К 145-летию выдающегося армянского, советского художника, графика, сценографа Мартироса Сергеевича (Саркисовича) Сарьяна «Наша Среда онлайн» публикует фрагмент воспоминаний Николая Никогосяна. Николай Багратович Никогосян  — советский, армянский и российский скульптор, художник-живописец, график, педагог. Народный художник СССР (1982), лауреат Государственной премии СССР (1977).

Из всех людей, с которыми мне довелось встречаться и которые вошли в мою жизнь не на правах члена рода – отец, мать, бабушка, жена, дети, — Мартирос Сарьян занял в моем существовании, в моем мире место патриарха, и мне не хотелось бы исчезнуть бесследно, не оставив моим современникам и потомкам воспоминаний об этом мудром человеке, великом художнике. Первое сказывалось в каждом жесте, мысли, высказывании  — все в нем было исполнено глубокой естественности, величественной простоты. А его искусство раскрывает душу армянского народа, его прошлое, настоящее, будущее. Сарьян – талантливый живописец, даже очень талантливый. Так думают почти все, кто видел его картины. Я не только разделяю это мнение, но утверждаю: Сарьян- гениальный мастер, его творчество обладает необыкновенной силой притяжения, ибо оно излучает свет, радость; все, что создал, родилось под солнцем, даже плотность, сгущенность сарьяновской тени рождена солнцем.

Не буду писать о раннем Сарьяне, я хочу вспомнить то, чему сам был свидетелем. Начну с 1940-х – страшного времени (во главе Академии художеств стоял А. Герасимов) не только для Сарьяна, но и для В.А. Фаворского, А.А. Дейнеки, П.П. Кончаловского, А.Т. Матвеева, С.Т. Коненкова, П.В. Кузнецова. Сарьяна обвиняли, что он не тематичен, не видит заводской и колхозной жизни, упрекали в бесплодной декоративности, выдуманном цвете. Мартирос Сергеевич уединился, затворился в своей мастерской. К невзгодам творческой жизни прибавились личные – от сына-фронтовика давно не было писем…Возможно, именно отчаяние определяло его тоску по подлинности, все его мучения и страдания, накопившиеся в душе, вдруг прорвались творческим взрывом, блестящей серией автопортретов: «В шапке», «Три возраста», «С кистью в руке», автопортрет в профиль, великолепными портретами С. Малхасяна, М. Лозинского, К. Игумнова, А. Ахматовой, А. Эфроса, И. Орбели.

Мне было двадцать семь лет, когда Мартирос Сергеевич впервые написал мой портрет. В то время я увлекался скульптурой малой формы, давалась она мне легко, модели были рады, что не надо куда-то ехать, они позировали мне в своих квартирах. Да и мастерской я тогда не имел. Конечно, я мечтал вылепить Сарьяна, мысленно примеривался к его характерной фигуре, но боялся высказывать свое желание, мне казалось, что я еще не готов. Как лепить человека, который так глубоко понимает искусство? Его не удивишь ни сходством, ни пропорциями, ему нужен сам язык скульптуры!

Однажды Сарьян пришел на выставку, посвященную Победе в Великой Отечественной войне. Там было несколько моих маленьких скульптур – портреты академиков Манука Абегяна и Рачия Ачаряна, критика Гарегина Левоняна, артиста Миши Манвеляна. В центре экспозиции находился известный натюрморт Сарьяна «Цветы», который позже приобрела Третьяковская галерея. Все художники, находившиеся в зале, окружили мастера, который хотел знать его мнение о своих работах. Мартирос Сергеевич был скуп на похвалы, если работа была слабой, молча проходил мимо, если автор все-таки настаивал, говорил: «Ну, что сказать? Ты можешь писать лучше». Когда дошел до моих работ, улыбнулся.

-Молодец, Никогойос! Хорошие работы. У нас нет этого жанра, когда-то подобное делал Марукян, но он был слишком натуралистичен. Ты верно уловил характер, образ, движение. Я хорошо знаю их всех, ведь они и мои модели. Ты знаешь, Манук Абегян неразлучен со своим зонтом, носит его зимой и летом, а когда ложиться спать, говорят, кладет зонт рядом с собой, без этого не может заснуть. Ты верно заметил, что Ачаряна и Манвеляна невозможно представит без трости, она стала их частью. Я рад твоим успехам, у тебя острый взгляд.

-Варпет-джан, если вам действительно нравятся мои работы, подарите мне два сеанса, мне так хочется вылепить вас. Это моя давняя мечта.

-Не надо просить, бери свой инструмент и завтра приходи. Только не забудь захватить глину.

Мастерская Сарьяна находилась на втором этаже и занимала почти половину дома. Огромное окно, выходившее на север, занимало чуть не полстены. Картины располагались на всех четырех стенах сверху донизу. Некоторые, прислоненные друг к другу, стояли на полу, а новые, с еще не высохшей краской – на мольбертах. На одной стене висела деревянная египетская маска, которую варпет считал своим талисманом и не раз изобразил на портретах и натюрмортах. На столе стояли три глиняные вазы, полные кистей.

После окончания сеанса Мартирос Сергеевич сказал:

-Ну, что ж, недурно. У тебя есть вкус, и тебе удаются маленькие фигурки. Я понимаю, почему ты увлечен миниатюрой: пока у тебя нет мастерской, ты вынужден работать с малой формой, как великий Паоло Трубецкой.

-Варпет-джан, я очень люблю его. Когда работаю, мысленно он рядом со мной.

-Ты можешь любить больших мастеров, но бойся подражания, Трубецкой был князем, и творчество его княжеское, а ты крестьянский сын и будь самим собой.

-А вы знаете, что Трубецкой мой дед?

-Как это?!

-Но ведь он был учителем Александра Терентьевича Матвеева, значит, он его отец в искусстве, а я учился в мастерской Матвеева, получается, он – мой отец, а Трубецкой – дед.

-Так вот откуда у тебя столько пластики! Теперь понятно. Стало быть, ты учился у Матвеева? Молодец. Бессловесный язык пластики был его врожденной речью. У такого мастера можно учиться всю жизнь, я считаю его одним из самых замечательных наших скульпторов. И хорошо, что ты не копируешь модели, иначе не получится так остро.

Конечно, я был счастлив.

-Мартирос Сергеевич, я боялся лепить вас, к тому же поставил вас в трудную позу, с палитрой и кистью, но вы были так терпеливы. Я старался приблизиться к натуре, но не получилось, натура во много раз лучше.

-Нельзя требовать, чтобы скульптура была тождественна модели, — возразил Сарьян, — это так же невозможно, как дойти до горизонта. Но ты должен идти, не останавливаясь.

Когда я окончил работу, то вовсе расхрабрился.

-Мартирос Сергеевич, пожалуйста, напишите мой портрет.

Он сразу согласился.

-Приходи утром с холстом.

От радости я обнял его и поцеловал.

Источник: Никогосян Н.Б. «Пластика жизни. Записки разных лет» М., 2018