ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
Светлой памяти
ЧАРУШИНА Евгения Ивановича,
писателя, натуралиста, любимца детей…
- Лиска
- Лосихины слёзы
- Мифка колосяпый
- Мишки рыбалят
- Самая вкусная рыба на свете!
- Рысёнка
- Манефа
- Праздник без конфет
- Сказ о трясогузке
- Туки-туки… Варежки…
- Ласточкина наука
- Сказ о муравьях
- Лесной умывальник
Апрельской ночью егерю Никифору было не до сна…
Полнолуние рвало ситцевые занавески и пробиралось в избу таким ярким светом, что, казалось, газету можно было читать.
Огромная Луна висела, оперевшись на высокие сопки, и ехидно улыбалась тёмными пятнами на своей поверхности… Будто говорила: «Что, не спишь, старый? Ломит косточки? Выворачивает суставчики? Весна, батенька…»
Несколько раз вставал Никифор покурить, бережно открывая скрипучую печную дверку, чтобы не разбудить внуков. Покуривал, да размышлял о предстоящей «московской проверке»… О том, что старшему внуку, Ваське, осенью уже в школу… А это – обустраиваться в райцентре, в интернате! А Ванька, меньшой, обязательно затоскует… Как быть? Как жить?
Тут ещё, радикулит, да старые медвежьи «приветы» ноют, как зубная боль… Сил нет… Ни сидеть, ни лежать… Да-а-а-а… Если бы монахиня Манефа не нашла тогда Никифора в тайге, подранного «шатуном», если бы не выходила молитвой да травами целебными…
Усмехнулся Никифор… Затушил цигарку в поддувале, щёлкнув пальцами… Глянул в окно – светает…
Побледнела Луна… Яичная желтизна стала медленно таять… Снежные вершины дальних гор стали похожи на пряники, смазанные ароматной глазурью… Розовато-голубоватые… Искрящиеся, то ли снежной, то ли сахарной пудрой… казалось даже, что лёгкий ветерок несёт от них особый, ванильно-коричный аромат…
— Ну, вот, — шепнул сам себе Никифор, — Новый день – новые заботы…
И отправился чистить снег во дворе.
* * *
Синеющий, плотный апрельский снег поддавался тяжело.
«Это тебе не покровская пороша! Которую можно метёлочкой размести!», — говорил сам себе Никифор, отрубая лопатой снежные прямоугольники, и отбрасывая их подальше от избы. Иначе никак нельзя! Останется снег возле избы – в погреб талая вода пойдёт. А там – картошка да свекла, банки да бочки с соленьями. До нового урожая – о-го-го! Поленишься, все прошлогодние труды – насмарку!
— Деда! Ты чего в такую рань встал?! Ширкаешь, и ширкаешь?! – на крыльце, потягиваясь, объявился меньшой внук – Ванятка.
— Здорово, чиграш! А тебе… чего не спится?
— Дык… Солнышко уже…
— А Васька чего?
— Дрыхнет! Он у нас – засоня…
Никифор сбросил с себя полушубок, обернул им внука, и поставил его, босого, на большущие меховые варежки…
Мороза-то, уже не было… Даже крыша избы сосульками сопливиться начала, с утра пораньше. Но… Апрель, есть апрель!
Скрипнула дверь, и на крыльцо, протирая глаза, вывалился старший внук – Василий.
— А-а-а-а-а-а-а-а-! – зевнул Васька так, что воробьи из-под стрех порскнули на ветки, — А-а-а-а-а-а-а! Здрастье, вам!
— И тебе не хворать – откликнулся дед, оборачивая старшего внука в полушубок, — Вот, и второй чиграш пробудился! Что во сне видал?
— Тебя, Ваньку, Манефу, да ежей…
— Ну, коль ежей да Манефу видал, знать, провинился в чём-то…
— Не… Не виноват я, деда… Ни в чём не виноват! – возразил Васька.
— Ой-ли?! Мож, набедокурил чего, и не сказываешь?!
— Вот-те, крест святой! Невиновен! – внук размашисто перекрестился, убедив деда в чистоте своих помыслов и деяний.
— Ладысь, чиграш! – усмехнулся Никифор.
— Деда! – молвил младший внук, — А почему ты нас «чиграшами» называешь?
— О-о-о-о… Об этом – особый сказ… Слушайте, мальцы!
* * *
При царе Горохе было дело… А, может, при сыне его, Ермохе…
Теперь, уж, никто не знает… Только народ бает… Из уст в уста передаёт этот сказ… Вот…
Давным-давно это было… Сил нет вспомнить были, а небыли… Сами в окошки лезут…
Вредны-ли, полезны? Вам решать! Слухать будем про чиграшат!
То ли днём, то ли вечером… Когда делать было нечего, дело – к делу, а безделье – ворохом… Сыплет прахом-порохом из пороховниц… Да так, что цветочки кланяются ниц…
Объявил себя глухарь графом здешних лесов. А что?! Кра-са-вец! Перья сине-зелёным перламутром по черни отливают… Хвост – не хвост, а загляденье! Размер – велик! Сам – лунолик! Клюв большой над бородой! Одним словом – красавец!!!
И повелел глухарь: «С сего дня, всякая птица лесная, под его началом ходит, его, графскую породу, почитает, ублажает, славит, и дань несёт такую, какую сможет…»
Задумались птицы лесные, пригорюнились…
Как быть? Как жить?
Тут время приходит гнёзда вить, а глухарю нужно дань платить…
А чем платить, коли мозоли под крыльями набиты от трудов праведных?
Спрашивют звери у птиц лесных: «Чьи вы? Ради кого трудитесь?»
А птицы, в ответ: «Мы – чиграши! Работаем за гроши. Свободы не знаем. Дань глухариную маем!»
«А, что ж, вы маетесь? Что ж, меж собой лаетесь? Кому больше, кому меньше глухарю дань нести…» — вопрошают звери лесные, — « Неужто, хочется вам в кабале жить?!»
«Фьють-фьить! – отвечают птицы, — Хочется нам вольно жить!!! Но спрашивают у нас: «Чьи?» …А мы… Ши-и-и…!!! работаем за гроши… У графа – крутой нрав… Он – всегда прав…
Вышел на полянку ёж… Колюч, да негож… Гутарит: «Вот, вы на судьбу плачетесь… По веткам скачте… А мне каково?! Я – не зверь, не ёлка… Серый да колкий… Но, Богу угодный… Такой, вот…. Природный… Птичьему народу нужна свобода… Не тетерев, не глухарь над иной птицей – не царь!!!
…..Вот, и повелось с тех пор… Птицы забыли, а у деток их в памяти осталось: « Чьи вы? Ши!!! Графьи! Работаем за гроши!»
Чиграши, одним словом…
* * *
— Складно рассказываешь, дед, — пробормотал Ванька, кутаясь в полушубок.
— Ага! – поддакнул старший внук, — Домой идём?
Дед Никифор воткнул лопату в сугроб, огляделся, и выдал внукам:
— Вот, погляньте на воробышков на ветке… Видите? Сидят, греют друг дружку… И никто им не указ! Ни глухарь, ни тетерев, ни орёл, ни филин!
Вот так, покуда вы друг дружку согревать будете, покуда помогать будете, в горе и радости… Никто вам не указ! Не будет над вами царя никакого, кроме Бога!
Берегите друг друга, храните любовь братскую… Людьми будьте… А не графскими… Чиграшами…