — Набирайте картохи, и – айда на бережок! Печь картошечку будем, да разговоры разговаривать.
Забыв об усталости, внуки рванули в подполье за будущим угощением. Дед в это время собирал в сумку хлеб, сало копчёное с перцем, да лучок зелёненький.
То-то, будет вкуснятинка!!!
* * *
Пока горел костёр, внуки мутили воду на мелководье, смывая с себя дневную усталость. Никифор поглядывал на них, да посмеивался: «Вот, чиграши! Пять минут назад еле ноги волочили, а теперь, гляди-кось… Эх, мелюзга! Поглядели бы на вас отец с матерью, да бабушка…..»
Багровые угли потрескивали да посвистывали, выдыхая горький дымок в остывающий воздух. Никифор священнодействовал над угасающим костром, помешивая угли и принюхиваясь: «Нет! Не готова ещё картошечка! Сырая посерёдке будет…»
А Ваньке да Ваське – уж, невтерпеж! Тащат с расстеленной газеты то сала кусочек, то пёрышко луковое.
Удлиняются тени деревьев, провожая уходящий жаркий день. Дымок от костра тянется к речке. Подают голоса из травы кузнечики, да заливается в вышине небесной, неприметный глазу, жаворонок.
Вдруг, с одного из высоченных тополей раздался звонкий птичий голос: «Кфью-тю! Лю-тю-лю! Кфью-тю! Лю-тю-лю! Фью-ти-лю-тиль!»
— О! Лунная птица прилетела! – как бы невзначай, обронил Никифор.
— Деда! Кто это? Что за птица? Почему «лунная»? Как называется? А можно на неё посмотреть?! – как горохом, посыпали внуки вопросами.
А деду того и надо! Усмехается в бороду, подзадоривает мальчишье любопытство, расшевеливает их нетерпение… А, сказ-небылица, так и рвётся с языка!
* * *
Жила-была на свете птица. Имя ей было дадено Богом красивое – иволга. Имя-тко, красивое, но… Ни голоса… Ни образной красоты… Самая серенькая, неприметная, как воробьиха. А, как петь начнёт, так из горла только «Кхря! Кхря!» вылетает, как у простывшей утки.
Обижена та птица была на Создателя. Других птиц сторонилась за то, что они смеялись над ней, да ёрничали: «Размер-то, подходящ! Только вид – как у нищенки! А голосок – как у кликуши на паперти!»
Вот и стала иволга хорониться да прятаться на макушках деревьев в густой листве. Чтобы лишний раз её никто не увидел, да не осмеял. Сидела он тихонько на ветке, да горько оплакивала судьбинушку свою…
Однажды вечером решила иволга заночевать на высоком тополе у кромки воды. Притаилась в густой листве и задремала…
Второй ли, третий ли сон видела, как рядом громко «ухнул» филин, и пристроился на ветку с ней рядышком.
— Здравствуй, батюшка филин!
— Здравствуй! Здравствуй, иволга! Пошто не спишь?
— Да, как же спать мне, филин-батюшка, коли горе горькое мучает и денно и нощно?
— Что ж, за горе-то, такое?
— Вот ты, филин-батюшка, большущий, красивый! Одни брови чего стоят! Всё при тебе: и клюв крючком, и коготочки острые! А голос каков!!! Как ухнешь в ночи, так лес содрогается! А я….. Ни кожи, ни рожи… Ни виду, ни голоса… – молвила иволга, вытирая серыми крылышками горькие слёзы.
— А ты… А ты… – предложил филин, повертев круглой головой, — А ты к Луне слетай!!! Смотри, какая она сегодня!!! Круглая да большущая!!! Там и образ обретёшь, да и голос тебе красивый достанется!
— Ой-ли? – засомневалась иволга, — Мне ли, убогой, долететь до Луны? Мне ли, что дельное достанется? Поразобрали, поди, всю красоту земную? А лунную… Дадут ли?
— А ты лети! Лети! Не сомневайся! Будет тебе по желанию твоему!
Долго ли, коротко ли добиралась иволга до Луны. Добралась ли, или так… привиделся ей филин во сне…
Только утром открыла бедная птичка глазки, да обомлела. Куда былая серость подевалась?! Порхнула иволга на речной берег, и давай себя с ветки ивы в водном отражении разглядывать, да дивиться.
Оперение лунную желтизну в себя впитало! Только хвостик да крылышки сероватыми остались!
Тут и другие птицы слетелись рассмотреть диковинную гостью. Вроде иволга, но совсем другой стала. Стали расспрашивать, а она боится клюв открыть: вдруг, опять кряхтеть начнёт!
— Как же ты изменилась, иволга! – удивлялись птицы, — Где была?!
— Кфью-тю! Лю-тю-лю! – робко шепнула она, — К-Луне-ле-тала!
— Ай-да, диво!!! Что же это на перьях твоих за красота?!
— Фью-ти-лю-тиль! – отвечает иволга, — Лун-ная-пыль!
Вот, с тех пор и стала иволга носить на себе лунную пыль. Летает с ветки на ветку, да хвалится: «К Луне летала! К Луне летала! Лунная пыль! Лунная пыль!»
Только привычка прятаться у неё осталась. Строит свои гнёзда иволга высоко, в густой листве. Подальше от всякого глаза.
…И, нет, нет, срываtтся у неё с языка: «Кхря! Кхря!» В память о горюшке былом…